кликают на вольной дорожке приказного да богатого? Не
бойся, матка, нас!
     - Так, желанный, - согласилась баба. - Кто богу не грешен!
     Она нескрываемо любовалась богатырем: "Эх, и  казак!  Бровь  широкая,
волос мягкий, глаз веселый да пронзительный! И речист и  плечист!"  -  Она
поклонилась ему:
     - А у меня и брага есть!
     - Ах, какая ты вор-баба!  -  засмеялся  Брязга.  -  Вертишься,  зенки
пялишь на казака, а о браге до сих пор ни гу-гу... Тащи скорей!..
     Василиса принесла отпотевший  жбан  хмельной  браги,  налила  ковш  и
поднесла Ермаку. Казак утер бороду, перекрестилась истово  и  одним  духом
осушил ковш.
     - Добра брага! Ой, и добра с пути-дороги! - похвалил он и отдал  ковш
хозяйке.
     Василиса затуманилась, иного ожидала она. Повела гладкими  плечами  и
сказала Ермаку с укором:
     - Ты что  ж,  мой  хороший,  аль  порядков  не  знаешь?  После  браги
отплатить хозяйке полагается!
     - Чем же это? - полюбопытствовал Ермак.
     - Известно чем! - жарко взглянула она ему в глаза.
     Ермак переглянулся со станичниками и сказал женке:
     - Я казак, родимая! Не миловаться и целоваться мчал сюда. Но уж так и
быть, больно душевна ты и пригожа! - Он поднялся из-за  стола,  утер  усы,
обнял и поцеловал хозяйку. Василиса зарделась вся и с лаской заглянула ему
в глаза.
     - Неужели с Волги уйдешь? Где же казаку погулять, если  не  на  таком
раздолье!
     Ермак отстранил ее:
     - Нет, родимая, не по такому делу нынче торопимся мы. Несем мы важную
весть  для  русской  земли.  Укажи  нам  тропку,  чтобы   невидно-неслышно
проскочить в Астрахань, да и сама уходи отсюда! Великая гроза идет...
     Баба охнула и на глазах ее блеснули слезы. Потом, справясь  с  собой,
сказала:
     - Ладно, казачки, выведу я вас на тайную  тропку.  Только  Стожары  в
небе загорятся, и в дорожку, родные!
     Богдашка сверкнул серьгой в ухе,  перехватил  ковш,  и  пошел  гулять
среди казаков. Выпила и Василиса. Захмелела она от  одного  ковша  и  петь
захотела.
     - Хочешь, желанный, послушать нашу песню, - предложила она Ермаку.  -
Холопы мы, сбежали от лютого боярина, и песенка наша - э-вон какая!
     Не ожидая ответа, раскрасневшаяся женка приятно запела:

                    Как за барами было житье привольное,
                    Сладко попито, поедено, положено,
                    Вволю корушки без хлебушка погложено,
                    Босиком снегов потоптано,
                    Спинушку кнутом побито,
                    Допьяна слезами напоено...

     Ай да баба! Царь-баба! - закричали повеселевшие казаки.
     - Не мешай, братцы, - попросил Ермак. - Видишь, жизнь свою  выпевает,
от этого и на душе полегчает...
     Женка благодарно взглянула на казака и еще выше понесла свою песню:

                     А теперь за бар мы богу молимся.
                     Церковь божья - небо ясное,
                     Образа ведь - звезды чистые,
                     А попами - волки серые,
                     Что поют про наши душеньки,
                     Темный лес - то наша вотчина,
                     Тракт проезжий - наша пашенка.
                     Пашем пашню мы в глухую ночь,
                     Собираем хлеб не сеямши,
                     Не цепом молотим - слегою
                     По дворянским по головушкам,
                     Да по спинам по купеческим...

     Хорошо пела женщина! И откуда только у нее взялись удаль и  печаль  в
песне?  И  жаловалась,  и  кручинилась,  и  радовалась  она.  Закончла   и
засмеялась:
     - И как после этого моим братцам на  Волге  не  гулять.  Эх  вы,  мои
родные, оставайтесь тут..
     - Нет! - решительно отказался Ермак.  -  Не  до  гульбы  нам  теперь,
матка. Собирайся, братцы! - обратился он к станичникам. - Пора в путь. Ну,
хозяюшка, показывай дорожку!
     Василиса вывела казаков на тайную тропку и медленно, нараспев,  стала
объяснять:
     - Держитесь овражинок, там и дубнянок и орешинка, чуть что, укроетесь
от вражьего глаза. Все идите и идите, не теряя Волгу, а там  доберетесь  и
до перевоза. Оттуда рукой подать до Астрахани.  Дед  Влас  на  пароме  вас
доставит.
     Казаки распрощались с женкой. Долго она стояла на заросшей тропинке и
смотрела, как покачивались ветки тальника.
     - Эх! - мечтательно вздохнула Василиса: - Было бы мне годков на  пять
помене, пошла бы за ним! Сладок, кучерявая борода!  -  она  повернулась  и
нехотя побрела к скрытому куреню.
     Между тем, казаки забились с конями в самую глушь и отлеживались  там
до вечера. Время тянулось медленно. Чайки с криком  носились  над  поймой;
одолевали комары, но, несмотря на жгучий зуд  от  укусов,  казаки,  внимая
голосам птиц, тихому шелесту тальника  и  еле  уловимым  шорохам,  которые
производили осторожные звери, покойно мыслили о своем. "Эх, бабы,  русские
бабы, везде вы одинаковы, стосковались до доброму слову по ласке!" - думал
о приветливой женщине Ермак.
     Когда солнце склонилось к западу, станичники раздули костер,  сварили
уху и уселись в кружок. Безмятежный дымок костра, тихий вечер, аромат  ухи
- все склонялось к мирной и  долгой  беседе,  но  приходилось  торопиться.
Надвигался вечер. Затих в дремоте тальник, неподвижен  камыш,  его  острые
листья не шуршат, не качаются пепельные пушистые метелки,  умолкли  птицы.
На востоке уже показался хрупкий серпик месяца, и  одна  за  другой  стали
вспыхивать бледные звезды. С реки потянуло сизым туманом. Свистя пролетели
на заволжские озера утки. На высоком осокоре заухал филин.
     - Ночной хозяин ожил, и нам пора убираться! - сказал Ермак и взнуздал
коня. - Поехали, братцы-станичники!
     И снова густая темная ночь охватила ватажку. Слева плескалась широкая
река, справа лежала неспокойная степь. Двигались  медленно,  осторожно.  И
чудилось Ермаку, будто казаки стоят на месте, а  звезды  двигаются.  Месяц
посветил неуверенно и вскоре скрылся за холмы; еще темнее  и  таинственнее
стало в степи, еще осторожнее и тише ехали казаки.
     На другой день под утренним солнцем они заметили  сияющие  в  голубом
небе  кресты  церквей.  На  песчано-зеленом  острове,  раскинутом  посреди
полноводной Волги, виднелись строения, рубленые башенки и тянулись дымки к
небу. И на всем огромном просторе колыхалось под утренним  ветром  зеленое
море камыша. Проснулись птицы и кричали без умолку в кустах,  в  рощах.  А
вправо, на берегу, среди песков, виднелась избушка  и  подле  нее  возился
седенький старичок.
     "Паромщик Влас!" - догадался Ермак и повеселевшим голосом крикнул:
     - Вот и Астрахань! Поторопимся, станичники!
     Казаки и без того нетерпеливо глядели на  переправу.  Услужливый  дед
устроил всех на паром, поплевал на ладошки и взялся за шест.
     - Благослови, господи! А ну-ка, молодцы, помоги! - попросил он.
     Казаки в охотку взялись за весла. Ударили раз-другой, и паром вынесло
на стремнину; под веслами забурлила  вода.  Ермак  залюбовался  Волгой.  В
глубине синего  неба  таяли  озолоченные  солнцем  нежные  пухлые  облака.
Крепкий свежий ветер гулял на речном просторе. Кричали чайки. И все  ближе
и ближе остров. А навстречу плыли, раскачивались на  легкой  волне,  сотни
лодок: бусы, струги, беседы. Среди них, разрезая воду, как лебедь медленно
плыла расшива с распущенными белыми парусами.
     "Вот она Астрахань,  ближняя  дорога  в  Бухару  и  в  Персию!"  -  с
гордостью подумал  Ермак.  Вдруг  мимо  его  уха  пролетела  стрела.  "Ах,
супостат, вор-ногаец пустил из камыша, да опоздал!" - догадался Ермак.
     Дед Влас тряхнул бороденкой:
     - Счастливый ты, казак: гляди, и стрела не  берет  тебя!  Долго  жить
будешь!
     Казак в ответ только блеснул смелыми глазами.


     Станичники свели с парома своих, привычных ко всему, коней.
     - В добрый час, детушки! - напутствовал их паромщик Влас.
     - Спасибо, дедко, на добром слове! -  отозвался  за  ватагу  Ермак  и
вскочил в седло.
     Конная ватажка потянулась  в  город.  Издали  он  казался  пестрым  и
красивым: блестела лазурь минаретов, сверкали куполы церквей,  а  в  синем
небе белыми хлопьями летали голубиные стаи. Из  Заволжья  в  лицо  пахнуло
сухим горячим  ветром.  Ермак  осмотрелся...  Вдали  за  островом  желтели
золотые пески, а на полдень уходила торговая дорожка! Из восточных стран -
Бухары, Хивы, Ирана и далекой сказочной Индии - через  Астрахань  на  Русь
шли разнообразные товары, пряности и  диковинные  фрукты.  Сюда  на  своих
парусах  сплывали  и  русские  купцы   за   красной   рыбой,   сарацинским
пшеном-рисом и превосходной солью. Из  московских  земель  стекались  сюда
богатства, которые высоко ценились во всем свете. Шли сюда  крепкие  кожи,
мягкие дорогие меха - соболиные, горностаевые, черные лисьи с  серебристой
искрой, беличьи. Привозили русские купцы в Астрахань  в  липовых  бочонках
чистый, как слезинка, сладкий мед, белые холсты, охотничьих птиц - соколов
и кречетов, до которых падки были восточные властелины.
     Казаки  ожидали  встретить  богатый,  нарядный  город,   пышность   и
величавость, и сильно изумились,  когда,  вместо  ожидаемого,  перед  ними
раскрылось скопище глиняных хибар, без окон,  с  плоскими  крышами.  Вдоль
речных протоков Кутума и  Балды  тянулись  узкие  кривые  улицы,  за  ними
высился насыпной вал, а дальше -  бревенчатый  тын,  увенчанный  по  углам
рублеными башнями.
     "Крепость!" - догадался Ермак  и  направился  с  ватажкой  в  сторону
большой башни.
     Конники углубились в узкие улочки.  Был  ранний  час,  но  город  уже
проснулся и жил кипучей жизнью. Всюду над мазанками  вились  дымки,  пахло
горелым кизяком.  Вдоль  грязных  немощенных  уличек  неторопливо  стекали
мутные ручейки, изрядно пахло гнилой рыбой. На плоских  крышах  спозаранку
сидели укутанные в черные покрывала  женщины  и  со  скрытым  любопытством
наблюдали за проезжими.
     Богдашка Брязга не удержался, вскинул голову окрикнул татарок:
     - Айда-те, милые, с нами! Гляди, какие очи горячие, а сама прячешься.
А ну, выгляни, бабонька!
     - Не надейся, не выглянет. Инако и нельзя, оскоромится, -  насмешливо
отозвался лихой станичник.
     Из-под копыт коней поднялись тучи пыли и заволокли мазанки,  улицы  и
любопытных мусульманок. Где-то наверху, с минарета, мулла выкрикивал слова
утренней молитвы:
     - Ля иляга илля ллагу!..
     Призывы  муллы  смешивались  с  ревом  ослов,  с  воплями  погонщиков
верблюдов, тянувших караваном в теснине хибар.
     Ватажке приходилось часто останавливаться и подолгу пережидать, чтобы
разъехаться с караванами. Дорогу нередко переграждали обозы - вереница арб
на огромных колесах, с ужасным скрипом продвигавшихся к торговой  площади,
к видневшемуся издалека караван-сараю.
     В открытых настежь лавчонках  раздавался  дробный  стук  молотков,  -
медники гремели металлом, оружейники в раскаленных горнах плавили  железо.
Сидя на низеньких скамеечках, башмачники проворно тачали цветные башмаки и
туфли с загнутыми кверху  носками.  Из  кузнецы  разносился  оглушительный
грохот и лязг.  Тут  же,  у  лавок  и  мастерских,  бродили  всклокоченные
бездомные псы, с хриплым лаем сопровождавшие казачью ватажку.
     Ермак много перевидал на  своем  веку,  но  такая  смесь  и  пестрота
ошеломила его. Вот и шумная площадь распахнулась перед крепостным валом.
     - С дороги! С дороги!  -  выкрикивали  оглушенные  гамом  казаки,  но
пестрая многоязычная толпа бурлила  вокруг,  не  боясь  быть  истоптанной.
Вертясь у лошадиных копыт, резко выкрикивали свой товар  продавцы  воды  и
восточных сладостей. Зазывали к себе мясники, из  лавок  которых  удушливо
пахло кровью и прокисшими кожами.  Зазывали  персы  -  продавцы  невиданно
красивых ковров. На легком ветре колебались и переливались  всеми  цветами
радуги развешеные для приманки пестрые  ткани:  атласы,  голубой  артагаз,
черный шелк и тафта червчатая, алая, багряная,  зеленая...  Глаза  казаков
разбегались, а продавцы ласково расхваливали свои товары:
     - Ай, карош! Ай, красивый!...
     Только одни чернобородые персы-менялы с невозмутимым видом  сидели  у
маленьких разновесов, готовые в любую минуту обменять бухарскую теньгу  на
русский ефимок. Да еще торговцы драгоценными  камнями  важно  восседали  у
своих лавок и пытливо разглядывали прохожих.  Не  всякому  они  показывали
свое добро, скрытое в каморке за кованой дверью. Оборванные нищие, худые и
босые, протягивали костлявые руки и вопили о подаянии.
     И кого только на площади не было: и персы, и армяне, индусы и русские
торговые люди, и просто гулебщики, сплывшие в Астрахань за удачей.  И  все
это  разноязычное,  многоликое  скопище   суетилось,   спорило,   кричало,
торопилось. Только гляди да поглядывай, а то, чего доброго, раздавишь кого
конским копытом!
     Еле пробрались казаки сквозь толпу, и тут у вала их властно  окрикнул
бородатый осанистый стрелец, с тяжелым бердышом в руке.
     - Стой, кто едет?
     - С Дона станичники с вестями! - сурово и независимо ответил Ермак.
     - На Дону всякие люди есть, - ответил стрелец. - Толком сказывай!
     Казаки разгорячились.
     - Бей бородатого лешего! - вспыхнул Брязга.
     - А ты попробуй, сдачу получишь! - внушительн ответил часовой.
     Ермак протянул руку и, оборотясь к ватажке, сказал:
     - Не кричать, братцы. Мы  на  русской  земле  и  по  государеву  делу
поспешили. Эй, честный воин! - обернулся он к стрельцу. - Скличь старшого!
     Московский стрелец  пытливо  взглянул  на  Ермакка  и  отошел,  зычно
позвал:
     - Андрейка, поди сюда!
     Из сторожевой будки вышел высокий статный молодец в голубом кафтане с
кривой саблей на боку. Он дружелюбно спросил:
     - Кто звал?
     Ермак поклонился ему и сказал учтиво:
     - Торопились мы с Дона с вестями к астраханскоу воеводе. Тут на тычке
не к месту о том толковать. Пропусти в крепость!
     Андрейка огладил кучерявую бороду:
     - Вижу - с дальнего  пути  люди.  Что  ж,  милости  просим.  Айда-те,
впускай донцов!
     Медленно  опустился  тесовый  подъемный  мост.  Широко   распахнулись
окованные медью ворота крепости, и казачья ватажка  молчаливо  въехала  на
широкую площадку, окруженную крепкими строениями...
     Ермака с товарищами  провели  в  каменную  светлицу.  Впереди  легкой
поступью шел все тот же стройный стрелец Андрейка. Он удивлялся казакам:
     - И как вы только добрались до Волги: ведомо нам, что  в  степи  ноне
неспокойно, - ногайцы и татары помутились.
     Ермак не успел ответить, так как распахнулась дверь, и он  переступил
порог. В обширной горнице со слюдяными окнами  разливался  теплый  золотой
свет. От выбеленных стен свет усиливался,  и  в  покое  было  приятно.  За
дубовым столом, низко склонясь, сидел  подьячий  с  реденькой  бородкой  и
усердно скрипел  гусиным  пером.  При  виде  донцов  он  поднял  голову  и
выжидательно уставился плутоватыми глазами в пожилого, но крепкого ратного
человека, одетого в серый кафтан с белой перевязью, за которой красовалась
пищаль с золотыми насечками. На тесовой скамье лежала сабля.
     Ермак быстро все охватил взглядом, оценил  и  понял,  что  перед  ним
стоит добрый воин. Андрейка торопливо шепнул:
     - То и есть воевода Черебринской!
     Астраханский   военачальник   поднял   голову   и   пытливо   оглядел
станичников.
     - Казаки! С Дона! - сразу определил он.  -  С  хорошими  или  плохими
вестями? Кто из вас старшой?
     Донцы переглянулись, вперед выступил Ермак и поклонился:
     - До вашей милости пожаловали. И как только сгадали, кто мы такие?
     - Виден сокол по полету, а  птица  по  перу!  -  крепким  добродушным
говорком отозвался голова крепости. - Тут, на краю света, всему  научишься
и всякого станешь примечать. На Волге, что на большой дороге: берегись  да
поглядывай! Ну, сказывай, казак, какое горе пригнало к нам?
     - По  воинскому  делу,  -  сдержанно  сказал  Ермак  и  покосился  на
подьячего, который, прижмурив лукавый глаз, усердно слушал. -  Уместно  ли
при сем лукавце речь держать?
     - Это верно, лукавец, зело изрядный лукавец Максимка, хитер, но крест
целовал на верность и тайну не вынесет из сей избы.
     Подьячий сделал постное лицо и заскрипел пером.
     Ермак сказал:
     - Турский султан  надумал  Астрахань  повоевать.  Послал  он  большое
войско. Ведет Касим-паша янычар, спагов, а с ним орда Девлет-Гирея.
     Лицо воеводы омрачилось, глаза сверкнули.
     - Вот как! Вновь поднялись! - вскричал он. - Сказывай, казак, дале!
     - Двинулся Касим-паша с пушками  и  воинскими  припасами  на  Дон,  -
продолжал Ермак. - Из Азова на каторгах все везли. Надумал паша Переволоку
изрыть и донскую воду с Волгой породнить, да не пришлось...
     - Пуп, что ли, надорвал? - усмехнулся воевода.
     - Не по силам выпало, да и казаки степь пожгли, колодцы  засыпали,  а
сейчас мы попалили все: пожарищем Касим-паша идет, поубавит силы!
     - Спасибо, донцы! - поклонился  станичникам  Черебринской.  -  Поклон
Дону! Догадывались мы о многом, а теперь вся ясно. Скажи,  сколько  легких
пушек захватил турский паша и сколь у него войска?
     Ермак неторопливо, толково пояснил. Суровый взгляд воеводы  перебежал
на подьячего.
     - Что жмуришься, яко кот. Пиши! - приказал он.  -  А  вы,  казаки,  с
дороги отдохните, а потом обсудим, что дале! Так что ли?
     - Так! - за всех согласился Ермак.
     - Андрейка, сведи казаков в избу, накорми, напои, да в баню их, пусть
испарятся! - воевода огладил седеющие усы и, подойдя к Ермаку,  сказал:  -
Люб ты мне! - и остальным донцам: - Любы, братцы-донцы!..
     Казаки ушли, а Черебринской опустил голову, задумался. Знал  он,  что
турки собираются на Астрахань, но смущало другое: почему обычно заходившие
в город турские и бухарские корабли сейчас дошли только до устья  Волги  и
выжидательно стали на приколе?
     "Почему они на Астрахань не  жалуют?  Неладное,  видать,  затеяли!  -
тревожился воевода. - А ногайцы и того хуже, - кишмя кишат подле крепости,
на торжках да в караван-сараях много чужого  люда  появилось.  Ну,  теперь
погоди, не так дело повернется!" - воевода тяжело заходил по комнате:
     - Ты,  Максимка,  кличь  приставов!  Очистить   город   от   вражьего
племени!..
     В тот же день на крепостном валу усилили караулы, по улицам и базарам
засновали разъезды, которые хватали  всякого  подозрительного  и  вели  на
допрос.
     Когда казаки умылись и насытились, их потянуло ко сну.  Но  спать  не
пришлось: в слюдяных оконцах вдруг зарделось зарево.
     "Пожар", - тревожно догадался Ермак и распахнул оконце.  Над  городом
пылали языки пламени.
     - Что случилось? - спросил он  приставленную  к  донцам  стряпуху.  -
Горит, а набата нет?
     Баба спокойно отозвалась:
     -  Посады  палят.  Ногайцев   набилось   видимо-невидимо,   за   лето
понастроили без спросу хибар. Вот и выжигают нечесть!
     Ермак натянул кафтан на широкие плечи, привязал саблю:
     - Пойдемте, братцы, поглядим.
     Казаки пешком  обошли  город.  Как  быстро  все  переменплось!  Базар
опустел, затих,  вокруг  стало  пустынно.  На  окраине  с  треском  пылали
мазанки. Здоровенные бородачи-стрельцы,  напирая  на  ордынцев,  гнали  их
прочь от города:
     - Кто дозволил вам быть тут?
     На улицах взволнованно жался народ, бирюч выкрикивал:
     - Торговым людям, кто бы он не был и какой веры не  значился,  ущербу
не  будет.  Русь  торговала  и  торговать   будет   со   всеми.   А   ныне
Астрахань-крепость русская и лишнему человеку тут  не  место.  А  ворам  и
злодеям, кто замыслит измену, - смерть!
     На  другой  день  и  впрямь  поймали   переметчиков-ногаев,   которые
добирались до складов с зельем и хотели поджечь их. Ногайцев  допросили  и
повесили на устрашение врагам. Усилили караулы.  На  валах  темнели  жерда
пушек, расхаживали стрельцы с бердышами. И всю  ночь  на  башнях  крепости
перекликались караульные