уличам.
Хантазей шел впереди и по старой привычке разглядывал следы зверей:
     - Тут лис пробежал, а это бурундук... Вот соболь... Ах, ах, бежать за
ним, да в пауль идти надо!
     У дымных чумов яростно залаяли псы. Хантазей весело  прищурил  глаза,
успокоил:
     - Холосо, сибко холосо. Хозяева из чума  выходить  будут,  радоваться
гостям. Ой, холосо!
     На белой  оснеженной  поляне  резко  выделялись  пять  черных  чумов,
освещенных загадочным светом северного сияния. Из них  выбежали  проворные
люди в малицах и отогнали собак. Хантазей заговорил с хозяевами, показывая
на казаков, и повторял:
     - Рус, Рус...
     - Русс... Русс! - повторяли вогулы, радуясь приходу  гостей,  радушно
зазывая их в чумы.  Скуластые  плосконосые  женки,  украшенные  лентами  и
бляшками, стыдливо опускали глаза. Иванко Кольцо ухватил  одну  косоглазую
за подбородок и засмеялся:
     - У, милая, до чего ж хороша!
     Казак Колесо, великого роста и простодушный, отозвался:
     - Что поделаешь, на чужой сторонушке и старушка - божий дар.
     Глаза казаков были ясными, шутки искренними, ласковыми. Вогулы чутьем
угадывали, что  пришли  друзья.  Казаки  забрались  в  первый  чум.  Шкуры
насквозь прокопчены дымом, который вьется вверх и ест глаза. Кругом  нары,
покрытые  оленьими  шкурами.  Хантазей  присел  у  камелька,  разжег  свою
коротенькую трубку и глубоко затянулся.
     - Ой, сибко холосо!
     На лице вогулича - довольство:  он  стал  раскачиваться  и  распевать
веселое

                          Запрягу двух седых,
                          Самых быстлоногих олесек,
                          Поеду в гости,
                          Буду есть чужое
                                        чч-чч-чч...

     Казак Колесо хлопнул Хантазея по плечу:
     - Вижу, жаден ты на чужое!
     Вогулич подмигнул: глаза его смеялись. Он ответил казаку песней:

                          Ко мне приедут гости,
                          Заколю важенку,
                          Будут сыты гости
                          И собаки их
                          ык-ык, ык-ык...

     - Ишь ты, ловок черт! Вывернулся! - добродушно  засмеялся  Колесо,  а
Хантазей весь сиял и продолжал распевать:

                          Зима-а-а-а...
                          В белой мгле,
                          Как тень птицы,
                          Летит нарта моя
                          Э-ке-кей...
                          Свист полоза,
                          Храп оленей,
                          В ноздрях у них льдыски,
                          А копыта тах-тах-тах.
                          Ой, тах-тах-тах...
                          Снежная пыль слепит глаза,
                          Я везу к себе вторую жену,
                          Красивую Кулу.
                          Она гладка,
                          Как лисичка...

     Полог приподнялся, и в чум вошла краснощекая,  в  нарядной  кухлянке,
черноглазая молодка.
     - Хантазей! - радостно вскричала она, увидев певца.
     - Алга! - вскочил вогул. - Ты на песню присла! - он быстро  вынул  из
меховых штанов ожерелье из волчьих зубов и подал ей.
     - Тут и Иванко Кольцо завертелся:
     - Гляди, что деется. Без бабы и он затосковал! - весело улыбаясь,  он
спросил молодку: - Что, хорош Хантазей?
     Она закивала головой и ответила:
     - На всю реку и тайгу один такой охотник.  Он  знает  всякого  зверя,
птицу и человека. Хантазей! - она обласкала его взглядом.  -  А  это  кто,
русские?
     - Русские, мои друзья, - с важностью ответил он...
     Вогулы уселись в круг,  не  скрываясь,  с  любопытством  разглядывали
казаков. Иванко Колесо сидел, по-татарски сложив ноги, лихо взбил чуб.
     Вогулки подали осетра,  испеченного  в  золе,  и  нарезанное  ломтями
оленье мясо. Оно было сырое, мороженое, обсыпанное искорками инея. Казакам
понравилось. Они ели, хвалили хозяев и все их потомство. Колесо  насыщался
осетром, макал ломти в жир и нахваливал рыбака, поймавшего  такую  вкусную
рыбу.
     Вогулы светлели от похвал, были довольны гостями.
     Алга, крепкая,  веселая,  услужала  всем,  но  Хантазею  подкладывала
лучшие куски. У вогула раздувались ноздри от вкусных запахов. Прищурив  от
наслаждения глаза, он вздыхал:
     - Холосо... Совсем мало-мало наелся. Ух! - он  рукавом  утер  толстые
жирные губы и отвернулся от корытца с олениной. Но тут  Алга  принесла  на
блюде, сделанном из бересты, отваренные медвежьи кишки, набитые  морошкой.
Глаза Хантазея снова вспыхнули: он растегнул  кушак,  приналег  и  на  это
угощение.
     - Алга, Алга! - хватал он за кухлянку молодку. - Я тебе сейчас  спою.
Дай мне щангур!
     Она подала ему музыкальный инструмент. Он ударил по струнам и запел:

                           Я увезу тебя, Алга,
                           В стойбище русских,
                           Батырь больсой
                           Сделает тебя моей женой
                           Эх-хх-хх...

     Казаки наелись, от сытости слипались глаза, а вогулы  протягивали  им
чаши с горячей дымящейся кровью оленя. Морщась пили, а хозяева радовались:
     - Холосо, ой, как холосо...
     Иванко Кольцо поближе подсел к вогулам и выпытывал пути на Искер.
     - Сюда ходи долго-долго, будет тундра. Пурга там, олешки  ходят.  Нет
там Кучума, - попыхивая дымком из трубки, рассказывал старик-охотник. - От
Кокуй на Баранчу ходи, там плыви.  И  плыви,  все  плыви,  в  самый  Искер
плыви... Хан лют, олешек ему давай, соболь давай, лис давай, все давай...
     Он присел на корточки, выбил золу из трубки, насыпал свежий  табак  и
потянулся за угольком. Пламя в чувале озарило морщины на его лице и добрые
детские глаза.
     - Тундра ходи, когда в тайга гнус гудит, - продолжал  он.  -  Холосо,
много места. Только князь едет берет олешек, соболь берет, лис берет...  И
хан плохо, и князь плохо...
     Кольцо почесал затылок, подумал: "Верно, все  берут  от  вогуличей  и
остяков, худо им. А казакам мясо, рыба потребны,  до  весны  продержаться.
Как быть?"
     Старик взял Иванку за руку:
     - Русский добрый человек, оборони от хана... Есть надо казаку, Алга и
сыны сети ставят, вези вам рыба. Олешек дам. Помогать будем...
     В умных глазах вогула ласка, добродушие, предупредительность.  Кольцо
схватил хозяина за плечи:
     - Ну, брат, спасибо. Вот как рады дружбе!..
     На стойбище пала ночь. Вспыхнуло и замерцало сияние. Пестрым  пологом
оно охватило полнеба, колебалось, и  одни  цвета  неуловимо  переходили  в
другие.
     Вогул-старик сказал Иванке Кольцо:
     - Завтра будет хорошо. Я беру  ремешок-тынзян  и  ловлю  олешек.  Дам
русским мясо, олешек. Вези!..
     На ранней заре Хантазей  разбудил  казаков.  Нарты  были  нагруженны,
олени впряжены. Подошел старик:
     - Мой Ептома везет гостей. Садись, надо ехать...
     Казаки уселись на нарты, Ептома взмахнул хореем и звонко крикнул:
     - Эй-лай! - И олешки помчались по твердому насту.
     Хантазей ехал верхом и что-то протяжно пел. Свежий ветер относил  его
голос в сторону. На пригорке стояла, как  пенек,  Алга,  -  стояла  долго,
неподвижно, и снежок порошил на нее, падал на лицо, на  мохнатые  ресницы,
на крепкие губы. Она словно не замечала этого, прислушивалась к тому,  что
творилось у нее на сердце.


     Жить стало сытнее, веселее. Казаки ходили в гости к вогуличам.
     Часто в Кокуй-городок наезжал аргиш - олений обоз с рыбой,  олениной,
брусникой. Ермак угощал вогулов, расспрашивал про места, а в городке в эту
пору стучали топоры: плотники ладили  сани,  чтобы  по  апрельскому  снегу
пройти с грузом волок.
     Ночи стали долгие, темные,  -  волчьи  ночи.  Савва  потешал  казаков
сказками. И когда в черном небе вдруг вспыхивали сполохи, казаки  выбегали
на полянку и все дивились таинственному сиянию. Дивился и Ермак:
     - Что за край, что за диковины! Э-гей, Савва, сказывай про него!
     В тесной рубленной избе, при  жарком  свете  лучины,  казаки  слушали
рассказ попа о неведомой стране.
     - На полунощи лежит  дивная  страна  Лукоморье,  -  многозначительно,
глуховатым басом говорил Савва. - Оттуда и струится сей причудливый  свет,
озаряющий черное небо в глухую зимнюю ночь.  Ходит  в  народе  преданье  -
много там незнаемого и непонятного. Велико богатство  той  страны,  много,
сказывают, в ней дивных идолов, золотых баб и медных гусей.  По  реке  Оби
можно сплыть в сию страну, где  стоят  горы,  заходящие  в  луку  моря,  а
высотой до небес...
     Строгановский  писец  Мулдышка,  маленький,   обросший   волосами   и
прозванный за то Песьей Мордой, вдруг вскипел и закричал на всю избу:
     Не верьте,  казаки!  На  погибель  пошли,  а  ныне  Лукоморьем  манят
атаманы. Нет наших сил!
     Ермак вскочил со скамьи. От резкого движения она  упала  с  грохотом.
Мулдышка сразу смолк, втянул утиную  голову  в  плечи,  забормотал  что-то
невнятное.
     - Казаки, так  ли  думаете,  как  сие  гусиное  перышко,  слабодушный
человечишка? - спросил атаман.
     - Батько, да то голос щенячий! Заскулил кутенок! - с пренебрежением к
Мулдышке  заговорили  казаки.  -  Ему  на  печке  лежать,  да  подле  бабы
ластиться!..
     - Ну, коли так, спасибо, браты! - поклонился Ермак.  -  А  ты,  Песья
Морда, вон отсюдова. Живо!
     Мулдышка  съежился  и,  пятясь,  нырнул  в   дверь.   Савва   подумал
недовольно: "Напрасно батько выгнал кривую душу, затаит зло!"
     Казаки потребовали:
     - Сказывай, поп, про Лукоморье!
     Савва откашлялся и продолжал неторопливо:
     - За полтыщи годов до нас ходили в дивный край русские  люди.  О  том
читывал я в новгородских сказаниях. Приходили сюда с Ильмень-озера купцы и
торговали у народов лукоморских моржовые клыки, пышную рухлядь и  серебро.
И арабы, и персы, и франки, и  норманы  чистым  золотом  расплачивались  с
новгородскими гостями за драгоценный мех...
     Как волшебную нить, тянул, ткал свое сказание Савва. В словах  его  -
влекущих, обаятельных - в цветистом сиянии полночного неба вставала дивная
страна.
     - Но оберегают то Лукоморье дикие и опасные  люди.  Дюже  злы  они  и
бесстрашны. Преданье дошло: загнал их за Камень, к  полуночному  морю  сам
царь Александр Македонский. А жили они до того в чудных местах, где с неба
никогда не сходит солнце. И загнал этих человеков - племени Иафета -  царь
Александр за Русь, в скалистые горы. И в  горах  с  той  поры  слышен  был
говор. Сидели дикие человецы в недрах гор, в  Камне,  и  боялись  на  свет
показываться. Прорубили они оконца малые, и клич давали новгородцам, когда
те приходили в Лукоморье,  и  протягивали  руки,  прося  железа  -  ножей,
топоров, секир, а в обмен клали в  укромном  месте  рухлядь.  А  наменявши
топоров и секир, выбрались они из гор и стали жить в полнощной стране.
     - Чудеса! - насмешливо вымолвил Ермак. - Небыль одна.
     - Эх, батька, хоть и не так,  как  Саввой  сказано,  а  все  же  душа
тешится! - со вздохом сказал Иван  Гроза.  -  Человек  без  думки,  -  что
соловей без песни.
     - Это верно, - охотно согласился Ермак. - Но тут где-то Хантазей.  Он
то, может, и был в Лукоморье! Эй, милый! - позвал атаман вогулича.
     Хантазей поднялся с пола. Хоть многое ему было и непонятно, а  слушал
попа усердно.
     - Скажи-ка, друг, ты был у моря?
     - Мал-мало жил. Стадо олешек гонял на горы у Обской губы и  на  берег
ходил. Гулял стадо по тундре. Ой, холосо, сибко холосо!
     - Зверя много? Соболь, песец, лиса есть? - упрямо допытывался Ермак.
     - Соболь есть, лиса есть, олешек много, ой много! - ответил  Хантазей
- Лето - жарко, гнус гонит, стадо веду в горы Пой-ха!
     - Значит, сказания верны, - повеселели, загудели казаки. - А веверицы
с неба ниспадают?
     - С неба снег идет. Белка нет! - с насмешливостью  ответил  Хантазей,
подозревая, что его вышучивают.
     - Белке в тундре, как в степу, делать нечего, - вставил казак  Колесо
- Где ей орешков пощелкать?
     Савва с довольным видом оглаживал бороду, щурил  глаза.  Иван  Кольцо
похвалил его:
     - Все-то ты знаешь, расстрига. Хоть с неба и не валится  рухлядь,  но
соболей там, видать, бесчисленно.  И  выходит,  браты,  стоим  мы  у  врат
Лукоморья. Эх, Сибирь-матушка, Кучуму ли тобой владеть? Тут  нужен  хозяин
умный, зоркий, смелый. Браты, нам ли унывать? На верной дорожке стоим...
     Все осознавалось смутно, в тумане еще  лежала  неведомая  страна,  но
сердце к ней  тянулось  неодолимо.  Чего  только  о  ней  не  сказывалось!
Выходит, нет дыму без огня.
     - Батька, - поднялся со скамьи Колесо. - Прошли, переведали мы много,
не отрекемся от своего. Пойдем в заветную землю, может там жаркое  счастье
для русского человека схоронено! - Голос казака звучал душевно, и  чуялось
что идет его слово от сердца. Манит его думка о Лукоморье, не дает покоя.
     В избе стало душно, по бородатым лицам катился обильный пот. Хотелось
долго слушать о Лукоморье, но давно угасло сказочное сияние и установилась
глубокая тьма. С легким шорохом  за  стенами  падал  густой  снег.  Казаки
разошлись по землянкам, и каждый унес свою заветную думку.
     Хантазей, лежа на полатях, вспомнил Алгу:
     Вот поплосу батыря и выкуп за нее дам. Заживу с бабой! - Здоровый сон
смежил ему глаза, а он все еще улыбался - чудилась ему крепкая,  проворная
Алга с ожерельем из волчьих зубов.


     Ермак сидел у оконца, затянутого рыбьим пузырем, и  услышал  шепоток.
Сразу он узнал голосок Мулдышки. Слова текли слюнявые, клейкие:
     - Незачем брести нам в Лукоморье, коли оно тут рядом. Бегал в  пауль,
у вогуличей рухляди - завались: соболь к соболю. А бабы, ух, и  грязнущие!
А ядренные, не ущипнешь!
     Двое других покашливали, молчали. Под ногами заскрипел  снег,  и  все
сразу затихло.
     "О чем думает Песья Морда! - покачал головой Ермак. - Но кто же с ним
уговаривался?"
     Ермак пытался догадаться, но так и не нашел, на ком остановиться.
     С утра серое небо стало ниже, задул пронзительный  сиверко,  началась
пурга. Три дня выла, бесновалась метель, глухо  шумела  тайга.  С  треском
валились старые лесины. К  заплоту  казачьего  зимовника  пришел  поднятый
незадачливым охотником медведь, закинул лапы  и  заревел.  Дозорный  казак
Охменя долбанул зверя обухом по башке и сразу уложил его.
     Три дня не было Хантазея, - ушел  в  тайгу  и  не  вернулся.  Горевал
Ермак: не погиб ли добрый охотник?
     На четвертый день улеглась пурга, засинели снега, и неподвижно стояли
вековые кедры Кокуй-городка. Ермак вышел  на  вал  и  от  яркого  снежного
сияния жмурил глаза. И все же заметил  он  -  по  реке  спешит  охотник  к
зимовью.
     - Хантазей! - обрадовался атаман.
     Вогул шел тяжелым шагом. Не дойдя до тына, он упал.
     - Эй, друг, что с тобой? - Ермак  сбежал  с  тына,  заглянул  в  лицо
вогулича и весь вскипел: - Да кто тебя так окровянил?
     - Сибко казаки вогулич пограбили... Ох, какое горе! Алга, Алга моя! -
горестно покачал головой Хантазей.
     - Кто душегубы,  сказывай,  я  им  глотки  перерву!  Иуды!  -  атаман
скрипнул зубами.
     Хантазей сомкнул глаза, ослабел. Дозорный ударил в колокол, со  всего
зимовья сбежались казаки. Вогула внесли в избу, омыли. Он открыл глаза.
     - Сказывай, кто? - настойчиво потребовал Ермак.  -  Судить  будем  за
измену рыцарству.
     - Сбегли, - прошептал Хантазей. - Они и тебя  хотели  убить,  батырь.
Пурга мешала... Дорога сбилась...
     - По сотням скликать, кто сбег! - приказал Ермак.
     - Ужо прознали, -  отозвался  Иванко  Кольцо:  -  Песья  Морда  всему
коновод, Яшка Тухлый  -  в  Жигулях  пристал,  и  трех  донских  дуроломов
сманили.
     - Догнать!
     К вечеру беглецов настигли под  утесом  Серебрянки.  Мулдышка  пустил
стрелу в своих, промахнулся. Выхватил саблю и заорал:
     -  Браты,  выручай...  Пируют  атаманы  нашей  кровью.  Не  желаем  в
Лукоморье. Бей их!..
     Беглецы обнажили сабли.
     - Все равно умирать, - мрачно  сказал  маленький  корявый  Прокоп.  В
былые годы служил он во Владимире  приставом,  проворовался  и  сбежал  на
Волгу. Был неимоверно  кровожаден.  "Я  тебе  пошлю  смерть  скорую,  враз
удавочку дерну, и душенька твоя прямо в рай рванется к  престолу,  господа
бога!" - елейно говорил он  своей  жертве,  отводя  ее  в  сторону,  чтобы
задушить.
     Со старшими и сильными был подобострастен. Но сейчас, зная, что  дело
плохо, заорал Ильину:
     - Эй, чего тебе надобно? Казнить нас удумали? А за  что  казнить?  За
чумазых вогулишек, за кусок медвежьего  сала?  Дешево  нас  ценишь!  Тронь
только! Лучше уходи  с  нами!  Ну,  что  ты  выгадаешь  у  Ермачишки?  Эх,
трень-брень, уходи отсель! Атаманы добра нахапали, а ты что?
     - Он, орясина, осина-дерево,  перед  атаманом  дрожит,  -  насмешливо
подхватил Мулдышка. - Ему царство лукоморское Ермачишко обещал, а  в  жены
сулил царевну. Эй, кручина, уходи отсель, а то беги с нами!
     Ильин скрипнул зубами:
     - Не по пути мне с тобой, Песья Морда! - ответил он. - Клади саблю да
винись!
     - Дурак! - выкрикнул Прокоп. - Дуролом! Кровь  изо  рта  идет,  десны
гниют, а Сибирь ищет!
     Ильин надвинулся, и не успел третий беглец - Яшка  Козел  -  крикнуть
Мулдышке: "Остерегись!" - свистнула сабля, и голова изменника покатилась в
сугроб.
     Казаки крикнули:
     - Корись, а то всех порубаем!  Эй,  жаба!  -  пригрозили  Прокопу.  -
Пакостить сумел, умей и ответ держать!
     Прокоп перетрусил, побледнел.
     - Братцы, братцы, это  все  Мулдышка  натворил  и  нас  на  окаянство
подманул. Только не бейте! - он пал на колени. Казаки мигом  скрутили  ему
руки. Яшка Козел и дружки молчаливо отдали сабли и саадаки.
     - Мы не задирщики,  духом  ослабели.  На  бабу  загляделись,  и  грех
настиг, - оправдывались они. - Замолви слово пред  атаманом,  службу  тебе
сослужим.
     - Другов предали, за таких язык не повернется! - резко ответил Ильин.
- Гони, казаки, всю эту погань на зимовье! Батька сам там рассудит!
     - А того... Песью Морду захоронить  надо  бы,  -  заикнулся  один  из
вязавших казаков.
     - Собаке и смерть собачья! - отрезал Ильин.
     Беглецов пригнали в Кокуй-город, вывели на казачий круг, сбили с  них
шапки. Повольники окружили изменников, безмолвно взирая на них. И куда  ни
поворачивались  злодеи,  везде  встречали  колючие  злые   глаза.   Только
некоторые растерянно смотрели на недавних товарищей, боялись за  себя,  за
свои мысли, которые терзали их  в  глухие  таежные  ночи.  Были  и  такие,
которые трепетали от думки, как  бы  Яшка  Козел  не  выкрикнул:  "Эй  ты,
Завихруй, что молчишь? Не ты ли уговаривал потопить струги и малым  гуртом
бежать на Русь?"
     Над  городищем  простиралась  глубокая  тишина,  а  кругом  -  чистые
сверкающие снега. Среди наступившего  безмолвия  раздался  властный  голос
Ермака:
     - Браты, нашлись среди нас трусы и  подлые  души,  которые  всю  рать
опозорили. Добром нас встретили вогуличи, корму дали, словом  обогрели.  А
что натворили злодеи? Побили, разграбили друзей наших, чумы их пожгли, жен
обесчестили. Кто Алгу убил?
     У Яшки Козла трусливо забегали зрачки. Чтобы выгородиться из беды, он
плаксиво закричал:
     - Товариство, накажи  меня  плетями,  всю  истину  поведаю.  Мулдышка
затейщик всему. Он подговаривал: "Айда за  Камень!  Вогуличей  побьем,  на
олешек - и через Камень, к Строгановым. Погуляли с атаманом и  хватит.  По
нем плаха плачет, топор скучает, а мы не клейменые. Мы вольные пристали!".
Алгу Прокоп обесчестил и головой в прорубь.
     - Врет сатана! Ой, врет, браты! - закричал Прокоп. - После  меня  сам
бабу терзал. Вдвоем мы - оба и в ответе.
     Ермак, насупившись, слушал. С окаменелым лицом стоял он  на  помосте,
малиновый с заломом верх его остроконечной шапки багрово пламенел на  фоне
белесого неба.
     - Нашкодили - и в кусты! На покойника  валить  вздумали,  а  у  самих
разума