к Искеру!".
     В укрепленном городке было зловеще тихо, и с наступлением сумерек  он
погружался во мрак. Русские упорствовали и не сдавались. "Чем живы они?" -
недоумевал Карача и досадовал, что откладывается час, когда  он  войдет  в
шатер хана Кучума. Чтобы уберечься от ядер и случайной стрелы, мурза отнес
свою ставку в березовую рощу, на Саусканские высоты. Здесь  под  каменными
плитами покоились ханы, их бесчисленные жены  и  знатные  мурзаки,  -  это
место было священно для всех знатных татар. И  с  него  хорошо  был  виден
умирающий Искер. Под молодыми березами поставили белые войлочные шатры,  -
в них поселились десять жен Карачи, сыновья и толстые, отъевшиеся мурзаки,
которые до жгучей ненависти завидовали Караче. Молодые,  стройнае  сыновья
мурзы по утрам выезжали с кречетами на охоту или в стан,  где  из  тайного
места подстерегали русских  и  били  в  них  стрелой.  Открытого  боя  они
пугались.
     Сам Карача, много лет служивший Кучуму, любил  торжественные  приемы.
Вечером к нему в самый обширный шатер сходились мурзаки и рассаживались на
коврах. Подобно хану, Карача сидел  на  возвышении,  и  два  телохранителя
огромного роста и свирепого вида оберегали его от злого  ножа  соперников.
По его знаку слуги приносили серебряные тазы,  в  которых  дымился  хорошо
пропаренный плов из жирной баранины; старичок любил хорошо поесть. Тонкими
пергаментными перстами он брал из блюда  горячий  плов  и  жадно  ел  его.
Скрестив ноги в мягких  зеленых  сапогах  с  заостренными  носами,  Карача
косыми глазками зорко  следил  за  мурзаками.  После  еды  к  нему  обычно
приводили старых мулл, приглашенных Кучумом из  страны  солнца  -  Бухары.
Любил Карача похвастать перед ними своею ученостью. С муллами  приходил  и
тощий высокий поэт, проживший много лет у повелителей восточных  стран,  а
теперь подобранный Карачой на перепутье караванных дорог. Поэт развертывал
истрепанный  пожелтевший  свиток  и,  надо  отдать  справедливость   этому
служителю высокого искусства, выразительно-волнующе  читал  стихи  Низами.
Закрыв  влажные  лисьи  глазки,  затаив  дыхание,  Карача  с  неподдельным
упоением  слушал  звучные  строфы.  Сытые  мурзаки  в  знак  одобрения   и
благодарности за гостеприимство громко рыгали. Поэт укоризнено  поглядывал
на них.
     После стихов муллы раскрывали толстый фолиант корана и читали  мудрые
изречения. Начинались  толкования.  Хитрый  Карача  любил  речи  не  менее
хитрого и льстивого муллы Исмаила, который  витиевато  и  многозначительно
пророчествовал перед мурзаками о том, что на древний улус Тайбуги воссядет
некий мудрый хан из нового  рода.  Говоря  об  этом,  он  многозначительно
глядел на кротко моргавшего Карачу, в глазах которого порою, загоралась  и
не могла укрыться от мурзаков радость...
     После  беседы  с  учеными  мужами  Карача  отпускал  приближенных   и
предавался отдыху в обществе молодых  жен,  взиравших,  однако,  на  него,
словно на паршивого козла. Самая молодая и красивая из них  -  Асафат,  не
скрываясь, насмешливо называла его: "Мой козлик..."
     И Карача, на самом деле, ползал  на  четвереньках  за  разыгравшимися
резвыми женами и жалобно блеял козленком.  Они  толкали,  дразнили  его  -
жалкого, тощего старичка с реденькой бородкой.
     Ночи подошли теплые, шумные, полные  гомона  талых  вод  и  овеваемые
запахом набухших клейких почек. Снег сошел  со  степей,  и  берега  Иртыша
засинели, - скоро тронется лед.  А  в  Искере  доедали  последнее.  Смелые
казаки  спускались  на  животах  с  крутого  яра  к  Иртышу  и  закидывали
рыболовную снасть. Добыча радовала. Но однажды вражий дозор подстерег двух
казаков; их схватили, мучили, а утром с валов казаки увидели своих  братов
повешенными высоко на жердях.
     Ермак пытливо разглядывал каждого воина. Всюду  он  встречал  честный
взор и верность. Он вызвал Матвея Мещеряка и поручил  ему  еще  тщательней
вести хозяйство. Каждая кроха была на счету у атамана, и ее  берегли.  Все
делили по-братски. Слабые и хворые лежали в большой  и  светлой  избе,  им
отдавали последнее и отпаивали настоем хвои.
     Татары наглели с каждым днем. Чуть не рядом с валами они раскладывали
костры и варили конину.  Соблазнительный  запах  горячего  варева  плыл  к
заплотам, дразнил казаков. Татары кричали:
     - Эй, казак, открывай ворота, иди ешь махан. Веселей будет умирать!
     - Я тебе, сучья голова, открою ворота! Поглядим, кто из  нас  умирать
будет! - бодрясь, сердито откликался дозорный, а самого мутило от  вкусных
запахов.
     Между тем на Иртыш пришла весна. Лед посинел, вздулся  и  с  грохотом
поломался. Три дня плыли льдины, налезая одна на  другую.  Вскоре  могучие
разливы освободились от льда, сразу потеплело  и  все  кругом  зазеленело.
Искерский холм покрылся нежной зеленью. Солнце подолгу не сходило с  неба,
и казаки между собой толковали:
     -  Нельзя  больше  терпеть.  Наши  деды  секирой  рубились  и  дорогу
добывали! А у нас мечи, пушчонки и умная башка - батько Ермак.
     Разговор шел на валу и, стоя за пушкой, атаман слышал все,  от  слова
до слова. Не таясь, он вышел и сказал с укоризной:
     - Потерпите, браты!  Нас  мало.  Навалятся  скопом  и  порежут.  Надо
хитростью брать. В крепости мы, и в том наш верх!
     Был полдень. Три татарина нагло подъехали к валу  и  сбросили  в  ров
мешок.
     - Это еще что  за  выдумка?  -  удивились  казаки.  Сделали  "кошку",
забросили ее на веревке вниз,  уцепились  за  груз  и  выволокли.  В  лица
пахнуло густым смардом. Предчувствуя нехорошее,  Ильин  развязал  мешок  и
вытряхнул. Из него выпали изуродованные человеческие головы.  Не  брезгуя,
Ермак поднял одну, присмотрелся, и жалость охватила сердце.
     - Ивашка Рязанский! С осени за ясаком выбрался в дальний улус! Ух ты,
что с человеком сделали! Погоди  ж  ты!  -  Ермак  сжал  крепкий  кулак  и
погрозил в поле, по которому уносились татарские наездники.
     Ильин расправил плечи, встал перед атаманом:
     - Батько, веди нас в поле! Дозволь ратному человеку сложить голову  в
бою! Веди нас, батько! - с  напористой  страстностью  заговорил  казак.  -
Браты, нельзя боле терпеть татарского надругательства. Гляди, что сотворил
с нашими людьми! - указал он на подброшенные казачьи останки...
     - Гаврила, не обессудь, не по-твому будет! - прервал Ильина Ермак.  -
В таком деле нельзя жизнь терять зря. Одно хвалю - запал твой. Готовьтесь,
браты, к неожиданному... А коли рубить придется, так со всего плеча...
     Атаман поглубже надвинул шелом и  твердым  шагом  пошел  к  войсковой
избе. Глядя ему  вслед,  казаки  подумали:  "Задумал  что-то  батько!  Ой,
горячее дело задумал!".


     Мурза Карача, как петух после  удачи  с  курами,  раскуражился.  Пять
казачьих голов, подброшенных к валам Искера, разожгли его, и  он  безмерно
хвастался перед свитой. Обещал  перехватать  в  городке  всех  атаманов  и
посадить их на кол, а с казаков и стрельцов грозил с живых содрать кожу  и
набить травой чучела. Всю жизнь проживший на плутнях и коварстве, он решил
внести смуту среди русских. Его лучшие лучники пускали в  Искер  стрелы  с
привязанными к ним грамотками. В них взывал он к простым казакам  повязать
и выдать своих атаманов и воеводу, а за это сулил разные прелести: и сытно
накормить и каждому дать по татарке.
     - Погоди, собака, завоешь, когда самого на кол посадим!  -  грозились
казаки.
     На Саусканских высотах тоже шумела весна. Она давала о себе  знать  и
шелестом листьев, и  неугомонным  птичьим  щебетом,  и  звучанием  ручьев.
Молодые жены Карачи еще пуще тормошили своего старичка:
     - Козлик, наш беленкий козлик, когда же ты приведешь сюда урусов?
     Карача жил безмятежно, в полной уверенности, что осажденные не  уйдут
из Искера. Придет время,  и  они  распахнут  перед  татарскими  всадниками
ворота крепости.
     Не знал он, что иное решил Ермак - дерзновенное и смелое! Настал  час
в последний раз поднять силу воинства. Не одну ночь сидел Ермак у тусклого
светца вместе с Матвеем Мещеряком и  сообща  обдумывал  замысел  борьбы  с
ордой.
     - Батько! Верь мне, дойду туда, где русская душа не  бывала,  и  сыщу
врага! - не сводя с атамана глаз, горячо шептал Мещеряк.
     Атаман сидел без кольчуги, грудь его  дышала  ровно.  Он  неторопливо
огладил бороду, - любимый жест его, - и сказал в ответ:
     - Верю, Матвей, что проведешь  наших.  Один  ты  у  меня  остался  из
советников-другов, и вся любовь к тебе. Послушай, как мыслю я: тут главное
- дерзость и напор. Без страха надо идти!
     Оба они склонились над огоньком и долго с жаром обсуждали решение.
     В середине июня выпала особенно темная ночка; небо с вечера заволокли
густые тучи, и шел теплый дождик. Ермак отобрал самых сильных, и проворных
казаков и стрельцов и сказал им:
     - На вас вся надежда, браты. Ведет вас Матвей,  и  слово  его  -  мое
слово. Кто боится, сейчас отходи, карать не буду за  прямоту!  С  богом  и
верой в себя, браты!
     Никто не вышел из рядов - ни один казак, ни  один  стрелец.  Смотрели
прямо в глаза Ермаку, и взгляд каждого горел, как светлая звезда.
     Остались в Искере Ермак и горсть самых слабых  казаков.  Ветер  шатал
этих людей - так ослабели они телом, но дух у них был крепкий.
     - Не печалься, батько, не выдадим! Отстоим!..
     От вешнего дождя вздулась Сибирка-река, шумит, кружит. Стучит  частый
дождь. Как ящерки, по одиночке перебрались казаки во  мраке  через  мокрый
тын, проползли вал и  очутились  в  темном  широком  поле.  Рядом  глазами
чудовищ светились погасающие костры;  свернувшись,  подобно  псам,  татары
спали под намокшими халатами и палатками. Ветерок доносил  запах  горелого
кизяка. В стороне,  у  белеющего  шатра,  бодрствующий  лучник  вполголоса
распевал заунывную песню.
     Впереди заржала кобылица. Мещеряк насторожился, шепнул:
     - На дороге дозор. В овраг, браты...
     Уползли в размытую падь, поросшую густым кустарником. Мокрые, усталые
передохнули, прислушались. В татарском стане тишина.
     "Эх, теперь бы ста три  донцов!"  -  мечтательно  подумал  атаман.  -
Пошли, отчаянные! - шепнул он.
     Выбрались из овражины. Ночь будто еще темнее стала, придавила  землю,
обильно поливая ее дождем. Костры подернулись пеплом, погасли. Сон  крепко
овладел татарами. Только старательный пес брехал где-то у коновязей.
     Вот и Саусканский холм! Затаенно шумит березовая роща. В большой юрте
свет, звучит бубен и, как ручеек, льется нежная песенка...
     "Тут и Карача!" - облегченно вздохнул  Мещеряк.  -  Браты,  последний
роздых, и в сечу!
     Казаки сели спиной к  могильному  холму.  Молчали.  Долго  глядели  в
сторону Искера, где тускло светились и мигали редкие огоньки. На  душе  от
них уверенней, веселей.
     - Ермаку не спится. Думает о  нас!  -  тихо  вымолвил  Илтин.  -  Вот
нагляделся на этот красный глазок и будто с батькой поговорил.  Эх!  -  он
потянулся так, что хрустнули кости.
     - Ну и силен ты, казак! - похвалил Мещеряк.
     - Был силен, а теперь один дух. Ну,  да  и  я  хвачу.  Ух,  и  хвачу!
Дозволь, атаман, мне старичка...
     - Возмешь, твой!.. Ну! - построжав вдруг, шепнул Мещеряк. - За  мечи!
Никому спуску! Быстро, разз! - он  выхватил  меч  из  ножен  и  побежал  к
шатрам. За ним - отряд. Внезапно, как  лихой  вихрь,  налетели  казаки  на
дремавшую у шатров стражу и перекололи с хода. Ворвались в шатер. Посреди,
у мангала, дремлют двое в пестрых халатах, крепкие, сильные, смуглые  лица
в черных курчавых бородках. При шуме оба  раскрыли  глаза,  схватились  за
клинки. Но опоздали...
     Мещеряк опознал убитых и с  омерзением  столкнул  головы  с  пестрого
ковра к мангалу:
     - То сынки Карачи! Любо, браты, мчись дале!..
     Он выбежал из юрты. В покинутом шатре от раскаленного  мангала  стала
тлеть курчавая бородка зарубленного, - запахло гарью...
     Казак Ильин ворвался в шатер Карачи. Пылали жирники, освещая  пестрые
перины. Синие языки трепетали на медном мангале,  у  которого  сидели  три
тонкие чернобровые красавицы в розовых шальварах.
     Позади них, вскинув реденькую  бороденку,  храпел  старичок  в  одних
портках. Заслышав шум, он раскрыл глаза. При виде вбежавших казаков зрачки
Карачи расширились от ужаса. Он рванулся и на  коленях  пополз  в  дальний
угол.
     - Козлик, ты куда? - томно спросила, не разглядев еще  казаков,  одна
из красавиц.
     Карача  не  отозвался,  старательно  подползая  под   войлок   шатра.
Набежавший Ильин схватил его за ногу и вытащил на ковер:
     - Эй, кикимора! Скажи, присуха, где тут Карача?
     Старичок согнулся и жарко, быстро заговорил:
     - Он тут! Он здесь... Третий юрта. Это его женки. Я бедный евнух.  О,
аллах, истинно говорю я!
     Казак толкнул мурзу ногой и, не глядя на красавиц выбежал из юрты.
     Карача не дремал: плешивый и скользкий, он,  как  угорь,  юркнул  под
войлок и  был  таков.  Через  минуты  за  юртой  раздался  конский  топот.
Круглолицая, с толстыми иссиня-черными косами, татарка  приподняла  пухлую
губу с темным пушком и равнодушно процедила:
     - А наш козлик ускакал...
     Мещеряк, обозленный за  страшную  зиму,  не  щадил  никого.  Один  за
другим, так и не очнувшись, залились кровью мурзаки. От  криков  проснулся
поэт и схватил свиток. Увидя огромного казака, он протянул руки и возопил:
     - О, победитель, я прочту тебе стихи!
     - Пошел прочь, дурень! - оттолкнул его казак.  -  И  без  тебя  споем
лихое, коли понадобится потешить душу!
     Много врагов положили браты Ермака. Мстили и приговаривали:
     - За Иванку Кольцо!
     - За Пана!
     Уцелевшие татары бежали к обозу,  но  Мещеряк  отрезал  им  дорогу  к
коням. Казаки оградились телегами и били оттуда из пищалей.
     Наступало свежее июньское утро, взошло солнце, и алмазами  засверкала
крупная роса, перемежаясь с яркими рубинами крови.
     Беглецы с Саусканского холма примчали  в  осадный  табор  и  истошным
криком разбудили татар:
     - Казаки, казаки добрались до шатра Карачи! Ах, горе нашим головам!..
     Ермак всю ночь стоял на дозорной башне. Ждал он  всем  сердцем,  всей
душой ждал воинской радости. Завидя суету и переполох во вражьем стане, он
снял шлем, вгляделся еще раз в Саусканские высоты, перекрестился и сказал:
     - Мещеряк оправдал надежду нашу! Браты! Настал наш час!  И  нам  надо
идти!..
     Татары остервенело пытались выбить казаков из-за обоза.  Они  толпами
кидались на заграждение, стремясь  смешать  его  с  землей,  но  казаки  и
стрельцы били из пищалей без промаха. Груды трупов и копошащихся  у  телег
еще живых людей и коней не давали развернуться  татарской  орде.  Напрасно
лучники осыпали стрелами, - казаки стояли упорно и зло огрызались.
     Солнце  поднималось  все  выше,  в  низинах  растаяли  сизые  туманы.
Татарские кони устали; взмыленные, изнуренные, они  сами  сворачивались  в
кусты. Татар мучила жажда, но еще мучительнее была  мысль:  "А  что,  если
Ермак выйдет сейчас со своим войском из Искера?".
     И Ермак вывел на широкий холм своих братов.  Худые,  серые,  они  еле
держались на ногах, но сейчас же пошли на орду.
     Завидя позади себя идущие  сомкнутым  строем  стрелецкие  и  казацкие
дружины, татары завопили:
     - Идет он! Идет сам Ермак...
     Татарская конница кинулась на дорогу, убегающую к востоку, и  исчезла
в синем мареве. За ней поспешили и пешие лучники. Не знали они, что в  эту
самую пору у казаков Мещерекя окончился  порох.  Великий  страх  напал  на
татар, бросая все, они бежали кто куда.
     Ермаку подвели плененного коня, он вскочил на него и  погнал  вперед.
Почуяв опытного всадника, скакун сразу покорился и, заржав  на  все  поле,
понес его вслед за ордой.



                                    4

     Войска Карачи в неописуемом страхе  побежали  из-под  Искера.  Татары
яростно дрались друг с другом из-за коней, рубились и  резались  короткими
кривыми ножами. Вой и крики разносились по лагерю. Объятые ужасом, беглецы
теснились на перевозах, опрокидывали обозы и заодно грабили добро  Карачи.
Кто-то в исступлении закричал отступающм:
     - Нас обошли... Русские сейчас нападут, русские!..
     Как грозный вал бурливого моря, паника захлестнула всех - и конных  и
пеших. С мыслью только  об  одном  -  спасти  себе  жизнь  любой  ценой  -
побежденные, гонимые животным страхом,  стремились  обогнать  друг  друга,
готовые снести любому голову, если  он  помешает  их  дикому  бегу.  Земля
дрожала  от  топота  ног.  Ржали  покалеченные  кони,   ревели   верблюды,
выплевывая комья желтопенной слюны. Между горбами одного из них сплелись в
объятиях одетые в пестрые халаты три молодые наложницы Карачи.  Охваченные
общим безумием, они истошно кричали. У ног высокого белого верблюда  лежал
заколотый  караванбаши,  -  подле  него  валялся   в   грязи   изодранный,
истоптанный шелк паланкина. Четверо  татар,  в  вывернутых  шерстью  вверх
коротких шубах, старались взобраться на животное  и  пуститься  на  нем  в
бега. Крупный, с круглым жирным лицом  ордынец  сердито  бил  верблюда  по
коленкам и кричал:
     - Чок! Чок!
     Но двугорбый белый сильный иноходец с презрительной  гримасой  глядел
на человека.
     Казаки  мощным  потоком  гнались   на   быстрых   конях   за   ордой.
Изголодавшиеся, узнавшие коварство татар,  они  не  сдерживали  "жесточь",
овлдевшую их сердцами.
     Впереди  на  могучем  вороном  коне,  сильными  поскоками   уносившем
всадника, летел Ермак. Он мчал, сбросив с головы шелом,  ветер  играл  его
кудрями. Под весенним солнцем жаркими искрами сверкала  золотая  кольчуга.
Сильным размашистым движением он поднимал меч и разил отступающих.
     - За Иванко Кольцо! За Пана! За Михайлова! - оглашал он бранное поле.
От бега и крови еще сильнее горячился боевой конь.
     - За погубленных Карачой! - Ермак с силой опускал на головы  и  плечи
татар свой тяжкий, бивший насмерть меч.
     Истоптанное поле, лесные дороги и буераки покрылись стыльными телами.
В оврагах и ручьях гомонили талые воды, и многие из татар не выбрались  из
них, потонули.
     Матвей Мещеряк нагнал атамана:
     - Поберигись, батька, мы сами угомоним их!
     Ермак, торжествуя, сверкнул зубами.
     - Будет беречься! - жарко отозвался он. - Насиделись за зиму.  Теперь
и душу отвести!
     Развеяны полчища Карачи. Оставив жен и  наложниц,  бежал  куда  глаза
глядят хитрый мурза.  Но  казаки  не  успокоились,  несмотря  на  то,  что
надвигалась  ночь.  Ермак  позвал  Мещеряка  и,  любовно   оглядывая   его
невысокую, но крепко сбитую фигуру, твердо сказал:
     - Куй железо, пока горячо! Добивай врага, казак, пока лютый зверь  не
опомнился. Надо докончить разгром!
     От могучей фигуры атамана веяло решительностью и силой. Легко и ловко
вскочил он в седло и махнул рукой:
     - К Вагаю!
     Донесли Ермаку верные люди, что мурза Бегиш раскинул стан на  высоком
берегу Тобоз-куль, которое тянулось вдоль Иртыша выше Вагая.
     Возведенный городок окружали глубокий ров и вал, увенчанный тыном.  К
мурзе набежали разгромленные толпы Карачи - думали тут отсидеться от беды.
Но Ермак решил иначе - не дать врагу передышки:
     - Надо и Бегиша разбить! И... прямо  с  хода  на  тыны!  Некогда  нам
сидеть у костров и ждать, когда татары от голода передохнут.
     Не ждал мурза Бегиш такой  решимости.  Он  много  раз  поднимался  на
дозорную вышку, всякий раз надеясь,  что  казаки  не  посмеют  сунуться  в
огонь.
     Лучшие лучники стояли за  спиной  мурзы,  ожидая  его  повелений.  На
помосты навалили груды камней, готовых к падению  на  головы  казаков.  На
площадках у мазанок кипела смола в котлах, сотни всадников - лихих  ногаев
теснились в укрытиях, чтобы в решающий час вырваться в поле...
     Казаки, как вихрь, налетели ранней  зарей  на  городок.  Еще  розовые
отблески зари не погасли на тихой глади озерных вод, как затрубили  трубы,
забили литавры, загудел