о татарине Аисе и  его  "перемете"  на  сибирскую  сторону  ни  словом  не
напомнил. Он лишь огорченно подумал: "Сколько волка ни корми,  все  в  лес
глядит!".
     Царь повел глазами, и думный дьяк зачитал его решение:
     - "Царь и великий князь сибирского царя грамоту выслушал и  под  свою
руку его и во сберегание принял и дань на него наложил по тысячу соболей".
     На том и окончился царский прием, а послам сибирским  было  наказано,
чтобы не отъезжали, пока не назначат в Сибирь  царского  посла  и  они  не
подпишут клятвенную шертную грамоту от имени хана. В  ожидании  дальнейших
переговоров в Посольском приказе послы расхаживали по Москве  и  до  всего
дознавались. Вид руин, еще дымящихся гарью, заставил их подумать о многом.
     Посол Гаймуса широко  разводил  руками  и  думал:  "Зачем  торопиться
давать шерсть, если Девлет-Гирей  сильнее  московского  царя!  Русские  не
бывали в Бахчисарае, а крымский хан пожег  Москву!  Силен,  силен  хан!  А
турский хункер еще сильнее! Надо выждать!".
     Гаймусу торопили  прибыть  в  Посольский  приказ,  но  он  прикинулся
больным: лежал на перинах и громко стонал. Царь прислал своего придворного
врача Бомелиуса, который, осмотрев татарина, сказал:
     - Надо принять горячительное, и все пройдет!
     Щедро наградили Бомелиуса  рухлядью,  и  он  всюду  рассказывал,  что
сибирский посол сильно болен, но он поставит его на ноги.
     Бронзоволицый, скуластый  Гаймуса  ждал  не  выздоровления,  а  своих
вестников, посланных в  лагерь  Девлет-Гирея.  Долго  татарские  наездники
кружили по дорогам и  перелескам  и,  наконец,  настигли  крымского  хана.
Выслушав сибирских гонцов, Девлет-Гирей возмущенно вскричал:
     - Позор, хан Кучум хочет  изменить  мусульманству,  он  предается  на
сторону русского царя! Пусть знает, что весной я снова приду  в  Москву  и
прогоню из нее русского царя. Я силен! Запомните это  и  передайте  вашему
беку Гаймусе!
     Гонцов накормили молодой жеребятиной, и они, восхваляя щедрость хана,
говорили:
     - Мы нигде и никогда не ели столь превосходного блюда. Хвала  аллаху,
да возвеличит он имя Девлет-Гирея над всеми ханами!
     После конины гонцов угощали салмой - мясной похлебкой с  шариками  из
теста. И в заключение подали целый бурдюк айрана.
     - Мы никогда такого айрана не пили! - единодушно воскликнули гонцы.
     Но вкуснее всего им показалась крымская буза. Поднося чашу  с  бузой,
ханский слуга сказал:
     - Достопочтенные сибирцы, примите из моих недостойных рук этот  сосуд
с напитком, приготовленным руками наших ленивых женщин!
     Гости с наслаждением выпили бузу  и  засияли  от  восторга.  -  Такой
напиток пьют только великие ханы! Мы никогда не  забудем  всего  хорошего,
что  испытали  тут.  Ваши  жеребята  питаются  благовонными  травами,  так
ароматно их мясо!
     - Аллах велик! Он посылает радости правоверным  и  готовит  печальный
конец урусам! - сказал угощающий.
     - Много раз к нам приходили  урусы  и  уходили  ни  с  чем.  Клянемся
бородой пророка, что так будет и теперь! - Так и надо! - со вздохом сказал
ханский слуга. - Но этого мало.  Душа  мусульман  возвеселится,  если  хан
Кучум перейдет рубежи и будет тревожить  русские  селения,  тем  самым  он
облегчит поход Девлет-Гирею.
     Звезды кружили над степью.  В  костре  колебались  синевато-оранжевые
языки пламени. В темноте, на берегу глухого степного озера  перешептывался
камыш. Повеяло предутренней прохладой.
     - Пора! - спохватились сибирцы.
     Кланяясь, прижимая руки к сердцу, безмерно  восхваляя  гостеприимство
хана, они взобрались на коней и, на мгновение освещенные пламенем  костра,
все еще колебались,  покидать  ли  столь  обильный  табор?  Но,  пересилив
соблазн, стегнули коней и вскоре растаяли во мгле ночи.
     Гонцы вернулись в Москву во-время  и  незаметно.  И  как  только  они
явились, сибирский посол Гаймуса сразу выздоровел, восхваляя Бомелиуса:
     - Я видел врачей-табаби в Бухаре, в Персии и даже у турского хункера,
но такого целителя, как у русского государя, я нигде не видел!
     Висковатов недоверчиво поглядывал на татарина,  подозревая  неладное,
но Гаймуса был хитер и под цветистыми словами хорошо  умел  скрывать  свои
мысли.
     В Посольском приказе послам Гаймусе и Аисе предложили подписать текст
заготовленной шерти. Послы отрицательно покачали головами.
     Думный дьяк строго сказал:
     - О чем мыслили вы, когда стояли перед великим государем?
     - Мы думали о его величии, - наивно ответил Гаймуса.
     - Тогда что удерживает вас подписать шерть?
     - Его величие! - жалобно отозвался посол: - Печатей наших и рук наших
в сей шертной записи нет потому, что мы не учены и писать не умеем!
     Так и отказались они подписать шерть за своего хана.
     - Вот приедем в Искер, и хан Кучум сам наложит шерть!  Это  крепче  и
сильнее нашего слова! - обещал посол.
     Раздосадованный  дьяк  мрачно  расхаживал  по  горнице,  неприветливо
поглядывая на юливших татар.  Опять  он  почувствовал,  что  Гаймуса  таит
что-то,  но  желание  царя  не  задираться  с  сибирским  ханом  заставило
Висковатого расстаться с послами приветливо.
     По его представлению, русским послом  в  Сибирь  назначили  боярского
сына Третьяка Чебукова. Ему вручили царскую грамоту  за  особой,  золотой,
печатью.
     Царь указал Чебукову от своего имени,  чтобы  он  Кучуму-царю  поклон
правил.
     Из Москвы сибирцев провожали доброжелательно, полагая, что достигнуто
самое главное: сибирский хан признал себя данником Руси.


     Зима выпала тяжелая.  Тысячи  людей  в  Москве  остались  без  крова,
ютились, подобно  кротам,  в  землянках,  голодали.  По  скрипучему  снегу
тянулись в стольный город обозы -  везли  хлеб,  мороженную  рыбу  и  тес.
Кругом рубили лес, и стук топоров с ранней зари  до  темна  разносился  на
обширных  пепелищах.  Царь  поднимался  на  Тайницкую  башню  и  обозревал
стройку.
     Он каждую неделю слал гонцов в Крым с поминками,  тянул,  лукавил,  а
сам готовил войско. Однако Девлет-Гирей давно отгадал  замысел  русских  -
оттянуть время, и поэтому оснащал  орду  для  похода.  С  первыми  вешними
лучами в Диком Поле появились татарские разъезды, а когда просохли дороги,
хан снова двинулся на Русь  со  стадвадцатитысячным  войском.  Татары  шли
уверенно, шумно. По ночам у  бесчисленных  костров  звенели  зурны,  глухо
звучали бубны и по сонной степи далеко разносились гортанные напевы.
     Орда  двигалась  знакомой  дорогой,  и  мурзаки  давались  диву:   на
пепелищах снова появились смолистые рубленые избы, опять по прелой пахучей
земле, напоенной весенними соками, ходили за  сохами  пахари,  готовясь  к
севу.
     Девлет-Гирей твердо верил в успех. Ему уже мнилось, что он  на  белом
коне въезжает в Кремль.
     Царь Иван Васильевич  находился  в  Новгороде.  Узнав  об  этом,  хан
насмешливо улыбался в редкие жесткие усы.
     - Вернется московит и останется без улуса. Что хочу, то  и  сделаю  с
ним! - хвастался он перед мурзаками.
     Июльским теплым вечером крымские всадники подошли к Оке.  За  ней,  у
Серпухова, раскинулся русский военный лагерь.  Воевода  князь  Воротынский
поджидал крымчаков, чтобы схватиться с ними. Но Девлет-Гирей  схитрил:  он
оставил две тысячи конников, чтобы отвлечь внимание и силы русских, а  тем
временем сам с полчищами ночью переправился через Оку и поспешил к Москве.
     Утро застало татар далеко от Оки. В низинах клубились  серые  туманы,
вершины рощ золотились на солнце. До Москвы оставалось не более  полусотни
верст. Хан повелел передохнуть войску перед последним броском.  На  берегу
Лопасни поставили голубой ханский шатер. Девлет-Гирей сидел на  пуховиках,
поджав под себя ноги, безмолвный и неподвижный, выслушивая  доклады  мурз.
Его тревоги остались позади. Пока поспешит сюда русское войско, он  въедет
в Кремль и будет восседать на ивановом троне.
     - Татарский конь и стрелы  наши  -  быстры!  Вот  чем  мы  сильны!  -
наставнически сказал он мурзам.
     Седобородый мурзак, ближний Девлет-Гирея,  склонил  свое  чело  перед
ханом:
     - Твоими устами говорит сама истина. Правоверные  издавна  били  Русь
своею стремительностью!
     - Это так! - подтвердили хором мурзаки.
     "Ак-так-так" - внезапно рядом, за  холмами,  рявкнула  пушка,  и  эхо
покатилось над перелесками.
     Хан поднял удивленные глаза:
     - Что это значит?
     - Идет гроза, повелитель. За курганами гремит гром!
     В этот миг снова загрохотало. У шатра  с  визгом  ударилось  в  землю
чугунное ядро, и от мощного воздушного порыва шатер  сорвало  и  унесло...
Девлет-Гирей оказался  сидящим  на  пуховиках  под  сияющим  солнцем.  Над
головой его то и дело пролетали ядра.
     - Русские! - взвизгнул хан и вскочил с пуховиков. - Коня мне!
     Ему подвели любимого аргамака. Девлет-Гирей вскочил в седло и  выехал
на холм, с которого открывались  зеленые  понизи  реки  Лопасни.  То,  что
увидел он, ошеломило его. С востока и севера  полукольцом  на  его  лагерь
надвигались русские воины. На солнце то и  дело  сверкали  молнии  грозных
мечей. Татарские конники подались назад...  Еще  минута,  и  они  повернут
коней.
     - Аллах с нами! - истошно закричал хан и пришпорил  коня.  Сыновья  и
придворные пытались перехватить скакуна, но хан плетью наотмашь  пригрозил
им.
     Завидя Девлет-Гирея, ордынцы приостановились, выровнялись и  снова  с
криками устремились в бегство.
     Напрасно хан, размахивая кривой саблей, взывал к ним, грозил, стыдил.
Но разве сломишь каменную стену? Русская пехота двигалась тяжелой поступью
и рубилась молча. Тяжелые русские мечи смертью обрушивались  на  ордынцев.
По полю носились кони, волоча в стременах зарубленных всадников.
     Разгоряченный гневом и битвой, Дивлет-Гирей вломился в ряды  русских.
Но бородатые рослые русские ратники,  обряженные  в  стальные  кольчуги  и
шеломы, тесной  стеной  окружили  его.  Горе  грозило  хану,  если  бы  не
подоспели его сыновья со своими головорезами. Они гибли  на  глазах  хана,
чтобы спасти ему жизнь.
     "Аллах покарал меня!" - в  страхе  подумал  хан  и  еле  выбрался  из
кровавой свалки.
     Сотни порубленных всадников остались на поле, чтобы сохранить  голову
хана. Кусая в досаде губы, он  утешал  себя:  "Они  сегодня  застали  меня
врасплох, но завтра, - завтра я покажу, что значит Девлет-Гирей..."
     К вечеру он приказал отвести войска на другой  берег  Лопасни,  чтобы
сохранить силы для последнего удара.  В  шатер  к  нему  привели  русского
пленника.
     Хан пронзительно посмотрел на него, стремясь внушить страх и  трепет.
Но русский гордо откинул русую голову, держался с достоинством.
     - Кто посмел вести рать против меня? - сердито  спросил  Девлет-Гирей
пленника.
     - Ратью правит князь Михаил Иванович Воротынский! Советую тебе,  хан,
пока не поздно, просить пощады.
     - А-а-а! - захрипел от ярости Девлет-Гирей  и  схватился  за  рукоять
сабли. - Кто со мной так говорит? Холоп, пленник! Я посажу тебя на кол!
     - Это легко сделать, - насмешливо ответил пленник. - Но всю  Русь  на
кол не посадишь, пуп надорвешь!
     - О-о-о! - хан вытянул колечком губы, хотел что-то  крикнуть,  но  от
гнева судорога перехватила ему горло.
     - Что, лихо? А будет еще лише! - властно сказал русский  и,  сверкнув
глазами, крикнул мурзакам: - Ну что ж, казнить будете? Подумайте,  сгожусь
для обмена. Всяко бывает! - Он не закончил:  раб  хана  по  глазам  угадал
безмолвный приказ своего повелителя и  предательским  ударом  из-за  спины
снес пленнику голову...
     Утром русские снова ворвались в татарский лагерь, и опять целый  день
лилась кровь.  Много  раз  Девлет-Гирей  с  отборными  всадниками  пытался
опрокинуть русскую конницу и вырваться на московскую дорогу, но каждый раз
его отгоняли на исходное положение.
     Хан исступленно кричал мурзакам:
     - Гоните тысячи на них! Пусть мои воины покроют их  телами,  но  идут
вперед!
     Нет, не прошли больше орды вперед! Сумрачный хан объехал поле  битвы,
усеянное порубленными и поколотыми телами. Невдалеке виднелся городок, над
избами вились дымки, - все дышало домовитостью, покоем.
     - Что за аул? - спросил Девлет-Гирей.
     - Это Молоди. Там теперь русский воевода!
     Шайтан! - крикнул хан. - Нам не с кем идти на Москву. Где мои  лучшие
всадники?
     - Их не стало, господин, - склонился в глубоком  поклоне  седобородый
мурзак. - Не лучше ли нам вернуться в свои улусы?
     Девлет-Гирей хотел возразить, но,  вспомнив  поле,  усеянное  телами,
опустил голову и произнес в задумчивости:
     - Кто мог подумать, что они осмелятся тягаться с нами?
     Мурзаки промолчали в ответ. Долго, очень  долго  в  тяжелом  раздумье
сидел хан. Над лесом погасла заря, а с ней угасли последние надежды.  Нет,
не видать ему больше Москвы!..
     Над тихими полями поднялась большая  луна.  Мириадами  искр  зажглась
крупная роса на травах, когда крымская орда, подобно стае голодных волков,
стала бесшумно уходить из-под Молоди. Копыта коней, повязанные лохмотьями,
мягко ступали по земле, не лязгало оружие, не слышалось ни звуков зурны  и
барабанов, ни говора. Мрачными безмолвными тенями уходили татарские  толпы
от истребления.
     И чем дальше, тем решительнее ускорялся их бег. Окруженный  отборными
телохранителями, Девлет-Гирей скакал, охваченный ужасом.
     "Скорей, скорей в Бахчисарай!" - погонял он коня.
     Но впереди лежало Дикое Поле, в нем  могли  встретиться  казаки.  Что
тогда? Об этом было страшно думать.
     Увидя сильно удрученного и потемневшего  хана,  старый  мулла,  желая
успокоить его, тихо сказал:
     - Все уходит, повелитель: и жизнь, и слава, и богатство,  и  сила,  -
остается только смерть!
     - Уйди от меня, сеид! - огорченно воскликнул хан. - Уходи  скорее,  а
то прикажу побить палками твои пятки!
     "Он спятил с ума!" - в страхе подумал мулла и поторопился убраться...
     Конники Воротынского долго гнались за  крымской  ордой,  и  там,  где
прошли они, неделями кружились стаи воронья, справлявшего кровавый пир.
     В Диком Поле земля пылала жаром, ручьи и впадины, прежде  наполненные
вешней живительной водой, пересохли. К постоянной  тревоге  присоединилась
мучительная жажда, от которой стали падать заморенные кони.
     "Конец, всему  конец",  -  в  ужасе  думал  Девлет-Гирей.  Когда  ему
казалось, что все кончено, вдали в лунном свете  блеснул  Сиваш.  И  сразу
тишина стала мягкой и доброй. Удивительно  легко  стало  дышаться.  Издали
потянуло приятной солоноватой сыростью. Чуткий слух уловил знакомый шум  и
плеск моря. Он не удержался и выкрикнул спутникам:
     - Хвала аллаху, мы в своих улусах!..
     Татары вступили в Крым. Но не так много вернулось их  в  аулы.  Целые
толпы их сложили свои кости на берегах Оки и Лопасни, а иные  от  казачьей
сабли легли в Диком Поле. Осиротевшие татарки  пронзительно  голосили,  не
встретив своих, в остром  горе  царапали  до  крови  лица,  рвали  волосы.
Девлет-Гирей ехал на своем  выносливом  аргамаке,  держась  недоступно,  с
надменным лицом. А внутри у него все ликовало, каждая жилочка  дрожала  от
радости: он вернулся из похода, а это самое главное! Он родился,  вырос  и
умрет в Крыму. Хан привык к мягкому темному небу,  усеянному  звездами,  к
шепоту ночи, к шороху моря, и после дальнего похода и неудачи еще  сильнее
и глубже ощущал богатство крымской благословенной земли. Чтобы укрыться от
стыда, Девлет Гирей въехал в Бахчисарай поздней ночью.  Южная  ночь  после
пережитого поразила его своим величием.  Из-за  неподвижных  пирамидальных
тополей поднялся тонкий серпик месяца, и все окуталось мягким пленительным
светом. Только от крыш и  навесов  падали  резкие  густые  тени.  Из  сада
слышалось журчанье фонтанов. Стража широко распахнула перед ним  окованные
ворота, и конь, радостно заржав, вступил на знакомый двор. Еще находясь  в
седле, хан успел заметить, как занавеска в узком оконце  его  дворца  чуть
раздвинулась и в щель на него глянули жаркие глаза.
     "Фатьми!" - скорее догадался, чем  узнал  хан,  и  знакомое  волнение
встречи овладело им...
     Однако тревога не покидала Девлет-Гирея и в Бахчисарае.  Хан  не  мог
смириться, признать свое поражение. Он  никак  не  мог  забыть  Астрахань,
которой мечтал овладеть. И все же страх перед Русью не оставлял  его.  Ему
удалось пожечь московские посады, но сломить русский народ не хватило сил.
Этот храбрый, выносливый и сильный народ не могла  покорить  даже  Золотая
Орда. Он долго думал и, наконец, послал к царю Ивану гонца с грамотой. Как
отличалась она от прежних заносчивых посланий хана! "Мне ведомо,  -  писал
Девлет-Гирей, - что у царя и великого князя земля велика и людей много:  в
длину земли его ход девять месяцев, поперек -  шесть  месяцев,  а  мне  не
отдает Казани и Астрахани! Если он мне города эти  отдаст,  то  у  него  и
кроме них еще много городов останется. Не даст Казани и Астрахани, то хотя
бы дал одну Астрахань, потому что мне срам от Турского: с царем и  великим
князем воюет, а ни Казани, ни Астрахани не  возьмет  и  ничего  с  ним  не
сделает. Только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить
не стану; а голоден я не буду: с левой стороны у меня Литовский край, а  с
правой - черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду; ходу мне в  те
земли только два месяца взад и вперед"...
     Царь Иван Васильевич принял ханского посла учтиво, -  он  не  пожелал
задираться. Но ему хорошо было знакомо коварство Девлет-Гирея,  и  поэтому
он твердо ответил, что не верит обещанию хана. Царь предвидел,  что  может
произойти в результате уступок.
     В ответной грамоте хану написали:
     "Теперь против нас одна сабля - Крым; а  тогда  Казань  будет  вторая
сабля, Астрахань - третья, ногаи - четвертая"
     На сей раз Девлет-Гирей не дождался богатых  даров  из  Москвы.  Иван
Васильевич с тонкой иронией напомнил ему первую грамоту, написанную  ханом
после сожжения Москвы, в которой тот с бахвальством сообщал, что богатство
ему - прах. Царь насмешливо извинялся:
     "Посылаю тебе поминки легкие, добрых поминков не  послал;  ты  писал,
что тебе не надобны деньги, что богатство для тебя с прахом равно".
     Хан вспыхнул, крикнул мурзаку:
     - Мы потопчем их конями!
     Седенький мурзак низко склонился перед Девлет-Гиреем и напомнил:
     - Повелитель, постель ждет тебя, - пора отдохнуть от всех дел!
     Хан прошел в опочивальню, но  спал  тревожно.  Среди  ночи  он  вдруг
проснулся. Кругом глубокая тишина, в бассейн с редким звоном падали капли,
лунный свет еле проникал в решетчатое оконце, все было  напоено  покоем  и
негой. Но Девлет-Гирею вдруг стало страшно. Он  долго  думал  о  том,  где
причина этому страху? Перебирал в  памяти  врагов  своих  среди  мурзаков,
готовых на козни, вспоминал речи царевичей, слова послов турского хункера.
Нет, не это устрашило его! Что же тогда?
     И тут на память пришел русский полоняник, которого татары схватили на
берегу Лопасни. Вот он теперь стоит перед  глазами  -  высокий,  стройный,
синеглазый. Тряхнул русыми кудрями и насмешливо говорит хану: "Всю Русь на
кол не посадишь! Пуп надорвешь!".
     Девлет-Гирей схватился за голову:
     - Русь! Русь! Вот кто страшен! Русы развеяли потомков великого  Бату,
они растопчут и меня...
     Всем своим существом опытного хищника он понял, что растет изо дня  в
день могучая сила, которая положит конец привольной  жизни  от  набегов  и
грабежа...



                                    5

     Кончался золотой листопад. Дни стояли солнечные,  тихие,  и  на  фоне
ясного голубого неба нежные белоствольные березки на  перепутьях  радовали
глаз русского посла. На  душе  было  грустно:  Третьяк  оставил  в  Москве
молодую жену и ползунка-сына. При воспоминании о них у  посла  теплело  на
сердце. Оно рвалось назад, на Русь, которая осталась  позади.  В  тум