городков  и  не  усилят  их  пушками,  а
главное, - пока не заселят их.
     Сукин, как и Ермак, странствуя по рекам и  дорогам  Сибири  со  своим
отрядом, говорил ратникам:
     - Оружие наше обороняет нас, а землю завоюет на  веки  вечные  только
соха!  Сюда,  на  эту  неисчерпаемую  земную  силу,  русского  пахаря!  Он
поднимает к жизни богатейший край и научит кочевников лучшей доле.
     Искер попрежнему был занят Сейдяком, который держался хотя и тихо, но
коварно. Можно ли было пускаться на борьбу с этим предприимчивым  и  лихим
захватчиком? На это у Сукина не хватало мужества. Он не торопился  идти  к
Искеру. Пробираясь по Туре-реке, воевода постепенно  обрел  уверенность  и
надежду на закрепление края. Его ободрило, что вдоль Туры жители встречали
русских доброжелательно и покорно. Они  занимались  ремеслами,  промыслом,
вели оседлую жизнь. На этих людей можно было положиться, и  воевода  решил
остановиться на Туре и заложить  тут  город.  Близ  старого  городища,  на
выгодном месте, там, где прежде находился древний татарский город  Чингин,
он выстроил в тысяча пятьсот восемьдесят шестом  году  Тюменьский  острог.
Под стенами его текла глубокая Тура, а вдалеке поблескивали воды Тобола.
     Письменный голова Данила Чулков отметил это событие в книге,  которую
торжественно положили в съезжей избе на  видное  место  рядом  с  греблом,
медной осьминной мерой и железной гирей.
     Воевода Сукин не задирался с татарами, он  поощрял  ремесла,  посылая
московских  умельцев  обучать  туринцев   не   знавших   многого.   Татары
восхищались работой русских плотников,  суконщиков,  пимокатов,  шубников,
гончаров. Золотые руки русских людей пленяли их, и они старались завести с
ними прочную дружбу.  Тем  временем  Сукин  на  тайных  тропах  и  дорогах
установил заставы, которые хватали посланцев Кучума и Алея,  не  давая  им
встретиться с  туринцами.  Исподволь  писцы  и  подьячие,  состоявшие  при
воеводской  избе,  объясачили  татар,  стараясь  не  возбудить  среди  них
недовольства. Так постепенно и глубоко уходит русский корень  в  сибирскую
землю.
     Воеводы Сукин и Мясин пробыли в Тюмени до тысяча пятьсот  восемьдесят
седьмого года, а весной, на смену им, с новой ратью  в  пятьсот  воинов  в
Сибирь вернулся ездивший в Москву Данила Чулков, теперь уже не  письменный
голова, а  полномочный  воевода.  Русские,  обжившиеся  на  берегах  Туры,
повеселели - прибыло силы! И Чулков не задирался с татарами, а жил с  ними
в мире. Изподволь он готовился к большому и решающему делу. Новый  воевода
- ставленник  Бориса  Годунова,  человек  энергичный  и  умный,  деятельно
принялся за сооружение флота. В затоне корабельные мастера, привезенные из
Москвы, рубили и ладили прекрасные ладьи. Самые  лучшие  смолистые  тесины
шли на стройку. Каждое утро спозаранку воевода приезжал на верфь и подолгу
следил за работой плотников. Никто не знал, что от  нетерпения  в  Чулкове
дрожала каждая жилочка. Кто-кто,  а  он  то  знал,  что  не  одни  русские
стараются проникнуть в Сибирь! За год до  похода  Ермака  Тимофеевича  два
отважных аглицких морехода - Пэт и  Джексон  пытались  студенным  северным
морем проникнуть к берегам Сибири. Не  удалась  иноземцам  эта  затея.  Но
Данила хорошо знал упорство  англичан.  Ныне  они  добираются  в  торговых
целях, - за тесом,  пенькой  и  парусиной,  -  в  Архангельск,  а  завтра,
гладишь, проникнут в Нарзомское море, и чего доброго, в устье Оби!
     К осени ладьи покачивались на большой воде. На них  посадили  пятьсот
ратных людей, и флотилия отбыла. Небывалое  дело!  Татары  впервые  видели
такое скопище парусников, и так хорошо оснащенных.
     Что-то будет? Данило Чулков вел свои ладьи на Иртыш, а там, на старом
кучумовском городище, в Искере,  все  еще  сидел  со  своими  мурзаками  и
всадниками хан Сеид Ахмет, сын Бекбулата. Окрестные  татары  называли  его
просто Сейдяком. Как-то он встретит незванных гостей?
     Русские плыли на восток по пути, пройденному пять лет назад  Ермаком.
Они "не задирали" мирных татар спокойно минуя  их  селения.  Ладьи  богато
были нагружены хлебом, салом, крупой. Обо  всем  успел  додуматься  Данило
Чулков. Знал он и то, что за ним зорко следят разведчики  Сейдяка.  И  это
было так. Быстрые  всадники  давно  опередили  ладьи  русского  воеводы  и
донесли хану, что на этот раз ратью командует не казачий атаман, не просто
воевода, а человек ученый и понимающий толк в писаниях.
     Сейдяк с воинами издали незаметно наблюдал приближение русских  людей
к  тобольскому  устью.  В  эти  часы  испытавший  на   себе   превратности
скитальческой жизни Сеид-Ахмет много передумал, и больше всего он  боялся,
что русские воины бросятся на Искер.
     Однако этого не произошло. Ладьи спокойно пересекли широкий  Иртыш  и
пристали к правому берегу, на котором высилась высокая гора. С нее в ясные
дни, бывая на охоте, хан нередко видел в сиреневой дали башни  Искера,  до
которого насчитывалось всего восемнадцать верст.
     Чулков вышел с воинами  на  берег,  поднялся  на  гору  и  огляделся.
Воевода остался весьма доволен своим осмотром.  Он  приказал  вытащить  на
берег ладьи, и вскоре подле них  началась  навиданная  работа.  Соглядатаи
Сейдяка удивились: отложив оружие и взявшись за топоры,  русские  стрельцы
рубили свои корабли. Они взламывали днища их, отдирали обшивку  и  снимали
мачты. Смолистый, свежий  тес  от  ладей  толпы  воинов  на  своих  плечах
перетаскали на гору, облюбованную воеводой. Они, как муравьи, трудились от
темна до  темна.  И  даже  ночью  на  высокой  вершине  горели  костры,  -
неутомимая работа шла во мраке.
     Вскоре над крутым обрывом иртышского берега, на  фоне  белесого  неба
вырос частокол, а там поднялись и башенки.
     - Шайтан! - выругался Сейдяк. - На моей земле возвел русский город!..
     Так без драк, при слиянии двух  могучих  сибирских  рек  -  Иртыша  и
Тобола возникла русская крепостца -  Тобольск.  По  татарски  это  звучало
совсем песенно: "город многолетних трав с розоватыми, желтоватыми и белыми
цветами". Данила Чулков придумал и герб новому городу, - он был начитан  в
геральдике и решил, что Тобольск славнее многих городов запада и  востока.
Молодой чертежник на синем поле изобразил  золотую  пирамиду  с  воинскими
знаменами, барабанами и алебардами.
     Кругом был суровый край, природа скупа - серое  небо,  лес  да  реки.
Зато в лесу водилось неисчислимо зверья и дичи, а в реках множество  рыбы.
Из крепостцы Тобольск открывались дороги  на  реки  Иртыш,  Тобол  и  Обь.
Плыви, куда хочешь! В низовьях Оби со своим народом кочевал князек  Лугуй.
Бережно храня грамоту царя Федора Иоанновича с красной  сургучной  печатью
он на кочевьях любил рассказывать о своем большом путешествии в  Московию,
о могуществе Русского государства. Сидя у костра, его со вниманием слушали
остяки. Они довольно покачивали головами и рассуждали по-своему:
     - Значит, наш народ уважают в Московии.
     - О! - князец пыхнул трубкой и счастливо улыбнулся.  -  С  ними  надо
жить в мире. Они научат нас многому.
     Русские пока ничем не могли помочь остякам, но уже одно то,  что  они
освободили их от поборов неспокойного Кучума делало остяков  мирными.  Они
ладили с казаками. Не задирался с русскими  и  Сейдяк.  Заняв  кучумовский
курень, он жил в большой белой юрте, рассылая повсюду своих соглядатаев за
русскими. Они доносили Сейдяку, что по всему видно, -  воевода  Чулков  не
думает идти на Искер. Стрельцы роют рвы, насыпают валы,  возводят  высокий
тын и рубят избы. Впрочем, хотя русские и  не  задирались,  но  возведение
крепостцы сильно встревожило хана.
     Однажды на Тоболе встретились  со  стрельцами,  сидевшими  в  ладьях,
татарские всадники, трусившие вдоль берега. Наездники  наизготове  держали
луки, но русские, сняв с голов косматые шапки, приветливо размахивали ими.
По всему угадывалось, что они  настроены  миролюбиво.  Растерянные  татары
вернулись в Искер. Многие из них думали: "Зачем нам убивать друг друга?".
     Спустя несколько дней сердце Сейдяка наполнилось тревогой. Из русской
крепостцы  приехал  гонец  воеводы  и  звал  хана  в   гости.   Сейдяк   с
признательным видом прижал руку к груди и через толмача просил передать:
     - Мы рады соседу, но сейчас я болен и, о горе, не могу поехать, чтобы
обнять моего любезного друга!..
     По глазам бухарца посланец догадался, -  хитрит  тот,  а  может  быть
затевает и коварство.
     Когда вестник вернулся со скудными дарами из  Искера,  воевода  долго
сидел в раздумье. Кругом лежала невозмутимая тишина, она царила не  только
в воеводской избе, но и  во  всем  городке,  над  окрестными  равнинами  и
широким Тоболом. Тишина казалась хрупкой, -  ее  мог  нарушить  вероломный
враг. Но как его сломить? Одной силы мало, здесь нужно было хитрить.
     "А где взять хитрость и коварство, если  не  у  врага?"  -  задумался
воевода и решил раз и навсегда покончить с Искером.
     Тревога воеводы оказалась не напрасной: Сейдяк исподволь готовился  к
схватке. Сидя в кругу своих мурз, он говорил им:
     - Два зверя не могу жить  в  одном  логове.  Один  должен  растерзать
другого!
     - Твоими устами говорит сама истина! - похвалили его  мурзаки.  Среди
них находился  и  Карача,  отказавшийся  от  мысли  самому  быть  ханом  и
взиравший с подобострастием на Сейдяка.
     - Ты мудр и потопчешь русскую силу! - льстиво сказал он.
     Сейдяк поднял большие выразительные глаза на Карачу:
     - Но почему же ты не смог осилить их, когда запер голодных в  Искере?
- лукаво спросил он мурзу.
     - Искер  не  приступен.  И  тот,  кто  владеет  им,  -  непобедим!  -
торжественно ответил Карача. - Тогда я был  один,  господин  мой.  Теперь,
великодушный хан, твоя мудрость окрыляет всех нас!
     В шатре молодого хана было трое: Сейдяк, Карача и  молодой  казахский
султан Ураз-Мухамед, искавший на степных дорогах свое счастье.  Узколицый,
со скошенными жгучими глазами, он был строен, лих в рубке и самоуверен. На
слова Карачи султан хвастливо вымолвил:
     - Мои всадники в один час потопчут неповоротливых русских медведей!
     Ураз нравился Сейдяку своим воинственным пылом и стремительностью, но
хвастовство хану казалось неуместным. После раздумья он спокойно ответил:
     - Твои всадники, желанный гость, быстрее ветра и злее степного волка.
Я верю в твою силу, но когда имеешь дело с русскими, надо быть  еще  очень
осторожным! Послушайте, мудрые мужи, что думую я. Счастье само не дается в
руки, его надо ловить. Мы выедем на охоту в окружении  всех  всадников,  и
если аллаху угодно будет затмить русским разум, используем их  оплошность:
выйдем на битву и не покажем русским, что вышли бить их. Пусть думают, что
потешают нас кречеты!
     - Ты мудр! - сказал Карача: - Так и надо искать свое счастье!
     Коварный и хитрый мурзак был поражен еще большим коварством  Сейдяка.
Оно восхитило его, и он охотно предложил:
     - Сегодня у русских праздник, и мы  поедем  на  охоту.  Да  ниспошлет
аллах на неверных затмение!..
     В  сопровождении  конницы  они  подошли  к  Тобольску  и  в   полдень
остановились против него в поле - на Княжем лугу.  Сейдяк  и  Ураз-Мухамед
запускали в небо кречетов. Было светло, солнечно и, обычно серое,  небо  в
этот день сияло нежной голубизной.
     Со стен крепостцы видно было  как  потешались  ордынцы.  Они  мчались
быстрее ветра по равнине, на скаку пуская в птицу стрелы. С тонким  визгом
стрела неслась ввысь  и  навылет  била  птицу.  Дозорные  тотчас  доложили
воеводе о татарской потехе. Чулков сам взошел на дозорную  вышку  с  узким
наблюдательным оконцем. Ветер завывал под новой тесовой  крышей.  По  небе
плыли белые облака, и казалось, что вместе с ними плывет и  башенка  среди
необозримого простора. Серебром переливались речные  воды.  На  привольном
Княжем лугу шла горячая потеха. Воевода залюбовался: высоко в небо упругим
взлетом  поднимались  стрелы.  Когда  падала  добыча,  Чулков  кряхтел  от
удовольствия:
     - Отменны в стрельбище!
     Но еще больше взволновали его  сильные  кречеты,  которые  то  быстро
взмывали вверх, то камнем падали на добычу. Старинная  потеха,  которой  в
свое время занимался царь Иван  Васильевич,  сильно  пленила  воеводу.  Он
нетерпеливо двигал плечами, топал ногами, любуясь полетом охотничьих птиц.
     - Ух, и кречеты!
     В нежной лазури слышался звон бубенчиков, - кречеты  давали  знать  о
своем приближении.
     - Лиха потеха!  -  похвалил  воевода  и  вдруг  спохватился.  Темное,
тревожное предчувствие закралось ему в душу.
     "Не спроста столько конников наскочило  под  самый  Тобольск!  Сейдяк
коварно удумал! - рассудил Чулков и уже иными  глазами  стал  разглядывать
потеху на Княжем лугу. - Кони на подбор, один резвее  другого,  у  каждого
саадак полон стрел. Что-то и  на  охоту  не  похоже,  -  лучники  держатся
настороже. Схватиться?"
     Но тут же Чулков отбросил эту мысль. Рисковать было опасно.  Несмотря
на пожилые годы, воевода проворно спустился с дозорной башенки и созвал на
совет подьячих, стрелецких и казачьих сотников.
     - Видали, что робится на Княжем лугу? Не для потехи собрались  вороги
под стены наши. Чую, замыслили худое! - рассудительно сказал Данила.
     - Допусти порубаться с врагами! - попросил казачий сотник. -  Аль  мы
не отгоним их?
     Казака перебил стрелецкий голова:
     - А я так мыслю, - посоветовал он. - Не сходить с городка, а  с  вала
из пушки их пугнуть. Одумаются и другое место для потехи отыщут.
     Воевода нахмурился, поднял суровые глаза и молвил:
     - Ни сабельками, ни пушечкой с соседями драться не гоже!  По-соседски
примем: позовем Сейдяка и его людишек в  гости,  за  бранный  стол,  да  и
потолкуем о мирном житии.
     Дьяк, советчик воеводы, со страха заохал:
     - Да виданное ли дело, - перед  конными,  оборуженными  людьми  врата
крепости распахнуть. Наскачут ироды и порубят нас всех до единого!
     Чулков спокойно глянул на дьяка и спросил:
     - А разве я молвил, что оборуженных в гости  пустим?  Да  и  всех  ли
пустим?
     Тут все догадались о затее: "Хитер Сейдяк,  да  наш  воевода,  гляди,
перехитрит его!".
     На  Княжий  луг  пустили  гонца,  наряженного  в  лучшие   одежды   и
безоружного. Страшновато было ехать одному  во  вражий  стан,  да  овладел
собой удалый казак Киндинка. На резвом коне он вымахнул  на  зеленый  луг.
Конь горделиво нес его, гарцуя, развевал волнистой гривой. И  всадник  был
под стать коню, молодцевато подомчал к шатру самого Сейдяка.
     Казак соскочил с коня и низко поклонился искерскому хану:
     - Воевода восхищен кречетами твоими, государь сибирский. У нас ноне -
праздник, не побрезгуй со своими советниками пожаловать к столу.
     Толмач перевел приглашение воеводы. Но Сейдяк не  сразу  ответил.  Он
прижал руку к сердцу и сказал толмачу:
     - Передай, что я и мои друзья польщены зовом, но таков обычай хана  -
я должен посоветоваться с аллахом.
     Вместе с Карачой и Ураз-Мухамедом они вошли в шатер и  стали  держать
совет. Любопытство, страх и трусость разбирали  их.  После  споров  решили
ехать в крепостцу, взяв в провожатые сто самых лучших наездников. На  этом
настоял казахский султан, весьма любопытный человек.
     - Мы покажем им, что не трусы. А  понадобится  -  мои  сто  всадников
порубят всех русских! - скосив карие глаза с жаром сказал он.
     Сейдяк на это раз поддался пылкому слову султана. Ордынцы  обрядились
в парчевые халаты, опоясались лучшими саблями, на головы надели  шапки  из
искристых чернобурых лисиц и с конвоем тронулись к воротам  крепости.  Они
распахнуты настежь, и в  просвете  их,  дожидаясь  званных  гостей,  стоит
дородный бородатый воевода в синем кафтане, расшитом шнурами.
     Сейдяк и свита подъехали к воротной башне и сошли  с  коней.  Воевода
низко поклонился:
     - Добро пожаловать, гости дорогие!
     Но как только вооруженные искерцы двинулись к  воротам,  Чулков  стал
посередине  и,  загородив  дорогу,  вновь  низенько  поклонился  и  сказал
ласково:
     - Не обессудьте, соседушки милые, обычай у нас таков, - гость  жалует
всегда в дом без воинских угроз, оставляя оружие  за  порогом.  Порадейте,
добрые, время как раз выпало обеденное...  Сабельки  да  мечи  оставьте-ка
тут, не тревожьте моих людишек, да и уважение  обычаю  нашему  укажите,  -
голос воеводы полон радушия, сам  он  весь  сиял  и  готов  был  к  самому
широкому гостеприимству.
     Ураз-Мухамед гордо двинулся вперед, но Чулков и ему поклонился:
     - Вся Русь почитает род твой, султан. Не обижай государя нашего, -  и
ты уважь наш обычай!
     Казахскому наезднику лестно стало от похвалы воеводы. Он  нахмурился,
отвязал саблю и сдал казаку. Сейдяк долго колебался,  но  пришлось  и  ему
отдать оружие. Хитрил, юлил Карача, но, встретив кроткий  взгляд  воеводы,
опустил голову и, сдавая булатный меч, тихо сказал:
     - Берите...
     Видя покорность военачальников, сложили оружие и конники, благо добро
пахло жаренной бараниной.
     Прямо от ворот разостлан цветной дорожкой узорчатый ковер, а по краям
стоят служилые люди с бердышами. Воевода, забегая вперед и низко кланяясь,
зазывал гостей:
     - Жалуйте, хоробрые соседушки, хлеба-соли откушать! Уж как  мы  рады,
так рады, и не сказать...
     Важно выступая, татары двинулись по ковровой дорожке  в  хоромы.  Они
рублены на славу, ставлены на широкий размах, но еще богаче и  солиднее  -
большой стол, уставленный снедью. Чего только тут не было! И рыба  жареная
и печеная, и языки оленьи, и лебеди, искусно приготовленные  стряпухой,  и
хлебы, и меды. Ураз-Мухамед легко уселся  за  стол  и  сразу  потянулся  к
братине с хмельным. Сейдяк сел молча  и,  низко  опустив  голову,  глубоко
задумался. Только сейчас он понял, что свершилось непоправимое. А  воевода
льстиво кланялся ему:
     - Что ж, князь, закручинился? Если не мыслишь на нас зла, выпей  чашу
сию во здравие!
     Сейдяк встрепенулся, подумал: "Перехитрил  старый  лис  меня...  горе
мне, перехитрил!"
     И сказал, сладко улыбаясь:
     - Не с худыми мыслями пришли мы в гости к своим добрым соседям. Мир и
дружбу мы желаем утвердить между нами. Сыт я, храбрый  воин,  и  пришел  я
лишь насладиться твоими речами...
     - Добро, ой добро! - широким жестом огладил бороду Чулков и,  умильно
заглядывая в глаза Сейдяка, повторил свою просьбу: - Уважь хозяина,  выпей
чару во здравие!
     Гость взял тяжелый серебряный кубок  и  поднес  к  губам.  Вино  было
доброе, и соблазн был велик, но внезапно ужалила страшная мысль: "А  вдруг
в кубке том яд?" - он поперхнулся и отставил его.
     Воевода пристально посмотрел на Сейдяка, укоризнено покачал головой:
     - Что ж, душа  не  принимает  хмельного?  А  вот  царевич,  поди,  не
дрогнет! - И, передав чару Ураз-Мухамеду, он предложил: - Нут-ка, попробуй
доброго нашего меда. Его же у нас и монаси приемлют...
     То ли случайно, то ли от торопливости, но гость, отхлебнув из  кубка,
поперхнулся.
     Карача смело взял из рук Ураз-Мухамеда чару и, чтобы угодить воеводе,
разом приложился к ней. Но от едкой горечи и он поперхнулся.  "Что  это  -
подозрительно косясь на кубок, подумал мурза: - Яд или противное  зелье?".
В его изворотливом мозгу мелькнула мысль: "Как же теперь угодить  русскому
воеводе? Как отсюда подобру-поздорову унести ноги?".
     Не успел он подумать, как  на  все  хоромы  раздался  громовой  голос
воеводы:
     - Так вот  вы  как!  Мы  к  вам  всем  сердцем,  а  вы  чернить  нас.
Предательство, помсту затаили против нас... сам  всевышний  обличает  вас,
поганые... Взять их! - закричал воевода страже.
     По всему видно, что стрельцы только и ждали этого, - они бросились  к
гостям. Видя, что подходит беда, Сейдяк ловко вскочил  на  скамью,  быстро
вышиб сапогом окно и проворно выпрыгнул во двор. Не дремали и Ураз-Мухамед
с Карачой:  отбиваясь  деревянными  блюда