временем забылось, какие речные протоки текут на запад, на Русь,  а  какие
на восток - в Сибирь. Надо  было  отыскать  сплавную  речку,  впадавшую  в
Чусовую, а истоком проходившую близ Туры...
     Утром Махмед, показывая на крутые скалы, на которых шумел лес,  бойко
сказал:
     - Вот тут дорога! Теперь скоро...
     И вправду, - поворот, и сразу открылась неширокая быстрая  Утка.  Она
бежала с гор, шумела  на  переборах.  Горы  стали  сумрачнее.  Густые  ели
темнили воду, цеплялись за мачты стругов, рвали  паруса.  Пришлось  убрать
их. Казаки усердней налегли на весла, но днища стругов  все  чаще  и  чаще
ударялись о камни, цеплялись за коряги и застревали на перекатах и мелях.
     Казаки полезли в студеную воду, приладили лямки и  по-бурлацки  стали
тянуть бечеву. Бешеная струя сбивала ладьи, но казаки тащили их,  упираясь
ногами в гальку, хватаясь за колючие лапы елей. Поп Савва, в одних портках
и рубахе, повесил на шею кольчугу, чтобы не  мешала:  он  шел  коренником.
Натужно, тяжко шли и пели казаки стародавнюю бурлацкую припевку:  "Ой,  ты
быстрая вода, ой, тянем-потянем!".
     Ермак не утерпел, сбросил кафтан, снял кольчугу,  разулся  и  широким
махом перекинулся на берег. Он по-мужицки ловко впрягся в тягло и закричал
озорно:
     - Гей, браты, шевели веселей!
     - Батька, да куда ты! - сразу окрикнули десятки голосов.
     - А я разве ж плох! - Ермак навалился всей силой и посадил  ладью  на
мель. - Ух ты, леший! - обругал он себя. - Ну, что наробил!
     Поп Савва бросил лямку, утер пот.
     -  Кидай,  браты,  приехали!  -   рявкнул   он   на   всю   реку,   и
раскатисто-угрюмо многократно отозвалось эхо.  -  Некуда  больше,  батько,
плыть. Разве это река, коли воду из нее добрым шеломом  впору  вычерпнуть!
Не пройти нам с грузом, батька! Обманул нас ирод! Обманул Махметка!
     - Сюда его! - гневно крикнул Ермак, - пусть ответ держит!
     Хватились толмача, а его и след простыл. В суматохе он спрыгнул вслед
за атаманом на берег, подался в чащу, и был таков.
     - Догнать по следу, да выслать казаков вперед, прознать -  далеко  ли
Тагил-река! - приказал Ермак. - Ну, дьявол, все равно достигну!
     Раздосадованный, он вернулся на ертаульный струг и задумался.
     Надвигалась осень. В елях порывисто шумел  ветер,  на  воду  сыпались
золотые листья берез и багряные - осин. На полдень тянули последние утиные
косяки. Торопился  Ермак  до  зимы  перевалить  горы.  На  душе  его  было
тревожно.  Вместе  с  Матвеем  Мещеряком  он   снова   пересчитал   кладь:
прикидывал, на сколько хватит.
     К вечеру вернулись разведчики и рассказали атаману:
     - По Межевой Утке, батько, ходу дальше нет. Камни да переборы. Берега
дикие и недоступные, - волоком ладьи не перетащишь. До Тагил-реки  далеко,
не добраться нам. Одна утеха в этом краю - рыбы тьма: на переборах хариусы
плещут, шибко резвятся...
     - Выходит, утром отплывать надо! - в раздумье вымолвил Ермак. - К той
поре, даст бог, вернутся из погони...
     Серые сумерки стали укутывать реку, замерцали первые звезды. Где-то в
глухой заводи перекликались перелетные  гуси.  Пора  бы  спать,  но  Ермак
сторожил у костра. В небе ярко пылали стожары, затаенно шумел лес.  Вскоре
чуткий слух атамана уловил треск сухого  валежника  под  тяжелыми  шагами.
Ермак окликнул:
     - Эй, кто тут бродит!
     - Свои, - отозвался хриплый голос  казака,  посланного  в  погоню  за
беглецом.  В  освещенный  круг  вошли  трое,  измученные   и   удрученные.
Здоровенный казак Колесо чесал  озабоченно  затылок  и  переминался  перед
атаманом с ноги на ногу.
     - Сбег? - злым  голосом  спросил  Ермак  и  почувствовал,  как  кровь
прилила к темени. - Сбег окаянец!
     - Нет, батько, не сбег он! - смущенно ответил Колесо.
     - Казнили? Саблей зарубили?
     - Ни-ни, и пальцем не тронули, - устало сказал другой.
     - Тогда что же не довели сюда?
     - Не сердись, батько, опоздали мы: медведь задрал татарина!
     Атаман пытливо поглядел в глаза каждому:
     - Верю, не врете. Одначе жаль: нужен нам басурман. Ох, как  нужен!  -
Ермак огорченно замолчал.
     Густо вызвездило. Над рекой заколебался непроглядный туман, потянулся
вверх и серой овчиной погасил звезды. В думах о том, как быть,  Ермак  лег
на кошму.
     А  казаки  долго  сидели   у   огонька,   варили   толокно   и   тихо
переговаривались о дальней дорожке.


     Около полуночи за каменистым мысом вдруг вспыхнул и замерцал  огонек.
"Откуда, кто такой?" - встрепенулись казаки и стали вглядываться  в  тьму.
Огонек, между тем, как бы плыл по воде, - то мелькнет в курье, то укроется
за ракитником. По тихому плесу золотилась дорожка. Не утерпели  казаки,  -
тихо подобрались к берегу и,  чуть  раздвинув  кусты,  увидели  маленького
человечка в долбленом челноке, который жег  смолье  и,  медленно  двигаясь
вдоль омутов, бил острогой рыбу.
     "Вогулич!"  -  понимающе  переглянулись  казаки.  Ильин   не   зевал,
размахнулся и бросил аркан. Рыбак  и  охнуть  не  успел,  как  очутился  в
объятиях могучего казака. Станичник мял его, хлопал по спине:
     - Не бойся, друг, худа тебе не сделаем!
     Вогулич и не думал бежать, он покорился своей судьбе и  только  жалко
улыбался.
     - Таймень! Таймень! - восклицал он, показывая на речку и на острогу.
     Казаки догадались и нашли в челне жирных сибирских лососей.
     - Идем, друг! - повели они вогулича  в  табор.  Тут  его  посадили  у
костра, сняли аркан и сытно накормили кашей.
     Вогул наелся до отвала, лицо его лучилось от улыбки. Он  хлопал  себя
по животу и повторял:
     - Карош, ой, карош...
     На востоке стало бледнеть, одна за другой гасли звезды,  и  с  берега
потянуло предутренним холодком.
     Тяжелым шагом подошел Ермак.
     - Батька, охотника пымали. Все края тутошние знает, - вскочили  перед
атаманом казаки. - Вот кто дорогу на Сибирь покажет!
     Ермак внимательно оглядел вогулича. Низкорослый, с морщинистым лицом,
одетый в жалкую одежду из  рыбьей  кожи,  пленник  казался  беспомощным  и
жалким, но в глазах его  светились  ум  и  покой.  Вогулич  молча  склонил
голову.
     - По-русски понимаешь? - спросил атаман.
     - Мал-мало разумею. Тут русская человек я видел, шел своя  дорога,  -
охотно отозвался вогул.
     Ермак взял сучок и начертил на песке:
     - Вот Межевая Утка, это Чусва, а как пройти в Тагил-реку?
     Вогулич внимательно всмотрелся в рисунок, подумал и улыбнулся.
     - Тэ-тэ... Ходи Серебрянка-река. Потом  иди  недалеко  по  лесу,  там
Жаровля! - пленник взял прутик. Рисуя кривули, он неторопливо выговаривал:
- Жаровля кончается, Баранча идет, ходи по ней вниз - Тагил. Там иди, куда
хочешь. Вся вода идет в Сибирь.
     Вогулич задумался, лицо стало грустным. Ермак положил  ему  на  плечо
руку:
     - О чем задумался? Как звать-то тебя?
     - Мой звать Хантазей, много видел, - ответил охотник. - Но одно  горе
кругом. Тут князец Кихек берет нашу рыбу, наш зверь.  Там  хан  Кучум.  Мы
давай князьцу и хану. Ой, худо жить! Не ходи  туда,  батырь,  худа  будет.
Беги от хана!
     - Можешь с нами идти? - спросил атаман, глядя в упор на вогулича.
     - Боюсь хана. Ой, боюсь его, -  заволновался  вогулич.  -  Хан  будет
отсекать мою голову... наденет на кол! Боюсь!..
     - А меня боишься?
     Охотник повеселел:
     - Зачем тебя бояться? Ты сильный, смелый. Не бьешь... Ходить с  тобой
буду...
     Скалистые шиханы озарились пламенем зари.  Казаки  подняли  паруса  и
поплыли к Чусовой. На  ертаульном  струге,  опустив  ноги  в  воду,  сидел
Хантазей и пел, подставив коричневое морщинистое лицо солнцу:

                           Батырь меня звал,
                           Я смелый посел с ним.
                           Мы идем далеко,
                           Пересагнем горы...

     Выплыли в Чусовую. Ермак стоял в струге,  -  крепкий,  массивный,  из
железа кованный, - и зорко оглядывал берега. Много шумных ручьев  и  речек
сбегало в Чусовую, неся опавший желтый лист  и  муть  осенних  вод.  Но  в
полдень среди этих рек блестнула одна - прозрачная и лучистая.
     -  Серебрянка!  Тэ-тэ,  Серебрянка!  -  ухватясь  за   руку   Ермака,
обрадованно закричал вогул. - Туда ходить надо, там добрый дорога!
     Струги свернули в реку, светлую и чистую, подлинно серебристую. Текла
она в каменистом русле: над ней  громоздились  скалы,  а  на  них  шумели,
роптали густые кедровники. Река крута и резва,  вода  студена,  как  огнем
обжигает. Тяжела тут путь-дорожка! Крепкие мозоли  наслоились  на  ладонях
гребцов.
     Ермак прищурил глаза на приунывшего Брязгу.
     "Что, милок, не на  гульбу  вышли!  Не  девок  кохать-миловать!  -  с
усмешкой подумал он. - Ничего,  обвыкай!  Впереди  еще  много,  ох,  много
трудов и тягот!.."
     Извилистые гряды гор преграждали ущелье, и река узкой змейкой  виляла
между ними. На легком ертаульном стружке Ермак далеко опередил  ватагу.  С
каждым плесом мелела Серебрянка, и уходили надежды выбраться к ледоставу в
Тагил-реку.  Неожиданно  справа  выдался  крутой  мыс,  нагроможденный  из
скалистых глыб. Как зубы диковинного  чудовища,  из  воды  торчали  острые
камни. Они шли грядой по дну реки, и вокруг них  все  кипело  и  пенилось.
Атаман помрачнел, но затеи не бросил. И чем больше  на  пути  громоздилось
преград, тем упрямей становилось его лицо.
     Отошли последние осенние золотые денечки  -  бабье  лето.  Потускнело
небо,  беспрестанно  моросил  дождь,  по  скалам  и  тайге  серой  овчиной
ворочался туман, пронизывая до костей холодом. За день одежда  становилась
сырой, тяжелой и долго не  просыхала  даже  у  костра.  В  струги  коварно
просачивалась вода, и от нее стыли ноги.
     Ермак не сдавался. Два дня плыли казаки по Серебрянке, и все мельче и
мельче становилась она.  Наконец,  струги,  шаркнув  по  каменистому  дну,
безнадежно остановились.
     - Кажись, дальше нет ходу! - мрачно высказался Мещеряк.  Его  круглое
рябоватое лицо выражало уныние. - Опять как на Сылве!
     - Погоди каркать! - остановил его Ермак. - Выйдем на волок!
     Казаки попрыгали в ледяную воду с остолопьями  в  руках.  Надрываясь,
они подсовывали колья под днища  стругов,  пытаясь  их  сдвинуть.  Грузные
струги еле-еле раскачивались: они прочно легли на каменное ложе.
     А вода била, хлестала, шальная струя ревела и злилась  на  переборах.
Ермак задумался.
     - Погоди, осилю, бесноватая! - наконец  сказал  он.  -  Браты,  тачай
паруса лыком в одно полотнище.
     - Хоть и велик будет парус, а не сдвинуть ладей! Если вот разве...  А
что, коли речку перегородить? - спросил вдруг Иванко Кольцо.
     - Вот-вот, об этом я и подумываю, - живо отозвался  Ермак.  -  Браты,
тащи полотнище за корму, перегораживай реку!
     Угрюмая падь огласилась бодрящими выкриками:
     - Давай, заходи, крепи! Э-ге-гей!..
     Вода рвалась из-под скал, бурлила, кипела, но казаки  крепко  держали
полотнище и с натужными криками и руганью  перехватили  реку.  И  сразу  у
плотины упруго вздулась вода, струги вздрогнули, закачались и поплыли.
     Казаки шумно вздохнули:
     - Ох ты!
     На берегу, под кедром, стоял Ермак и пристально  следил  за  работой.
Хантазей вместе с казаками впрягся в лямку. От  усердия  он  выбивался  из
сил, но тянул бечеву. Атаман остался доволен, спустился к воде.
     Шаг за шагом, с великим упорством, казаки отвоевывали  путь  стругам.
Много  раз  перегораживали  Серебрянку  парусами.  Она  сварливо  ворчала,
двигала  в  ярости  придонные   камни,   но   перед   казацкой   преградой
останавливалась и, каждый раз отступая, поднимала и несла струги вперед.
     Река, постепенно мелея, незаметно превратилась в узкий ручеек. Задули
холодные ветры. Хантазей подставил лицо ветру, принюхался и сказал Ермаку:
     - Батырь, зима с Тельпоз-Иес летит. Вот-вот падет снег.
     И верно, скоро замелькали снежинки. Атаман спросил вогулича:
     - А где Тагил-река? Не соврал?
     Хантазей спокойно ответил:
     - Тагил скоро, но надо идти без лодка.
     Ермак обдумывал... Ветер рвал и метал. Густел снег, струги стояли  на
темной воде.
     "Ожидать зиму у волока придется!" - решил  Ермак  и  повелел  созвать
казачий круг.
     Гамно, буйно шел совет. Кричали казаки разное. Одни звали:
     - Чего ждать?  Обгоним  зиму!  В  Сибирь.  На  Туре  хлебно,  зимовья
готовые...
     Другие утверждали:
     - Сибирцы хлеба не сеют. Что там нас ждет, -  неведомо.  Допустим,  и
волок осилим, а дале что? Сибирские реки замерзли, как поплывешь?
     Третьи насмехались:
     - Зимовье ставить удумали! Сылву забыли! Хватит с нас! Вертай назад!
     Все поглядывали на Ермака, ждали его слова, а он молчал. Иван  Кольцо
притих, - знал, испытывает батька дружину, кто куда тянет? Сдержанно  вели
себя и другие атаманы, думали: "Впереди -  тьма,  и  позади  беда.  О  чем
гадать?".
     И тут сорвался Дударек, закричал бараном:
     - Не пойду в Сибирь, и тут не зимовать. Голы, босы, пузо  от  нечисти
расчесали. Ин, сыплет белая гибель!  Завел  нас  вогулич  на  смерть.  Дай
смахну башку гаду! - он выхватил из ножен саблю, но поднять ее  не  успел.
Ермак схватил его за грудь так, что у Дударька дух захватило.
     - Крови  захотел?  За  честный  труд  вогулича  рубить?  -  тихо,  но
угрожающе спросил Ермак. - Кричишь, - голы, босы... А мы все не  в  трудах
живем, не из одного котла нужду хлебаем?..
     - Не хочу погибать! Помирай сам, - словно  огнем  охваченный,  кричал
Дударек, злобно оскалив зубы.
     - Э-вон куда метнул. Ну...
     Ермак кулаком саданул горлопана  в  грудь.  Тот,  корчась,  попятился
назад и пал на землю. Завопил:
     - Браты, что это?..
     Никто не шевельнулся, не сказал слова в защиту Дударька.
     - Гляди, другой раз не верещи! Удумаешь мутить, пеняй на себя. Губить
войско не дам. - Ермак возвысил голос: - Браты, идет зима,  отступать  нам
не гоже. Еще шаг, и мы на волоке, а там Сибирь. Чую, на верном пути стоим.
Вон мысок, за ним  падает  ручьишко  Кокуй.  Тут  и  поставим  город.  Что
скажете, браты?
     - Любо, батько! Переждем тут до весны!
     Иван Кольцо скинув шапку, тряхнул кудрями:
     - Верим, батька, как сказал. И я чую - верная тут дорога!  На  случай
пошлем дозор. Пусть Хантазей ведет до Тагилки-реки.
     - Пусть ведет! А городок тут ставить! - заорали сотни глоток.
     - Ставить тут! - подхватили другие.
     Стало  смеркаться.  Дударек  подошел  к  огнищу,  у  которого   сидел
Хантазей:
     - Прости, погорячился малость, - виновато сказал он вогуличу.
     Проводник встрепенулся, незлобиво  посмотрел  на  казака  доверчивыми
глазами и ответил:
     - Мал-мало забыл. Холосо жить будем. Тут  кругом  наши,  рыба  будет,
зверь есть. Ух, сибко жить будем...
     Он улыбнулся казаку и протянул к огню руки.


     Дозор,  высланный   на   переволоку,   подтвердил   слова   Хантазея:
Тагилка-река близка. При устье Кокуя-речки  казаки  вырыли  рвы,  насыпали
валы и срубили избы. Городище  обнесли  тыном.  Разгрузили  струги,  добро
заботливо посложили в амбарушки, а ладьи вытащили на берег и поставили  на
катки.
     По-хозяйски расположились на зимовку  в  Кокуй-городке.  Ветер  намел
глубокие сугробы, и все замерло. Земля лежала дикая, лесная  и  безлюдная,
но Хантазей уверял:
     - Есть тут охотники и рыбаки, но хоронятся в чаще, боятся!
     Ермак заявил:
     - Зря боятся: никто не тронет, а кто обидит, тому не сдобровать.
     Вогул тяжело вздохнул:
     - Ох, батырь, не скоро верить будут...
     Солнце в полдень висело вровень с сугробом, не грело, и рано  угасала
вечерняя заря, а ночи тянулись долгие. Тишина глубокая лежала  над  миром.
Нарушал ее вой пурги,  а  днем  -  карканье  голодных  ворон.  В  трещинах
приречных скал замерзла вода и гулко рвала камни. Раскатистый гул  шел  по
реке, откликался эхом в лесах, но  не  разбудил  медведей  в  берлогах.  В
полночь  играли  цветистые  сполохи,  и  донцам  казалось  это  дивным   и
устрашающим В первый раз Ильин прибежал и завопил:
     - Казачество, светопреставление начинается. Сейчас ангелы слетят!
     Ермак захохотал:
     - Эх ты, башка! Ну, коли слетят, тебя  архангелом  поп  поставит  над
ними.
     - Рылом не вышел, - пробасил Савва. - Сей хват их  в  первом  царевом
кабаке споит.
     - Нам ангелы не ко времени, - сказал Гроза. - Нам баб сюда, казаки по
женкам стосковались. Все помыслы их  о  бабах.  И  словеса,  и  сны  полны
бабами, ангелы же бесплотны!
     - Свят, свят! - истово закрестился Савва. - Что за блудодей!  Что  за
богохульник! Сейчас пост сплошной, а заговорил о скоромном. Эхх! - у Саввы
в глазах блестнули шальные искорки.
     - Ни крестом, ни перстом прельстительных мыслей  не  прогонишь,  поп!
Ох, милые!  -  вздохнул  Иван  Кольцо  и  взглянул  на  атамана.  Крепкий,
жилистый, тот держался спокойно.
     - На лед казакам  выбегать  -  бороться,  играть,  гонять  кубари!  -
властно сказал Ермак.
     Утром он обошел избы, землянки и выгнал всех на Серебрянку, а  сам  с
высокого берега следил за игрищем. Трое казаков с ременными бичами  бегали
по льду и хлестко стегали  кубари-волчки,  отчего  они  бешено  вертелись.
Охваченные  азартом,  сбившиеся  в  большой  круг,  казаки   подзадоривали
игроков:
     - Ихх, хлеще бей, провора! Ишь, загудел!..
     Лед звенел под быстро вращающимся кубарем. Казаки неутомимо бегали по
реке. Тот, чей кубарь валился набок, под улюлюканье и гогот ватаги выходил
из игры.
     Ермак не утерпел и бросился в круг. Он перехватил у побежденного бич,
подкинул кубарь: едва тот коснулся льда,  оглушительно  щелкнул  ремнем  и
стал  азартно  его  стегать.  Кубарь  с  визгом  завертелся,  стремительно
наскакивал на соседние кубари, сбивал их и, весело  повизгивая,  бегал  по
льду.
     Громоздкий и тяжелый с виду, атаман вдруг оказался легким и проворным
в игре. Он  прыгал  и  вертелся  бесом,  весь  устремлялся  вперед,  и  от
посылаемой его бичом страшной силы кубарь выл и шел напролом.
     - Ай, да батька! Сам кубарь ладный! - любовались атаманом казаки.
     Лицо у Ермака  горело,  ослепительно  сверкали  белые  широкие  зубы,
каждый мускул играл в его теле. Одетый в короткий тигилей, он  носился  по
ледяному простору, подзадориваемый дружными криками  казаков.  При  каждом
ловком ударе они ревели сильнее, оглушая побежденных.
     Ермак по-молодому озорно вскинул голову, пощелкал по-цыгански бичом и
в последний раз запустил кубарь...
     Тут к нему сбежались все казаки, все друзья-товарищи по рыцарству,  и
схватив его, высоко на руках понесли на яр, в Кокуй-городок.  В  обвеянных
морозным ветром крепких телах горячая кровь все еще не могла  угомониться,
и сила искала выхода. Выбежали вперед плясуны,  и  пошла  веселая  потеха.
Заиграли рожечники, дудочники, зачастил барабан, а песенники подхватили:

                           Ой, жги-жги, говори...

     Надвинулись сумерки. Луна выкатилась из-за тайги и  зеленоватым  оком
глянула на казацкое игрище, на заснеженные избы и  заплоты  Кокуй-городка.
Вскоре в замерзших оконцах, затянутых пузырями, замелькали огоньки, и  над
казацким становищем приятно запахло дымком.
     - Эх, браты, радостна на товаристве жизнь, -  разминая  плечи  сказал
Ерммак. - Не унывай, - завтра на охоту, на рыбные тони  двинемся.  Всласть
наработаемся, всласть и потешимся!..
     Хантазей водил казаков на охоту. Знал он сибирские чащобы, как родное
стойбище. По следу шел спокойно и находил, где таится зверь.  Били  казаки
сохатого, лис, соболя и зайцев. Ходили на медведя, - поднимали из  берлоги
и укладывали  лесного  хозяина  рогатиной  да  острым  нажом.  В  один  из
искристых морозных дней вогулич примчал на лыжах веселый и закричал:
     - Батырь, холосо, сибко холосо. В лесу есть пауль-вогульское  селение
- один, два, три. Можно рыбы взять, олешек. Жить будем!
     Иванко Кольцо с пятью казаками  на  лыжах  отправились  к  вог