ми,  они  нырнули  в  оконницу  и
бросились бежать к своим.
     Но  куда  убежишь?  Кругом  -  высокий  тын,  а  казаки   уже   давно
подстерегали  их.  Они  быстро  перехватали  всех,  связали  веревками   и
представили к воеводе.
     С поникшими головами трое искерцев стояли перед Чулковым.
     Сейдяк с посеревшим лицом сердито выкрикнул:
     - Я - хан! И ты, презренный, допустил коварство!
     Лицо  воеводы  осталось  невозмутимым.  Он  равнодушно  усмехнулся  и
ответил Сейдяку:
     - Рассуди, голубь, какой же ты хан? И о каком  коварстве  речь  идет,
ежели ты сам пришел в чужую землю? И чего  ты  орешь?  Не  бойся,  -  наша
милость не изреченна, и ты будешь жив. Тебя и твоих дружников  доставят  в
Москву. Вот и заживете, хватит вам мутить народ...
     Карача сразу повеселел: "Хвала аллаху, он останется жить! Не  все  ли
равно, кому служить: Кучуму, Сейдяку или русскому царю!".
     Ураз-Мухамед изподлобья, волком глядел на воеводу. Он  слышал  крики,
стоны и ржанье коней: казаки беспощадно рубили свиту Сейдяка...
     За Иртышом скрылось  багровое  солнце.  Княжий  луг,  высокий  тын  и
крепостные строения уходили в сумерки, когда стрельцы двинулись на  Искер.
Они шли плотным строем, готовые принять бой с четырьмястами татар, которых
утром привел Сейдяк, но безмолвие лежало над равниной. Ночь не долго  была
черной, - скоро из-за старого пихтача выкатился большой  месяц  и  осветил
мертвенным сиянием опустевший Княжий луг.
     Так и не состоялась битва. Впоследствии сибириский летописец  записал
об этом событии кратко, но выразительно: "Таково страхование найде на сих,
яко и в град свой не возвратишися; слыша же в граде (Сибири) яко бежа -  и
тыи избегоша из града и никто же остася в граде".
     Стрельцы вошли в опустевший Искер. Одичавшие тощие псы бродили  среди
мазанок. Печально и грустно было в покинутом и молчаливом  курене  Кучума,
он напоминал теперь кладбище. Русские оглядели его  и  навсегда  покинули.
Прошло немного времени, и буйный бурьян охватил развалины  бывшей  ханской
ставки. Никто  никогда  больше  не  пожелал  селиться  в  этом,  преданном
забвению, когда-то кипучем городке...
     По первому санному пути воевода Чулков отправил трех важных пленников
в Москву, и тем самым навсегда устранил их влияние на  татарские  племена.
Сибирское царство окончило свои дни. Все земли до Иртыша и далее к  северу
по многоводной Оби стали русскими навечно, ибо  по  ним  прошел  с  сохой,
глубоко и прилежно поднимая новь,  трудолюбивый  русский  пахарь.  Сбылась
мечта Ермака!
     На берегах Тобола русские срубили избы из смолистой звонкой сосны.  И
только отшумели талые воды, в поле,  где  осенью  раскорчевывали  вырубки,
выехал первый пахарь. За тяжелой сохой, влекомый сильной соловой кобылкой,
шел русский ратаюшка, поднимая  тяжелые  темные  пласты.  Из  прииртышских
мест, из-под стен рассыпавшегося Искера, из селений Алемасово, Бицик-Тура,
Абалака и многих других верхом на быстрых коньках набежали татары и  долго
разглядывали диковинного человека, мерно вышагивающего за сохой. Для  чего
он поднимает холодную землю? Что будет с ней?
     Осенью, в теплые солнечные  дни,  там,  где  прошел  русский  пахарь,
золотились тучные нивы. Хлеба волной  колыхались  под  ветром,  и  хозяин,
любуясь ими, думал радостно, облегченно:
     - Тяжелая, но плодоносная землица...
     Озера и реки в изобилии давали рыбу, лес - мягкую  рухлядь.  И  самое
дорогое, что любо было пахарю, -  не  жил  в  Сибири  боярин,  много  было
простора и дел для трудовых рук. В новых  городках  надобны  были  ямщики,
плотники, каменщики, кровельщики, - всякого мастерства люди. И  не  только
указы, но и приволье манило сюда русских мужиков. И шли сюда, в  сибирскую
землицу, пахари, кузнецы и беглые холопы, все, кому тяжело было на Руси.



                                    7

     За  короткий  срок  рубежи  Русского  государства  в  Сибири   далеко
продвинулись вверх по Иртышу. Иртышские татары замирились и  платили  ясак
Москве. Пространства, отошедшие к Руси, были столь велики,  что  последняя
татарская волость - Ялынская, с которой воеводы брали  ясак,  отстояла  от
Тобольска на 15 дней пути. Все дальше и дальше  пришлось  уходить  Кучуму,
срываясь в верховьях Иртыша. Однако он не хотел покориться. Откуда взялось
столько силы и неукротимости духа в глухом и слепом старике! Не  слезая  с
коня, он неутомимо носился по  сибирской  равнине  и  кочевым  перепутьям,
сопровождаемый верными всадниками, окруженный князьками и  мурзами.  Гонцы
изгнанного хана  во  все  стороны  пересылали  ханскую  стрелу  с  красным
оперением - строгий призыв идти на помощь своему повелителю. Увы,  простые
кочевники отвернулись от Кучума! Никто из них не хотел подняться на защиту
старого хана. Сердце его от этого наполнялось  горшей  злобой,  не  только
против русских, но и против  своих.  Стаей  разъяренных  волков  Кучум  со
своими всадниками врывался в отдаленные татарские волости и улусы,  грабил
и разорял их,  забирая  татар  в  плен.  Отягощенный  добычей,  он  быстро
скрывался в глухих местах верхнего прииртышья. Тобольскому воеводе  трудно
было настигнуть озлобленного хищника и нанести  ему  последний  удар.  Еще
тяжелее было оборонять отдаленные  татарские  волости,  признавшие  власть
Русского государства. Тревожно было жить кочевникам этих волостей и, чтобы
уберечься от мести хана, они платили двойной ясак: и русским  воеводам,  и
былому своему повелителю Кучуму. Это  еще  больше  придавало  ему  силы  и
стойкости. Он внезапно появлялся в своих бывших владениях и вел себя,  как
грозный мститель.
     Но сибирская земля больше не принимала Кучума.  Маметкул  пребывал  в
русском  плену  и  служил  Москве,  многие   татарские   наездники,   видя
бесплодность борьбы, покинули хана,  чтобы  вернуться  к  своим  очагам  и
зажить в мире с русскими. Кучум часто задумывался:  "Ермака  давно  нет  в
живых, но чем он покорил сердца народов Сибири? Почему его имя  вспоминают
с большой сердечностью, а казаки, и  даже  татары,  поют  о  нем  песни?".
Старый мурза, видевший в Кучуме свою судьбу, однажды сказал хану о Ермаке:
     - Перед тем, как погибнуть, он прошел свой последний поход по степным
дорогам. Везде он был грозен и беспощаден к мурзам и нашим друзьям.  Он  -
человек простой кости, оттого его  все  время  тянет  к  простолюдинам,  к
нищему сброду. На своем  коне  русский  казак  дошел  до  реки  Тары,  где
кочевали туралинцы. И они принесли ему посильные дары и склонили перед ним
головы. Позор им! Этот русский пришелец с черной курчавой бородой вышел  к
ним из шатра и, увидев их на коленях, сердечно  сказал:  "Встаньте,  други
мои! Я не царь и не хан, чтобы передо мной стоять  на  коленях".  Подумать
только, он отказался от принесенных даров! "Вы сами бедны и  нуждаетесь  в
добре, - сказал он и повелел: - Разделите дар между своими неимущими, а  я
освобождаю вас от ясака. Живите и трудитесь мирно!"
     Склонив голову,  Кучум  внимательно  слушал  мурзака.  Когда  тот  со
вздохом окончил, хан сказал твердым голосом:
     - Он был умный человек! Горько мне!
     Мурза  понимал  всю  глубину  печали  хана.  С  верными  князьями   и
несколькими сотнями всадников, оберегавших его жен и детей. Кучум скитался
среди Барабинских болот и камышей. "Пристало ли гордому хану  уподобляться
старому,  затравленному  волку?  Орлу  подобает  умирать  по-орлиному!"  -
рассуждал мурза.
     Горе  подходило  отовсюду,  но  Кучум  от  него   становился   только
неукротимее. Кроме русских, до своего пленения за ним охотился мститель за
своего отца - царевич Сейдяк. Со своими всадниками он отыскивал запутанные
следы старого хана, чтобы посчитаться с ним. Кучум  хорошо  сознавал,  что
этот враг очень изворотлив, лукав и коварен; бесприютный хан сам  когда-то
был молод и прекрасно знал всю меру восточного коварства.
     Тем временем русский царь Федор Иоаннович - тихий, кроткого нрава, не
раз посылал со служилыми людьми грамоты  Кучуму,  в  которых  склонял  его
прекратить сопротивление и покориться Москве, но хан отклонял уговоры,  не
пожелал  сложить  оружие.  Тогда  решено  было  потеснить  его  и  сделать
затруднительными ханские набеги. В Ялынской волости, самой  отдаленной  от
Тобольска, решено было построить город на  Иртыше.  Царь  Федор  Иоаннович
повелел князю Андрею Васильевичу Елецкому идти в Сибирь, на реку Иртыш,  к
татарскому городку Ялом, возведенному на реке Таре, и подле него  заложить
острог.
     В государевой грамоте подробно указывалось, как держаться  воеводе  в
походе:
     "Итти города ставить вверх Иртыша на Тар-реку, где бы  государю  было
впредь прибыльнее, чтоб пашню завести  и  Кучума  царя  истеснить  и  соль
устроить и тех бы волостей,  которые  больше  по  сю  сторону  Тобольского
(города) и Тобольскому уезду отвести от Кучума и  привести  к  государю...
чтоб вперед государевым ясашным людям жить по Иртышу от Кучума царя  и  от
ногайских людей бесстрашно..."
     Воевода оказался упорным, смышленным в деле. Для похода в  Сибирь  он
отобрал 147 московских стрельцов, а с ними двадцать  добрых  плотников  из
Пермской земли. В Тобольске к нему должны были подойти пятьдесят казанских
стрельцов, да полста лаишевских и тетюшских полонян, да  польские  казаки,
казанские и свияжские татары и башкиры, посланные туда из Казани и Уфы,  а
всего четыреста воинов. С таким  войском  воевода  Елецкий  и  двинулся  в
поход. Кучум ушел в свои тайные места от этой грозной силы.
     Надвигалась осеняя пора. В степях  разгуливали  пронзительные  ветры,
унылая  равнина  сливалась  с  мутным  скучным  небом.  Только   в   лесах
становилось веселее на душе. Лошадь воеводы осторожно  ступала  по  мягким
коврам  опавших  листьев,  пестрых  и  веселых.  Лес  стоял  обряженный  в
багрянец, было в нем торжественно и безмолвно, как обычно бывает в  храме,
залитом красными и золотыми огнями.  Каждый  шорох  и  звук  слышались  на
лесной дороге звонко и гулко, как в опустевших хоромах. Кое-где, как пятна
яркой крови, алели гроздья калины. Но леса сменялись болотами, и все  чаще
и чаще небо заволакивало белесыми  тучами.  Елецкий  понимал,  что  близка
зима, и торопился  выполнить  поручение.  Он  не  дошел  до  Тары-реки,  а
облюбовал место в самой гуще татарских юрт Ялынскй волости. Неподалеку  от
устья речки Ангарки, впадающей с полуденной стороны  в  Иртыш,  и  заложил
воевода городок-крепость Тары. Он был меньше намеченного, но зато отстроен
во-время и оправдал указ Москвы - "Кучума царя потеснить".
     Однако Кучум не оставался бездеятельным. Когда верные  люди  принесли
ему весть о движении в Ялын русского войска, он послал своего сына Алея  с
наездниками; они уговорами и угрозами заставляли ялынских татар убраться в
верховья Иртыша, на Черный остров.
     Через  перебежчиков  стало  известно,  что  часть  татар,  выведенных
Кучумом, поселилась также подле Вузюкова озера,  ловит  рыбу  и  возит  ее
Кучуму, что от хана каждый день к этим татарам наезжают люди  по  делам  и
что сам Кучум устроил свой стан еще выше по  Иртышу  -  "меж  двух  речек,
одервнувся телегами, за Омь рекою пешим ходом днища с два".
     Городок Тары отстроили  до  наступления  морозов.  Воевода  разместил
войско и разостлал разведчиков  отыскивать  кочевья  Кучума.  Зима  тысяча
пятьсот девяносто пятого года выпала суровая,  свирепствовали  метели,  от
морозов потрескивали лесины, но иногда выпадали безветренные дни, лучилось
ярким сиянием солнце... Елецкий в зиму  сделал  два  похода  в  степь.  Он
прошел по Ялынской волости, окончательно замиряя татар, приводя  последних
данников Кучума к присяге на верность Руси.
     В марте углеглись метели, и по глубоким снегам вернулись  разведчики,
которые проведали про городок на Черном острове. Воевода решил занять его.
Он  послал  отряд,  вручив  водительство  им   опытному   ратнику   Борису
Доможирову. Скрытным образом тот  провел  стрельцов  и  по  крепкому  льду
перебрался через Иртыш. Не чаяли, не ждали  русских  кучумовские  обители.
Страх татар был столь велик,  что  защитники  бросали  оружие  и  кричали:
"Алла, алла!".
     Сын Кучума - Алей успел в сумятице перебраться  на  правый  иртышский
берег и ускакать в степи. Много часов он гнал вспененного коня,  пока  тот
не пал. Тайджи с отчаянием оглянулся  назад  и  увидел  на  темном  окаеме
багровое зарево:  пылал  построенный  им  городок.  Он  долго  смотрел  на
отсветы, пока постепенно не погасли. Опустив голову, Алей тяжело побрел по
скользкой наледи в сторону ближайшего улуса. Он брел,  трусливо  озираясь,
как одинокий голодный волк. На душе  было  тоскливо  и  обидно:  "Где  его
всадники? Наверное, порубаны русскими!".
     Тайджи угадал: многие из татарских наездников  полегли  под  тяжелыми
русскими мечами,  только  несколько  проворных  и  хитрых  татар  избежало
печальной участи. Они и принесли Кучуму скорбную весть о разгроме городка.
     Доможиров допросил пленных, и те единодушно показали,  что  Кучум  со
своим станом находится вверх по Иртышу, в  двадцати  днях  пути  от  Тары.
Трогаться в дальний путь в зимнюю  пору  было  опасно,  и  поход  пришлось
отложить до весны.
     В марте, когда стало пригревать солнце, Доможиров поставил  отряд  на
лыжи и двинулся в степь. Стрельцы  неутомимо  шли  по  новым  местам.  Они
замирили и присоединили новые татарские волости: Тереню, Любор  и  Барабу.
По дороге выжгли непокорный городок Тунус. Но ранняя весна  и  предстоящее
водополье сибирских рек помешали им добраться до кочевий Кучума. Доможиров
послал воеводе вестника: "Пришло расколье великое, и идти на лыжах было не
мочно". Однако на обратном пути  Доможирову  передались  добровольно  мать
Маметкула и ханский приближенный Чин-мурза с женой.  Прослышав  о  походе,
они втроем, в сопровождении толпы слуг выехали навстречу русским.
     Сам Кучум и на этот раз избежал опасности. Однако что можно  поделать
беспомощный слепой старик? Русские воеводы  всюду  теснили  его.  Обширная
бескрайняя степь вдруг оказалась малой, и хану трудно было укрыться в ней.
Все дороги ему были преграждены, русские  полонили  всех  вестников  хана,
пробиравшихся поднимать волости, перехватывали  караваны,  которые  тайком
шли к нему с  товарами.  Не  скрываясь,  они  присылали  смелых  послов  с
грамотами, в которых указывали на безнадежность дальнейшей  борьбы.  Кучум
на все предложения попрежнему гордо отвечал: "Пока я держу в руках клинок,
не поклонюсь русским!".
     В ответ на обещанные милости, он в тысяча пятьсот  девяносто  седьмом
году написал грамоту, в которой угрозы перемешивались  с  мольбой  жалкого
старика. Его вестник беспрепятственно доставил эту грамоту в Тару. Кучум с
пылкостью юнца излагал свои чувства и переживания, свои мольбы и  желания.
Он писал бойко на татарском языке, и толмачи  перевели  его  грамоту.  Хан
извещал:
     "Бог богат!
     От вольного человека, от царя, боярам поклон, а слово то:
     Что есте хотели со мною поговорити? Вам от государя своего, от белого
князя, о том указ есть ли? И будет указ есть - и мы поговорим, и его слово
приятно учиним.
     А мое чилобитье то: прошу у великого князя, у белого царя, иртышского
берегу, да и у вас, у воевод бью челом, того ж прошу. Да токо  ж  вещей  у
вас прошу, и вы из вещей хоть и одну дадите - и ваше слово будет  истинно,
а будет не дадите - и слово ваше ложно.
     А челобитье мое то: прошу Шаину, а те оба гостя, которых вы  взяли  -
ехали ко мне в послех и их вам бог сулил!  И  из  тое  посольские  рухляди
одного вьюка конского прошу, очи у меня больны и с теми послы были  зелья,
да и роспись тем зельям с ними ж была. И яз того прошу  и  только  те  три
вещи мне дадите - и слово ваше будет истинно!
     И будет со мною похотите поговорити - и вы ко  мне  пришлите  толмача
Богдана; а Союндюк приехал, великого князя, белого царя, очи видел;  и  яз
бы из его уст указ его услышал! И вы б  его  прислали:  и  будет  те  дела
правда - и вы прислали Бахтыураза, который ныне приехал.
     А от Ермакова прихода и по ся места пытался есми встречно  стояти!  А
Сибирь не яз отдал: сами есте взяли!
     И ныне попытаем мириться - либо будет на конце лучше!
     А с ногами есмя - в соединеньи и только  с  обоих  сторон  станем:  и
княжая казна шатнется!
     И  яз  хочу  правдою  помириться,  а  для   миру   на   всякое   дело
снисходительство учиню"...
     Кучум не хотел признаваться даже перед самим собой, что он  давно  не
властитель Сибири.  Он  все  еще  мнил  себя  ханом  и  повелителем.  Ему,
одинокому старику, предлагали покой, а он добивался утерянного царства.
     Грамота Кучума дошла до Москвы и попала в Посольский  приказ.  Думный
дьяк доложил обо всем  царю  Федору  Иоанновичу.  Тот  молча,  внимательно
выслушал ее и опечаленно покачал головой:
     - Дух неспокойный, чего ждет он? Живет в скудости великой, яко  казак
на перепутье, а гордыня одолела... Напиши, дьяк...
     Кучуму было отписана грамота неделю спустя. Перечислив  свои  титулы,
царь писал:
     "Послушай! Неужели ты думаешь, что ты мне страшен, что  я  не  покорю
тебя, что рати у меня нехватит? Нет, много у меня воинской силы! Мне  жаль
тебя: тебя щадя, не шлю я большой рати, а  жду,  пока  ты  сам  явишься  в
Москву, пред мои светлы очи. Ты знаешь  сам,  что  над  тобою  сталось,  и
сколько лет ты казаком кочуешь в поле, в  трудах  и  нищете...  а  медлишь
покориться! Ты вспомни про Казань, про Астрахань: они сильнее Сибири были,
а покорились русскому царю. Ты ждешь чего? Друзья тебя оставили; два  сына
в полону; Сибирь взята; ты изгнан; всюду  на  твоей  земле  другие  города
построены; Сибирь вся под моей державой; я царь Сибири - а ты?..  Ты  стал
казак, изгнанник, одинокий, оставлен всеми; жизнь твоя висит  на  волоске.
Одно лишь слово изреку я воеводам - и ты погиб!  Но  знай,  что...  я  все
готов забыть, все твои вины, все неправды, готов на милость, готов  излить
щедроты давнишнему врагу, рабу-ослушнику; но покорись, не вынуждай меня на
гневные веленья. Явись в Москву: захочешь мне  служить  и  жить  вместе  с
детьми - останься, мне будет приятно, я награжу тебя и оделю богатством, я
дам тебе деревни, села,  города,  всего  прилично  с  твоим  саном.  А  не
захочешь при мне служить, задумаешь в Сибирь,  опять  на  старое  место  -
пожалуй с богом! Я готов хоть и в Сибирь тебя отправить, готов  пожаловать
тебе твой прежний юрт, сделаю тебя царем и честь тебе воздам  как  следует
царю Сибири... но прежде покорись и приезжай в Москву!"...
     Долго   шла   грамота   Федора   Иоанновича    до    Кучума.    Через
посланца-татарина,  наконец,  он  получил  ее.  Хан   долго   рассматривал
непонятную  вязь  церковно-славянского  языка,  на  котором  дьяком   была
написана грамота. Еще больше ему пришлось  ждать  толмача,  который  после
больших усилий перевел ее.  Кучум  сидел  недвижим  в  середине  шатра  на
грязных, истрепанных подушках. Походил он на измученного неволей  коршуна.
Когда толмач перевел грамоту, он подозвал его к себе, взял  свиток,  долго
вертел его в руках, потрогал красную восковую печать. Огонь мигом  охватил
свиток, и вскоре от него остался лишь пепел.
     - Все прах! - сурово сказал хан. - И слова, и жизнь человеческая,  но
пока жив, я не преклоняюсь перед врагами...
     Он вскинул голову и властно сказал посланцу:
     - Поди и скажи воеводам: хан Кучум еще живет и  хозяин  на  сибирской
земле!
     Он не знал, что опасность уже ждет его у порога. По весне  татарского
воеводу  Андрея  Елецкого  сменил  Федор  Елецкий,  не   менее   умный   и
предприимчивый воин. С отрядом служилых людей он настиг, наконец, Кучума в
городке Тунус. Не задерживаясь, он бросил стрельцов на городище и  с  боем
взял его. Но и тут старый хан  обхитрил  своего  противника:  слуги  увели
Кучума в глубокий овраг, и он скрылся от преследователей.
     Когда царю Фе