- Браты! - звал он за собой соратников. - Сюда, браты!
     Никто не отозвался на его зов. Полегли костьми  казаки.  Недорезанных
душили татары. В последнем смертном объятии сплетались враги, давили  друг
друга, грызлись зубами. Высокий и плотный, как кряж, казак Охменя  схватил
нападавшего татарина и смаху брякнул его о землю:
     - Дух вон!
     Все боялись подойти  к  казаку.  С  посеченным  лицом  и  плечами,  в
изорванном кожаном колонтаре, он дубом шумел среди врагов:
     - Подходи, зашибу!
     Ловко брошенный аркан захлестнул Охмене шею. Он захрипел  и  сильными
руками стал рвать петлю. Пятеро татар тащили его  дюжее  тело,  а  он  все
рвался...
     Наехал Кучум и спросил:
     - Ермак?
     Ему ответили:
     - Нет, Ермак впереди. Это просто казак.
     - Отсечь голову! - равнодушно сказал хан, и рослый ногаец саблей снес
с Охмени буйную голову. Он воткнул ее на пику, злобно торжествуя, но глаза
казака, еще полные гнева, были так  страшны,  что  палач  поскорее  бросил
голову в кусты...
     А Ермак все бился; он выбрался на  крутой  берег,  подмытый  яростной
волной. С крутояра он размашисто бросился вниз в бушующие волны и поплыл к
стругам. Но струги отогнало ветром. Тяжелая кольчуга - дар царя - потянула
могучее тело в бездну. Набежавшая волна покрыла Ермака с головой.
     - Алла!  Алла!  -  радостно  закричали  татары,  ликуя  и  размахивая
копьями. Только сын Кучума Алей угрюмо глядел на черную воду. Свет  молний
озарял Иртыш, и на волне все было мертво.
     Страшным усилием Ермак победил смерть, вынырнул и всей  грудью  жадно
захватывал воздух. Снова яростная волна хлестнула его  в  лицо.  Раза  два
широким взмахом ударил Ермак руками по волне, стремясь уйти от гибели,  но
таяли силы; он стал захлебываться и  погружаться.  Тяжелый  панцырь  увлек
атамана в пучину, и воды сомкнулись над богатырем...
     Отшумела гроза, отгремел раскатистый гром и погасли  зеленые  молнии.
Кучум слез с коня и бродил среди порубанных  тел.  Трогая  крутое  казачье
плечо, спрашивал:
     - Не этот ли Ермак?
     - Нет, - горестно поник головой тайджи Алей. - Ермак ушел в Иртыш!
     - Горе мне! Беда мне! - покачивая  седой  головой,  сказал  Кучум.  -
Иртыш напоит его силой. И эта сила будет еще страшнее, ее принесут  многие
тысячи русских богатырей...
     Хан молча сел на коня и поехал с  печального  острова.  На  броду  он
нагнал посланца Селима, сгорбленного, нагруженного тяжелой добычей.  Увидя
хана, татарин весело осклабился, радостно блеснули глаза на смуглом лице.
     - А этого.... этого! - показывая плетью на Селима,  сказал  Кучум,  -
удушить немедля и добычу его взять на меня.
     Конь хана, храпя и разбивая упругую иртышскую  волну,  устремился  на
берег.


     В  ночь  с  пятого  на  шестое  августа  тысяча  пятьсот  восемьдесят
четвертого года не стало Ермака. Но у Кучума не было полной  радости.  Ему
мечталось лицом к лицу встретиться с отважным русским воином,  отнявшим  у
него царство. Ему хотелось насладиться  муками  его,  а  теперь  что?..  В
глубине души своей не верил полуслепой Кучум  в  гибель  своего  заклятого
врага.
     "Ушел он! Алей - сын мой - не хотел  огорчить!"  -  опечаленно  думал
хан.
     На седьмой день после побоища на острове в кучумовский юрт  прискакал
внук князьца Бегиша и, тяжело дыша, взволнованно передал хану  неожиданную
весть, от которой воспрянул Кучум.
     Татарин Яниш, прискакавший из Епанчинского юрта, поведал:
     В солнечный августовский день он сидел на берегу Иртыша  и  ловил  на
приманку рыбу. И вдруг он увидел в темной воде  большие  ноги  в  сапогах,
подкованных железом. Волна шевелила их. Тогда Яниш, внук  Бегиша,  закинул
петлю и вытащил мертвое тело. Поразило  княжича  необычное  -  на  утопшем
синью поблескивала кольчуга с золотым орлом  на  груди.  Яниш  вскочил  на
скакуна и объехал юрт, оповещая о находке. Сошлись  и  съехались  со  всех
концов кочевники, чтобы посмотреть на диво. Те, которые дрались в  городке
над озером Тобоз-куль вместе с князьцом Бегишем, опознали  тело  богатыря,
разметавшего теперь большие руки на прииртышском песке.
     - Ермак! - в один голос сказали они и, подняв мертвеца, положили  его
на высокий помост. Старый мурза Кайдаул снял с могучего тела панцырь.  Все
дотрагивались до кольчуги, хваля доброе мастерство.
     - Смотри, смотри! - в удивлении закричал Яниш. И все увидели, как изо
рта и носа мертвого воина хлынула кровь. Рассказывая потом об этом в шатре
Кучума, Яниш клялся, что это так и было.
     Из дальних волостей на быстрых конях подоспели беки, мурзы  со  своей
челядью и затеяли потеху - стали пускать в  покойника  стрелы.  Из  каждой
раны лилась кровь. Яниш, внук Бегиша, даже уверял:
     - Смотрите, кровь, горячая, живая!..
     Татары хотели верить, - так  могуч  и  необычайно  храбр  был  батырь
Ермак. По совести говоря, они боялись его даже мертвого: вдруг  поднимется
и начнет пластать их своим мечом!
     В степях, на берегу Иртыша, рождались легенды о батыре  Ермаке;  они,
как весенние птицы, летели из края в край! И чего только не рассказывалось
в них!
     Тогда сам хан Кучум с мурзаками, чтобы насладиться местью,  прибыл  к
Епанчиным юртам, что в двенадцати верстах выше Абалака, а  от  него  рукой
подать - Искер! До чего осмелел и возмечтал хан!
     Шесть недель пировали в поле татары и издевались над телом Ермака. От
дальних курганов слетелись стервятники и кружили над степью, но ни один из
них не спустился на казачьи останки. И все шесть недель  от  тела  не  шел
тяжелый дух, никто не заметил разложения: так говорили потом все татары  -
свидетели. Кучум натешился местью,  но  уехал  все  же  огорченный:  слава
русского воина была так велика, что и хана, и мурз его корчило от зависти.
И родилась в степи новая легенда: непреданный земле прах  Ермака  вызывает
страшные сны и чудесные явления.
     Тогда татарские князья и  мурзы  решили  захоронить  тело  Ермака  на
бегишевском кладбище, под сосною.  На  поминках  русского  богатыря  съели
тридцать быков и  десять  баранов.  Была  уже  глубокая  осенняя  пора,  и
холодное серое небо низко жалось к земле. С полуночного края  в  солнечные
страны целыми стаями летели косяки перелетных птиц. Они тревожно  облетали
место поминального пира, ибо молодые джигиты, потешаясь, пускали множество
стрел в небо. Над огромными закопченными котлами клубился пар и с утра  до
ночи продолжалось обжорство, за которым татарские наездники,  хваля  себя,
невольно отдавали должное и доблести покойного русского богатыря. Велик  и
к смерти неустрашим он был!  И  кто  же  мог  победить  великое  сибирское
ханство, как не такой богатырь?".
     Знатные татары поделили воинские доспехи  и  одежду  Ермака.  Цветной
кафтан достался Сейдяку, а сабля с поясом -  Караче.  Панцырь  еще  загодя
увез мурза Кайдаул,  верхнюю  же  кольчугу  шаманы  из  Белогорья  отвезли
вырубленному из толстой лиственницы идолу.  Суеверные  и  мнительные,  они
свято оберегали последнее ермаково добро, веря в его волшебную силу.
     Шейхи,  муллы  и  праведные  блюстители  ислама   испугались   такого
преклонения перед памятью  Ермака  простых  людей,  которые,  якобы,  даже
видели свет над его могилой. Народная молва передавала,  что  по  субботам
над ней вспыхивает огонек, и будто свечка теплилась в головах покойника.
     - Аллах не хочет этого! Это против корана! - кричали муллы у  мечетей
и запретили поминать имя русского богатыря. Тем, кто  укажет  его  могилу,
они пригрозили смертью. Но людская  молва  не  прекращалась.  Тогда  муллы
выкопали прах атамана и зарыли его в тайном месте. Не знали они, что и это
не отнимет у народа нетленную память о  Ермаке.  Столетия  спустя  простые
русские люди, как самое дорогое и  самое  любимое,  воспевали  его  имя  в
песнях.



                                    5

     Только один казак случайно избежал смерти на Иртыше в страшную ночь -
Ильин. Он бежал по следу Ермака, отбиваясь от разъяренных врагов.
     Вслед за ним он бросился в Иртыш в колонтаре из железных блях,  держа
в руке схваченный впопыхах большой топор. Тут бы ему и могила! Но  счастье
спасло казака от гибели: ныряя в кипящие иртышские воды, он ногами нащупал
татарский брод и в суматохе невредимо добрался  до  берега.  Всю  ночь  он
бежал по степи с гулко колотящимся сердцем.  Не  раз  падал  на  землю,  в
грязь, и слушал - нет ли погони?  Утром  он  забрел  в  густой  тальник  и
отсиделся в нем. Ильин прибежал в Искер-Сибирь  оборванный,  отощавший,  и
дозорный, впуская его, тревожно спросил:
     - А батька где?
     Ильин ничего не ответил, тяжелыми шагаи прошел  к  войсковой  избе  и
предстал перед атаманом Матвеем Мещеряком. Сразу  посеревший,  срывающимся
голосом тот выкрикнул:
     - Беда? Сказывай!
     Казак, сбиваясь, торопливо все поведал, по лицу его катились слезы.
     Мещеряк схватил его за плечи и до боли стиснул:
     - Как же ты-то смел в живых остаться, когда батька сгиб там? -  И  не
выдержал: заплакал безмолвными суровыми слезами.
     Подле избы уже шумело и  кричало  казацкое  войско.  Сердцем  почуяли
повольники  гибель  своего  атамана.  Большеротый  казак  Сенька   Драный,
прибежавший к Ермаку из-под Мурома, взобрался на рундук и закричал:
     - Погиб атаманушка, и нам отсель в пору  убираться.  Рассыпалось  наш
дело!
     Все угрюмо молчали, разом  почувствовали  себя  сирыми,  -  не  стало
сильной руки, крепкой ермаковой воли. Сняли одним махом шапки, и  не  одна
слеза выкатилась из все видевших суровых глаз.  Каждый  растерянно  думал:
"Как же дальше быть?".
     Тут на высокое крыльцо вышел Матвей  Мещеряк.  Ухватившись  медвежьей
лапой за балясину, он подался вперед:
     - Не стало Ермака! Сгиб он, брат наш и вождь наш!  Но  кто  сказал  -
рассыпалось наше дело? Нет, не рассыпалось оно! Русь  крепка,  она  доброй
поковки! Соленым потом, трудами неустанными  и  кровью  творили  мы  здесь
великое, и не умрет оно! Учил батька нас отваге и  терпению.  Кто  забудет
эту заповедь, тому конец! Поразмыслите-ка, браты, как быть?
     - Верно. Любо! - Откликнулось сразу  несколько  хотя  и  угрюмых,  но
твердых голосов. - Не выходит казаку отдаться врагу  без  драки.  Не  гоже
так!
     На ступеньку крыльца  поднялся  казак  Ильин.  Сенька  Драный  злобно
закричал ему:
     - Куда лезешь! Батьку пошто выдал?
     Ильин поднял на боевых товарищей страдальческие глаза; прочитали  все
в них невыносимую муку, страшную боль. Проговорил он надрывно:
     - Браты, лучшие бы мне умереть под кнышем татарина, чем стоять  перед
вами и гореть в муке. Невиновен я... Браты... - речь его оборвалась,  губы
сильно задрожали.
     Поняли казаки и стрельцы, что много пережил казак за короткое  время,
что честный он, боевой товарищ. Кто не видел,  как  отважно  он  дрался  в
походах, всегда держал слово и первым бросался, не щадя своей  головы,  на
выручку товарища. Так неужто пожалел бы он жизни  за  батьку,  за  Ермака?
Поняли многие и зашумели возмущенно:
     - Помолчи, Драный! Верим тебе, Ильин, сказывай, как все было!
     Не скрываясь, рассказал казак про  все,  что  случилось.  Не  сила  и
храбрость врага сломили Ермака  и  его  дружину.  Побили  своя  оплошка  и
коварство Кучума. Не выставили дозоров -  притомились,  поверили  гонцу  о
караванах бухарских. Ильин опустил голову и с тоскою сознался:
     - И все ж, повинен я и мои други в смерти батьки:  голова  его  ясная
была охвачена большими думками о судьбе нашего дела, а  малые  думки  -  о
бережливости - мы не взяли на себя,  упустили,  и  дорогой  кровью  за  то
поплатились. Вот оно как!..
     Позади Мещеряка скрипнула дверь войсковой избы, и за  спиной  атамана
показалось лицо Ивана Глухова, ставшего после Болховского воеводой. Глухов
тронул за локоть Мещеряка и сказал ему:
     - Поведай всем о враге. Силен он?
     Атаман заговорил:
     - Не числом взял Кучум, а вероломством. Силен враг  тогда,  когда  мы
малодушны. Крепки духом - и враг тогда слаб! А скрывать нечего,  -  ликуют
сейчас мурзаки и князьцы: нет Ермака, нет  нашего  батьки,  и  оттого  они
стали смелы  и  способны  на  дерзость.  Воспрянул  сейчас  хан  и  станет
поднимать улусы, может и в Искер пойдет...
     Он вскинул голову, повел глазами. Вокруг Искера царствовало безлюдное
молчание дымчатых далей, к  Иртышу  сбегали  темные  леса.  Белесые  озера
поблекивали на  необъятных  равнинах,  на  буграх  чернела  добрая  земля,
ждавшая семени. "Много, ой как много неутомимого ратного  труда  положено,
крови и соленого пота пролито, - вот так, по горло, - чтобы придти к  этой
земле! Сколько исколесили, избороздили, чтобы добраться до сокровищ,  пока
сокрытых для народа. Как  не  полюбить  эту  землицу,  добытую  трудами  и
великим подвигом", - атаман глубоко вздохнул.
     - Не можем мы уйти отсюда, оставить наш  драгоценный  дар!  -  громко
продолжал он. - Тут батька костьми лег, и нам стоять тут насмерть!
     - Любо! - закричали казаки, а Мещеряк говорил:
     - Сильными и умными руками принесен за Камень ясный свет! Так что  ж,
нам самим гасить его?
     - Это ты верно! - выкрикнул чернобородый дородный стрелец. -  Погоди,
атаман! - Он локтями протолкался вперед, взобрался на крыльцо и крикнул: -
А пойти отсюда надо.
     - Куда? - сурово спросил Мещеряк.
     - На Русь! - внушительно ответил стрелец.
     Мещеряк раздумчиво опустил голову.
     - Струсил? Бежишь? - вырвалось вдруг из десятка голосистых глоток.
     - Собой не хвалюсь, - спокойно  ответил  стрелец.  -  Но  так  думаю:
уйдем, а дорога утоптана сюда. Силы набраться  надо,  чтобы  навек  Сибирь
взять!
     По войску пошел гомон. Все выжидательно уставились на  воеводу  и  на
атамана Мещеряка. Воевода Глухов выступил вперед. Мало  кто  его  видел  и
слышал, - всем повелевал Ермак.  Слово  атамана  было  -  кремень,  закон.
Каждый верил в батькину силу и мудрость. Батька был свой - мужик. А Глухов
- воевода, может умный и толковый человек, но не свой брат - не казак.  Да
и он сам шел всегда  за  Ермаком.  Теперь,  когда  Глухов  заговорил,  все
настороженно замолчали.
     - Люди, кто из вас запамятовал  гибельное  сидение  в  Искере,  когда
Карача обложил его темной силой? С нами был муж храбрый, и мы выстояли.  А
сейчас нас мало и, что скрывать, в душе у всякого червоточинка, - как  без
него? У татар же духа прибавилось. Выстоим ли сейчас? Подумать надо!
     Гул пошел по толпе. Опять раздались сильные казачьи голоса:
     - Мы костьми ляжем. Не уйдем отсюда!
     Воевода выждал, когда шум смолк, и продолжал:
     - Костьми лечь немудреное дело, ума не потребно! - сердито  выкрикнул
он. - А выстоять, уберечь честь - ум надобен. Что тут в Искре? -  землянки
да горшки битые. За них ли стоять? За Сибирь-землицу спор идет. И думаю я,
братцы, надо на Русь за силой идти! Мы еще вернемся сюда, Кучум! -  крепко
сжав кулак, погрозил на восток Глухов. - И  Ермак  с  нами  будет,  ибо  в
каждом из нас есть думка о нем, есть забота о славе нашей отчизны!
     Казаки переговаривались между собой. Думали: прав или неправ воевода?
     Ум говорил одно, а сердце другое. Стрельцы сразу притихли,  -  готовы
были в путь. Казаки же не могли быстро смириться: горячая и неуемная кровь
бежала в их жилах! Тут заговорил атаман Мещеряк:
     - Браты, надо ладить струги. Уберечь надо силу! - умными и печальными
глазами атаман обвел жидкую толпу повольников. После Ермака его голос  был
самым уважаемым. Казаки потупились и стали расходиться от войсковой  избы.
Только казак Ильин и еще несколько человек остались на месте  и  обсуждали
свои думки.
     - Может, то и поруха воинскому долгу, но нет  сил  уйти  с  сибирской
земли. Отобьюсь я от стаи  и  пережду  где-нибудь,  пока  придут  свои,  -
говорил Ильин. - И тут наш  человек  нужен...  Как  без  него?  Кто  весть
подаст?
     А Сенька Драный угрюмо отрезал:
     - Как хочешь делай, казак, а я в  тайгу  сбегу.  Меня  и  татарин  не
осилит...


     Казаки и стрельцы  покинули  Искер.  Они  не  пошли  на  Русь  старой
дорогой, а двинулись на глухой север, где кочевали дружесвенные  остяки  и
манси. Струги поплыли вниз по Иртышу и выбрались на холодную, осеннюю Обь,
катившую  воды  к  Студеному  морю.  Чем  дальше  на  север,  тем  сильнее
сказывалась осень. Унылая равнинная тундра была охвачена холодным дыханием
пронзительных ветров. Низкий, глухой лес не радовал сердце. Рано меркло  и
без того скупое солнце. Встречались одинокие  суденышки  -  предприимчивые
остяки промышляли рыбу. Одетые  в  свободные  меховые  одежды,  они  ловко
управляли челнами. Завидя казачьи струги, рыбаки безбоязнено подплывали  к
ним и  гостеприимно  предлагали  рыбу.  Многие  из  них,  наслышавшись  от
князьцов о русских, теперь встречали казаков возгласом:
     - Ермак! Ермак!
     На нижнюю Обь еще не долетела печальная весть.
     Остяки зазывали казаков в  селения-паули,  кормили  рыбой.  В  чумах,
крытых берестой, было дымно  от  очагов,  грязно,  но  ласковая  улыбка  и
радушие успокаивали душу.
     В одном пауле на берег к русским вышел старик и сказал:
     - Я знаю вас. Сюда приходил самый большой князь - Ермак, он добрый  и
справедливый. Отец моего отца сказывал, что в Югре был князь над  князьями
- большой Молдан. Ваш Ермак еще больше его! - остяк приложил руку к сердцу
и поклонился казакам.
     Внук его принес "лебедя" - струнный инструмент,  отдаленно  схожий  с
телом большой птицы. Старик  потрогал  медные  струны,  -  они  прозвенели
заунывно. Он предложил.
     - Я спою вам про давнишних богатырей. Слушайте!
     И он протяжным голосом восславил остяцкого богатыря, жившего в давнее
время в юртах Тонх-хот. Он  много  охотился  и  воевал,  и  столько  стрел
улетало из его лука, что две нарты возили их. Он был кузнец  и  сам  ковал
наконечник для стрел, но перья собирали ему лучшие охотники. И только перо
орла и филина годилось для его стрел, а орла и филина не легко добыть...
     Старик пел, задумчиво склонив голову. Над лбом у него волосы  сбриты,
а позади заплетены в косу. Он растягивал слова, и  они  звучали  в  обских
просторах печально-величаво, как вечерний звон сельской  церквушки.  Певец
коснулся в последний раз струн и пропел:
     Подобно болотной морошке, носатый богатырь; Подобно болотной морошке,
сильный богатырь...
     Он улыбнулся,  морщинки  разбежались  вокруг  сухого  рта.  На  песню
сошлись обитатели всего пауля и принесли сохатины и свежей рыбы. В больших
черных котлах  кипело  варево,  а  казаки  разглядывали  молодых  остячек,
наряженных в оленьи парки с узором. Старик сказал Мещеряку:
     - Полюбуйся на дочерей наших. У нас каждая - златоглазая, им в  мужья
только добрые охотники...
     Ветер срывал с деревьев желтый лист, кружил его  и  уносил  в  темные
воды Оби.  Тихо  поскрипывали  уключины,  по  течению  струги  шли  ходко.
Наконец, русская дружина достигла пауля Южный Березов. По  унылому  берегу
раскиданы малые, низкие избушки  -  нор-коль.  Крыши  плоские,  в  оконцах
натянуты пузыри, внутри - чувал, а в нем раскаленные угли.  Подле  избушек
высятся чемьи - амбарушки на высоких столбах, чтоб ни зверь,  ни  мышь  не
прогрызли и не растащили сушеной рыбы и шкур. Глядя на низкие тучи,  рыбак
оповестил казаков:
     - Скоро придет мороз, станут реки...
     Приходилось торопиться. Струги  свернули  в  Сосьву-реку.  Воды  были
глубоки, быстры, плыть стало труднее. Плывя по Сосьве, вышли в реку  Манно
и добрались до Лапин-городка. Вдали,  на  закате,  встали  темные  горы  -
Урал-батюшка! За ним Русь - родная земелька! И так сердце  затосковало  по
русскому говору, по русской  песне,  что  забылось  все  тяжелое.  Воевода
Глухов  и  писчики  не  торопились  выбираться  из   Лапина-городка,   все
выспрашивали и обо всем писали в книжицу. До всего любопытен был  воевода;
узнавал: где и какие реки и куда текут, откуда идут дороги и ку