адался
строгановский посланец, откашлялся и низко поклонился батьке:
     - Хозяин грамотку велел тебе передать, -  Петрован  достал  свиток  и
положил перед атаманом.
     Ермак повел веселым, пронзительным взглядом.
     - Будь гостем, коли так! - показал на скамью атаман. - Садись!
     Грузен Петрован, а в дубленой желтой шубе кажется еще  грузнее.  Сел,
огляделся, увидел в углу  образ  Миколы  Мирликийского,  -  скинул  заячью
шапку, разгладил бороду.
     Петрована накормили  рыбной  ухой,  напоили  медами.  Он  освоился  и
сказал:
     - Сытно живете, за зиму отоспались, как медведи  в  берлогах,  а  баб
что-то не видно! - приказчик осклабился в приторной улыбке, но  сейчас  же
притих и стал скромен.
     Ермак нахмурил брови, ответил строго:
     - Тут народ крепкий, отчаянный. Попади сюда женка, перережутся. Мы  -
воины, у  нас  -  лыцарство.  Никого  не  неволим:  захотел  миловаться  с
хозяюшкой, уходи от нас!..
     На  камском  яру,  где  стаял  пухлый  снег,  сошелся  казачий  круг.
Повольники спорили:
     - Неужто к купцам в сторожа пойдем?
     - Может, нас продали атаманы?
     - Дубина стоеросовая, кому ты нужен?
     Солнце пригревало обмякшие талы, горбы землянок. Заголубела даль. Лед
на  Каме  посинел,  у  закрайков  покрылся  водой.  Теплынь.  Казак  Ильин
потянулся, до хруста в костях, и зачастил каблуками:

                          Через сад, через сад,
                          Через зелен виноград
                          Гуси, лебеди летали,
                          Чисто серебро роняли...

     Ноги сами пошли в пляс:
     - Эх, и впрямь скоро-скоро тронется  ледок  и  на  Каме!  Скоро-скоро
полетят гуси-лебеди!.. Веселись, душа!..
     В шумную толпу вошел Ермак и зычно крикнул:
     - Браты, думу думать, как быть?..
     - Читай грамоту, что пишут Строгановы!
     Вперед вышел Савва со свертком в руках. Развернул его и  стал  громко
оглашать зазывное письмо.
     Писали Строгановы:
     - "Имеем крепости и земли, но мало дружины..."
     - Нас купить в холопство удумал!  -  выкрикнул  задиристый  голос  из
толпы.
     - Казака не похолопишь! - строго перебил Ермак.  -  Казак  -  вольная
птица. Идет туда, куда сердце зовет!
     - Истинно так, батька! - хором согласились повольники. - Читай  дале,
Савва!
     Поп зачитал:
     - "С Тобола реки приходил с мурзами и уланами султан Маметкул, дороги
на нашу русскую сторону проведывал..."
     - И тут басурмане русскому  человеку  не  дают  благостно  трудиться!
Батько, переведаемся с ними силой!
     - Коли идти в строгановские городки, то одно  и  манит,  -  оберегать
рубежи русские, отстоять поселянина  от  страшного  татарского  полона!  -
отозвался Ермак. - Дале чти, Савва!
     Поп огласил посулы:
     - "Всем по штанам"...
     И круг казачий, как "отче наш", громко повторял за попом:
     - Всем по штанам...
     - Крупа...
     - Порох...
     - "И вина две бочки по пятьдесят ведер!"
     - Гей-гуляй, казаки! - весело заорал Брязга: - Идем во  строгановские
городки!
     - Идем!..
     Ермак поднялся на камень, махнул рукой:
     - То  верно:  пить  веселие  Руси,  но  не  за  тем  идем  в  камскую
сторонушку. Думу думайте, казаки!
     - Все думано-передумано, батько! - выступил  вперед  казак  Ильин.  -
Куда по внешней воде бежать? В Казани царев воевода Мурашкин поджидает.  А
для чего поджидает, всем ведомо...
     Гулебщики орали, старались  перекричать  друг  друга.  И  дивно  было
строгановскому  приказчику  Петровану:  чем  только  держится  эта  буйная
ватага? Когда повольники в азарте хватались за  ножи,  приказчик  бледнел,
незаметно  крестился:  "Свят,  свят,  пронеси,  господи!  Что  за   вертеп
разбойничий".
     Но тут опять поднял руку Ермак:
     - Будя! Поспорили всласть.  Хватит!  Слушай  мое  слово,  товариство.
Плыть надо в Чусовские городки!
     - Плыть, плыть! - в  один  голос  закричали  казаки.  -  Только  Кама
колыхнется, и мы тронемся!
     Петрован невольно залюбовался  Ермаком.  Стоял  атаман  среди  буянов
спокойный, уверенный и грозный. Кремень человек! Поведет бровями,  отрежет
слово, и вся дружина тянет за ним.  "Силен,  силен,  батько!"  -  похвалил
приказчик и, подойдя к атаману, поклонился:
     - Привез я бочку меда стоялого, пусть казачки пьют и радуются!
     - Слышал, Матвейко? - крикнул Мещеряку Ермак: - Кати сюда,  пусть  на
радостях погуляет лыцарство. - И, повернувшись в  сторону  Иванки  Кольцо,
наказал: - Дозоры на дорогах выставить!
     Выкатили на круг бочку с крепким медом, ударили ковш о ковш:
     - Братцы, полощи горло!
     И  пошли  ковши  вкруговую.  Повеселели  казаки,  взвились  песни   к
весеннему небу.
     - Эй, жги-гуляй!..
     Во-время уехал Петрован в Чусовские городки. Три  дня  спустя  подули
теплые ветры, зацвела верба, налетели грачи  ладить  гнезда.  В  лесу,  на
елани, на солнечном угреве резвились пушистые  лисята.  Закат  был  ясный,
тихий. И лед на реке еще  недавно  лежал  плотный  и  толстый,  а  сегодня
разбух, образовались полыньи и в них отражался багряный закат.  В  полночь
раздался грохот, будто  из  пушек  палили.  Казаки  выбежали  из  грязных,
прокопченых землянок и устремились на берег.
     - Тронулась! Пошла, родимая!
     Над Камой лежала густая тьма; с гулом рвались льдины,  налезали  одна
на другую, ломались с треском. Ермак стоял на яру, вглядывался  в  темь  и
радовался:
     - Гуляй, Камушка! В час добрый! За работу, браты!
     На берегу запылали костры. Казаки, спасая струги, тащили их на берег.
Застучали топоры, запахло кипящей  смолой.  С  песней,  с  веселым  словом
ладили струги. Кормщик Пимен покрикивал:
     - По-хозяйски конопатить, щедро смоли!  По  вешней  да  широкой  воде
поплывем, детушки!
     В четыре дня отгремели льды на Каме, хлынули буйные воды,  -  начался
паводок. Озорной и могучий, он  срывал  высокие  яры,  подмывал  корневища
вековых лесин, и те шумно падали в бешеную кипень, уносило их - бог  весть
куда. Глядь,  и  на  остров  хлынули  валы,  да  опоздали:  казаки  успели
забраться в струги и, лихо ударяя веслами, поплыли наперекор струе...
     С полудня ветры принесли  тепло,  на  деревьях  и  кустах  зазеленели
набухшие  почки.  И  высоко-высоко  в  небе,  гонимые  тоской  по  родному
гнездовью, летели стаи лебедей и на теплую землю роняли  волнующие  клики:
"Клип-анг, клип-анг!".
     Следом за ними торопилась весна. Она пришла не крадучись,  не  таясь,
как щедрая хозяйка,  полной  пригоршней  сыпала  на  Каму,  на  землю,  на
глинистые яры горячие золотые лучи... Вчера еще синели сугробы, а  сегодня
она растопила их, согрела землю, напоила ее досыта дождем,  одела  леса  в
зеленые шумные наряды и  расцветила  луга  и  долины  пахучими  травами  и
цветами.
     По камской воде далеко и звонко разносилась древняя казачья песня:

                        Вниз по матушке, по Волге,
                        По широкой, славной долгой,
                        Поднималась мать-погода,
                        Погодушка не малая,
                        Не малая, валовая...


     Июльский день занялся  жар-цветом.  Вспыхнули  и  заиграли  церковные
луковичные главки на тонких  шейках.  Чешуйчатые  крыши  засеребрились  на
солнце. И сразу перед изумленными казаками на горе встал городок-крепость,
обнесенный бревенчатым тыном, окопанный валами и рвом.  По  углам  городка
поднимались сторожевые башни, а на них звонко перекликались дозорные:
     - Славен Орел-городок!
     - Славен Чусовской!
     - Славны соли Камские!
     Все было так, как в московском Кремле: это любо Строгановым!
     Однако за тынами совсем  по-деревенски  лаяли  охрипшие  псы  и  было
слышно, как у колодца  ругались  бабы-водоноски.  Над  высокими  рублеными
избами к синему небу тянулись дымки.  Ворота  в  городок  были  распахнуты
настежь. Под кровелькой  над  воротами  висел  потемневший  образ  Николая
угодника, а на башне, над въездом, на крытом балкончике расхаживал сторож.
Впереди на земляных раскатах стояли две пушки, а подле них  лежали  горкой
каменные ядра. В темных ямках алели  раскаленные  угли  -  калили  наскоро
ядра.
     Ермак удовлетворенно охватил взором городок, и  сердце  его  забилось
учащенно:  на  дороге  гудела-гомонила  толпа,  пестрели  цветные  рубахи,
сарафаны, платки, - народ, волнуясь, с ранней зари  поджидал  казаков.  На
ярах загорелые, белоголовые ребятишки шустро кричали:
     - Сюда! Сюда!
     Струги лебединой стаей подошли к берегу. Белыми крыльями на  утреннем
солнышке трепетали упругие паруса.  Ласковый  ветер  донес  лихую  казачью
песню. Она смолкла, погасла, как огонек, в ту пору, когда  головной  струг
ткнулся резным носом в  пристань.  Первым  на  берег  выскочил  кряжистый,
проворный атаман в чешуйчатой кольчуге и в шеломе: он  пошел  по  бережку,
поджидая казаков.
     - Ермак Тимофеевич! - во весь голос рявкнул внизу, у ворот, Петрован,
и дозорный на башне торопливо стал звонить.
     В толпе заволновались. На  кого  только  смотреть?  Хоругви  воинские
сверкают,  казаки-удальцы,  как  горох  из  мешка,  со  стругов  на  берег
высыпали. Словно цветы, запестрели жупаны: и синие, и алые, и малиновые, и
черные. Бердыши, копья, шестоперы,  топоры  на  длинных  ратовищах  -  все
колышется,  поблескивает,  глаз  манит.  Один  к   одному   пристраиваются
повольники в ряды. Что за народ!  Что  за  удаль!  Молодец  к  молодцу,  -
плечистые, бородатые, у многих лица мечены сабельными ударами.
     Атаман терпеливо ждет да весело поглядывает на людей.  Жилистая  рука
лежит на крыже сабли, а оправа ее в серебре да дорогих каменьях.
     Построились казаки в боевой  порядок.  Вперед  выбежали  потешники  и
заиграли на свирелях, загудели на рогах, затрубили в трубы, - и пошел  дым
коромыслом!
     Народ из городка, из посадов, от варниц с радостными криками  побежал
навстречу. Ребята  стрижами  вились  вокруг  ватаги.  А  женки  все  глаза
проглядели, - по душе пришлись повольники. Только одна вековуша Аленушка в
синем сарафане стоит ни жива, ни мертва. Добрых полвека ей, а еще красива,
как осенняя березынька в поле.  И,  видно,  вспомнилось  ей  старое-былое.
Узнала  она  в  густых  черных  бровях,  в  пронзительных  глазах   да   в
стремительной ухватке атамана знакомые,  давным-давно  запавшие  в  сердце
черты. Прошептала:
     - Так это он, Васенька... Аленин...
     И глаза застлало слезой: стало жалко  улетевшей  молодости,  погасшей
радости. Не заметила и не слышала вековуша Аленушка,  как  атаман  подошел
вплотную к народу, окрикнул его:
     - Здорово, работнички! Много лет здравствовать, хлопотуны!
     Подошел Ермак к Аленушке, низко поклонился ей:
     - Признаешь ли меня, ватажника, родимая?
     - Как не признать близкой кровинушки, нашей камской! - низко опустила
голову от смущения и подумала: "Ясным в юности тебя знавала, таким на весь
век и остался". Тряхнула головой и поблагодарила атамана:
     - Спасибо за то, что вспомнил меня!
     Народ шапки скинул, загомонил. Многие догадались,  что  атаман  свой,
камский, трудового роду-племени корешок.
     - Шествуй, батюшка! Кланяемся тебе, и сам ведаешь почему!
     Из ворот  навстречу  казацкому  войску  выехало  трое  -  Строгановы.
Впереди на вороном жеребце,  в  малиновом  бархатном  кафтане  выступал  с
важностью Семен Аникеевич Строганов  -  длинный  и  тощий,  а  за  ним  на
белоснежных игрунах, сдерживаясь, двигались новые  хозяева  варниц  -  его
племянники Максим и Никита. К этой поре умерли  братья  Яков  и  Григорий,
которые схлопотали  у  Грозного  земли.  Молодые  промышленники  -  рослые
детины, оба крепкие, грузные, бороды густые, окладистые. Кафтаны на  обоих
расшиты позументами.
     Только подъехали к войску, - и в ту же минуту ударили  две  пушки  на
раскатах. Синий дым взвился, гул пошел по Каме и полям,  и  многократно  в
ответ прогрохотало эхо.
     Казаки  остановились,  и  навстречу  Строгановым  пошел  сам  батько.
Старого, одряхлевшего Семена Аникиевича слуги сняли  с  седла,  племянники
сами проворно соскочили. И все втроем чинно встретили атамана.
     Глухим голосом дядька Строганов спросил:
     - Откуда войско и чье оно?
     Ермак, не моргнув глазом, ответил:
     -  Из  Казани  посланы  оборонять  тебя,  Аникиевич,   от   татарских
грабежников, а веду их я - Ермак Тимофеевич.
     Старик огладил бороду, переглянулся с племянниками и спросил:
     - С добром ли пожаловал, Ермак Тимофеевич?
     - С добром, Аникиевич!
     - А коли с добром, милости просим! - и  откуда-то  протянулись  руки,
подали хозяину на полотенце хлеб и соль в резной солонке. - Кланяемся вам,
достославные казаки, по дедовскому обычаю, хлебом - солью!
     Ермак снял шелом и почтительно поцеловал каравай.
     - За гостеприимство спасибо! - поклонился он Строгановым.
     Вместе с ними атаман тронулся  в  городок,  а  вслед,  нога  в  ногу,
размахивая свободной рукой в такт движению, шли казаки, - веселые, бравые.
И только вступили первые ряды в головные ворота, - на церквушках зазвонили
колокола.
     На обширном дворе - строгановские  хоромы,  высокие,  двухэтажные,  с
резными коньками крыш и оконными  наличниками.  В  оконницах  в  свинцовых
переплетах вставлена слюда. Вокруг господского жила  десятки  пристроек  -
повалуш, крытых переходов с лестницами, черных и белых  горниц,  теремков,
соединенных многочисленными сенями и чердачками. У тына - амбары,  набитые
добром: пушниной и солью. И прямо в ряд поставлены смолистого  теса  избы.
Указывая на них, Семен Аникиевич по-хозяйски оповестил:
     - Вот и жило для казаков спроворили! Тут и отдых...
     Казаки грелись на солнышке, под которым  жаром  отсвечивали  слюдяные
оконца. Любо размяться после водной  дорожки  на  тесных  стругах,  а  еще
заманчивее на людей поглядеть. Вокруг - людские избы, из распахнутых  окон
выглядывают любопытные лица; поварни, - от них заманчивым  духом  дразнит;
вон погреба, хлевы, конюшни, птичий двор, на жерди на  все  городище  поет
рыжий петухан.
     Казак Колесо усмехнулся:
     - Поет с хрипотцой, как астраханский пропойца-протодьякон!
     Старший Строганов сказал:
     - По древнему обычаю  прошу,  казачки,  в  храм  божий.  Иерей  Антип
молебен отслужит...
     Повольники давно от бога отвыкли и вспоминали о нем только при нужде.
Но в церковь вошли чинно и стали благолепно.  Закатились  казаки  на  край
света, а такого дива даже на Волге не видели. Куда ни взгляни, везде виден
труд великих искусников-мастеров. Кто проковал  такие  решетки  с  нежными
тонкими узорами? А в иконостасе легкого и светлого  письма  глядят  живыми
одухотворенные  лики.  Не  один  год  миновал,  и   немало   горя   испили
строгановские иконописцы, пока довели свое мастерство до  совершенства.  А
вот  плоды  стараний  мастеров-ювелиров,  которые  отчеканили  затейливые,
радующие глаз рисунки на церковных чашах  и  паникадилах.  Это  их  умными
руками изготовлены басманные  иконные  оклады.  Везде  волнами  спускаются
златотканные пелены и завесы, - все это работа похолопленных золотошвеек.
     Семен Аникиевич, с гордостью поглядывая на атамана, зашептал:
     - Вот какие у нас руки - до всего доходят,  все  могут  сотворить;  и
соль добудем, коей рады в Лондоне, и Ганза просит нашей соли и соболей!
     Ермак тихо отозвался:
     - То верно, у русского трудяги руки золотые, ум светлый и  мастерство
его оттого ясное, радует сердце...
     Стоявшие позади Максим и Никита Строгановы переглянулись, и первый из
них вступился за дядю.
     - Без хозяина и двор сирота. Без подсказки и мастер не  спроворит!  -
сказал он на ухо атаману.
     Ермак не отозвался, поднял глаза на иконостас и стал  слушать  иерея,
который слабым голосом подпевал клирошанам. Пение стройное,  но  слабое  и
заунывное, -  не  понравилось  атаману.  Поморщился  он,  когда  священник
дребезжащим голосом стал выводить:
     - Многие лета...
     Поп Савва не смог стерпеть, протянул руку и тронул Ермака за локоть:
     - Дозволь, батько?
     И, видя по глазам Ермака безмолвное согласие, выпрямился,  набрал  во
всю грудь воздуха и вдруг так рявкнул  многолетие,  что  слюда  в  оконцах
задрожала, а в хрустальных паникадилах зазвенели подвески. Голоса иерея  и
певчих потонули в мощном, ревущем потоке невиданно богатырского баса.
     Семен Аникиевич недоуменно глядел в широченный рот Саввы. А  казацкий
поп все выше  и  выше  поднимал  голос;  казалось,  бурные  морские  волны
ворвались в храм и затопили все.
     Громадный, ликующий, сияя веселыми глазами, Савва поверг Строганова в
умиление.
     - Вот  это  трубный  глас!  Этакий  вестник  мертвых  поднимет!  -  с
восторгом вымолвил он и шепотом предложил Ермаку.
     - Продай попа, Атаман! Амбар  соли  выдам,  золотом  отплачу.  Продай
только!
     Батько нахмурился и вполголоса ответил учтиво, но строго:
     - У меня люди вольные. И поп - не продажный. Он всем им слуга!
     - Дозволь мне с ним поговорить?
     - В этом отказать не могу! - согласился Ермак.
     И когда отстояли молебен, Строганов поманил к себе Савву.
     - Голос твой безмерен, - похвалил он попа: - Иди ко мне служить, -  и
ризы дам из золотой парчи, и сыт будешь, и дом отстрою.  И  попадью  отыщу
ядреную, сочную. Наш иерей ветхим стал. Ну, как?
     Поп поклонился и ответил:
     - Не надо мне ризы из золотой парчи, и  терема  красного,  и  попадьи
ядреной, не пойду к тебе служить, господин! Ни на что на свете не променяю
свое кумпанство, казацкое лыцарство. Куда батько поведет, туда и пойду  я,
сирый, убогий поп!
     Так Савва и отказался от посулов Строганова,  отвернулся  от  него  и
затерялся в казацких рядах...
     Казаков разместили в новых избах, кому  не  хватило  места,  приютили
среди дворни. Атаманов Строганов пригласил в хоромы. В доме  хозяином  был
Максим Яковлевич. Он уже успел переодеться в бархатный кафтан  с  собольей
отрочкой, который туго обтягивал его рано огрузшее тело. На голове хозяина
мурмолка  малинового  шелка,  изукрашенная   жемчугом.   Разведя   руками,
Строганов приветливо звал:
     - Шагайте, милые, разговор будет большой...
     Из сеней отлого поднималась широкая лестница в верхние горницы. Через
высокие слюдяные окна вливались золотые солнечные  разливы,  разноцветными
огнями переливались изразцы  печей,  подвески  хрустальных  люстр,  горки,
уставленнные драгоценным фафором и серебром. Иванко Кольцо  загляделся  на
сверкающее богатство. Тут и большие кованные из золота  братины  и  кубки,
украшеенные резьбой и чеканкой. Среди цветов  повешены  клетки  с  певчими
птицами, которые прыгали по тонким жердочкам и напевали. И были среди птиц
невиданные, заморские, - пестрые, с крепкими клювами, они бормотали  злое.
Вдруг одна повернула голову и внятно выкрикнула: "Раз-бой-ник-и!.."
     Атаманы суеверно покосились на птицу. Ермак осилил внезапное смущение
и, подойдя к клетке, спросил:
     - Ты чего орешь, как подьячий? Не гоже так встречать гостей!
     - У-м-е-н!.. У-м-е-н! - прокричала птица и захлопала крыльями.
     Атаман покраснел от удовольствия, повернулся и  зашагал  по  ковровой
дорожке, котороя тянулась из покоя в покой.
     И чего только не было в этих просторных светлых горницах! Вдоль  стен
стояли  витые  шандалы  с  огромными  восковыми  свечами,  а  меж  окон  -
веницейские зеркала; они отражали многократно и  увеличивали  роскошь.  На
полах всюду раскиданы пушистые медвежьи шкуры, в которых  неслышно  тонули
тяжелые шаги казаков. Стены расписаны, а по граням пущены золотые кромки.
     Атаманы в своих набегах на Орду видели многое и не  щадили  богатств;
шелка, сукно, кувшины  цветные,  запястья  и  ожерелья,  шубы  парчовые  -
топтали ногами, с презрением относясь  к  роскоши.  Но  здесь,  в  светлых
горницах, они присмирели. Все, что попадалось им на глаза, было  сработано
похолопленными мастерками: и клетка  пр