:
     - Славен город Москва!
     - Славна Астрахань!
     - Славен Нижней-Новгород!
     В темноте да  в  тишине  перекличка  звучала  торжествено  и  строго:
чуялось, что в крепости действует сильная и крепкая рука.
     Ермак с казаками приметили, как дородный  и  ладный  Черебринской  на
своем высоком и сером аргамаке объезжал остров и поторапливал стрельцов:
     - Живей, живей, служивые! Нам ли боятся орды? Стояли и  стоять  будем
на русской земле!
     Вечером над Астраханью появились крикливые стаи воронья; они  унизали
кресты церквей, деревья, частоколы крепости. От  их  карканья  становилось
тошно на душе.
     - Точно на падаль слетелись, - с досадой сказал  Ермак.  -  По  всему
видать, Касим-паша близко!
     Догадка подтвердилась. На берегу Волги стрельцы  подобрали  паромщика
Власа. Он лежал уткнувшись лицом в землю, а между  худых  лопаток  торчала
оперенная стрела. Старик тяжело дышал и, когда его поднимали, вымолвил:
     - Понуждали переправить дозорных, а я паром  угнал.  Да  не  уберегся
малость. Ну что ж, пожил свое и на том хвала господу!
     Старика не донесли до крепости - скончался в дороге.
     На закате над Волгой разнесся шум. Толпы народа вышли  на  вал  и  на
берег реки. Над степью плыли тучи пыли  -  тысячи  турецких,  татарских  и
ногайских конников тянулись по  прибрежной  дороге.  Доносились  гортанные
голоса и ржание коней.
     В народе гомонили:
     - Касим-паша идет...
     - Добрался, окаянный, до Волги, теперь коней напоит в русской реке!
     В толпе стоял Ермак и вместе с другими кипел гневом.
     - Пришел Касим-паша с конями на Волгу, а  уйдет  без  них,  -  твердо
выговорил он. - Конец ему тут! Стояла и будет стоять здесь русская земля!
     - Ой, верно говорено! - отозвались в народе.
     А вороны тем временем с великим граем  покидали  Астрахань  и  летели
навстречу  вражьему  войску,  опаленному  солнцем,   закопченному   дымом,
запыленному, усталому и  уже  потерявшему  веру  в  победу.  Словно  чуяло
воронье, где можно будет поживиться.



                                    4

     Первого сентября Касим-паша с поредевшим войском подошел к Астрахани,
но не посмел с хода броситься на город, а  раскинулся  станом  на  древнем
Хазарском  городище.  Ночью  над  Волгой  зажглись  тысячи  костров,  ярко
пылавших в густой ночной тьме. По воде далеко разносилось конское  ржанье.
Воевода  Черебринской  в  темном  кафтане  безмолвно  стоял  на   валу   и
вглядывался в сторону городища. До утра  не  прекращался  гул  в  турецком
стане, слышался топот конницы, вспыхивали и пламенели все  новые  и  новые
костры. Казалось, ими были усеяны все рынь-пески, и блеск их  сливался  со
сверканием звезд.
     "Ногайская  орда   подошла!"   -   догадался   воевода,   но   хранил
хладнокровие. Показав на костры, он сказал окружавшим его:
     - В пешем бою ордынцу не взять русского, а на крепости и подавно зубы
поломают!
     Ермак, которого  за  воинскую  доблесть  приблизил  к  себе  воевода,
уклончиво ответил:
     - И пешие перед конными бежали, и крепости рушились. Главное - в духе
воина!
     - Правдивые слова! - согласился Черебринской. - Бесстрашный да  умный
воин крепче камня и дубового тына.
     А огни на равнине прибывали, будто звездное небо роняло их на  землю.
Топот не смолкал. Только к утру  все  стихло,  и  когда  рассеялся  туман,
астраханцы увидели тысячи юрт и табуны коней. Солнце  казалось  тусклым  в
сизом дыму костров. Сотни челнов раскачивались на легкой волне. Словно  по
мановению невидимой руки,  на  берегу  выросли  толпы  ордынцев,  пеших  и
конных. Пешие с гомоном забирались в ладьи, а конные потянулись по берегу.
     На крепостном валу закричали:
     - Орда плывет, готовь встречу!
     Ермак выбежал из дозорной башни, за ним  -  казаки.  Среди  стрельцов
степенно расхаживал воевода.
     - Пушку "Медведицу" навести на стремнину! - наказывал он пушкарям.  -
Как выплывут громадой, угостить их ядрышком!
     У берега, на приколе, стояли сотни бусов, малых стругов, а подле  них
суетились ратные люди. Завидя это, Ермак стал просить:
     - Дозволь, воевода, нам, донцам, на реке с баграми погулять!
     - Гуляй, казаки! - разрешил Черебринской. - Люблю  потеху  да  удаль.
Только гляди, сноровкой да умом бери, и  плыть,  когда  "Медведица"  песню
отревет!
     Станичники кинулись к берегу, раздобыли багры.  В  буераке  толпились
астраханские женки и кричали со слезами:
     - Ой, плывут нехрести! Ой, плывут по наши душеньки!
     - Цыц, дурашливые! - прикрикнул на них Ермак. Взгляд его был  грозен,
- женки сразу присмирели.
     Ордынские ладьи, толпясь большой утиной стаей, выплыли на  стремнину.
Шальная Волга разом подхватила их и понесла. Многие  суденышки  оторвались
от стаи и, как ни старались гребцы, их завертело, потянуло к морю.
     - Ай-яй! - разносились по реке  крики.  И,  как  бы  в  ответ,  вдруг
рявкнула "Медведица".
     - Ишь ты, знатно-то как! Голосиста! - одобрили казаки.
     Ядро хлестко ударило в ордынскую ладью, и сразу от нее полетели щепы,
заголосили люди. Очутившись  в  быстрине,  уцелевшие  хватались  за  борта
соседних ладей и опрокидывали их.
     - Эко, крутая каша заварилась! Ой, и  воевода!  -  похвалил  Ермак  и
поднял багор, намереваясь вскочить в струг. Но Брязга удержал казака:
     - Поостерегись малость, Тимофеевич, еще не отгудела свое "Медведица".
     И тут опять ударило  из  пушки.  Брызги  сверкнули  искрами,  и  пуще
прежнего завопили ордынцы. Кружившие по воде  отдались  стремнине,  другие
загребали к берегу.
     Конники спустились в Волгу и поплыли, держась за гривы  коней.  Опять
рявкнула пушка и на сей раз угодила по скопищу плывущих всадников. Тут  же
Ермак и казаки не ждали. С  баграми  они  бросились  к  стругам  и  дружно
ударили веслами. Тучи стрел полетели навстречу, но казаки не  устрашились.
Размахивая веслами, гребцы запели:
     Эх, ты Волга, мать-река, Широка и глубока, Ай да, да ай да, Ай да, да
ай да! Широка и глубока!
     - Алла! Алла! - закричали рядом, и Ермак поднял багор.
     - Братцы, бей супостата! - заорал он  и,  размахнувшись  багром,  изо
всей силы ударил турка по бритой голове. Тот и не  охнул,  опрокинулся  на
борт и перевернул ладью. С оскаленными зубами, вопя, торопились отплыть от
рокового места  более  сильные,  но  их  хватали  за  плечи  трусливые  и,
захлебываясь, в последней жестокой  схватке  затягивали  в  глубь  быстрой
стремнины. Там, где только что барахталось тело, на минутку  вспыхивала  и
угасала мелкая крутоверть.
     Крепко упершись ногами в устои ладьи, Ермак размахивал багром, крушил
вражьи головы,  опрокидывал  челны.  Ему  помогали  браты-казаки,  так  же
яростно орудуя баграми.
     - В Астрахань заторопились...  а  ну-ка  остудись,  подлая  башка!  -
кричали донцы.
     - Бачка, бачка! - вопили ногайцы. - Мы свой!
     - Ага, в беде своим назвался! Ах, окаянный переметчик!
     На бугорке, на белом аргамаке, отмытом  в  волжской  воде,  в  пышном
плаще, сидел Касим-паша и наблюдал за  переправой.  Он  выкрикивал  что-то
конникам, но что могли поделать они? Стремнина уносила  многих  из  них  в
синюю даль, многие гибли тут же на глазах.  Воды  Волги  покрылись  телами
воинов, плывущими конями, за хвосты и гривы которых цеплялись десятки  рук
и тянули животных на дно.
     Поодаль от Касим-паши у шатра стоял Девлет-Гирей, хмурый, с замкнутым
лицом. Три сына его - царевичи молча следили за отцом. Он долго  и  упрямо
молчал. И когда могучее течение Волги смыло  последнего  всадника,  махнул
рукой и сказал с горечью:
     - Зачем было идти на Итиль? Я говорил...
     Немногие ордынцы добрались  до  астраханского  берега,  и  тут  женки
полонили их. Мокрых, посиневших они погнали их в крепость.
     - Пошли, пошли, вояки!
     Навстречу женщинам выехал воевода на вороном коне.  Веселым  взглядом
он встретил женок:
     - Это откуда столь набрали бритоголовых?
     - Торопились, вишь, в Астрахань,  да  обмочились  с  испугу.  К  тебе
гоним, воевода, на суд праведный!
     - Ай да женки! - похвалил Черебринской. - С такими не погибнешь!
     - А мы и не думали умирать. И Астрахань не уступим!
     - А кто ревел со страху в овражине? - лукаво спросил вовода.
     - А мы для прилику... Как  же  бабе  да  без  слез!  Уж  так  издавна
повелось, не обессудь...


     Касим-паша  медлил,  не  шел  на  штурм   Астрахани.   Тем   временем
перебежчики сообщили воеводе: на старом Хазарском городище,  на  Жариновых
буграх, турский полководец начал возводить деревянную  крепость.  Когда-то
очень давно, тысячу лет тому назад, на этом  месте  располагалась  столица
Хазарского царства - Итиль. Ныне от нее остались  заросшие  руины  -  рвы,
ямы, холмы битого кирпича и  черепицы,  да  забытае  гробницы,  многие  из
которых  сейчас  разрыли  турецкие  спаги,  раскидав   кости   и   похитив
погребальные чаши и другие ценности, схороненные вместе с покойниками.
     На западном,  нагорном,  берегу  Волги,  в  двенадцати  верстах  выше
Астрахани, стал расти новый город.  Желтые  рынь-пески  усеялись  тысячами
юрт, над ними целый день вились синие дымки. Ветер доносил  стук  топоров,
звуки зурн и мелкую дробь турецких барабанов. Дни стояли теплые,  голубые.
Над Волгой летали белые чайки, а выше их реяли орлы-рыболовы.
     По ночам лагерь озарялся множеством огней, и ордынцы, сбившись вокруг
костров, в  больших  черных  котлах  варили  конину  и  вслух  роптали  на
Касим-пашу. Недовольны были и ногайцы,  согнанные  князьком  изменником  в
турецкий стан.  На  противобережной  правнине  подсохли  пушистые  метелки
ковыля, трава побурела. Надвигалась осень, а с нею  и  пора  откочевки  на
свежие нетронутые пастбища, на тихие просторы, где  табуны  и  отары  овец
моги перебиться в холодную и вьюжную зиму.
     Все это радовало воеводу, но он задумчиво хмурил темные  брови.  Хотя
кругом кипела  горячая  работа  -  обновляли  палисады,  крепили  заплоты,
подсыпали повыше валы, жгли камыш в низких местах острова, чтобы  не  дать
приюта незваному гостю, а по улице  то  и  дело  раздавался  топот  конных
разъездов, день и ночь караулили  надежные  заставы,  -  все  же  на  душе
Черебринского  было  неспокойно.  Хотя  и   храбры   стрельцы   и   охочие
астраханские люди, а все же малочисленны.  Огромная  орда  могла  в  любую
минуту скопищем броситься на Астрахань и подавить гарнизон своей тяжестью.
Не боялся воевода лечь костьми за родную землю.  Знал,  что  и  другие  не
уступят ему в храбрости, но умереть под мечом врага легче, чем выстоять. А
выстоять надо, если даже не придет помога!
     Свою тревогу  Черебринской  таил  глубоко.  Каждое  утро  он  обходил
крепость и город. Вид его был  величав  и  покоен.  На  нем  были  сапоги,
расшитые золотом, красные штаны, белый зипун, а  поверх  желтый  кафтан  с
длинными рукавами, которые можно собирать и распускать по желанию, на боку
поблескивала богато украшенная самоцветами сабля.
     Неспешно поднимался он на вал и смотрел на  далекий  волжский  берег,
где за серебристым туманом угадывался вражеский  лагерь.  После  этого  он
спускался с вала и медленно пешком шел к другим местам обороны. За ним,  в
отдалении, двигались меньшие воеводы в лиловых кафтанах, старосты и тиуны.
Хозяйским глазом  воевода  замечал  все  и  тут  же  приказывал  исправить
оплошности. Своим внушительным видом он вселял  уверенность  в  народе.  В
городе  все  шло  своим  чередом:  озабоченно  работали  в  мастерских,  у
праспахнутых настежь дверей, а то и вовсе  под  открытым  небом,  шорники,
седельники,  ткачи,  жестянщики,  веселые  кузнецы,  портные.  На  торжках
попрежнему кричали и божились торговцы, клялись  покупателю,  что  продают
товар себе в убыток. При виде воеводы толпа почтительно расступалась.
     Пройдя базар, Черебринской направился в  церковь.  Шло  богослужение,
звонили колокола, на паперти толпились нищие и среди них  слышалось  пение
юродивого Алешеньки. Он гнусавил:
     Идет божья гроза... Горят небеса Огнем лютым... Точатся ножи,  Всякий
час дрожи...
     Разевая беззубый рот, сверкая впалыми глазами фанатика, обнаженный до
пояса, с тяжелыми веригами на  костлявой  груди,  юродивый  производил  на
толпу гнетущее впечатление.
     Заметив это, воевода решил убрать "своего  завывальца".  И  без  него
нерадостно было.
     Воевода очень нуждался в Ермаке, в его твердых  и  умных  советах,  и
поэтому казак почти всегда сопровождал Черебринского  в  обходах.  Однажды
Ермак не явился на зов воеводы, и как ни искали его стрельцы, но вернулись
ни с чем. Между тем атаман сидел в укромном куту,  на  юру  островка,  под
опрокинутым стругом, и наблюдал за рекой. Над Волгой плыл туман, и  в  нем
давно заметил казак одинокую лодку, пересекавшую быструю стремнину  Волги.
Струйки воды разбегались в стороны; худой, большеносый  человек,  воровски
оглядываясь по сторонам, старательно греб к острову. Кругом  было  тихо  и
безлюдно. Незнакомец, видимо, хотел быть незамеченным. Челн ударился носом
в песок, прибывший выскочил и, хоронясь, пошел в посад. Был он долговязый,
с небольшой головой и рыжей бородой.
     Ермак пошел за ним следом.  Человек  шмыгнул  в  заросли  нескошенной
полыни и исчез. Но Ермака трудно было обмануть, он не потерял его из вида.
Человек тенью скользнул в кривой переулок и очутился на торжке.  Нырнув  в
толпу, он вертелся в ней, вслушивался и что-то говорил. Одному из бухарцев
подмигнул, другому словцо бросил, а с третьим - задержался. По всему  было
видно, на торжке он свой человек. Шаг за шагом казак шел за неизвестным, и
когда тот возле караван-сарая собирался снова нырнуть в толпу, опустил  на
его плечо тяжелую руку.
     - Стой! - грозно сказал Ермак.
     - Зачем стой? - вздрогнув, спросил незнакомец.
     - К воеводе пойдем!
     Человек побледнел, растерялся, но скоро справился с собой.
     - Для чего же к воеводе? Будет время, я и сам к нему пойду.
     - Вот и пойдем!.. Расскажешь там, как сюда  попал.  Да  живо!  Будешь
упираться, зараз башку сниму!
     Неизвестный  оглянулся,  как  бы  ища  поддержки,  но  потом,  что-то
сообразив, решительно зашагал впереди казака. Видно было, что  он  не  раз
бывал в городе, так как хорошо знал дорогу. Он гнулся и часто хватался  за
грудь, словно нес под халатом тяжесть.
     Воевода вернулся из церкви и стоял перед открытым  окном.  За  спиной
его скрипел пером подьячий Максимка.
     - Эге, да вот и станичник! - воскликнул Черебринской, заметив Ермака.
- Да он не один. Гляди, какого шута тащит сюда!
     Дверь распахнулась, и Ермак втолкнул незнакомца в горницу. Человек не
растерялся. Казалось, он только и ждал этой минуты. Втянув голову в плечи,
он засиял и затараторил:
     - Ой, ласковый боярин, ой пресветлый князь, какое дело есть!
     - Кто ты такой?
     Воевода с удивлением разглядывал пленника.
     - Прикащик я! Оттуда... - неопределенно махнул рукой незнакомец. -  Я
прошу тебя, великий пан, выслушать меня. Только пусть уйдут все!
     - Да говори при них! - приказал воевода.
     - При них нельзя, боярин. Тут такое... что надо один на один!
     - Ты что,  прибылый?  -  спросил  воевода,  подозрительно  косясь  на
приведенного.
     - Прибылый... К твоей милости!
     - Ты не брешешь, сукин сын? - сердито выкрикнул  воевода.  -  Смотри,
коли так, - помедлив согласился он. - Вы, люди добрые, оставьте нас!  Коли
что, позову.
     Подьячий послушно юркнул  за  дверь,  а  Ермак,  выходя  из  горницы,
недовольно подумал: "И что только надумал воевода? Да сего приказчика надо
в мешок и в Волгу. Видать сову по полету!".
     За дверями царила  тишина.  Изредка  доносился  низкий  бас  воеводы.
Подьячий неугомонно вертелся подле казака.
     - Шишиги турские заслали, непременно!  -  не  мог  успокоитья  он.  -
Доглядчик!
     - Откуда знаешь? - пытливо посмотрел на него Ермак.
     - На своем веку немало перевидел ворья да изменников. По мурлу вижу -
вертится змея! Подослан!
     Между тем в горнице продолжался свой разговор. Воевода прошел к столу
и строго спросил:
     - Ну, так сказывай, кто ты и зачем подослан?
     - Ой, великий пан, разве невдомек, зачем я пожаловал? -  маслянистыми
глазами обласкал Черебринского рыжий. Он потянулся и осторожно  дотронулся
до плеча воеводы. Тот брезгливо отодвинулся:
     - Не тяни. Сказывай.
     Человек на цыпочках подошел к воеводе и зашептал:
     - Боярин, я пришел от Касим-паши!
     - Как смел! - вскипел воевода.
     Незнакомец пожал плечами:
     - Посланец я! Вельможный пан хочет есть хлеб,  и  я  хочу.  А  потом,
потом...
     Пленник закопошился, полез в карман своего  халата  и,  вынув  оттуда
кожаный мешочек, положил его на стол.
     - Это все ваше теперь... Касим-паша прислал...
     - Почему ж это мое? - тихо, с угрозой  спросил  воевода.  И,  погасив
свой гнев, повторил: - Почему же это мое?
     - За услугу, пан! Совсем мало надо от  боярина,  совсем  мало!  Надо,
чтобы он бросил Астрахань и увел стрельцов! Даже драки  не  будет,  и  все
будет хорошо.
     - Ах ты дрянь! - сжал кулак воевода.
     - Ой, боже мой, да я же не все выложил! -  засутился  подосланный.  -
Вот еще немного, - он вытащил и положил перед воеводой второй  мешочек.  -
Ту все золото! А после будет еще...
     - Мало! - рявкнул воевода. - Клади еще!
     - Больше пока нет! - согнулся в дугу подосланный. - Отпусти,  боярин,
еще  принесу,  только  скажи,  что  все  будет  так,  как  просит   мудрый
Касим-паша...
     Воевода схватил мешочки, развязал их и опрокинул на стол.  С  веселым
звоном посыпались золотые лобанчики.  Были  тут  и  польские  червонцы,  и
турецкие лиры, и бухарские тенги. Глаза рыжего заблестели...
     - Ах ты вор! - загремел вдруг воевода. - Эй, люди!
     Ермак мигом сорвался со скамьи и бросился в горницу. За ним протрусил
подьячий.
     - Гляди, казак, зри и ты, крапивное семя! - крикнул им  Черебринской.
Размашистым шагом он подошел к рыжему.  Вид  его  был  грозен.  -  Эх  ты,
продажная шкура, шинкарь! Думал русского человека за лобанчики  взять?  Ан
нет, русская душа не продается! - он ткнул ногой в побледневшего  турского
посланца и гаркнул:
     - На  дыбу  этого  шельмеца!  Пытать  его!  А  ты,  Максимка,  отпиши
лобанчики на государеву казну!
     - Вельможный пан! - взвизгнул подосланный. Но Ермак уже сгреб его  за
плечи и швырнул из горницы в руки стрельцам.


     Русский посол Мальцев продолжал томиться в неволе. Он совсем  отощал,
захирел, но  не  падал  духом.  Полоняник  присматривался  ко  всему,  что
творилось в турецком лагере. На ранней заре турок и  татар  будила  частая
дробь барабанов. Щелкая бичами, старшины гнали их на работу. Он  шли,  как
волы в ярм, тяжело опустив головы, и  громко  роптали.  Вскоре  раздавался
стук топоров, скрип арб,  -  тысячи  ордынцев  начали  строить  деревянную
крепость. Мальцев радовался: "Коли свой городок возводят, значит Астрахань
не по зубам!".
     Вместе с ордынцами гоняли на  самую  тяжелую  работу  и  невольников.
Донские казаки-полоняне шли с песней. И песня эта щемила сердце  Мальцеву.
Невольники пели:

                       Ой, вызволи, боже, нас всех,
                                   бедных невольников,
                       Из тяжелой неволи,
                       Из беды басурманской,
                       На ясные зори,
                       На тихие воды,
                       На край веселый,
                       На мир крещеный!

     Не мог утерпеть Семен, подпевал и он. Голос у него слабый, скрипучий,
но от песни легче становилось на душе.
     Сыновья Девлет-Гирея, царевичи, облаченные  в  ярко-алые  кафтаны,  с
кривыми ятаганами на  поясах,  в  сапогах  из  желтого  сафьяна,  кроенных
по-астрахански, из любопытства пришли к пленному русскому послу. Он  сидел
на  земле,  прикованный  тяжелыми  цепями-кедолами,  при  появлении