овник".
     "Крамолами бояр оклеветаны,  сбегли!  -  вдруг  подумалось  царю.  Он
развернул широкий свиток - начертанный козмографом чертеж Руси.  -  Велика
земля, обильна лесами и реками! Вот  Волга,  как  ветвистое  дерево,  воды
стекаются в нее со всей Руси; вспоила реку вся русская  земля,  и  как  не
быть ей русской! По Волге-реке плывут теперь торговые струги в Бухару и  в
Ургенч-богатые города.  От  прибыльных  торгов  земля  богатеет  и  народы
тянутся к труду мирному!" Грозный пристальней взглянул на карту. Справа по
ней пролег Каменный Пояс,  а  за  ним-пусто.  Козмографу  неведомо,  какие
дальше земли. Для своей утехи он начертил только соболя и белку,  грызущую
орехи. Знал, видно, он одно: идет с полуночных стран драгоценная  рухлядь.
Все ж остальное для него было мраком. И вот явились казаки, развеяли  этот
мрак... Царь еще ниже склонился над чертежем...
     Пир кончился, догорали  свечи  в  шандалах.  Хмель  свалил  слабых  и
жадных. Пора по домам!
     Иванко Кольцо поднялся, поклонился гостям и взял за руку Ишбердея:
     - Ну, милай, натешился. Пора и честь знать!
     Казаки вышли на площадь. Над Кремлем сияли крупные звезды, под ногами
искрился снег. Высоко, за дворцовым переходом, малиновым глазком  светился
огонек!
     "Кто же сидит ныне за делом? - задумался Иванко и решил: -  Известно,
что за человек! Царь должно! Ему-то родная земля милее всего, и в  заботах
о ней дня мало!"


     Давно мечтал Иванко Кольцо побывать на Пушечном  дворе,  который  был
поставлен  на  берегу  Неглинки-реки.   Двор   обнесен   высоким   дубовым
острокольем, и ночами над ним, как яркие зарницы, часто вспыхивали отсветы
пламени. Литейщики в эту пору сливали по желобам  расплавленный  металл  в
ямы, в установленные формы.  Рядом  располагались  Кузнецкая  и  Оружейная
слободы. Тут шло производство пищалей, бердышей, сабель. Издревле  русские
люди славились как искуссные мастера. Они умели ковать и отливать пушки. И
хорошо стреляли. В Пскове впервые в мире русские умельцы поставили  орудия
на лафеты, а в дни осады московские и  псковские  пушкари  били  из  пушек
дальше и более метко, чем пришельцы с Запада. Уже в армии  великого  князя
Дмитрия Донского применялись при обороне стольного города "арматы".
     Из  Пушечного  двора  и  прилегающих  слобод  оружие  отправлялось  в
порубежные города, которые сами обязывались изготовлять зелье.
     На Руси имелось немало умельцев, которые  из  серы,  селитры  и  угля
делали  превосходный  порох.  Перед  походом  по  боярским,  дворянским  и
поповским дворам разъезжали писчики  и  объявляли,  кто  и  сколько  зелья
должен был сдать  в  войско.  В  царском  указе  писалось:  "А  кто  будет
отговариваться, что зелья  добыть  не  может,  к  тем  посылать  пороховых
мастеров показать как зелье варят".
     Кольцо любил огневой бой. Душа его ликовала,  когда  из  черных  жерл
пушек вырывались раскаленные ядра, рокотал гром и от грома тряслась земля.
     В морозное утро Кольцо  с  казаками  подкатили  к  воротам  Пушечного
двора. Привратник отвел коней под навес  и  вызвал  главного  оруженичего,
который  ведал  двором.  Пришел   статный,   русобородый   окольничий   и,
поклонившись, с готовностью объявил:
     -  Повелено,  государем,  не  таясь,  показать  вам   наше   немудрое
мастерство.
     Оружничий повел гостей в глубь двора. Последний  был  тесно  застроен
деревянными строениями.  Налево-приказ,  посредине  площадки-два  литейных
амбара, дальше-кузницы, формовочные и холодные  мастерские.  Неподалеку  у
ворот склады с металлами, железным ломом, а в  иных  хранились  готовые  к
отправлению пушки. Едкий черный дым угарно  носился  в  воздухе,  от  него
щекотало в носу и першило в горле. Весь двор кругом был черен от копоти  и
дыма.
     Казаки переступили  порог  литейного  амбара.  В  первую  минуту  они
ослепли от  яркого  сияния:  блистали  звезды-искры  разливаемого  сплава.
Постепенно, однако, обвыкли, пригляделись.  В  середине  мастерской  стоял
полуголый сильный детина со  смелыми,  строгими  глазами.  Постриженные  в
кружок волосы были  забраны  под  ремешок.  Литец  внимательно  следил  за
раскаленным сплавом, который лился в форму. Работный пошевеливал руками, и
на спине его бугрились крепкие мускулы.  "Силен  человек!"  -  с  похвалой
подумал Иванко и подступил к мастеру:
     - Как звать?
     - Андрей Чохов.
     - Добрую, знать, пушку льешь?
     Литец усмехнулся, перебрал пальцами мягкую золотую бороденку.
     - Как не добрую! - отозвался он. - Сколько  старания  пошло!  Моя  бы
воля, я такую армату сотворил, что всем диво-дивное...
     Полуголые литцы, - крепыши, перемазанные сажей, - озабоченно  следили
за желобами, по которым струился расплавленный металл.
     Мастер покрикивал:
     - Не замай, гляди в оба! Не перелить медь...
     Кольцо очарованно глядел на работу литцов.
     - Веселая работенка! - вырвалось у него.
     - Куда веселее! - отозвался работный в прожженном кожанном фартуке, с
зелено-бледным лицом. - И за угар, и за пережог  дров  пеню  вноси,  а  то
снимай портки и под плети!
     Андрей Чохов нахмурился.
     - Ну-ну, Власий, смолчал бы, бога ради. Всякое  бывает,  -  сдержанно
подтвердил он. - Наше дело холопье...  Сколько  души  не  вкладывай,  одна
почесть... И огрехи, конечно, бывают... - Мастер вдруг озлился: -  Сколько
раз тебе, Влас, толкую - не болтай, и плетей будет помене!
     Он замолк и отвлекся на литье.
     Скоро ослепительный свет стал гаснуть, померкли сияющие звездочки  на
раскаленной поверхности, и металл  приобрел  ровный  вишневый  цвет.  Лицо
Чохова, озаренное отсветом стынушего металла, порозовело.
     Внезапно мастер подошел к Иванке и спросил:
     - Из приказных?
     - Куда мне в приказные, не с моей душой  сидеть  в  мурье,  -  смеясь
ответил Кольцо. - Казаки мы. Из Сибири прибыли!..
     Мастер на мгновение онемел, в изумлении разглядывая атамана.
     - Так вот ты какой! - восхищенно сказал он. - А Ермак Тимофеевич?
     - Он посильнее меня, да разудалее. И ума-палата! -  Для  пущего  веса
последних слов Кольцо нахмурил брови.
     - Ах ты, какой ноне праздник у нас! - вскрикнул Чохов. -  Литцы,  вот
они - сибирцы!..
     Со всех углов литейного амбара сошлись работные и окружили казаков.
     - Любо нам, молодцы, увидеть вас! - искренне признался корявый литец,
с обоженной клочковатой бороденкой. - Спасибо, - не погнушались, заехали.
     - Погоди! - перебил Чохов и бросился в угол, гда стояла  укладка.  Он
распахнул ее и вынул что-то обернутое в ряднину. Бережно развернул  холст,
и в руках его оказалась превосходной работы пищаль. Чохов повернул ее так,
что блеснули золотые насечки. Влюбленными глазами мастер обласкал  оружие,
встряхнул головой и решительно протянул пищаль атаману. - Возьми и передай
от нас Ермаку Тимофеевичу. Бери, бери...
     Иванко бережно рассматривал дар, глаза его заволокло туманом... Литец
продолжал:
     - Скажи ему, что робим мы одно с вами дело. И то, что добыли  казаки,
во веки веков в память ляжет.
     Слова мастера работные встретили одобрительным гулом.
     - По Москве у нас гудошники  ужотка  песни  поют  про  сибирцев...  -
гулким басом сказал один из них.
     Кольцо прижал пищаль к груди,  поклонился  низко  и  сказал  в  ответ
только одно слово: "Спасибо". Больше сказать ничего  он  не  мог  -  такое
глубокое волнение охватило его.
     Во дворе оружничий оповестил казаков:
     - Наказано великим государем везти вас на поле  и  показать  пушечную
стрельбу. В Кремле поджидают вас.
     - Айда-те! - скомандовал Иванко и ввалился в сани.
     Казаки подоспели во-время.  Из  Кремля  показался  длинный  поезд  из
крытых  боярских  возков,  обделанных  тиснеными  кожами.  Впереди  рядами
выступали несколько тысяч пищальников в алых кафтанах. У каждого на  левом
плече длинная пищаль, а в правой руке-фитиль. Среди  бояр  на  белоснежном
жеребце ехал царь, облаченный в парадные  одежды.  Голову  царя  покрывала
бобровая шапка, красный верх которой был расшит  жемчугом  и  самоцветами.
Толпы народа теснились вдоль улицы. Глашатаи на рысистых конях, с бичами в
руках, расчищали проезд.
     Иван Васильевич кланялся народу, который жался к заборам, лепился  на
крышах, воротах и выглядывал из калиток.
     Лихой окольничий на  рыжем  коне,  завидя  казаков,  пристроил  их  к
боярам. Через Москву  двигались  медленно.  Зимнее  солнце  то  вспыхивало
пожаром на слюдяных окнах, то искрилось синеватыми огоньками на алебардах,
кольчугах и шлемах.
     Вот и широкое ровное  поле,  сверкающее  снежной  парчой,  опоясанное
вдали темным ельником. Впереди темнели высокие деревянные  срубы,  набитые
доверху землей и камнями. У края поля тянулись невысокие подмостки,  перед
которыми наставлены ледяные глыбы.
     Царь взобрался на возвышение, уселся в кресло. Пищальники  той  порой
заняли высокие подмостки. Грозный взмахнул платком, и разом  заныли  пули.
От льда полетели со звоном осколки. Пороховой дым потянулся над полем.
     Пищальники стреляли метко и дружно.
     Кольцо не устоял на месте. Ему  самому  хотелось  показать  сноровку.
Видя довольное, разрумяненное морозом,  лицо  царя,  он  смело  подошел  к
возвышению и поклонился Ивану Васильевичу:
     - Дозволь, батюшка государь, и мне показать удаль?
     Царь благосклонно кивнул головой. Казак легко взбежал на подмостки и,
припав на колени, с хода стрельнул  из  пищали  по  ледяной  глыбе.  Синие
искорки брызнули  из  под  пули,  глыба  раскололась  звонко  и,  сверкнув
зелеными гранями, распалась на кусочки.
     Грозный улыбнулся и сказал окольничему:
     - Добрый стрелок. Вон кол вбит, пусть шапку накинут...
     Только шапка замаячила вдали, Кольцо вскинул пищаль  и  стрельнул  по
цели. Подбежал стрелецкий голова и крякнул от одобрения:
     - В самый лоб. Молодчага!
     Над полем поднялся серый копчик (кто  пустил  его  так  и  не  узнали
послы); не успел он забраться ввысь,  как  взмахнул  крыльями  и  кувырком
полетел на снежное поле. Царь подозвал атамана и, глядя  на  его  стройный
стан и широкие плечи, завистливо сказал:
     - Поди  одних  со  мной  годков,  а  проворство  юности.  Тебя  бы  в
сокольничьи, да в Сибири такой надобен.  На,  возьми,  казак,  второй  мой
перстень! - он снял с руки золотое кольцо  с  бирюзовым  камнем  и  вручил
Иванке...
     Смотр на  стрельбище  продолжался.  Сильные  вороные  кони,  храпя  и
развевая по ветру гривами,  вытащили  пушки  на  больших  колесах.  Казаки
ахнули, - таких орудий им не довелось еще  видеть.  Среди  них  выделялись
пушки-сокольники,  пушки-волкометки  и  пушки-змеи.  Многие  на   лафетах,
изукрашенных позолотой. И каждая пушка имела свое имя, вылитое из  бронзы:
Ехидна, Девка, Соловей, Барс.
     Кольцо очарованно глядел на быстрые и точные приготовления пушкарей.
     - Такую рать да батьке Ермаку, - с завистью подумал он. -  Всю  землю
сибирскую прошли бы, до самого моря!
     Раздался рев орудий. Ядра с грохотом ударились в срубы, разнося их  в
щепы. Глыбы земли, перемешанной со снегом, поднялись вверх  и  рассыпались
черной тучей...
     Долго длился пробный огневой бой. Когда затих грохот и пушки  увезли,
на  поле  с  гортанными  криками,  хмарой  вымчали  всадники  в  малахаях.
Изогнувшись в низких седлах, желтоскулые, сверкая зубами,  они  неслись  в
быстром намете, размахивая кривыми саблями. На боку  у  всех  саадаки,  за
плечами луки.
     - Татары! - ахнул Иванко. - Гляди,  братцы,  ордынцы  на  послугах  у
русского царя. Всякую силу Москва себе приспособила, - тем и могуча!..
     И другие полки прошли через поле с музыкой и развернутыми  знаменами,
которые полоскались на упругом ветре. Каждый стрелецкий  полк  уже  издали
различался цветом кафтанов. Казалось,  широкий  оснеженный  простор  вдруг
зацвел, словно вешняя луговина, веселой пестрядью: и алым, и  травяным,  и
брусничным, и луковым цветом.
     Воины шли и шли, сотрясая  землю.  Размерянное  колыхание  людей,  их
слаженность-все поражало стройностью и силой.
     Ишбердей, стоявший среди послов, вдруг поднял руку и закричал жарко:
     - Сильна Русь! О, сильна!..
     Засумерничало, когда царь и его свита покинули поле. Следом за  ними,
восхищенные увиденным, тронулись и сибирские послы.


     Казаки торопились возвратиться в Сибирь, но вырваться  из  Москвы  не
так было просто. В приказах подьячие и  писцы  усердно  скрипели  перьями,
сплетая велемудрые словеса указа.  По  амбарам  и  кладовым  отыскивали  и
укладывали  в  дорогу  потребные  сибирскому  войску   припасы.   Казначеи
отсчитывали жалованье.  Дьяк  Разрядного  приказа  с  важностью  оповестил
Иванко Кольцо: приказано государем готовить рать для похода на Иртыш.
     - С нами пойдет? - наступая на дородного дьяка, спросил атаман.
     - Не торопись, ласковый, - пробасил приказный и бережно огладил  свою
пушистую бороду. - Этакое дело не сразу вершится.
     Сидел  дьяк  в  дубовом  резном  кресле  каменным  идолом,   тяжелым,
неповоротливым,  в  шубе,  крытой  сукном.  Плешивую   голову   прикрывала
мурмолка, расшитая  жемчугом.  Лицо  у  него  породистое,  румяное;  глаза
плутоватые, небесного цвета. Скрестил  боярин  на  животе  руки,  вздохнул
тяжко:
     -  Гляди,  добра  сколь  из  государевой   казны   уплывает:   Ермаку
Тимофеевичу - сто рублев, тебе, атамане, -  пятьдесят,  каждому  послу  по
пяти, князьцу Ишбердею особо, всем сибирцам-казакам -  жалование.  А  поди
узнай, кто там жив, а кто давно истлел в могиле... Надо ж все знать...
     Он многозначительно посмотрел на Кольцо и закончил:
     - Сказывают, невиданной красоты соболей вывезли сибирцы. А  где  они?
Хошь бы одним глазком взглянуть на рухлядь...
     Казак грустно улыбнулся:
     - Рад бы показать, да вся рухлядь разошлась...
     - Вот видишь как, а торопишь! - рассердился приказный.
     - Потерпи!
     Не сдержался Иванко, брякнул саблей:
     - Некогда ждать. Выкладывай! Гляди разойдусь!
     Дьяк испуганно вскочил и закрестился:
     - Чур меня, чур меня! Да ты что бусурман, неужто и  впрямь  посекешь!
Караул! - вдруг закричал он, и на пороге сразу  возникли  испуганные  лица
писцов и двух подьячих. Один из них, замызганный, в засаленном кафтане,  с
плутоватой рожей, осторожно переступил порог.
     - Брысь! - гаркнул на него Иванко и пошел  на  приказных  со  сжатыми
кулаками. Решительный вид сибирца перепугал их, и все  мигом  скрылись  за
тяжелой дверью. Подойдя к дьяку, Кольцо укоризненно  сказал:  -  Ну,  чего
раскричался? Гляди, будешь орать, у меня и впрямь  зачешутся  руки.  Тогда
пеняй на  себя,  -  в  миг  башку  сниму!  Повелено  великим  государе,  -
выкладывай, что положено. Скажу Ивану Васильевичу, что посла позорил перед
всякой приказной строкой!
     Румянец исчез с потного лица дьяка. Он притих и взмолился:
     - Батюшка не губи. К слову пришлось о  рухляди.  Сейчас,  милостивец,
всю казну выдам...
     - Давно бы так! - ответил Кольцо. - Пришлю  доверенного,  чтобы  ноне
все выдали!..
     В этот день казначеи все до грошика выдали сибирскому послу.  Ефимки,
полтины и алтыны упрятали в кожанные мешки и отвезли казакам на подворье.
     Погрузили в обширные возки и сукна, и  шубы,  и  два  панцыря.  Самый
дорогой, с позолотой на подолу и сияющими орлами,  -  Ермаку  Тимофеевичу.
Иванко долго разглядывал его в Оружейной палате, перебирал мелкие стальные
колечки, которые, тихо позвякивая, серебристой чешуей скользили по горячей
ладони казака. Панцырь, расчитанный на богатыря, сверкал, брызгал солнцем,
струился серебром. Старые  мастера-оружейники,  много  видавшие  на  своем
веку, не сводили восторженных глаз с воинского доспеха. Высокий, с крупным
лысым черепом, с умным взглядом чеканщик тихо обронил:
     - Такое умельство впервые вижу. Цены нет этому диву!
     У Иванки в сердце вспыхнул огонь. Он благодарно ответил мастеру:
     - Его только и носить самому батьке Ермаку Тимофеевичу!  -  в  словах
Кольцо прозвучала гордость за своего атамана. Старик понял его  чувство  и
степенно сказал:
     - Богатырю и одежда по плечам! В добрый час...
     Из каменных кладовых выдали послам соболью  шубу  с  царского  плеча,
вызолоченный ковш. Драгоценную кладь бережно  упрятали.  Пора  бы  в  путь
дорогу! Однако Иванке хотелось еще раз увидеться с царем.  Несколько  дней
ходил он в Кремль,  подолгу  стоял  у  резного  крыльца,  к  которому,  по
стародавнему обычаю, по утрам собирались московские придворные, но  так  и
не увидел больше Грозного. Царь чувствовал себя плохо и все время проводил
в постели или в своих покоях.
     Угрюмо плелся Иванко по шумной  Красной  площади.  Он  уже  привык  к
толчее и гаму и не замечал их. Вот на пути позникла  толпа  разгоряченных,
крикливых татар, которые спорили и манили покупателей седлами, сафьяновыми
сапогами  с  круто  загнутыми  носами  и  другим  кожанным  товаром.   Вот
заструились перед казаком шелки и халаты необыкновенных  расцветок.  Ничто
не манило Иванко. Он локтями раздвигал густую толпу торгашей. Татары вслед
говорили:
     - Для него нет у нас товару. Сибирец - богат!  Аллах  всемогущий,  он
так богат, как падишах.
     Кольцо удивлялся: "И откуда только чумазые знают, что у меня  кошель,
а в нем пятьдесят рублей!".
     Навстечу казаку, как черные грачи,  выдвинулись  монахи.  Долговязый,
козлинобородый инок впритык подошел к атаману и зашептал:
     - Бери за алтын гвозди с присохшей христовой кровью!
     Второй рыжий чернорясник чревом оттолкнул соперника и протянул  кусок
гнилого бревна.
     - Зри, человече! - забасил он. - То частица животворящего  древа,  на
коем иудеи распяли Исуса! Два алтына!
     - Могу дать твоей поганой роже  враз  на  целую  полтину!  -  ответил
Кольцо и пригрозил монаху. - Небось, и тьмой египецкой торг ведешь, плут!
     Испуганно озираясь, инок нырнул в людской водоворот, и был таков!
     Иванко тяжело вздохнул:
     - Паскудные рожи! Их бы в оглобли, возы на себе тащить...
     - А ну-ка, Миша, покуражься, как боярин Шуйский!  -  совсем  рядом  с
казаком раздался голос поводыря. Рослый,  с  огненной  бородищей  мужик  в
лаптях дергал на цепи медведя. Любопытный народ хохотал от  души:  выпятив
пузо, медведь важно, с перевалкой, топал по синеватому снегу.
     - Как есть боярин! - смеялись в толпе.
     В другое время Иванко полюбопытствовал бы на зрелище, а  сейчас  было
тошно на душе. Казак миновал толпу и попал в шубный ряд. У прилавка стояла
немолодая, но румяная и пригожая собой  женщина  с  мальчонкой  лет  трех.
Купец раскинул перед женщиной заячий тулупчик.
     - Гляди-любуйся, эко добро! - расхваливал купец свой товар. - Тепла и
легка шубка, в самый раз мальцу! Полтина!..
     - Ой, милый, велики деньжищи! Где их взять нам?  -  приятным  грудным
голосом заговорила женщина. Атаман насторожился:  где-то  он  слышал  этот
голос. Он подошел  поближе.  Большими  серыми  глазами  ребенок  молчаливо
уставился на казака. Между тем его мать говорила:
     - Слов нет, хороша шубка-по росту, да не по деньгам!  -  Она  стояла,
огорченно склонив голову, не в силах оторвать глаз от  мягкого  тулупчика.
Казаку вдруг стало жаль и ее и мальчугана, он  полез  в  бездонный  карман
свой и вынул кису с рублевиками.
     - Плачу! - огромной лапищей  Кольцо  сгреб  шубку,  встряхнул  ее  и,
обратясь к малышу, сказал: - А ну, обряжайся, малый! Ходи на здоровье,  да
поминай горемыку-сибирца!
     Женщина всплеснула руками:
     - Да разве ж это можно? Мужик спросит, где взяла...
     Внезапно речь ее оборвалась, она вскрикнула и, к  удивлению  шубника,
кинулась на грудь бородачу. Обнимая казака, давясь  жаркими  слезами,  она
заголосила:
     - Иванушка, братец, да  ты  как  тут  оказался?  Ой,  миленький!  Ой,
родненький, пойдем скорее отсюда!
     - Никак, Клава! - в свою очередь  удивился  и  вскрикнул  Кольцо.  Он
бережно обнял сестру и