Бзыга, а мы его перехитрим! - сказал Ермак. - Не бывать турку
и татарину в Астрахани!
     И опять полетели они по сухому ковылю, по глухим тропам, по безлюдным
просторам. Каменные бабы на курганах да  посеревшие  от  ветров  одиночные
кресты указывали им путь. Тяжел он был,  беспокоен,  но  что  поделать,  -
такова казачья доля!


     Тысячи бронзовых исхудалых тел копошились в степи.  Тут  были  воины,
сменившие доспехи и клинки на заступы и  мотыги,  толпы  рабов,  скованных
цепями, звеневшими при каждом движении, и крымские татары, ругающие  затеи
султана. В душном зное, среди клубов пыли блестели  зубы,  белки  глаз,  в
которых читалась нескрываемая, злобная ненависть. Это всем своим существом
чувствовал Касим-паши, но держался он невозмутимо и гордо.
     Умный конь его, белоснежный аргамак,  осторожно  ступал  по  тропинке
среди лабиринта арб, развороченной земли  и  озлобленных  копачей.  Трудно
было дышать, из  раскаленной  степи,  как  из  огромной  чудовищной  печи,
обдавало жаром.
     Столько дней, изнывая от  зноя,  рыли  канал  полчища  людей,  и  так
ничтожны оказались результаты! Касим-паша понял, что все усилия  бесцельны
и дольше нельзя задерживаться на Переволоке. Он ехал безмолвно,  и  каждый
шаг пути убеждал его в бессилии перед пустыней.
     Разноязычный говор носился над унылой лощиной,  но  там,  где  ступал
белый конь паши, все смолкало и замирало, как перед великой грозой.
     Касим-паша  свернул  к  Дону  и  облегченно  вздохнул.  Здесь  стояли
выгруженные на берег пушки. Подле  одной  из  них,  на  черной  обугленной
земле, лежал прикованный невольник. Паша узнал его.
     - Русский! - презрительно позвал он и остановил на мгновение коня.  -
Ты все еще думаешь о Руси? Ты ждешь ее?
     Семен Мальцев не поднялся, суровыми глазами взглянул на полководца  и
ответил с достоинством:
     - Кругом полегли русские земли. Непременно придут наши! Еще  того  не
бывало, что они отдали свое родное. Вон сколько степи погорело,  -  плохой
знак, худой!
     - Замолчи, собака! - замахнулся на него плетью Касим-паша.
     - Могу и замолчать; дело  яснее  себя  покажет,  -  спокойно  ответил
полоняник и опустил  голову.  Вздохнул  и  подумал:  "Ох,  отольются  тебе
русские слезы!"
     Играя каждым мускулом, гарцуя, конь Касим-паши проследовал к золотому
шатру. Мальцев долго смотрел ему вслед и  думал:  "Что,  кишка  тонка,  не
сдается Переволока! Но где же, куда подевались казаки? Если ударить сейчас
по изнуренной орде, побежит, ой и шибко побежит!"
     Но горизонт был ясен, пуст, и пленник  изнывал  от  голода  и  жажды.
"Нет, видно так и придется тут сложить свои кости!" - мрачно  решил  он  и
вдруг вспомнил о грамоте, которую ему  доверили  доставить  в  посольство.
Перед нападением ногайцев Мальцев успел спрятать  ее  в  дупло.  Полоняник
встрепенулся,  отогнал  от  себя  тяжелый  морок  и  твердо  внушил  себе:
"Держись, Семен, до последнего часа держись! Грамоту убереги!"
     Тем временем Касим-паша слез с коня, но в шатер не вошел. Он поджидал
хана. Когда подошел Девлет-Гирей, он сказал ему:
     - Нет сил рыть канаву, идет осенний месяц, и приказываю всем идти  на
конях: а каторги и пушки поставить на колеса и катить на Итиль!
     На другой день аробщики, кузнецы, рабы  и  полоняне  стали  разбирать
арбы и подлаживать колеса под гребные суда и тяжелые пушки. Дубовые оси не
выдерживали, ломались, лопались втулки, и  напрасно  надрывались  люди,  -
падали и не поднимались даже под бичами. До  шатра  Касим-паши  доносились
крики, стоны и заунывные песни, но ладьи  не  двигались.  Паша  ступал  по
мягкому бухарскому ковру; он был в цветных чувяках, в  белоснежной  чалме,
но в одной рубахе и портках. Он упрекал себя  за  промах:  "Зачем  столько
дней потратил  у  Переволоки?  Но  как  быть  с  пушками,  они  нужны  под
Астраханью?"
     Наступил вечер, потянулись  дымки,  запахло  горелым  кизяком,  крики
умокли, постепенно улеглась пыль. Касим-паша все еще не пришел к решению.
     Неслышной поступью через распахнутые полы шатра вступил раб - смуглый
нубиец. Паша вздрогнул от неожиданности. Слуга приложил  руки  к  груди  и
низко поклонился:
     - Великий и мудрый  воитель,  к  нам  пришла  радость!  Из  Астрахани
прибыли послы и говорят, что нас ждут там, и все будет хорошо.
     - Пусть отдохнут с пути, а я поговорю с аллахом и тогда позову их!  -
скрывая радость, ответил паша.
     Но послов не позвали в  золотой  шатер  ни  вечером,  ни  утром.  Они
томились в неведении. Касим-паша хорошо знал этикет: чем  больше  изнывали
послы, тем выше им будет казаться могущество  султана  и  его  полководца!
Утром паша обрядился в лучший халат из золотой парчи, раб  бережно  уложил
на его голову белую чалму из тончайшей ткани  и  опоясал  хозяина  золотым
поясом,  на  который  привесил  ятаган,  осыпанный  драгоценными  камнями.
Касим-паша самодовольно оглядел себя: он выглядел величественно и  грозно.
Взяв под руки, два  раба  усадили  своего  повелителя  на  высоко  взбитые
подушки, и тогда паша благосклонно разрешил:
     - Пусть войдут подданные нашего великого хункера!
     Астраханские послы, переступив порог, упали на колени и  в  безмолвии
склонились ниц. Глубокое молчание продолжалось долго.  Наконец  Касим-паша
торжественно спросил их:
     - Кто вы и откуда прибыли?
     И тогда трое старейших, а с ними толстый купец, на карачках подползли
ближе.
     -  Слава  аллаху,  он  удостоил  нас  увидеть   самого   сильного   и
могущественного полководца! - воскликнул седобородый. - Велика твоя слава,
храбрейший! Да будет благословенно имя твое, сильнейший воин! Мы пришли из
Астрахани и просим тебя  поспешить  туда.  Правоверные  ждут  не  дождутся
милостей великого хункера!
     - Чем это вы  докажите?  -  спросил  Касим-паша  и  степенно  огладил
бороду. На пухлых пальцах заискрились перстни.
     - Мы привезли тебе дары, и будь многомилостлив, не откажи, прими  их!
- седобородый поднял голову, пристально взглянул на пашу и добавил: -  Как
сухая земля ждет росы, так ждут тебя в Астрахани!
     - Я повелел поставить каторги на колеса и тащить пушки! - с важностью
оповестил паша. - Завтра мы идет отсюда!
     - Мудрый и самый храбрый в подлунном  мире,  выслушайте  нас!  Повели
каторги отослать в Азов,  на  Итиле  ты  найдешь  быстроходные  галеры,  а
тяжелые пушки отнимут много времени. Там все есть, -  нет  только  храбрых
воинов!
     Касим-паша медлил с ответом, и тогда седобородый воскликнул:
     - Дозволь, светлоокий и отважный, положить к ногам твоим дары!
     Паша благосклонно кивнул головой.
     В шатер вошли слуги и внесли тюки. Они быстро развязали их, и  потоки
яркого, веселых  цветов,  шелка,  как  половодье,  затопили  шатер.  Турок
невозмутимо смотрел на них, хотя  сердце  его  возликовало.  А  послы  все
больше богатств выкладывали перед ним: и сукна красные, и расшитые халаты,
и серебряные сосуды. Все играло, сверкало,  манило  к  себе;  но  чудо  из
чудес, - перед ним разложили драгоценные булатные клинки. Это были древние
индийские  хорасаны.  Казалось,  в  таинственной  глубине  сплава  мерцали
затейливые узоры. Касим-паша не выдержал, потянулся к булатам. И когда  он
взял в руки один из них и взмахнул - шатер осияла сверкающая молния.  Паша
обмяк и сказал подобревшим голосом:
     - Слава аллаху, вы умные люди,  и  мне  приятно  слушать  ваши  речи!
Завтра выступаю в поход.
     Он ни одним словом  не  обмолвился  о  своем  союзнике  Девлет-Гирее,
который, потемнев от  зависти,  все  ждал  у  костра,  когда  позовет  его
полководец хункера. Ждал и не дождался.
     "Он жаден, как шакал! - возмущенно думал хан. -  Он  хочет  один  все
захватить, но подавится добычей! Путь  велик,  еще  длиннее  он  будет  от
Астрахани до Азова!"
     Утром затрубили трубы, и вестники Касим-паши объявили всем его  волю:
каторги снова спустить на воду, тяжелые  пушки  погрузить  и  отправить  в
Азов, с остальными двенадцатью легкими - идти на Астрахань.
     Семен Мальцев не попал на  каторги;  его  приковали  цепью  к  легкой
пушке, и вместе с другими пленниками он потащил ее на  скрипучих  колесах.
Суда с грузом, отбывшие в Азов, сопровождали три сотни янычар, и  думалось
Мальцеву, что наконец-то догадаются казаки и нападут на суда, потопят  их,
а добро турецкое и пушки с зельем заберут себе.
     Едва только выкатилось из-за окоема солнце, конные орды татар и турок
двинулись на восток. Утром над землей веяло прохладой. Пройдя до  полудня,
орды встретили посохший ковыль, плоские озерца и  камыши.  Все,  казалось,
предвещало удачу. Касим-паша оживился:
     - Все плохое осталось позади! Вот и колодцы!
     Радость оказалась преждевременной. Родник  "Сасык-оба"  был  засыпан;
пересохший, покрытый галькой, лежал ручей. Кони  и  воины,  изнывавшие  от
жары, так и не получили ни капли влаги.
     Снова тронулись в путь. Позади конных полчищ тянулись скрипучие  арбы
со скарбом, невольники тащили  пушки.  Над  всей  степью  стлалась  темная
непроглядная пыль.
     И снова стала нарасть тревога: на далеком горизонте появились  черные
вихри, которые, крутясь, вздымаясь все  выше  и  выше,  затмили  солнце  и
быстро приближались к орде. Не прошло и получаса, как  на  дорогу  полетел
пепел, голубое небо посерело, и  горячее  дыхание  степного  пожара  снова
пахнуло в лица всадников.
     Хан Девлет-Гирей мрачно ехал позади Касим-паши и сердито думал:  "Вот
и пришла твоя погибель!"
     Сейчас все помысли его сосредотачивались на одном - на мести.  Он  не
жалел ни ордынцев, ни коней, думал только о гибели и посрамлении  паши.  К
ночи темные клубы дыма рассеялись, и впереди, на востоке, снова раскрылась
страшная черная пустыня. Как погребальную пелену, принес легкий ветер тучи
копоти. Воздух насытился запахом гари.  Снова  земля  горяча,  черна,  как
уголь, и дышит зноем. Колодцы без воды. Пепел покрыл дорогу и тропы, и все
знакомое ногайцам неузнаваемо изменилось.
     Карамбаши в досаде кусал губы: "Была дорога и не стало дороги!  Аллах
гневен на турок!"
     Попадались обуглившиеся кресты - под ними  покоились  казачьи  кости.
Впереди, на востоке заалело зарево, с наступлением сумерок оно становилось
все ярче.
     Орда тянулась по черному, безмолвному шляху.
     Впереди всех ехал Касим-паша и с суеверным страхом поглядывал  вдаль.
Его белоснежный  аргамак  на  глазах  серел,  покрываясь  копотью.  Иногда
чей-либо конь неосторожно разбивал копытом кочку, и тогда сыпались искры и
чудилось, что земля тлеет, накаливается и вот-вот  вспыхнет  всепожирающим
пламенем.  Кони  тревожно  ржали,  пугались,  производили  в  рядах   орды
смятение.
     Опустилась темная южная ночь, чудовищно  раскалилось  небо,  огромное
зарево охватило горизонт.
     И опять Касим-паша в смертной тоске подумал: "Неужели погибель?"
     К нему подъехал седобородый астраханец и посоветовал:
     - Вели остановиться. За ночь все сгорит, немного остынет земля  и  мы
пойдем дальше!
     У безвестного кургана разбили голубой шатер, и он сразу стал  черным.
Касим-паша вошел в него и расположился на взбитых пуховиках. Он без  конца
пил из кожаных бурдюков теплую протухшую воду и без конца думал о том, что
без воды и корма погибнут и люди и кони.
     Несчастье  сблизило  рать.  Позади  она  оставила  сожженные   степи,
впереди, за огненным кругом, ее ждала Волга, Астрахань и, главное, - вода.
Прохладная и чистая вода!
     Всю ночь горели огни, все еще пылали степи и  томила  духота.  Только
под утро зарево стало меркнуть и прояснилось небо.  На  заре  тронулись  в
дорогу. Люди стали безмолвными, понимали все  без  слов,  страх  и  уныние
овладело ими.
     По сторонам от  шляха  оставались  трупы,  и  стаи  птиц,  налетевших
издалека, теперь кружили над ордой.  Касим-паша  больше  не  ехал  впереди
воинства. Он пересел в паланкин, и огромный  белый  верблюд,  покачиваясь,
нес его среди пожарища и пустыни. Позади в обозе скрипели  арбы,  надрывно
мычал рабочий скот и без конца неистово кричали спаги, нахлестывая  бечами
падающих от изнурения полонян, тащивших пушки.
     Девлет-Гирей  не  разбивал  юрты  на  стоянках.  Он  заворачивался  в
косматую бурку и, положив рядом ятаган, быстро засыпал. Он  не  боялся  ни
степного пожара, ни пустыни, ни криков стервятников, - в набегах  на  Русь
он привык ко всему. Просыпаясь,  он  думал  о  прежнем:  как  бы  подороже
продать Касим-пашу.
     Когда казалось, что всему будет скорый конец: кони падут без корма  и
воды, измученные люди не встанут после ночлега, - неожиданно  затуманилось
небо и к ночи собрался  дождь.  Он  полил  потоками,  бурлил,  щедро  поил
раскаленную алчущую землю, наполнял до краев лощины и ручьи. Измазанные, в
грязи, измученные люди падали лицом в лужи и жадно пили, вдыхая освежающую
прохладу.
     Касим-паша снова повеселел:
     - Теперь дойдем! Скоро будет Итиль!
     И хотя до Волги еще было далеко и кончился корм, но  все  ободрились.
Страшное осталось позади. Только Девлет-Гирей продолжал мстительно думать:
"Путь от Астрахани до Азова будет еще длиннее!"
     Он на себе испытал силу  Руси  и  не  верил,  что  Касим-паша  сумеет
одолеть ее под Астраханью.
     И опять паша  встретил  Семена  Мальцева,  худого,  страшного.  Глаза
русского ввалились в черные орбиты и сверкали, как раскаленные угли.
     - Видал, какая наша сила? - дерзко крикнул он Касим-паше. -  Это  еще
цветочки. А вот с русской ратью встретишься, еще хуже будет!
     - Я сегодня срублю тебе голову! - сердито ответил паша.
     - Ты уже однажды  обещал,  да  забыл!  Чего  тянешь,  а  может,  чего
доброго, и впрямь моя голова еще сгодится тебе на  выкуп!  -  с  насмешкой
сказал русский.
     Касим-паша поскакал вперед. Налетевшие  стервятники  с  криком  рвали
падаль. Они не пугались ни орды, ни стрел. Поднимались и снова  опускались
на раздутые туши коней.
     Какая-то сила удерживала пашу, и он не позвал палача,  чтобы  срубить
голову дерзкому пленнику. "Кто знает, что предполагает аллах?  -  рассудил
он. - Может быть, это моя судьба? И потом, никогда не поздно сделать это!"
     Он оживился, поднял лицо, так как из  степной  балки  внезапно  подул
свежий ветерок. "Вот скоро и Итиль!" - с надеждой подумал он.


     Над степью лежала тихая ночь.  Млечный  путь  опоясывал  темное  небо
жемчужным поясом; из-за курганов выкатилась золотая  луна.  Казалось,  все
уснуло, все замерло в глубокой тишине, но Ермак не верил коварному покою и
безмолвию.  Все  междуречье,  от   Дона   до   Волги,   охватило   скрытое
беспокойство: днем и ночью по балкам и  оврагам  рыскали  волчьими  стаями
ногайские наездники. Они осторожно выслеживали и с диким визгом  врывались
в одинокие русские хутора и заимки,  заброшенные  в  Дикое  Поле.  Хищники
резали  отважных  посельщиков,   предавали   курени   огню   и,   навьючив
награбленное добро, снова скрывались в безлюдных просторах.
     Кочевники с нетерпением готовились к встрече полчищ Касим-паши. Среди
этого кипучего  озлобленного  вражьего  края  казачья  ватажка  Ермака  на
крепких коньках торопилась в Астрахань предупредить русских о  беде.  Днем
казаки скрывались в диких урочищах, в камышах степных озер,  а  ночью,  не
мешкая, пускались в путь.
     На  третью  ночь  казаки  выехали  на  пологую  возвышенность.  Ермак
оглянулся и радостно крикнул:
     - Гляди, братцы, как Ивашка Кольцо честит басурман огнем!
     Далеко на  западе,  в  донской  степи,  алел  окоем.  В  густой  тьме
перебегали и трепетали веселые язычки пламени, - пылала подожженная степь.
Казаки оживились и негромко запели:

                       Загорелась во поле ковылушка,
                       Кто знает, она от чего?
                       Не от тучки, не от грома,
                       Не от жаркого лучья, -
                       Загорелась во поле ковылушка
                       От казачьего ружья...

     И чем больше разгоралось пламя на горизонте, тем веселее и  увереннее
становились казаки.
     Три ночи скакала ватажка на восток, а на четвертый день, на  заре,  в
долине заблестели широкие воды.
     - Волга! - радостно ахнули казаки и вздохнули полной грудью.
     Ермак снял шапку, ветер шевельнул черные кудри. Он соскочил с коня  и
низко поклонился:
     - Здравствуй, Волга-матушка! Здравствуй, родимая! Кланяется тебе  наш
преславный Дон Иванович!
     Любо  было  слышать  казакам  дорогие  и  верные  слова  Ермака.  Все
спешились и долго смотрели на раздольную и разгульную реку. Любовались они
и нежно-розовой  полоской,  вспыхнувшей  на  востоке,  -  вот-вот  взойдет
солнышко.
     Ведя  коней  в  поводьях,  казаки  по  росистой  траве  спустились  к
прохладному плесу.  Умыли,  освежили  лица,  огонек  прошел  по  жилам  от
прохладной воды.
     И пока сами мылись, пока купали и поили коней, взошло  солнце,  и  на
левобережье Волги, над камышами потянулся сизый туман.
     Утомленные, но счастливые казаки отыскали в тальнике укромный  уголок
и разложили костер. Над ним повесили черный от копоти котел и стали варить
похлебку.
     Ермак смотрел на золотой плес, на просинь могучей реки  и  вполголоса
пел:
     Ах ты Волга ли, Волга матушка, Широко ты, Волга, разливаешься, Что по
травушкам, по муравушкам, По сыпучим пескам да камушкам, По  лугам,  лугам
зеленым, По цветам, цветам лазоревым...
     - Братцы! - прерывая песню, закричал Богдашка Брязга. - Тут в овражке
таится хутор. Айда-те за мной!
     - Стой! - строго сказал Ермак. - Пойти можно, но  русского  добра  не
трожь! Веди нас.
     Брязга привел казаков в дикое место.  Под  вековым  дубом  приютилась
рубленая изба, двери - настежь. В темном квадрате вдруг появилась баба.  В
синем  сарафане,  здоровенная,  лет  под  сорок,  она  сладко  зевнула   и
потянулась.
     - Здорово, краса! - окликнул женщину Ермак.
     - Ахти, лихонько! - от неожиданности взвизгнула баба и мигом скрылась
в избе.
     Казаки вошли в дом. В большой горнице тишина, пусто.
     - Эй, отзовись, живая душа! - позвал Ермак, но никто не откликнулся.
     Тем временем Богдашка  Брязга  сунулся  в  чулан.  Глаза  его  озорно
блеснули: в большой кадушке он разглядел широкую спину хозяйки.
     - Ишь, ведьма, куда схоронилась! Вылезай! - незлобливо крикнул  он  и
за подол сарафана вытащил толстую бабу из кадушки. Подталкивая, вывел ее в
горницу.
     - Гляди на хозяюшку! - весело оповестил он.
     - Ты чего хоронишься, лесная коряга? - закричали казаки. -  Разве  не
знаешь порядка: когда нагрянут  казаки,  надо  встречать  с  хлебом-солью!
Проворней давай нам есть!
     Хозяйка поклонилась станичникам.
     - Испугалась, ой, сильно испугалась! - пожаловалась  она.  -  Тут  по
лазам да перелазам всякий леший бродит, а больше  копошится  ныне  ногаец!
Злющ лиходей!
     - Есть ли у тебя хлеб,  хозяюшка?  -  ласково  спросил  ее  Ермак.  -
Изголодались, краса. Как звать, чернобровая?
     Женщина зарделась. Добродушная речь казака пришлась ей по сердцу.
     - Василисой зовут, батюшка! - отозвалась она, и засуетилась по  избе.
Сбегала в клеть, добыла и положила на стол и хлеба, и рыбы, и окорок.
     -  Ешьте,  милые!  Ешьте,  желанные!  -  приятным   грудным   голосом
приглашала она, а сама глаз не сводила с Ермака. Плечистый, темноглазый, с
неторопливыми движениями, он напоминал собою домовитого хозяина.
     - И откуда у тебя, матка, столько добра? - полюбопытствовал Ермак.
     Василиса обласкала его взглядом и певуче отозвалась:
     - Волга-матушка - большая дорога! Много тут всякого  люда  бродит  на
воле. И брательники мои гуляют...
     - С кистенями! - засмеялся своей подсказке Богдашка Брязга.
     Женщина потупила глаза. Ермак понял ее душевную смуту и ободрил:
     - Не кручинься. Не кистенем, так оглоблей крестить надо  бояришек  да
купцов! Пусть потрошат мирских захребетников. "Сарынь на кичку!" - так что
ли твои брательники о