орный - старый вятич Олекса - знал этих
свирепых сибирцев и неустрашимо выглядывал,  как  бы  ловчее  ударить.  На
первый взгляд все казались на одно лицо: оскаленные, воющее  по-звериному,
рты под редкими черными усами,  узкие  косые  глаза,  наполненные  волчьей
злобой. Но Олекса хорошо разбирался в званиях диких всадников.
     - Вот этот - мурзак. А ну-тка! -  сильные  руки  дозорного  медленно,
туго натянули  тетиву.  Стрела  со  свистом  прорезала  воздух  и  угодила
скуластому всаднику в грудь; он покачнулся и свалился с коня.
     - Вот оно как! -  удовлетворенно  вымолвил  Олекса  и  стал  выбирать
нового ордынца для своей меткой стрелы.
     А в эту пору за оградой из смолистых бревен, на клетях, срубленных из
доброго леса и  наполненных  землей  и  камнями,  появились  строгановские
наемные дружинники - стрельцы. Один из них поднялся  на  башенку  и  хотел
оттуда бить по орде, но тяжелый, как медведь,  Олекса  посмотрел  на  него
из-под густых нависших бровей и решительно сказал:
     - Уходи, сам управлюсь!
     Стрельцу пришлось уйти.
     Наружный вал, который опоясывал  городище,  оставался  брошенным.  По
верху его густо шел чеснок - заостренные колья;  и  как  только  татарские
всадники, разогнав коней, пытались перескочить вал,  распарывали  скакунам
животы  или  сами  падали  под  пищалью  стрельца.  Те,  которым   удалось
перескочить вал, скатывались в глубокий ров,  и  кони  ломали  ноги.  Град
камней и котлы с варом опрокидывались на головы татар...
     Куземка захватил  у  знакомых  топор  и  поспешил  к  тыну,  где  все
окуталось пороховым дымом и раздавался беспрестанный  вой  татар  и  крики
дружинников.
     В  небольшой  крепости-сторожке,   в   которой   размещались   хоромы
Строгановых, службы для дворовых людей, клети для хранения хлеба  и  соли,
имелась всего небольшая площадка, которая теперь была сплошь забита людьми
и скотиной. Плакали перепуганные ребята, голосили женщины, ревели  коровы,
ржали кони, но все эти голоса заглушал дикий вой татар, которые рвались  в
городище. И откуда их столько взялось? Верная рука Олексы неутомимо  слала
стрелу за стрелой, безотказно били из пищалей стрельцы, дворовые холопы  с
яростью скидывали на вражьи головы тяжелые булыги,  обливали  кипятком,  а
орда все лезла и лезла. Казалось,  никогда  не  будет  конца  этому  элому
наводнению...
     Олекса  давно  заметил  рослого  всадника  на  черном  аргамаке.  Его
воинские доспехи сверкали, как рыбья  чешуя:  от  головы  до  пят  он  был
обтянут синеватой кольчугой. Он ловко правил конем, увертываясь от стрел и
камней,  а  сам  на  скаку  отпускал  тетиву,  и  стрела  его   летела   с
пронзительным воем. Рядом с ним скакал великанище,  одетый  в  тигилей,  с
копьем в одной руке и медным щитом в другой.
     "Непременно царевич, а скуластый разбойник с  широченными  плечами  и
есть его телохранитель, - решил лучник и сокрушенно вздохнул: - Эх, кабы у
моей стрелы да стальной наконечник, я бы ему показал Кузькину мать!".
     И все же не утерпел старый Олекса, натянул тетиву и нацелился прямо в
сердце Маметкула. С визгом понеслась стрела  и,  как  того  хотел  лучник,
ударила в грудь татарина. Он слегка покачнулся, но удержался  в  седле,  -
кольчуга сберегла его.  Скакавший  рядом  великанище-телохранитель  задрал
вверх голову и загоготал, заржал, как стоялый  жеребец.  С  досады  Олекса
опять до отказа натянул тетеву,  долго  водил  острием,  отыскивая  верное
место, и, наконец, пустил стрелу. Она со страшной силой угодила татарину в
горло, и он упал  под  копыта  коня  своего  господина.  Вятич  вимательно
оглядел свой лук, на  котором  все  еще,  как  натянутая  струна,  дрожала
тетива:
     - Не выдал-таки. Хорош!
     Не  укрылся  во-время  старый  опытный  лучник,  забыл  о   татарском
коварстве.  Царевич  мгновенно  натянул  тетиву,  и  предательская  стрела
вонзилась в грудь Олексы. Побледнел он, изо  рта  хлынула  кровь;  слабея,
старик опустился на бревенчатый настил башни. Потускнели его серые суровые
глаза. Только и успел прошептать:
     - Ну вот и отслужил русской земле!..
     Солевар Куземка все  это  видел,  и,  когда  пал  старый  Олекса,  он
выскочил из лаза на башню и взял из  его  холодеющих  рук  верное  оружие.
Таясь меж остроколья, он стал посылать меткие стрелы. И чем больше  ярости
при наступлении на городище проявляли татары, тем  спокойнее  и  увереннее
становился солевар.
     Куземке все было видно как на ладони: и тыны,  и  клети,  на  которых
лежали груды камней, стояли котлы с кипятком,  и  стрельцы,  и  внутренний
двор острожка, на котором терпеливо  ждали  приступа  мужики,  вооруженные
топорами и вилами.
     Вой стал истошнее. Куземка осторожно выглянул и увидел  то,  от  чего
стало страшно за всех. Толпа спешенных татар с гиком и воем тащила тяжелое
бревно. Прошла минута и раздался сильный грохот...
     "Ворота ломят! - сообразил Куземка и заметался. - Что же делать?"
     Он не знал, что с верхней воротной площадки на татар сыпались  камни,
лились кипяток, жгучая расплавленная смола. Но одни ордынцы гибли,  другие
лезли им на смену. Кругом валялись трупы и покалеченные люди...
     Солевар давно заметил  на  площади  хозяина.  Дородный,  в  малиновом
кафтане, Яков Строганов медленно продвигался среди возов  и  взволнованной
толпы. Тут были лесорубы, углежоги, привезшие в  городище  уголь,  смерды,
пахавшие  на  господина  пашню,  косцы  с  косами-горбушами,   прибежавшие
укрыться за крепкий тын от лихой беды.
     Куземка растолкал людей и, скинув шапку, встал перед господином:
     Боярин, гляди-ко, сколь людей сбежалось и без дела бродят  по  двору.
Дай им пищали, копья, сабли, ух, и бить будут татарву!
     Строганов нахмурил брови, глаза  помрачнели.  Он  стукнул  посохом  и
пригрозил солевару:
     - Как смеешь, холоп, учить  меня!  Куда  лезешь  со  свиным  рылом  в
калашный ряд. Не видишь, тут все смерды, а им оружье не положено! Брысь!
     Куземка не испугался, да кстати к нему, плечо в плечо, встал смерд.
     - Господин, - спокойно  обратился  он  к  Строганову:  -  Нас  сотни.
Сил-а-а!..
     Яков Аникиевич задрал бороду и высокомерно ответил:
     - А я и без  твоей  силы  обойдусь.  Заплоты  острога  высоки,  хлеба
хватит, зелья для пищалей вволю и...
     Он не договорил: в эту пору раздался такой сильный  грохот,  что  все
крики стали неслышными. Окованные ворота  сорвались  со  своих  запоров  и
распахнулись. Как морская волна, в проход хлынула яростная орда  татарских
всадников. Строганов на бегу скинул колпак и перекрестился:
     - С нами крестная сила! - и поторопился скорее скрыться в хоромы.
     Куземка не растерялся.
     - Смерды, в топоры их! - выкрикнул он, и его сразу захватил, закрутил
водоворот.
     С топорами, с косами-горбушами, с вилами смерды и солевары  бросились
на татар, и пошла  рукопашная.  В  тесном  дворе  негде  было  повернуться
всадникам. Кони калечили людей, ломали утварь, давили  горшки,  но,  попав
среди телег в ловушку, ломали ноги и низвергали всадников на землю.
     Куземка вспомнил о запасных решетках. Он взбежал на воротную башню  и
сбил крюки. Тяжелая железная  решетка  грузно  опустилась  вниз  и  снова,
теперь надежно, закрыла вход в городище...
     Смерды перебили всех ворвавшихся  татар.  И  так  разохотились,  что,
переломав тыны, пошли с топорами на орду.
     Солнце давно закатилось за синие ельники.  Погасала  заря,  когда  на
дальнем подступе затрубили трубы и заколебалась пелена пыли.
     Яков  Строганов,  вновь  осмелевший,  заслышав  рев  труб,   радостно
объявил:
     - Благодарите бога, работные люди и смерды, дядя наш Семен  Аникеевич
выслал помощь...
     Погасли огни, притихли  леса  и  поля.  Мрак  и  покой  окутали  все.
Утомленные за день люди легли, где застал сон. Только женки, потерявшие  в
схватке кормильцев, тихо голосили.
     Когда взошло солнце, равнина перед Солью  Камской  лежала  безлюдной:
татары внезапно исчезли.
     Дружинник, который привел подмогу, рассказывал:
     - Вторгся в Пермскую землю татарский царевич Маметкул. Борзо  свиреп:
палит починки и деревнюхи, а людей в полон берет. Только  с  городками  не
справился. Видать, не по его волчьим зубам! - Рассказчик подумал, вздохнул
и вымолвил с грустью: - Эх, сторона-сторонушка, беспокойная земля, но своя
родимая. И николи, и никому мы тебя не отдадим!..
     Строганов заметил среди дружинников  словоохотчего  Куземку,  поманил
его перстом. Когда солевар предстал перед грузным, бородатым хозяином, тот
пригрозил ему:
     - Надо бы тебе портки долой и отстегать за милую душу, да уж за  дело
с решетками, так и быть, прощаю! - и  тут  он  зычно  поднял  голос:  -  А
смердам идти ноне землю пахать, травы косить, дороги ладить!..


     Погромив мирных вогуличей и остяков, взяв полон в  русских  селениях,
Маметкул со своими всадниками отступил в  Сибирь,  но  черемисы  остались.
Строгановские вотчины вновь оказались в опасности. В июле на  Каму  пришло
сорок человек черемистов, вооруженных топорами, пиками и дрекольем; к  ним
присоединились башкирцы и буинцы, понемногу пристали и остяки. Они  прошли
по камским городкам и побили восемьдесят строгановских  торговых  людей  и
ватажников.
     Строгановы написали челобитную  царю  Ивану  Васильевичу.  Их  жалобу
поддержал и великопермский воевода князь Иван Юрьевич Булгаков...
     Грозный, занятый делами на Западе,  однако  нашел  время  подумать  о
Сибири. Возмущенный коварством Кучума, он  задумал  "потеснить  сибирского
салтана" и тем укрепить восточные русские рубежи.
     Царь вызвал вотчинников к себе. Поехали два брата - Яков  и  Григорий
Аникиевичи. Со страхом они приближались к Москве: "Как-то встретит грозный
царь?". Но в стольном городе,  в  Посольском  приказе,  думный  дьяк  Иван
Михайлович Висковатов почтительно сообщил Строгановым:
     - Званы вы  в  Александровскую  слободу,  и  великий  государь  давно
поджидает вас.
     Весна стояла в самом разгаре. Буйно лез из земли всякий злак, зацвели
травы,  шумели  светло-зеленой  свежей  листвой  кусты  и  деревья.  Птицы
хлопотали в гнездовьях. Но братья не  замечали  весны,  тревожно  было  на
сердце, погибелью казалась им дорога в слободу, о которой они  наслышались
много горестного. Братья три дня пререкались между собою, кому ехать. Сидя
в своих вотчинах, подле Каменного Пояса, среди диких лесов, в  глуши,  они
чувствовали себя царьками. Ни перед кем и ни за что  не  отвечали.  А  тут
вдруг предстать перед Грозным. Во многом  совесть  их  была  не  чиста.  С
боязнью они думали:  "Сохрани,  господи,  как  бы  до  нашего  тайного  не
дознался царь!".
     После долгих споров решили ехать вместе.  Яков  горько  усмехнулся  и
сказал:
     - Класть головы, так купно...
     Долго, томительно долго тянулась дорога в Александровскую слободу меж
зеленых холмов и перелесков. По дороге шло  оживленное  движение:  скакали
вершники с привязанными к седлам метлами и собачьими  головами;  опричники
держались с независимым видом.  Тянулись  громоздкие  рыдваны,  в  которых
ехали бояре на поклон к царю. И, о радость! Навстречу верхом, в  окружении
молодых дворян,  вдруг  выехал  Годунов.  Строгановы  мигом  выскочили  из
колымаги и бросились вперед с распростертыми объятиями.
     - Борис  Федорович,  милый  ты  наш,  заступник!  -  весело  возопили
челобитчики.
     Годунов  легко  спрыгнул  с  коня,  пружинистой  походкой  подошел  к
Строгановым, приветливо облобызался с ними:
     - А я с великим государем имел счастье говорить о  сибирских  урядах.
На вас указал  батюшке.  Приспела,  давно  приспела  пора  укоротить  руки
хану!..
     Сразу на душе полегчало,  и  уже  иным,  веселым,  показался  братьям
окружающий мир...
     И в самом деле, царь принял Строгановых милостливо, пригласил к столу
и много шутил, а после  обеда  старшего  брата  Якова  пожаловал  игрой  в
шахматы. Пользуясь случаем, тот рассказал о нападении татар  на  Чусовской
городок. И вышло так, что  он  такой  храбрый  и  умный!  Иван  Васильевич
невольно залюбовался его дородной фигурой.
     - Ишь, как раздобрел и вошел в силу  на  вольных  хлебах!  -  пошутил
Грозный.
     - Ширь! - разведя руками, сочно ответил Строганов,  и  перед  глазами
царя на самом деле распахнулась ширь и необъятные края.
     - И пусть эта ширь будет русской до скончания  века.  А  наши  холопы
этой дорожкой пойдут встречь солнца и настроят городков,  сел,  струги  по
рекам пустят, пашню подымут. А пока... - Иван Васильевич подался вперед и,
протянув костлявую руку к фигуре, вдруг перескочил конем  через  свободное
поле и сказал сердито: - Что ж ты, не видишь, Яков? Мат королю!
     Строганов виновато опустил голову и тихо отетил:
     - Не моему уму состязаться в столь мудрой игре...
     - Истинно, игра мудрая, учит многому, - согласился царь. - Все  время
мысли направляй на то, как исподволь подготовить  разящий  удар,  подобный
молнии!
     Яков залюбовался тонко, ажурно вырезанными шахматными фигурами.
     - Узнаешь? - улыбнулся Грозный. -  Это  поморское  мастерство.  Никто
лучше не режет  по  кости.  Глянь,  как  дивно  вырезана  конская  голова!
Непревзойденные умельцы - холмогорские косторезы! -  с  гордостью  заметил
Грозный. - Ну, на сегодня хватит... Недомогаю ныне, пора и на покой.
     Когда Строгановы, уходя, низко поклонились государю, он посоветовал:
     - Вы к думному дьяку  толкнитесь...  Он  уже  знает,  ведом  ему  мой
замысел...
     Два месяца Строгановы прожили в Москве и в  Александровской  слободе,
не раз бывали во дворце царя. Наконец, в конце мая  Висковатов  вручил  им
жалованную грамоту.
     В этой царской грамоте Строгановым отводились новые земли  не  только
на самом Камне, но и за ним,  в  сибирской  стороне.  Дивно  братьям  было
читать такие строки: жалованы им земли "по обе стороны Тобола  реки  и  по
рекам и по озерам и до вершин".
     На прощанье Иван Васильевич сказал Строгановым:
     - Не отступайте перед сибирским салтаном! Земли  наши,  и  дарю  вам.
Ставьте городки и острожки, собирайте охочих людей - и остяков, и вогулич,
и югричь, и самоедь - и со своими наемными  казаками  и  с  народом  своим
посылайте воевать и в полон сибирцев имати, и в дань за нас приводить.
     Братья упали в ноги Грозному:
     - Спасибо, милостливый отец наш...
     Вернувшись на подворье, Строгановы позвали писца Мулдышку и  наказали
ему прочесть громогласно царскую грамоту. И писец до пота и хрипоты  много
раз вычитывал особо понравившиеся  хозяевам  места  грамоты.  Он  нараспев
произносил:
     - "Также есми Якова и Григория пожаловал: на Иртыше и  на  Оке  и  на
иных реках, где пригодица, для береженья  и  охотчим  на  опочив  крепости
поделать и сторожей с вогняным нарядом держати. И из крепости рыба и зверь
ловити безоброчно".
     Было в той грамоте особое царское указание, и его зачитал Мулдышка:
     - "А которые будут и поворовали, а ныне похотят нам прямить и  правду
всю покажут, и вы б им велели говорити и приказывати наше слово, что мы их
пожалуем, пени им отдадим, да и во всем им полегчим,  а  они  бы  нам  тем
правду свою показали, чтоб своими  головами  собрався,  с  охочими  ходили
вместе воевати наших изменников"...
     Уразумев до буквочки смысл грамоты, старший брат сказал младшему:
     - Умен царь, не глуп и думный дьяк. Так, думается мне, и  Строгановым
не выходит быть полуумками...
     - Вот верно сказано! - обрадовался младший. - Твоими устами,  братец,
да мед пить!
     На полях в  Ярославщине  колосилась  рожь,  когда  камские  владетили
выехали в свои вотчины. Дорога тянулась долго, а мысль была одна - как  бы
укрепиться на сибирской земле. Но кто поможет этому делу  и  откуда  звать
охочих людей?




                       ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. У СТРОГАНОВЫХ


                                    1

     Зима встретила волжскую повольницу  на  Каме.  Дикие  леса,  пустынно
кругом, мороз сковал быструю речную струю так скоро и  внезапно,  -  одним
могучим дыханием - что казаки еле успели  отвести  струги  в  затон  подле
безлюдного островка, одетого косматым ельником.  Наскоро  вырыли  глубокие
землянки, и закурился синий дымок над чащобой. Посыпал густой снег, и  все
уснуло под пушистым парчовым одеялом.  Уснула  Кама,  впали  в  забытье  в
речных омутах осетры, залегли в долгую спячку звери. Мороз  стал  хозяином
прикамского приволья: рвал старые дуплистые деревья, убивал птицу на лету,
выжимал из полыньи туманы, обжигал дыхание людей.
     Но в белой безмолвной пустыне шла своя скрытая жизнь, которую не  мог
прервать и жестокий холод. Стаями  бегали  оголодавшие  волки,  на  остров
забегали лоси, в  ельнике  спасались  зайчишки,  и  много  мелкого  зверья
ютилось под буреломом, в ямах, под корневищами. Жилось казакам  глухо,  но
сытно. Ловили рыбу, били  зверя,  ставили  ловушки  с  наговорным  словом.
Ходили на медведей, - поднимали с теплых берлог и вступали в единоборство.
Казак Колесо на левую руку накрутил лохмотье, в правой  -  острый  нож,  и
вышел на рассерженного зверя. Долго они кружили по снегу. Медведище  ревел
на всю лесную глухомань, а человек проворно увертывался,  пока  не  всадил
ему нож в самое сердце. Казаки и те дивились смелости товарища, -  медведь
оказался неимоверно велик, вчетвером еле дотащили на санках до зимовья...
     Ели досыта, - выручали волжские запасы: и хлебушко, и меды, и  крупа.
Но и сытость не спасала от  тяжелой  тоски,  которая  томила  все  длинные
зимние ночи, терзала в короткие мутные дни.  И  часто  хотелось  подвывать
метели, выскочить из землянки  и  бежать,  бежать  вместе  с  поземкой  до
последних сил...
     Днепровский казак Бочкарь до полуночи охал, кряхтел, ворочался,  а  в
самую глухомань, когда за дверью выл и бесновался буран, вскочил с  нар  и
выбежал в черную бездну. Так и пропал с той поры.
     "Это худо, когда человека морок подстерегает", - подумал поп Савва  и
предложил казакам:
     - Ночи темны, глухи, айда сказки да бывальщины рассказывать!
     - Дело! - одобрил Ермак.
     И ночь сразу посветлела, и короче стала. Под завыванье хлещущей вьюги
сколько сказов  и  бывальщин  пересказали!  В  землянке  посредине  горит,
краснеет камелек, а вокруг него бородатые, лохматые  люди  тесно  сбились,
жарко дышат и боятся упустить хотя бы словечко. У  иных  рты  раскрыты,  у
других глаза блестят, - мысли унеслись  далеко  от  заваленного  сугробами
пустынного острова. Сказку сошлись послушать все.
     Днепровские казаки ходили и в Литву, и к ляхам, и в Венгрию.  Донские
и в Крыму побывали, и в Туретчине, и в Астрахани. Были и такие, которых  в
Кафе продали рабами в жаркие страны,  и  видели  они  Египет  и  Нил-реку,
другие отстрадали свое в Алжире, горевали и в  Персии,  в  Бухаре,  и  так
крепок дух человеческий, что не сломили его ни рабство,  ни  унижения,  ни
голод, ни горе, - нашли силы, хитрость, уловки и сбежали в свою  землю.  И
теперь под треск огонька в  камельке  рассказывали  о  пережитом,  а  сами
улыбались минувшему, будто все как в сказке промелькнуло.
     Казаки слушали затаив дыхание.
     Чего только не видел гулевой народ!
     Сказка укоротила  зиму.  Во  второй  половине  марта,  в  ясный  день
ростепели, когда деревья оделись дымкой тумана,  на  дикий  остров  наехал
строгановский приказчик Петрован. Добрался он до казачьего  зимовья  не  с
пустыми руками: за ним обоз пришел со свежим хлебом, с толокном  и  солью.
Дозорные казаки задержали приезжего, пытали:
     - Купец?
     - Посланец, - деловито ответил Петрован и шевельнул широкими плечами,
- драться и я мастак, да не за тем торопился. Мое слово к Ермаку-атаману.
     Привели его  в  обширную  землянку.  На  скамье,  опустив  голову,  в
раздумье сидел атаман. В кучерявой бороде мелькали серебряные струйки.  По
росту  под  стать  Петровану  -  высок  и  статен.  "Ермак!"  -  дог