окой каменистой круче заметались встревоженные вогулы и остяки.
Они не устояли и побежали, своей лавиной увлекая за собой сородичей.
     - Шайтан! Куда?  -  исступленно  кричал  Маметкул,  но  буйная  волна
обезумевших людей подхватила и смяла  его.  Остяки  на  бегу  садились  на
оленей и торопились убраться от беды. За ними хлынули вогулы, за  вогулами
- идоломольцы Васюганских болот.
     Маметкул, однако, не растерялся.  Он  выбрался  из  страшной  людской
тесноты. Уланы подали  свежего  коня,  и  он  устремился  к  завалам.  Там
хоронились новые отряды. На них была его последняя надежда.
     На скаку он приказал разметать завалы. В трех местах татары  поспешно
проломали засеку и буйным потоком вырвались на простор.
     Ермак оглянулся на злых и потных дружинников.
     - Заманить! Назад - для разгона! - приказал он атаманам.
     Казачьи сотни вдруг замялись и  стали  отходить.  Татары  зашумели  и
погнались... На широком пологом  поле  насмерть  схватились  враги.  Уланы
Меметкула окружили полусотню Брязги и теснили ее.
     - Врешь, не собьешь станицу! - в запальчивости орал Богдашка. -  Там,
где казачий след остался, все кончено!
     Пищальники неутомимо слали  свинец.  В  сизом  пороховом  дыму  глаза
застилало едкой слезой.
     Не уберегли уланы Маметкула, - свалился он на землю с пробитым  пулей
бедром и потерял сознание.
     - Убит! - истошно закричал  перепуганный  татарин,  видевший  падение
полководца. - Горе нам!..
     В ответ на вопль загремел Ермак:
     - Поднатужься, браты! Вот когда настал час!..
     Казаки прорвались через завалы. Ильин, работая топором,  пробился  на
вершину холма и водрузил знамя. Оно  призывно  и  победно  затрепетало  на
иртышском ветру. Заметив русский стяг, Бзыга заорал:
     - Иртыш Дону кланяется!
     - Мало берешь! - перебил его поп Савва, бежавший  рядом.  -  То  Русь
поднялась над сибирской землей... А Русь больше Дона!..
     За проломом казаки быстро  проникали  повсюду.  Впереди  им  виделось
кучумово зеленое знамя. Савва утер пот, застилавший глаза,  и,  перемахнув
груды вьюков, очутился в тесном дворике. Два плечистых татарина  бросились
на попа... Зазвучали мечи. Бились  долго  и  яростно,  -  булаты  высекали
искры. Татарин сделал неловкое движение, и поп сразил его.
     "Ну, теперь полегче!" - повеселел Савва.
     Второй улан наседал на попа, стремясь  оттеснить  его  к  яме.  Боясь
оступиться, Савва уходил в сторону.
     - Батька, да чего вертишься! Бей супостата! -  внезапно  раздался  из
ямы русский голос.
     - Ой! - оживился вояка и, подскочив, сильным  махом  опустил  меч  на
бритую голову татарина...
     Тут только Савва очухался и заглянул в яму.
     - Да кто же вы, горюны? - с опаской наклонился он.
     - Эх, Савва,  Савва,  неужто  не  узнал  своих?  Данилка  да  Ерошка!
Выручай, друг!..
     Поп вытащил солеваров из узилища.
     - Прячтесь, пока наши не подоспеют!  Мне  некогда!  -  он  перемахнул
через тюк и вдруг вспомнил: - А где Хантазей, куда подевался?
     Ханские полоняне молча переглянулись. Ерошка тяжко  вздохнул,  и  поп
все понял.
     - Ну, коли так, держись теперь, Кучумка. Уж я татарву благословлю  за
вогулича!



                                    8

     Ядра глухо и  тяжело  ударялись  в  крутой  вал,  от  сильных  ударов
содрогалась земля, черные рассыпчатые комья поднимались высоко и падали на
шатер. Кучум впервые слышал такой грохот. Чутьем воина он  догадывался  об
опасности. Как бы в подтверждение этого, пуля пронизала полог шатра. Кучум
услышал ее свист, сорвался с места и, протянув руки, вышел из  шатра.  Его
сразу охватила тревога. С холма сквозь пелену, застилавшую больные  глаза,
он смутно увидел воинов, сцепившихся в бешенной борьбе, бесчисленные арбы,
пыль из-под колес которых, мешаясь с дымом казацких пушек, заволокла небо.
Озлобленно ревели верблюды, которых алтайские лучники гнали на пришельцев.
До хана  донеслись  исступленные  крики  и  постепенно  нараставший  топот
бегущих. Словно хищник-беркут, когтистой рукой хан  ухватил  телохранителя
за плечо и, тяжело дыша, спросил:
     - Что там делается? Скажи, что видишь?
     Телохранитель молчал. Он видел потрясающее, и язык  его  онемел.  Как
скажешь господину, что скоро конец всему?
     Казаки стремительно двигались вперед. Их здоровые глотки, как  медные
трубы, ревели непонятное:
     - На слом!.. На слом!..
     Разве не слышит хан стук копий, звон клинков, гул, вой, брань -  гром
этой страшной битвы, которая проиграна повелителем?
     - Что молчишь, раб? - злобно выкрикнул Кучум. - Говори!
     Телохранимтель, заикаясь, сказал:
     - Всемилостивый и могучий, все, что я вижу здесь, ты видел не  раз  в
битвах. Побежали остяцкие князьцы, а с ними воины. Васюганьцы рубят своего
деревянного бога, который оробел перед русскими...
     - О, аллах! - в горечи вскрикнул хан. - Говори, что видишь еще!
     - Куда-то бегут вогулы. Кричат алтайцы, барабинцы...
     - Врешь! - перебил его Кучум. - Врешь, плешивый пес! Я слышу кричат и
наши, они бьют урусов. Где Маметкул?..
     Раздался топот, и на холм  вымчал  всадник.  По  лицу  его  струилась
кровь. Он закачался и выпал из седла.
     - Маметкул?
     - Тайджи ранен, уланы уплыли с ним за Иртыш!
     - Алла! Говори, еще говори! - тряся вестника кричал хан, но его окрик
потонул в буйном, чудовищном хаосе,  который,  подобно  грому,  катился  к
холму. Опираясь о телохранителя, Кучум  подошел  к  обрыву  и  слезящимися
глазами вгляделся в даль.  Словно  в  тумане,  он  увидел  цепи  татарских
лучников, которые яростно слали кучи стрел. Метальщики  сбрасывали  лавины
камней, но увы, - что могли  поделать  они  против  бесстрашных  бородатых
людей, рубивших с плеча и шедших властной тяжелой поступью.  Впереди  этой
неудержимой лавины на лихом скакуне, приподнявшись в стременах, размахивая
окровавленным мечом, мчал осанистый казак с курчавой бородой. Кучум  узнал
его:
     - Он!.. Он!..
     Мурза схватил хана под руки и раболепно упрашивал:
     - Премудрый, настал час... Надо уходить!
     Костистый, жилистый хан уперся:
     - Нет! Нет! Еще не все. Коня мне...
     Но все было напрасно. Степные всадники с криками рассеялись по полю и
уносились прочь. За ними,  волоча  нарты,  спасая  своих  хозяев,  мчались
легконогие олени. Бежали татары, сургутские остяки, - бежали все, кто мог.
Клубами стлалась вздыбленная пыль, вопили люди, с  треском  опрокидывались
арбы, и самое страшное, что потрясало и леденило душу, - над  полем  стоял
сплошной крик:
     - Ура-а-а...
     Ветер развевал парчевые хоругви с ликом христианского  бога.  Казаки,
как яростный морской прибой, выхлестнули сокрушительной волной на  высокий
вал. И опять впереди них могучий всадник в панцире, с сияющим мечом.
     - Он! Коня мне, коня! - вскричал  Кучум,  но  телохранители  и  мурзы
подхватили его и оттащили прочь.
     Карача взял хана за руки:
     - Яскальбинские князьки открыли дорогу урусам.  Поберегись,  хан.  Мы
погибли без тебя... Настала пора уходить!..
     Кучум вырвался и выкрикнул в гневе:
     - Я с юности был воин! Со мной верные всадники. Никуда не уйду. Пусть
враг идет на Искер, я воткну ему между лопаток стрелу!
     Он уверенным, твердым шагом вернулся к шатру и сел  на  ковер.  Мурзы
трусливо смотрели на хана. "Что задумал он? Разве не видит гибель всему?"
     У  холма  еще  дрались  лучники,  но  близкий  рев   стал   яростней.
Подхлестываемый ужасом, на холм вымчал всадник, соскочил с седла,  раскрыл
рот... и не сказал ни слова перед неумолимым взором хана.
     - Я здесь стою! И никто  не  сдвинет  меня!  -  сурово  сказал  Кучум
мурзам. Вельможы, вздохнув, покорно склонили лица.
     Ночь опустилась на Чувашским мысом. Из-за  крутояра  выплыла  луна  и
осветила скорбное поле брани.
     - Всемилостивый, ты непобедим!  -  негромко,  вкрадчиво  заговорил  с
ханом Карача. - Но коварство малодушных может  погубить  нас:  тайно  ушли
туралинцы, аялинцы неслышно покинули лагерь, коурдаки, как  змеи  уползли.
Надо уходить.
     - Куда нам ехать? - в горестном раздумье спросил Кучум.
     Ему подали любимого белого скакуна, когда-то приносившего ему столько
радости. Хан потрепал  его  по  шее,  скакун  присмирел.  Слуги  подсадили
Кучума, и он с трудом устроился в седле.
     "Горе мне, горе!" - тяжко вздохнул хан и,  печально  склонив  голову,
сгорбленным и немощным двинулся к Искеру. Он молча ехал,  позади,  так  же
безмолвно, следовала свита. Смутные и тяжелые  мысли  терзали  хана.  "Как
могло случиться, что в такой  короткий  срок  разбили  его  войско,  и  он
сейчас,  старый  и  бессильный,  должен  покинуть  Искер  и  тронуться   в
неизвестность! Откуда брали силы урусы и почему стал слаб он!"
     Ишан  Бибадша  объяснял  все  вмешательством  богов,  но  туманно   и
сбивчиво...
     "Нет, здесь боги ни при чем. Пришла новая, неведомая  сила!  -  решил
хан и встрепенулся. - Но мы еще живы и поспорим с ней!"


     Луна мертвенным светом озаряла знакомые места, и  теперь  приходилось
покидать их. Боль сжимала сердце. Сорок лет он был ханом в Искере, в  этой
древней земле! Много крови и слез пролито из-за нее. Ишаны  читали  Кучуму
старинные рукописи, а в них величавым слогом повествовалось,  что  великий
Чингис-хан растоптал древнюю Бухару и послал  татарского  князька  Тайбугу
собирать ясак в  суровую  "Страну  Мраков".  Жестокий  и  жадный  Тайбуга,
подобно своему повелителю, побил много людей и разорил жилища их по  рекам
Иртышу и Оби великой. На  реке  Туре  его  пленило  место,  пригодное  для
ставки, и он возвел здесь городок Чингидин.
     Покоренная страна оказалась великой и богатой, и звали ее по-древнему
Сибирь. Тайбуга почувствовал силу и твердо держался на царстве.  Но  всему
бывает начало и конец, и Тайбуга отошел  в  мир  иной,  оставив  все  сыну
Хаджи. И этот прошел положенный ему круг и  оставил  после  себя  княжение
сыну своему Мару. И тут начались кровь и смерти.
     "В жизни цветет только  крепкое  дерево,  а  слабое  аалит  буря!"  -
подумав так, Кучум тяжко вздохнул.
     Мар был красив, нежен и верил женщине, и это погубило  его.  Казанкий
хан Упак отдал ему в жены свою  сестру.  Она  не  любила  слабовольного  и
ленивого мужа и предала его. Брат ханши умертвил Мара, овладел Чигидином и
стал хозяином Сибири. Он упивался властью, жадничал, думал, что счастью  и
удачам его не будет конца, а межде тем беда  стояла  у  порога.  В  глухом
степном улусе, в прииртышье, друзья  укрыли  от  глаз  кровожадного  Упака
внука  Мара  -  царевича  Махмета.  Корень  Тайбуги  оказался   крепок   и
долголетен, - Махмет вырос, набрался сил и ярости.  В  степных  улусах  он
собрал сибирских татар, повел их к Чингидину, овладел  им  и  убил  Упака.
Кровь за кровь!
     Но Чингидин был не  по  душе  воинственному  Махмету.  Много  горя  и
несчастий было порождено в этом городе.  Он  облюбовал  высокое  место  на
берегу широкого и могучего Иртыша и там, в устье резвой  речонки  Сибирки,
на крутом яру, поставил Сибирь-Искер... Предание гласит:  на  горе  лежали
руины древнего города Сибирь-Туры, в котором княжил Иртышак.  И  никто  не
помнил, когда заглох и обрушился этот город...
     "Искер! Искер! Древняя земля! - в  глубокой  печали  покачал  головой
хан. - Могу ли я тебя оставить!" Ему вспоминалась юность, когда он  пришел
в эти степи. Со своими одичавшими всадниками он мчался по бескрайним синим
просторам и безжалостно топтал копытами все живое на пути.  Зарево  стояло
над степями, горячая кровь поила темную  землю,  и,  вместо  росы,  ковыль
омывали горькие слезы матерей.
     В те поры он убил Эдигера и Булата - внуков Махмета. Горячая и пылкая
пора жизни! Кровь тогда пряно пахла и кружила голову. Воссев в Искере,  он
окружил себя ишанами и женами.
     Он помнит осенний темный вечер, когда пронзительно  ветер  шумел  над
березами прииртышья. Блистательный и молодой, сидя  в  ханском  шатре,  он
снисходительно слушал давнего татарского певца, который под звуки  чонгура
пел ему о давних временах. На мангале синим  пламенем  пылали  раскаленные
угли, розовые блики колебались на лицах жен.
     Старик посоветовал:
     "В давние-предавние века у  вод  могучего  Иртыша  жил  народ  Сибир.
Трудолюбие и прилежность были в его характере.  Он  с  любовью  возделывал
землю, ткал прекрасные ткани, шил одежду и обувь и умел  украшать  конские
уборы. Люди умели также петь и плясать. Но они ненавидели меч и  стрелу  и
не хотели воевать, человеческая кровь вызывала  у  них  слезы  и  жалость.
Обширна земля, безграничны степи, по которым кочевали орды. И  вот  настал
горестный день, когда из глубин степных просторов и  пустынь  злым  ветром
примчались неутомимые всадники с жестокими  сердцами  воинов.  Вооруженные
мечами, тугими луками, арканами, они грозой пронеслись по берегам  Иртыша.
Народу Сибир оставалась неволя или смерть. Старики сказали молодым: "Лучше
смерть, чем рабство!" Они вышли в бой и много дней  ожесточенно  бились  с
дикими всадниками степей. И все погибли..."
     Слушая старика, Кучум думал: "Что за народ, который слаб духом! Хвала
тому жестокому, что не щадил ни стариков, ни женщин! Не о нем ли,  Кучуму,
поет ишан свое сказание?"
     Певец продолжал: "В живых из всего народа остались престарелый  глава
рода и две юные прекрасные  девушки.  И  они  делали  то,  что  приказывал
старец. В бегущей иртышской воде они омыли  тела  погибших  воинов.  Потом
много дней и ночей все втроем рыли подземелье для  погребения.  Селовласый
был мудр, знал язык зверей. Он вышел к лесным дебрям и произнес  заклятье,
и тогда со всех чащоб сбежались волки, медведи и россомахи,  из-под  земли
выползли кроты, и все принялись  за  работу.  И  когда  все  было  готово,
старейшина и  юницы  с  песнопением  перенесли  в  подземелье  тела  своих
соплеменников  и  зетем,  простясь  друг  с   другом,   подрубили   столбы
лиственниц. Тяжелая земля грузно осела и погребла живых и мертвых..."
     "Глупая смерть!"
     "Пусть будет  по-твоему,  повелитель!  -  кротко  согласился  ишан  и
закончил: Тело человеческое не пропало напрасно. Победители удивились:  на
другой день на том месте, где был погребен народ Сибир, начала  вздыматься
земляная волна. Как в бурю, в страшный шторм, земля поднималась все выше и
круче и, вскоре над Иртышом нависла великая гора. И тогда степные всадники
возвели на вершине город Сибирь-Искер".
     Воспоминания хана прервал совиный крик.  Из  мрака  выступала  темная
громада Искера, угадывались высокие частоколы.
     Кучум  скорбно  поник  головой:  "Может  быть  он  возвращается  сюда
последний раз".
     Высоко мелькнули огоньки, донесся глухой лай сторожевых псов.  Дорога
круто поднималась в гору. Вот и крепостной тын, рубленные башни. Искер как
бы плывет в ночном тумане, высоко над равниной. На вершине  гудит  шальной
ветер, раскачивает лохматые вековые ели, шумит в  кустах  и,  подняв  тучи
палых  листьев,  бросает  их  в  лицо  опечаленного  хана.  Конь   ступает
осторожно. Фыркает. За Кучумом молчаливо следуют мурзы и телохранители. На
воротной башне закричали караульные:
     - Именем всемогущего, кто приближается в город великого хана Кучума?
     Хан не поднял головы. Вместо него грубо отозвался мурза Карача:
     - Открывай! Велик аллах, могуч и любим хан!
     Со скрипом распахнулись бревенчатые ворота, и сразу оживился городок.
     Спешились мурзы и склонились до земли, ожидая,  когда  хан  сойдет  с
седла. Он медлил и прятал глаза от женщин, обступивших его. Карача крикнул
на них:
     - Перестаньте лить слезы!
     - А где Маметкул? А где Бик-Булат? А где...
     Кучум сделал движение рукой и сказал сурово:
     - Плачьте, матери...
     Он тяжело слез с коня и прошел в шатер.  Старая  ханша  Лелипак-Каныш
сидела на высоком взбитом пуховике  с  заплаканными  глазами.  Схватившись
костлявыми руками за седую голову и раскачиваясь, она причитала:
     - О, что будет... Что только будет!..
     Кучум насупился. Его сухое лицо  стало  жестоким.  Весь  день  болели
гноящиеся глаза, но еще большая боль терзала сердце.
     - Все будет так, как было. Этого я хочу! - властно сказал он.  -  Так
всегда было!
     Лелипак-Каныш укоризнено покачала головой:
     - Так было потому, что  ты  был  юн  и  силен.  И  в  степи  не  было
бесстрашнее и проворнее всадника и воина. Твой  клинок  сверкал  так,  как
блистает в темной туче молния. Я помню это...
     Кучума ударили в больное место. "Ох,  горе  и  беды  -  старость!"  -
растерявшись, подумал он и вспомнил  молодую  Лелипак-Каныш.  Она  впервые
вошла к нему, как весна, - вся солнечная, радостная. Ах, какой тоненькой и
стройной была она тогда и какие горячие слова умела шептать в темные ночи.
Но и он тогда был молод и необуздан, как дикий степной тарпан. В  ту  пору
он обладал самым большим сокровищем - юностью и здоровьем. А сейчас?
     - Ты права! - сказал он старой ханше. -  Но  ты  забыла,  что,  кроме
молодости и силы, есть еще мудрость, терпение и хитрость. Не ты ли в  моем
шатре пела "о соломинке" - песню, в которой восхваляются подвиги  великого
хана Темир-Ленка...
     Она  вспомнила  эту  любимую  песню  и  утерла  слезы.   Морщины   ее
разгладились.
     - Кучум прав! - беззубым ртом улыбнулась она.
     Песню о Темир-Ленке знал каждый, кто  хотел  счастья  и  удачи  себе,
детям и внукам. В преданиях сказано, что  великий  хан  научился  всему  у
муравья. Он был в таком же положении, как сегодня Кучум.  Разбитый  своими
заклятыми врагами, он спасался в руинах забытого кладбища. Темир-Ленк, как
ящерка, заполз в трещину  среди  могильных  камней,  затих  и  ждал  своей
смерти. Все бросили его, а враги были беспощадны, и кони их вихрем неслись
по следам. Скоро будут здесь,  среди  могил.  Чтобы  забыться,  Темир-Ленк
разглядывал муравья, который тащил длинную соломинку на могильную плиту. И
человек поразился терпению и  трудолюбию  насекомого.  Сорок  раз  муравей
обрывался со своей ношей,  едва  достигнув  камня,  но  каждый  раз  снова
неутомимо брался за свое дело. И в сорок первый он втащил свою  тяжелую  и
неудобную ношу на могильную плиту... В эту пору бешенные  и  сильные  кони
врагов пронеслись над головой Темир-Ленка, и он  остался  жить.  Благодаря
примеру трудолюбивого муравья впоследствии  он  стал  величайшим  из  всех
ханов.
     - Ты прав! - одобрила снова старуха, но Кучум больше не слушал: мысли
его перебежали на другое.
     "Оставить Искер или тут встретить урусов?" - с этой мыслью  он  вышел
из шатра, и мрак охватил его. Стоя на валу за тыном,  слышал,  как  далеко
внизу плескался Иртыш. В  кривых  улочках  угадывалось  скрытое  движение:
скрипели арбы, постукивали котлы, железные таганки, бряцали удила, плакали
ребята. "Собираются бежать! -  подумал  хан  и  одобрил:  -  Пора!  Нельзя
оставаться на этом  высоком  холме,  вокруг  которого  вот-вот  выхлестнут
враги! Орел  может  сняться  с  утеса  и  улететь  от  беды,  а  Кучуму  с
приближенными не уйти, он попадет в ловушку. Откуда придут  воины  спасать
его, если он сам не поднимет их?"
     - Бежать! - решил он  и  взглянул  в  сторону  Сузгуна.  Там  золотым
сиянием переливался огонек. В сухом теле хана, словно  в  погасшем  костре
под пеплом, вспыхнуло жаркое желание увидеть  Сузге  -  самую  красивую  и
самую любимую!..


     Он имел семь законных жен, двадцать молодых наложниц и много  русских
синеглазых пленниц, которых Маметкул пригнал с  Камы.  Хороши  русоголовые
русские полонянки! Но ни одна из них так не ранила  сердце,  как  Сузге  -
казахская царевна. Она была строга, величава и заставила уважать себя. Хан
робел и притихал в ее присутствии. Глаза ее - темные озера  среди  камыша,
губы сочны и ярки, и ко всему этому она вся пламень.
     "Ах, Сузге, Сузге! Ты поедешь в скитания со мной!" -  решил  Кучум  и
поторопился в шатер. Карача при