моя местина, - показал  он  на  лавку,  покрытую  войлочной
кошмой. - Тут и стерегу нашего батюшку.
     В небольшой горенке перед киотом мерцали лампады. Невозмутимая тишина
наполняла царский покой. Иван Васильевич сидел в  кресле,  устало  склонив
голову. Бледное лицо его оживляли большие быстрые глаза. На царе -  желтый
становой кафтан, стеганный в клетку  и  подбитый  голубым  шелком.  Восемь
шелковых завязок с длинными кистями висели вдоль разреза. Всех устрашающий
посох стоял прислоненным к стене, а колпак, украшенный  редким  изумрудом,
лежал на столе.
     Иван Васильевич приветливо улыбнулся вошедшему:
     - Ну, вот и свиделись. Будто угадал  ты  мои  думки,  давно  поджидал
вестей из сибирской стороны. Борзо перечил  Кучумка...  Худо,  знать,  ему
приходится, коли вспомнил о нас,  бедных!  -  горькая  усмешка  прошла  по
тонким губам Грозного. - Татары всегда хитрили перед Русью, а  этот  самый
лукавый из лукавых. Ну, подойди поближе!
     Ромодановский приблизился, низко поклонился.
     - Я тож так думаю, государь, что  плохо  хану  ныне,  если  о  Москве
вспомнил, - в дрожащих руках наместник держал свиток с большой печатью.
     - Ну, зачти, что пишет он? - сказал Грозный и весь насторожился.
     Пальцы пермяка не слушались, а  мысли  неслись  бешено,  сменяя  одна
другую: "По всему видать, немощен царь,  вишь,  как  осунулся,  хил  стал.
Подкосила, ой сильно подкосила измена Курбского!.. А Кучумка пишет дерзко.
Страшно!". Наконец он справился и развернул свиток.
     - Думному дьяку надлежит то зачесть, ну да ладно, - вяло махнул рукой
Иван Васильевич. - Читай раздельно!
     Ромодановский громко стал читать ханскую грамоту:
     - "Бог богат!
     Вольный человек, Кучум царь, слыхали мы,  что  ты,  великий  князь  и
белый царь, силен и справедлив есть"...
     Начало Грозному понравилось, он провел перстами по  остаткам  бороды,
на лице появился легкий румянец.
     - Читай, читай погромче! - кивнул Иван Васильевич, и наместник поднял
голос выше:
     - "Коли  мы  с  тобой  развоюемся,  то  и  все  народы  земель  наших
развоюются, а не учнем воеваться, - и они будут в мире. С нашим отцом твой
отец крепко помирились, и гости на обе стороны хаживали, потому, что  твоя
земля близка. Люди наши в покое были, и меж  них  лиха  не  было,  и  люди
черные в упокое и добре жили. Ныне, при нашем и при  твоем  времени,  люди
черные не в упокое. По сю пору не посылал тебе грамоты,  случая  не  было.
Ныне похочешь мира - и мы помиримся, а хочешь воевать и мы воюемся..."
     По лицу Грозного прошла презрительная улыбка.
     - Ишь ты! Распетушился хан, поди голос этак сорвет! - проговорил  он.
- Дале что?
     -  "Полон  в  поиманьи  держать,  земле  в  том  что?   -   продолжал
Ромодановский: - Посылаю посла и  гостей,  да  гораздо  помиримся,  только
захоти с нами миру. И ты одного из тех моих людей, кои у тебя  в  поиманьи
сидят, отпусти и с ним своего гонца нам пришли.  С  кем  отец  чей  был  в
недружбе, с тем и сыну его в недружбе быть прогоже. А коли в дружбе бывал,
оно в дружбе быти, кого отец обрел себе  друга  и  брата,  сыну  с  тем  в
недружбе быть ли? И ныне  помиримся  с  тобой  -  братом  старейшим.  Коли
захочешь миру, на борзе к нам гонца пришли. Молвя, с поклоном грамоту  сию
послал".
     Царь задумался: "Пригоже ли нам с сибирским царем о том ссылатись?".
     Весь тон и содержание ханской грамоты его раздражали,  но  отказаться
от  своих  замыслов  было  невозможно.  Грозный  встрепенулся,  пристально
посмотрел на пермяка и сказал строго:
     - О грамоте никому не сказывай.
     - Слушаю, государь! - поклонился Ромодановский.
     - И еще, - отвези сию грамоту думному дьяку Висковатову и скажи,  что
поджидаю его. О делах пермских поговори в приказах. Можешь идти...
     Наместник низко поклонился Грозному и неслышно вышел.
     "Слава осподу, пронесло!" - с облегчением вздохнул он на площади.
     Не ожидая утра, он велел холопу запрячь коней и немедленно  выехал  в
Москву...
     Думный дьяк много раз перечитывал грамоту,  взвешивая  каждое  слово,
тщательно проверил перевод и  поспешил  на  зов  царя.  Грозный  был  тих,
спокоен, обрадовался Висковатову, и они долго, по обыкновению,  беседовали
о делах. Наконец, Иван Васильевич с лукавым видом сказал:
     - Вот и для боярских голов думка нашлась. Отвези им кучумову грамоту,
пусть поразмыслят, как быть? Вели им, чтоб приговор свой к  нам  отписали.
Все бы прислали, не мешкая часа... И спроси у них моим  словом,  почему  в
Сибирь татарин к хану отпущен,  и  что  с  ним  писано,  и  в  каком  году
отпущен... Да и грамоты,  каковы  посланы  от  нас  к  царю  сибирскому  с
татарином Аисой, прислали б к нам, не мешкая часа того...
     - Будет так, государь, - одобрил мысль Грозного думный дьяк. -  Бояре
ныне присмирели, будут мыслить...
     В словах Висковатова прозвучала легкая ирония  в  отношении  бояр,  -
знал он, что царь  будет  доволен.  Но  Иван  Васильевич  в  этот  раз  не
улыбнулся дьяку, задумался. Встрепенувшись, хлопнул ладонью о  подлокотник
кресла и решительна сказал:
     - А видать силен и воинственен хан Кучум. Смел! Задираться с  ним  не
ко времени!
     И в  горнице  наступило  молчание.  Слышалось  потрескивание  горящих
восковых свечей да размеренные шаги Малюты, который расхаживал  по  узкому
проходу, оберегая покой государя.


     Кучум правил жестоко и  единовластно.  Он  не  терпел  соперничества.
Князьков и беков, которые сопротивлялись ему,  он  безжалостно  казнил,  а
улусы и земли их дарил преданным. Колеблющихся и ненадежных он велел тайно
передушить, что и сделали верные уланы и палачи. Никогда Сибирское царство
не было столь обширным, как при хане Кучуме.
     Он был вспоен и вскормлен в Бухаре, в законах ислама. Бухарские  ханы
и беки помогли ему опериться, и он навсегда сохранил к ним  благодарность.
Подражая великим восточным правителям, он решил  среди  своих  подвластных
ввести учение Магомета - коран, который, по  его  мнению,  всегда  являлся
опорой для власти и щитом державы.
     Хан  отправил  пышное  посольство  к  наместнику  пророка  на  земле,
мусульманскому первосвященнику в Бухаре - Джафару. Послов Кучума встретили
в стране зноя и песков очень торжественно. Джафар-мулла принял их в  своем
дворце, возведенным знаменитыми самаркандскими зодчими. В  обширном  зале,
украшенном  яркой  глазурью,  заморскими   художниками   были   нарисованы
переплетенные кисти  винограда  и  среди  него  золотился  лотос.  Потолки
отделаны превосходной лепкой, на какую  способны  были  только  персидские
мастера. Ковры туркменские, шелковые индийские занавеси, цветные подушки -
все говорило об уюте и  торжественной  тишине.  Сидя  на  таких  подушках,
удобно было вести задушевные беседы; и они протекали неторопливо  и  тихо.
Джафар-мулла, истый сын Востока, понимал, что среди слуг много длинноухих,
которые стараются услышать все и передать кому следует. И горе  тому,  кто
говорил против хана или его брата, турского хункера! Тот внезапно  исчезал
и больше никто никогда его не видел.
     Но послы хана Кучума повели речь об укреплении истинной веры, а коран
всегда  являлся  опорой  ханов,  поэтому  разговор  велся  высокопарно   и
витиевато  о  спасении  неверных  душ.  Сеид  Джафар   подвел   послов   к
стрельчатому окну,  распахнул  его  и,  показывая  на  стройные  минареты,
покрытые превосходными изразцами, и витые купола, нараспев сказал:
     - Пусть подобные вместилища аллаха на земле покроют сибирскую землю и
просветят души погрязших в неверии. Мы готовы помочь хану Кучуму и  пошлем
ему шейхов, мулл и абызов.
     Джафар-мулла сдержал свое слово: первым в Сибирь на белом верблюде, в
сопровождении  охраны,  прибыл  шейх  Хаким.  Ему  отвели   лучшую   юрту,
украшенную коврами и цветистыми шелками. Шейху понравилось  новое  жилище.
Отоспавшись после дальнего утомительного пути, он объявил, что в первую же
ночь во сне ему явился пророк Магомет, который открыл  ему,  что  в  земле
сибирской покоятся кости  семи  правоверных  святых.  Вслед  за  Магометом
спящему Хакиму приснились и эти угодники аллаха. Они требовали, чтобы  все
сибирские татары, вогуличи, остяки  и  все  племена,  подвластные  Кучуму,
совершили обрезание.
     Хан Кучум усомнился в этом, но шейх твердо решил:
     - Ты, всесильный и мудрый повелитель, тень пророка на грешной  земле,
должен знать, что могущество всякой власти зиждется на мече  и  вере.  Сын
мой, ты силен и воинственен, - это хорошо. Но если мы уловим души неверных
и покорим их святому корану, - это дважды хорошо.
     После размышления Кучум сказал:
     - Делай так, как повелевает тебе пророк Магомет!


     Шейх Хаким не тратил напрасно времени. Он  обшарил  старые  татарские
кладбища в округе Искера и среди них нашел могилы семи святых. Правда, при
этом вышел маленький конфуз,  который  быстро  замяли,  а  виновнику  его,
старому Абдулле, пригрозили плетью. И что ему  надо  было,  этому  ветхому
старцу? Стоило бы ему помолчать, а он, когда шейх указал на одну  заросшую
могилу и  со  слезами  в  голосе  произнес:  "Здесь  покоится  прах  имама
Ибрагима, совершавшего чудеса на земле", - он,  Абдулла,  вдруг  закричал:
"Что ты говоришь, шейх?  Тут  могила  моей  матери,  похороненной  полвека
назад! Все знают это!"
     Однако шейх Хаким не растерялся. Спокойным голосом он продолжал:
     - Может быть это и так, но  век  тому  назад  здесь  нашел  последнее
пристанище имам Ибрагим - самый праведный человек! И ты, простой  человек,
горшечник Абдулла, должен сегодня ликовать и молиться. Не  зная  того,  ты
приобщил прах своей матери к праху святого. О, чудо неведения! Поэтому  ты
первым примешь обрезание!
     - Но мне уже восемьдесят лет! - воскликнул горшечник.  -  Мне  поздно
делать теперь обрезание!
     - Войти в рай, где  будут  тебя  услаждать  прекраснейшие  из  гурий,
никогда не поздно! Ты примешь обрезание, так повелеваем мы -  великий  хан
Кучум и я, шейх Хаким!
     Старому горшечнику Абдулле совершили  обрезание,  после  которого  он
долго болел, перестал делать горшки и стал нищим. "Так угодно  аллаху!  За
непокорство и неверие он всегда наказывает нищетой и болезнями".
     В летний солнечный день по приказу Кучума на старые мизареты  согнали
много народа из Искера, дальних и ближних аилов. Шейх в присутствии  толпы
устроил пышные поминовения на могилах открытых святых...
     Это было начало, вслед за которым из Бухары прибыл  огромный  караван
младшего брата Кучума - Ахмет-Гирея. В золотом паланкине он привез одну из
своих жен - двенадцатилетнюю  Сатаным,  дочь  бухарского  князя  Шигея.  С
Ахмет-Гиреем  в  Искер  прибыли  тридцать  мулл,   абызов   и   сеидов   -
проповедовать веру Магомета.  Кучум  со  скрытым  презрением  рассматривал
алчных, юрких духовников в черных халатах, опоясанных белыми платками, и с
белоснежными чалмами на голове. Он  хорошо  знал  по  Бухаре  этих  жадных
фанатиков, но боялся:  они  пользовались  большой  властью  среди  темного
народа и могли поднять его на любое дело.
     Кучум тяжело вздохнул: "Что ж поделать, они и здесь  необходимы,  как
трава на пастбище. Только они укрепят и возвеличат мою власть!".
     Глаза хана непреодолимо тянулись к золотому  паланкину,  водруженному
на белом верблюде, украшенном коврами. Там в занавеске образовалась  щель,
а в ней сверкнули глаза.
     "Аллах, что за горячие глаза!  -  с  завистью  подумал  Кучум  и  был
ошеломлен, когда на  мгновение  занавес  заколебался  и  показалось  милое
женское лицо, не прикрытое покрывалом. - Такое  совершенство  могут  иметь
только прекрасные гурии. Ах, Ахмет, Ахмет,  зачем  ты  привез  сюда  такой
великий соблазн!".
     Кругом прибывшего каравана носились всадники  на  рыжих  шибергамских
конях. Они охраняли и золотой паланкин, и брата Кучума.
     Шейх Хаким радостно встретил своих духовных собратьев. Он поторопился
рассказать  им  об  открытии  могил  правоверных  и  первом   мусульманине
горшечнике Абдулле.
     Служители пророка Магомета ретиво проповедовали ислам. На базарах,  в
аилах они громко призывали татар покинуть старых богов,  а  тому,  кто  не
покинет их, грозили небесными и  земными  карами.  А  так  как  ревнителей
мусульманства всегда сопровождали  злые  всадники  на  рыжих  шибергамских
конях, то угрозы их возымели силу. В  татарских  улусах  нехотя  разбивали
размалеванных  болванов,  украшенных  лентами  и  шкурками,  и   принимали
обрезание и закон Магомета. Васюганьские  идоломольцы  наотрез  отказались
принять ислам и откочевали в недоступные дебри.  Остяки  и  вогулы  упорно
убегали  от  мулл  в  леса  и  настойчиво  продолжали  поклоняться  своему
деревянному божку Раче.
     Шейх Хаким велел ловить непокорных и гнать в Искер,  где  по  велению
хана совершались суд  и  расправа.  Для  устрашения  упорствующим  срубали
головы и втыкали их на остроколье перед шатром Кучума.
     Хаким сам всегда присутствовал при  казни.  Однажды  к  нему  привели
высокого остяка в мягкой кухлянке, - его поймали в  низовье  Иртыша.  Шейх
спросил его грозно:
     - Почему укрываешься от истины,  от  аллаха?  Наш  бог  всемогущий  и
вездесущий, и Магомет пророк его! Кто не примет их, тому смерть!
     Остяк поднял смелые глаза и ответил:
     - Я не боюсь смерти! Мои боги лучше твоих. Если они мне  не  помогают
на охоте и на рыбной ловле, я бью их и они исправляются, помогают мне. А с
твоим пророком и говорить нельзя, пусть идет он к своему аллаху!
     Противленцу отрубили голову. Но это не многих устрашило. В одно  утро
от князьца Епанчи в Искер прискакал гонец и  тайно  сообщил  хану,  что  в
кочевьях на реке Туре неспокойно, кочевники избили муллу, проповедовавшего
ислам, а охрану его истребили.
     Кучум мрачно выслушал вестника. Такие  же  слухи  дошли  до  него  из
Лебауцких юрт, что на Иртыше, из Барабы.
     Везде был один ответ:
     - Наши отцы  и  деды  сделали  своих  богов,  у  которых  можно  было
попросить отвести бураны, гром и молнию, молить о том, чтобы тучнее  стали
овечьи  отары,  больше  было  олешков,  удачнее  охота.  Если  боги   наши
становились глухи к нашим просьбам, то мы не ставили им пищи и  не  мазали
их губы жертвенной кровью. Голод и жажда всегда открывали их уши. Ваш  бог
- новый, мы не слышали о нем, а пророк  Магомет  давно  умер  и  не  может
подтвердить ваши слова. Нет, нам не нужна новая вера!
     В шатре хана Кучума собрались все имамы, ахуны, абызы, улемы и муллы.
Шейх Хаким, подражая придворному этикету бухарского эмира, взывал:
     - О, средоточие вселенной, царь царей, могущественный и мудрейший  из
ханов, кость Тайбуги, потомок великого  Чингинида,  внемли  словам  нашим.
Сейчас или никогда надо покарать неверных, чтобы узнали твою крепкую руку.
Будь воином, каким ты был до сих пор!
     Кучум снисходительно улыбнулся грубой лести и ответил:
     - Годы мои уходят, и глаза мои заболели. Кто наслал это проклятье?
     - Мы,  всемилостивый  хан,  вымолим  у  аллаха  облегчение  от  твоих
болезней. Да ниспошлет он тебе ясность и зоркость во взоре! -  стал  низко
кланяться и прижимать руку к сердцу шейх Хаким.
     - Нет, я становлюсь слаб, - решительно  отказался  хан.  -  Мой  брат
моложе меня, он укрепит свою руку и поведет воинов на упорствующих.
     - Хорошо, я покараю нечестивых! - согласился Ахмет-Гирей, и служители
пророка Магомета низко поклонились ему. Шейх Хаким простер дрожащие руки и
возопил:
     - О, аллах, ты увидел нашу печаль и послал нам заступника!
     А Кучум в душе ликовал: "Уйдя, брат оставит Салтаным - черноглазую  и
проворную, как ящерка. Я войду к ней"...


     Ахмет-Гирей повел всадников к Иртышу, к Лебауцким юртам, там бился  с
татарами, которые не хотели признать корана, и напоил землю их кровью.  Он
пробовал пробиться на Туру, но побоялся далеко уходить в темные леса,  где
за каждым деревом подстерегала смертоносная стрела. Брат хана  вспомнил  о
своей жене Салтаным и решил поспешить в Искер.
     Между тем, хан Кучум послал  верную  рабыню  сказать  красавице,  что
сильно страдает и давно любит. Послушная  рабыня  не  застала  Салтаным  в
белой юрте Ахмет-Гирея. На женской  половине  пренебрежительно  шушукались
другие жены ханского брата. Она услышала одно слово:
     - Аиса... Аиса...
     Кто был этот человек, рабыня знала: юный конюх всегда  зажигал  кровь
девушки пронзительным взглядом. Он  часто  джигитовал  по  Искеру,  и  для
маленькой Гайнисы он всегда находил ласковое, волнующее слово. Она вбежала
в конюшню и там, в  полутьме,  среди  белоснежных  коней,  приведенных  из
арабских степей, увидела свою соперницу, снисходительно ласкавшую конюха.
     Чтчо может быть более слепым  и  жестоким,  чем  ревность  влюбленной
женщины? Гайниса ни слова не сказала хану Кучуму, дав понять, что Салтаным
больна, но возвратившемуся Ахмет-Гирею  она  раскрыла  глаза.  Удивительно
повел себя брат сибирского хана: он тоже не  раскрыл  никому  тайн  своего
сераля, а позвал Салтаным - тоненькую девочку с пышными косами -  и  повел
ее на конюшню. Тут совершенно спокойно и твердо сказал Аисе:
     - Получай, вот тебе жена!
     У Салтаным задрожали побелевшие губы.
     - Но он конюх, простой татарин, а я дочь бухарского  князя  Шигея!  -
гневно возразила она. - Это унизительно для меня!
     - Ты могла быть его любовницей, теперь вполне можешь быть его  женой!
- он резко повернулся и ушел в свою белую юрту. Жены  и  наложницы  его  в
этот день много пересмеивались, перешептывались, злословили о Салтаным.
     А хан Кучум, пораженный поведением брата, с сожалением сказал ему:
     - Но ты ведь мог подарить мне этот драгоценный камень!
     На это Ахмет-Гирей ответил просто:
     - Это был бы для тебя вовсе не драгоценный камень, а тяжелый  жернов,
повешенный на шею. Подумай, смел ли я своему брату и хану приносить  такой
дар?...
     Оба, однако, не разгадали замыслов юной, но коварной женщины. Живя  у
конюха, она приручила к  себе  лучшего  скакуна,  и  в  один  летний  день
скрылась в голубой степи. Оскорбленная княжна  пересекла  спепи  и  бурные
реки, бог ведает какими путями добралась в Бухару и, упав  к  ногам  отца,
рассказала о постигшем ее позоре. Старый князь  Шигей  ничем  не  высказал
своей ненависти к врагу. Молча, как бы отпуская его грехи, выслушал дочь.
     Ахмет-Гирей забыл о своей жене  Салтаным,  жил  весело  и  забавлялся
ястребиной охотой. Однажды, когда он потешался к Иртышу подъехали  быстрые
всадники на  знакомых  рыжих  шибергамских  скакунах.  Что  это  за  кони!
Ахмет-Гирей издали залюбовался их бегом. Один  из  всадников  подскакал  к
Иртышу и прокричал Ахмет-Гирею:
     - Хвала аллаху, радостные вести привезли мы тебе!
     Ахмет-Гирей поспешил на зов, сел в лодку и переплыл Иртыш.  И  только
он ступил на песчаный берег, как взвился аркан и тугая  петля  захлестнула
его шею. На глазах свиты Ахмет-Гирея привязали к лошади и умчали в степь.
     Спустя  несколько  дней  посланцы  Кучума  нашли   среди   солончаков
изуродованный труп. Только хан узнал в нем своего брата...
     Так в Бухаре возникло недовольство Кучумом. Князь Шигей везде поносил
его. А а эту пору по реке Туре и в  Барабинской  степи  стало  тревожно  и
угрожающе...



                                    4

     Снова над Русью нависла страшная опасность. Царь жестоко расправлялся
с  изменниками-боярами,  которые  из-за  личных  выгод  не  раз  продавали
отчизну. Изо всех сил они противились крепкому  объединению  всех  русских
княжеств в одно  могучее  сильное  Русское  государство.  Иван  Васильевич
беспощадно громил древние боярские роды, пресекая их самовластие.  Родовые
вотчины  князей   Ярославских,   Ростовских,   Белозерских,   Суздальских,
Стародубских, Черниговских он раздавал  во  владение  опричникам.  Княжат,
которые сеяли смуту и мечтали о возвращении на Русь удельных поря