а,  конь  загарцевал  под
ним.
     Ермак выхватил из-за пояса пищаль, поднял быстро, но все, как  морок,
исчезло.  Не  стало  на  скале  Бегбелия,  только  мелкие  кусты  все  еще
раскачивались, примятые конским копытом.
     - Опять  ушел,  грабежник!  -  обронил  Ермак  и  вернулся  на  место
схватки...
     Перед  казаками  широко  распахнулись  ворота  острожка.   Максим   в
малиновом кафтане вышел навстречу атаманам, а рядом с ним стояла в голубом
сарафане  светлоглазая  женка  Маринка,  держа   на   расшитом   полотенце
хлеб-соль.
     Ермак бережно принял дар, ласково поглядел на красавицу  и  поцеловал
пахучий каравай.
     - Самое сладкое, и самое доброе, и радостное на земле-хлеб! -  сказал
тихим голосом атаман. Марина вся засветилась и ответила:
     - Пусть по-твоему...
     Максим Строганов, сияющий и добродушный, поклонился казакам:
     - Благодарствую за службу...
     - Оттого и вернулись, чтоб оберечь твой городок! - откликнулся Иванко
Кольцо. - Глядим, темная сила прет, пожалели вас...
     - Спасибочко! - еще раз поклонился господин. - А теперь  пожалуйте  в
покои. Победителю отныне и до века - первая чара.
     Гамно вошли казаки в знакомые  покои,  расселись  за  большие  столы.
Зазвенели кубки,  чаши,  кружки,  чары,  овкачи  и  болванцы,  наполненные
крепкими медами. Началась после зимних тягот шумная казачья гульба...


     Лето  отслужили  казаки  в  вотчине  Строгановых,  ожидая  татарского
нашествия. Но в этот год царевич Маметкул не приходил из-за Каменных  гор.
В сухое лето быстро созрели хлеба, и  посельщики  спокойно  собрали  их  с
поля, свезли и уложили в риги. Осень  выпала  щедрая:  рыбаки  наловили  и
насолили бадьи рыбы,  строгановские  амбары  набили  зерном,  толокном.  В
подвалах - липовые бочки меду. В ясные ночи высоко в  небе  плыл  месяц  и
зеленоватые полосы света косыми  потоками  лились  в  узкие  высокие  окна
строгановских хором. Розмысл Юрко не спит, сидит над  толстой  книжищей  в
кожаном переплете с золотыми застежками. В оконце смотрит  с  синего  неба
золотая звездочка, да ветерок приносит разудалую казачью песню.  В  ночном
безмолвии она звучит дерзко и будит поселян.
     Юрко сидит склонясь и думает  о  Максиме  Строганове:  ноне  господин
расщедрился, вынес в глиняном кувшине вино и книгу.
     "Вот прими, за службу тебе, - за то, что отыскал новые соляные места.
Книжицу сию прочти. Писал ее сэр Ченслор -  английский  купец,  с  коим  я
виделся в Холмогорах  и  на  Москве,  а  вино  выпей,  монахи  Пыскорского
монастыря во поминовение деда Аникия доставили в Чусовские  городки.  Вино
редкое - золотистое, искрометное и плещется в чарах.  Из  Франкской  земли
привезено через моря великие..."
     Не додумал Юрко своих мыслей - в дверь  постучали.  Тяжелой  поступью
вошел Ермак. Розмысл обрадовался.
     - Не ждал, и вдруг радость выпала.
     Они обнялись, и атаман уставился в книжицу:
     - О чем пишется в ней?
     - Тут о русских воинах говорится, и хорошее.
     - Ну! - глаза Ермака вспыхнули, он схватил Курепу за руку. - Чти, что
написано о ратных людях!
     Юрко придвинул книгу и глуховатым голосом стал читать:
     - "Я думаю, что нет под солнцем  людей,  столь  привычных  к  суровой
жизни, как русские. Никакой  холод  их  не  смущает,  хотя  им  приходится
проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы.  Простой
солдат не имеет ни  палатки,  ни  чего-либо  иного,  чтобы  защитить  свою
голову. Самая большая их защита от непогоды  -  это  войлок,  который  они
выставляют против ветра и непогоды. А если  пойдет  снег,  воин  отгребает
его, разводит огонь и ложится около него..."
     - Истинно так! - подтвердил Ермак. Он придвинулся к Юрко, взял  книгу
и долго вертел в руках. Перевернув лист, он зорко смотрел в  него  и  стал
медленно читать:
     - "Сам он живет овсяной мукой, смешанной с холодной водой, и пьет эту
воду. Его конь ест зеленые ветки  и  тому  подобное  и  стоит  в  открытом
холодном поле без крова - и все-таки служит хорошо...  Я  не  знаю  страны
поблизости от нас, которая могла бы похвалиться такими людьми..."
     - И то верно! - сказал Ермак и положил книгу  на  стол.  -  Подгоняет
меня эта книжица идти в поход. Пора!..
     - А за воинство угощу тебя, - потянулся к кувшину Юрко.  Он  налил  в
кружки золотистое вино и стукнул: "Чок-чок!.."
     Ермак помедлил, а потом поднял кружку и выпил.
     - Добр огонек. Ох, и добр! - похвалил он.
     - И дознался я, атамане, что есть реки, что текут с Камня, и  о  тех,
которые бегут в сибирскую сторонушку. Вот зри!  -  розмысл  склонился  над
свитком и стал чертить и рассказывать.
     Далеко  за  полночь  розмысл  и  атаман  сидели  в  тихой  горенке  и
рассуждали о дороге в Сибирь.


     Как гром среди  ясного  неба,  появился  Ермак  перед  Строгановым  и
сказал:
     - Ну, Максим Яковлевич, довольно, нажировались казаки на  Каме.  Ноне
идем на Камень.
     Строганов по привычке прищурил глаза и сказал спокойно:
     - В добрый путь, атамане!
     - До пути надобны нам от тебя припасы: и хлеб, и  соль,  и  зелье,  и
толокно, и холсты.
     Строганов сразу побагровел, вскочил и бросился к иконостасу:
     - Господи,  господи,  просвети  ум  нечестивца,  открой  очи  ему  на
сиротство наше, на бедность...
     Ермака так и подмывало  крикнуть  господину:  "Брось  отводить  глаза
богом. О милости,  купчина,  просишь,  а  сам  последние  жилы  с  холопов
тянешь!". Однако атаман сдержался и сказал хладнокровно:
     - Тут, Максим Яковлевич, у бога не вымолишь, придется в твоих амбарах
пошарить!
     - В амбарах! - выкрикнул гневно господин. - Еще шубы мои  потребуйте,
опашни, рубахи!
     - Нет, то не надобно нам,  обойдемся.  Матвей  Мещеряк,  наш  хозяин,
подсчитал, что надобно. Вот слушай! Три  пушки,  безоружным  -  ружья,  на
каждого казака по три фунта пороха, по  три  фунта  свинца,  по  три  пуда
ржаной муки, по два пуда крупы и овсяного толокна,  по  пуду  сухарей,  да
соли, да половина свиной туши, да по безмену масла на двоих...
     - Батюшки! - схатился за голову Максим. - Приказчики!
     - Не кричи! - насупился Ермак. - Не дашь, так пожалеешь! -  в  голосе
атамана была угроза.
     - Так ты с казаками гызом похотел мое добро взять? Не дам, не дам!  -
затопал Максим, и на губах его выступила пена.
     Выждав, гость резко и кратко сказал:
     - А хоть и гызом. Возьмем! - круто повернулся и,  стуча  подкованными
сапогами, ушел.
     Вбежали приказчики,  остановились  у  порога.  Господин  полулежал  в
кресле, раскинув ноги, с расстегнутым воротом рубашки.
     - Все! - хрипло сказал он и ткнул перстом в старшего управителя: - Ты
поди, открой амбары. Казакам добришко наше понадобилось...
     Хочешь не хочешь, а пришлось открыть амбары. Хозяин укрылся в дальние
покои и никого не пожелал видеть. Приказчик Куроедов стал на пороге амбара
и отрезал:
     - За дверь ни шагу. Я тут хозяин,  что  дам,  то  и  хорошо!  Хвалите
господа!
     Матвей  Мещеряк,  приземистый,  широкий,  подошел  к   приказчику   с
потемневшими глазами:
     - А ну, убирайся отсюда! Мы не воры. На такое  дело  решились,  а  ты
толокно жалеешь!
     Казаки подступили скопом.
     - Молись, ирод!
     - Братцы, братцы, да нешто я  супротив.  Имейте  разум!  -  взмолился
Куроедов.
     Худо довелось бы ему, да поспел Максим Строганов. Он молча  прошел  к
амбарам. Казак Колесо зазевался, не дал господину дорогу.
     - Что стоишь, медведище! Не видишь, кто идет!
     Казак свысока посмотрел на господина, молча уступил дорогу. Строганов
поднялся на приступочку и строго крикнул:
     - Не трожь моего верного холопа! Раздеть меня удумали?
     - Не сбеднеешь, а раззор не пустим. Плывем, слышь-ко, в Сибирь,  край
дальний. Давай припасы!
     Круг казачий заколыхался, - к амбарам шел Ермак. Он шел  неторопливо,
а глаза были злы и темны. Подходя к Строганову, прожег его взглядом.
     Максим понял этот взгляд, выхватил из кармана огромный ключ  и  подал
атаману:
     - Бери, как договорились... Приказчики! - закричал он. -  Выдать  все
по уговору. И хорунки дать и образа.  Без  бога  не  до  порога.  А  порог
татарского царства эвон где, отсюда не видать... Бери, атаман! - он  вдруг
обмяк, хотел что-то сказать, да  перехватило  горло.  Однако  встряхнулся,
вновь овладел собой и крикнул казачеству: - В долг  даю.  Чаю,  при  удаче
разберемся...
     - Разберемся! - отозвались казаки.
     Максим степенно сошел с приступочки, и повольники на сей  раз  учтиво
дали ему дорогу...
     На реке день и ночь стучали топоры. В темень жгли  костры.  Торопился
кормщик Пимен подготовиться в путь. Варничные женки шили паруса. В амбарах
приказчики меряли лукошками зерно, взвешивали на безменах толокно,  порох,
свинец, а казаки с тугими мешками торопились на  струги,  которые  оседали
все глубже и глубже в прозрачную воду.  От  варниц  и  рудников  сбежались
люди, серые, злые, и просили:
     - Нам Ярма-к-а! Бать-ко! Где ты, батько, возьми до войска.
     Атаман многих узнавал в лицо и радовался:
     - Смел. Такие нам нужны!
     Просились в дружину углежоги, лесорубы, солевары, горщики,  варничные
ярыжки. Строганов соглашался на триста человек. И был рад, когда приходили
самые буйные, упрямые и люто его ненавидевшие.
     Писец Андрейко Мулдышка кинулся в ноги атаману:
     - Гони его, батька, то не человек, а песья душа. Гони его! -  кричали
варничные. Но Мулдышка жалобно просил:
     - Делом заслужу  старые  вины.  Сам  каюсь  во  грехах  своих!  -  он
унизительно кланялся громаде. И вид у него был жалкий, скорбный. -  Писчик
я, грамоту разумею сложить.
     Ермак обрадовался:
     - Казаки, писчик  нам  потребен.  Берем!  А  заскулит  иль  оборотнем
станет, в куль да в воду!
     - И то верно, батько! Берем!..
     Атаманы тем временем верстали работных в сотни. Ермак  строго  следил
за порядком. Сбивалось войско. В каждой  сотне  -  сотник,  пятидесятники,
десятники и знаменщик со знаменем.
     Были еще пушкари, оружейники,  швальники.  И  еще  при  дружине  были
трубачи, барабанщики, литаврщики и зурначи.
     У кого не было пищалей, ружей, появились луки с  колчанами,  набитыми
стрелами. Имелись копейщики, и  были  просто  лесные  мужики  с  дубинами,
окованными железом.
     - Нам только до первой драки, а там и  доспехи  добудем!  -  говорили
они.
     А струги садились все глубже и глубже. Мещеряк жаден, и велел  набить
на борта насады. Погрузили много и чуть на дно не  пошли.  Оставили  часть
припасов.
     Из Орла-городка в рыдване, обитом бархатом, прибыл Семен Аникиевич, а
с ним племянник Никита. Строгановы, одетые в серые кафтаны, чинно  подошли
к стругам. Дядя огладил козлиную бороду, покачал головой:
     - Ай, хорошо... Ай, умно!
     Подошел Ермак, обнялся с ним.
     - Атаман -  разумная  головушка,  -  льстиво  обратился  Строганов  к
Ермаку. - Жили мы дружно. Чай, и  нашей  послуги  не  забудешь,  когда  до
салтана доберетесь. А мы  в  долгу  не  останемся,  перед  царем  замолвим
словечко, - снять прежние ваши вины. А  слово  наше  у  Ивана  Васильевича
весомо, ой как весомо...
     - Будет по-вашему, - пообещал атаман.
     Тогда Строганов поманил к себе писчика:
     - Иди за нами, о нашем уговоре запись изготовишь.
     Ермак нехотя пошел в хоромы господ, за  ним  пять  атаманов:  Кольцо,
Михайлов, Гроза, Мещеряк и Пан.
     Оказалось, и записи давно  заготовлены,  и  все  записано  вплоть  до
рогожи. Предусмотрительны господа! Не спорили атаманы, подписали кабалу.
     - Вот и ладно. Вот и  хорошо,  казачки!  -  ласково  заговорил  Семен
Аникиевич. - А я вам за это иконок дам, нашего строгановского письма.
     "Льстив, хитер и оборотлив!" - пристально поглядел на  него  Ермак  и
заторопился:
     - Завтра уплываем!..
     Стоял тихий вечер, с реки веяло прохладой. Среди кривых улочек посада
долго блуждал Ермак, отыскивая хибарку  вековуши.  За  плечами  у  атамана
мешок  с  добром.  Вот  и  ветхий  домишко,  распахнул  калитку.  Выбежала
светлоглазая девчурка.
     - Мне бы Алену, - тихо сказал вдруг оробевший атаман.
     - Нет тут больше Аленушки, - потупилась девчушка.
     - А куда ушла, и скоро ли вернется?
     У девочки на ресницах повисли слезинки:
     - Не вернется больше Аленушка,  никогда  не  вернется.  Только  вчера
отнесли на погост.
     Ермак снял шелом, опустил голову. Во  рту  пересохло,  а  в  ногах  -
тяжесть. Ворочая непослушным языком, он спросил:
     - А кто ты такая будешь, козявушка?
     - А я не козявушка, а Анютка - мамкина я. Старшая тут, а две сестрицы
они вовсе ползунки. А это что в мешке?
     - Хлебушко!
     - Ой, дай, родненький. Третий день не ели. Мамка все  на  варнице,  а
тятька давно пропал...
     - Пусти в избу.
     - Входи, дяденька. А  ты  не  из  ермаков?  -  в  атамана  уставилось
любопытствующее курносое лицо.
     - Из ермаков! - ласково ответил атамак и вошел  в  избу.  Он  сел  на
лавку, чисто выскобленную, оглядел горницу. Пусто, бедно, но опрятно.
     И вспомнил он, как в давние годы, молоденьким пареньком забегал он  в
эту избушку. И Аленушка - ладная девушка с певучим голосом - подарила  ему
вышитый поясок: "Вот на счастье тебе, Васенька. Может и найдешь его..."
     Но так и не нашел он своего счастья, не свил гнезда. Одинок. И родных
порастерял. Ермак ссутулился, и ресницы его заморгали чаще.
     - Дяденька, тебе худо?
     - Нет, милая, - отозвался Ермак, поднял Анютку  на  руки,  расцеловал
ее. - Прощай, расти веселенькая...
     Придавленный минувшим, он вышел из домика и тихо побрел к Чусовой. На
повороте оглянулся. Какой ветхой и крохотной  стала  знакомая  избенка!  У
калитки стояла Аленка и, засунув в рот пальчик, все еще очарованно глядела
вслед плечистому казаку...
     1 сентября  1581  года  поп  Савва  отслужил  молебен.  Казаки  молча
отстояли службу. Строгановы привезли хоругви:
     - Пусть возвестят они, что живы и крепки Строгановы!
     Ермак принял дар и ответил:
     - А  возвестят  они  за  Камнем,  что  Русь  сильна.  И  кто  посмеет
ослушаться ее, пожалеет о том.
     Строгановы молча проглотили обиду.
     На Каме на ветру надувались упругие паруса.
     - Ну, в добрый путь! - по-хозяйски крикнул Ермак,  и  тотчас  ударили
литавры, забил барабан, заголосили жалейки.
     Заторопились к  стругам.  Атаман  Мещеряк  стоял  на  берегу  и  всех
пересчитывал. И когда все взошли в ладьи, Матвейко взобрался на ертаульный
струг, подошел к Ермаку и объявил:
     - Батько, все атаманы, есаулы, сотники и казаки на  месте.  Набралось
шестьсот пятьдесят четыре души. Ждут твоего наказа.
     Стоявший рядом с Ермаком трубач затрубил в рог.
     И тогда головной струг, белея парусом, отвалил от пристани и вышел на
стремнину. Она подхватила суденышко и быстро понесла.  За  первым  стругом
устремились другие, и вскоре стая их плыла далеко-далеко. Поворот,  и  все
исчезло, как дивное видение.
     - Прощай Ермак! Прощай, браты, - слали вслед стругам последнее доброе
пожелание солевары.




                      ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПУТЕМ ЧЕРЕСКАМЕННЫМ


                                    1

     Грозный и дикий Урал-батюшка  встал  перед  казаками  во  всем  своем
суровом  величии.  Многое  видали  на  своем  веку  повольники,  но  такой
угрюмости нетронутой красоты, такого  буйного  могучества  и  необозримого
зеленого разлива безграничных лесов никогда им не встречалось. Словно валы
бушующего океан-моря, лесные дебри захлестнули и глубокие пади,  и  склоны
гор, и скалистые кручи. Дика лесная пустыня! Кругом сердитый, лихой  ветер
навалил непроходимые буреломы.  В  глухоманях  царит  вечный  сумрак,  под
густыми мохнатыми елями чуть приметные звериные  тропы,  и  среди  урманов
тускло поблескивают мрачные темные озера. Но и богат,  неисчерпаемо  богат
этот край! Много тут ценного зверя. На скалистые крутояры  часто  внезапно
выносится козел и, как сказочное видение, не шелохнувшись, долго  стоит  с
высоко вскинутыми гранеными рогами, рисуясь на фоне белесого неба. В горах
ревут медведи, в кедровниках жируют белки: тут  и  полосатый  бурундук,  и
черемная лиса с острой  хитрой  мордочкой,  осторожный  колонок  и  всякая
другая пушная зверюшка. А в безмолвии сумрачного  леса,  возле  брусничных
болот бродят сохатые. Лоси - звери смелые, сильные и сообразительные.  Они
сразу узнают след человека и, завидя его, бегут  прочь.  Но  темна  тайга,
пустынны и немы берега озер, -  не  слышно  человеческого  голоса.  Только
быстрая  река,  сдавленная  скалами,  злобно  ревет  и  стонет,  в  ярости
низвергаясь пенистыми струями. С крутоярья Уральских гор спешит  и  бушует
река Чусовая, как зверь, рычит и клубится  на  переборах.  Эх,  быстрая  и
каменистая падун-река, сколько силы казацкой ты вымотала!
     Четыре дня казаки плыли  вверх  по  реке,  преодолевая  стремительное
течение. Шалые воды с яростью били в борта  стругов,  лаженных  крепко  из
доброго теса камскими кряжистыми плотниками. Выбивались из сил гребцы.  Не
за себя тревожились казаки, а за груз: сухари в рогожных  кулях,  крупу  и
толокно в мешках. В пути не было ничего вкуснее и сытнее толокна.  Берегли
и соль: без нее и пища не в радость.
     Гребли казаки от утренней малиновой зари до золотого заката.
     На ертаульном струге плыл Ермак,  а  с  ним  рядышком  сидел  смуглый
коренастый татарин Махмед, которого Строгановы  отпустили  проводником.  В
свое время Махмед в орде Маметкула бегал на Русь, да камский  казак  вышиб
его копьем из седла, и угодил татарин в полон. Строгановы  держали  его  в
колодках в остроге. Знал Махмед свои края: все броды и переходы, дороги  и
тропы, плавал по многим рекам. Хорошо говорил он по-русски и по-вогульски.
Выпросил его атаман толмачом и проводником.  Глаз  не  спускали  казаки  с
Махмеда, хитер, плут, глаза волчьи, злые.  Только  выбрались  на  Чусовую,
татарин оживился, заюлил. Чутьем догадался Ермак о тайных помыслах сибирца
и пригрозил ему:
     - Гляди, обманешь, - башку долой!
     - Ни-ни, - покачал головой  Махмед.  -  Проведу  в  Сибирь,  счастлив
будешь.
     На пути вставали скалы - "камни": они  теснили  Чусовую  и  закрывали
дали.  Расцвеченные  накипью  красновато-желтого  мха,  они   то   отвесно
обрывались в бурлящую воду, то  дробились  и  распадались  на  причудливые
столбы, нагромождения, и тогда казалось  -  нет  дальше  дороги.  Тревожно
начинало биться сердце. Но поворот, - и снова раскрывались быстрые светлые
воды. Скалы все выше, мимо них с  ревом  несется  взбешенная  стихия.  Еще
тяжелее и опаснее стало плыть. Того и гляди, - рванет стремнина  и  ударит
струг о каменную грудь утеса! Измученные гребцы вечером тяжело валились  у
костров и засыпали мертвым сном. Спали под  сентябрьским  звездным  небом,
подложив под себя кошму, а у кого ее не было, - еловые  ветви.  Выставляли
сторожевые дозоры.
     К веселым чусовским струям ночью спускались с  гор  медведи  полакать
свежей водицы. Под утро, когда синие огоньки костров угасали, а над  водой
расстилался ночной туман, часто выходили на водопой лоси. Ермак  любовался
сохатыми. Давно, поди четверть века тому назад, он по  насту  охотился  за
ними и на лыжах гнал зверя. За эти годы много исхожено и пережито.  Атаман
вздыхал:  "Эх,  ушла-прошумела  молодость!".  Однажды  он,   оборотясь   к
проводнику, спросил:
     - Скоро ли Межевая Утка?
     - Угу, скоро, очень скоро! - залопотал татарин. -  Еще  день  плывем,
второй - будет тебе и Утка! - и склонил озаренное пламенем лицо,  стараясь
не  встретиться  взглядом  с  Ермаком.  Костер  пылал  ярко,  и  уйти   от
пронзительных  глаз  атамана  было  невозможно.  Они  без  слов   говорили
татарину: "Не юли, все равно не уйдешь от нас!".
     Знал Ермак от старых охотников, что с  Чусовой  можно  перебраться  в
Туру, а там в Тобол. Тут и откроется бескрайное царство сибирское!  Но  за