анной
дали растаяли в синем мареве и Каменные горы. Всю дорогу  сибирец  Гаймуса
вел себя двусмысленно, а после того, как миновали русский рубеж,  и  вовсе
стал задираться.
     - Погорелец ваш  царь,  беден,  плохие  поминки  шлет  великому  хану
Сибири!
     Третьяк Чебуков степенно ответил ему:
     - Русь обширна и богата. Но не в богатстве сила, а в людях!
     - Чего вы ищете в нашей стране? - продолжал Гаймуса.
     - Хан Кучум просил царя принять его в данники, и царь взял  под  свою
высокую руку возлюбленного брата.
     - Це-це! - щелкнул языком сибирец, и его вороватые глаза забегали.
     Гонец  Аиса  держался  добродушно,  покровительственно  к   Третьяку.
Когда-то тот спас ему жизнь, и служилый татарин не забыл этого:
     - Ты не гляди, что я переметчик. Своя  вера  ближе  всего.  Идешь  по
Москве, а каждая женка ребенку шепчет:  "Молчи,  татарин  идет!"  Я  знаю,
татары сделали много зла твоей земле. Что поделаешь, такова  воля  аллаха!
Но я все хорошее помню, и первый друг тебе!
     Вот и Искер! Навстречу русскому послу выехали четыре бека, обряженные
в парчевые халаты. Кони - арабских статей, убранство их сверкает позолотой
и драгоценными камнями, седла расшиты  жемчугом.  У  беков  густые  черные
бороды, и сами они подобраны молодец к молодцу. Это сразу оценил Третьяк.
     За беками ехали трубачи и барабанщики, а  за  ними  спешила  огромная
толпа любопытных татар. Когда поезд посла приблизился  к  воротам  Искера,
трубачи пронзительно затрубили, а потом глашатай возвестил:
     - Приехал посланец Москвы! Слушайте,  слушайте,  правоверные,  отныне
Сибирь и Русь - единая сила против врагов великого и  благочестивого  хана
Кучума! Да будет благословенно имя его во всех веках и по всей вселенной!
     Толпа о чем-то громко шумела, а беки  сошли  с  коней  и  почтительно
склонились перед русским послом. Третьяк каждому из них низко поклонился.
     - Да будет благословен твой  приезд,  посланец  великого  и  могучего
царства! - громко произнес старший из беков.
     Третьяк понял, как нуждается Сибирь в  славе  Руси.  Он  хорошо  знал
татарский язык и со всей важностью ответил на приветствие,  чтобы  слышали
все:
     - Русь сильна! Мы вступили в дружбу с вами, и кто посмеет после этого
грозить вам? Великий государь  всея  Руси  Иван  Васильевич  жалует  брата
своего Кучума любовью!
     - Алла! Алла! - закричали  в  толпе.  Но  тут  загрохотали  барабаны,
защелкал бич, - громадного роста татарин, одетый в зеленый  халат,  теснил
толпу, давая проход шествию.
     Послу подвели белоснежного коня с высоким  седлом,  обшитым  тисненым
ярким сафьяном. - Это дар хана  благородному  посланцу  русского  царя!  -
важно оповестил старший мурза.
     Опять заиграли  трубы,  загрохотали  барабаны.  Русский  посол  легко
поднялся в седло, и пышное шествие  тронулось.  В  толпе  пуще  закричали.
Лучники, состязаясь в своем искусстве, пустили сотни стрел в голубое небо.
Над распахнутыми воротами Искера раскачивался пестрый персидский ковер,  а
вдоль узких уличек шумела все та же неугомонная, говорливая толпа.
     Русский посол в малиновом кафтане,  в  сопровождении  беков  медленно
продвигался среди народа, наклоняя голову то в одну, то в другую  сторону.
Обходительность посла, его молодое, румяное лицо,  обрамленное  золотистой
кудрявой бородкой, большие синие глаза пришлись  по  душе  татарам.  Толпа
неистовствовала от восторга...
     Хан принял Третьяка Чебукова со  всеми  почестями  в  своей  огромной
белой  юрте.  Кучум  сидел  на  возвышении,  покрытом  золотой  парчей,  в
окружении знатных мурз и беков.
     Русский  посол  статной  поступью  вошел  в  тронную  и,   остановясь
неподалеку  от  хана,  отвесил  ему  глубокий  поклон.  В  глазах   Кучума
промелькнуло самодовольство.
     - По велению моего государя, великого князя всея Руси, - торжественно
начал Третьяк, - кланяюсь мудрому  хану  Сибири,  потомку  могущественного
Батыя. Брат твой и великий государь Иван Васильевич спрашивает, здоров  ли
преславный хан?
     Кучум улыбнулся, весело обежал взором толпившихся  мурз  и  не  менее
величаво ответил:
     - Хвала аллаху, здоров. Мои  имамы  каждодневно  возносят  молитвы  о
здравии брата моего, великого государя Руси. Здоров ли он?
     Слуги посла положили у ног хана царские поминки: три  штуки  красного
сукна, золотые кубки и перстни с глазками лазури. Хан схватил кубки и стал
рассматривать.
     - Мои златокузнецы делают запястья тонкие и полные сверканья, и  чаши
серебряные, - сказал Кучум, - но таких узорчатых кубков я не видел...
     Разговор  длился  недолго.  Посол  понял,   что   состоялось   первое
знакомство с ханом. Грамоту Грозного и рукопись  шерти  он  решил  вручить
позднее.
     На закате Третьяку отвели юрту, ту  самую,  в  которой  когда-то  жил
приказный Куров. Оставшись наедине со слугами, посол наказал им:
     - Помните, холопы, русскую пословицу: речь - серебро,  а  молчание  -
золото. Будьте учтивы в чужой земле, меньше говорите и больше  слушайте  и
запоминайте...
     Пока Чебуков отдыхал  после  утомительной  дороги,  бек  Гаймуса  тем
временем добрался до Кучума и со всеми подробностями  рассказал  ему,  что
видел в Москве. Они сидели в шатре вдвоем, но  осторожный  бек  подошел  к
шелковым пологам, заглянул за них - не подслушивает ли кто,  и  сообщил  о
гонцах, которых он тайно засылал к Девлет-Гирею:
     - Он сказал, что весной опять придет на Русь, потопчет и пожжет  все.
Хан напомнит им времена Тимучина!
     Гаймуса ждал ханской радости и награды, но Кучум сидел  задумчивый  и
мрачный. Долго ждал бек, пока хан скажет свое слово. Наконец Кучум коротко
пригрозил:
     - Голову сниму с тебя, если кто узнает об этом! Пошел вон!
     Он прогнал Гаймусу, не сказав ему похвалы и не дав награды.
     "Как несправедливы ханы и властители судеб человеческих!" -  обиженно
подумал бек и затаил злобу, но не против хана, а  против  русского  посла,
которого он считапл виновником всего случившегося.
     Он не знал, что Кучум обрадовался вести, воспрянул  духом  и  пожалел
посланную дань - тысячу соболей. Сейчас Кучум  терпеливо  ждал  вестей  от
тайджи-царевича Маметкула,  которого  послал  покарать  непокорные  улусы,
восставшие против ислама.
     День тянулся за днем, с полунощных стран  прилетели  холодные  ветры,
сорвали в рощах последние листья и своим ледяным дыханием сковали  лужицы.
Под ногами захрустел первый ледок, и тогда  по  звонкой  дороге  прискакал
гонец от Маметкула.
     Загнанный конь упал у белой юрты Кучума, но лучник вскочил и, добежав
до двери юрты, распахнул полог, задыхаясь крикнул:
     - Великий, всемогущий хан, мы повергли врагов твоих. Радуйся! - и сам
повалился у порога от утомления...
     Царевич вернулся в Искер  победителем.  За  его  конями,  привязанные
арканами к хвостам, тащились десять самых непреклонных противников ислама.
     Маметкул хвастливо объявил хану:
     - Я досыта напоил кровью землю, в которой  покоится  прах  святых.  А
этих непокорных я привел к тебе на суд, хан!
     При стечении народа десяти идоломольцам отрубили головы и воткнули их
на остроколье у юрты Кучума. Перед каждой мертвой  головой  останавливался
хан и зло говорил:
     - Теперь больше не будешь меня поносить, мурза Арслан! Так  будет  со
всяким, кто подымет руку на своего хана!
     - Наконец-то насытил ты свою жадность, бек Абдулла. Я знаю о  чем  ты
думал, когда поднимал кочевников. Ты думал о дороге в Искер!
     Хан напомнил каждому врагу своему старые обиды. Заметно  постаревший,
с  отвисшей  слюнявой  губой,  он  весь  дрожал  от  сладострастья,   видя
кровоточащие головы противников. И в то же время старик был жалок в  своей
жестокости. Тайджи поморщился и подумал: "Он  стал  совсем  дряхл.  Борода
стала редкой, и глаза слезятся. Стар, стар хан Кучум!".
     А с высоких минаретов только что  отстроенных  мечетей  муллы  звонко
оповещали:
     - Я ху! Я хак! Ля иллях илла ху!
     Имамы, сеиды, шейх Хаким торжествовали. Хан ласково  ввел  племянника
Маметкула в свой шатер и посадил рядом на пышных подушках.  Думчий  Карача
приказал слугам и наложницам порадовать победителей.
     Зажгли курильницы, благовонный аромат наполнил покои. Прововные слуги
со смуглыми лицами принесли чаши, наполненные аракчой, и  поставили  перед
мурзаками и беками, прибывшими на пир. Кучуму и Маметкулу поднесли золотые
кубки - дар московского царя. Тайджи весело сказал:
     - Будем пить из них и покончим с последним врагом нашим!
     - Покончим! - согласился хан.
     Никто не понял смысла их речи, но стоявший в толпе Аиса заметил,  как
радостно блеснули глаза бека Гаймусы.
     Думчий что-то выкрикнул.  Раздвинулся  серебристый  полог,  в  покой,
резвясь, вбежали наложницы и стали плясать. Их гибкие тела колыхались, как
цветы под дуновением ветра.
     Хан  привычно-равнодушно  глядел  на  пляску,  и   вдруг   взор   его
затуманился, глаза перестали различать лица и все для него как бы  ушло  в
тень. Неподвижно, с каменным лицом сидел хан и уж не видел  ни  беков,  ни
наложниц. Другое было перед ним...
     - Довольно на сегодня пляски! - жестко объявил хан. -  Я  покажу  вам
более занятное, чем наложницы. Поэвать сюда русского посла!
     Сам думчий и много слуг с ним поспешили к юрте  Третьяка.  Посол  уже
догадывался о беде. Смутная тревога овладела им.
     "Что-то случилось!" - подумал он, надел парчовый кафтан, пристегнул к
нему козырь, расшитый жемчугом, к поясу подвязал саблю и протянул  руку  к
высокой бобровой шапке...
     В эту минуту в юрту вбежали возбужденные татары.
     - Хан зовет к себе! - закричал Карача.
     - Я так и думал, что он позовет меня,  -  спокойно  ответил  посол  и
захватил заветный ларец, в  котором  хранилась  грамота  царя  и  рукопись
шерти. Он с достоинством сказал: - Идемте к хану, он ждет.
     Когда посол медленной величавой поступью вошел в  покои  Кучума,  все
смолкли. Десятки  пронзительных,  пытливых,  гневных,  настороженных  глаз
уставились в него. Третьяк перехватил злорадствующий  взор  бека  Гаймусы.
"Случилось недоброе для нас", - взволнованно подумал он  и  склонил  перед
ханом голову:
     - Явился по твоему зову, великий и мудрый хан, - спокойно сказал он.
     Кучум встрепенулся, поднял горделиво голову и заносчиао выкрикнул:
     - Пришла пора поговорить с тобой, посол Руси. Покажи грамоты, которые
послал нам брат наш! - злая усмешка прошла по губам Кучума.
     Третьяк вскрыл ларец, бережно добыл грамоту и хотел сам огласить  ее,
но думчий сказал:
     - Читать должен я.
     - Послом великого государя прибыл я,  грамоту  царя  читать  мне  или
самому хану, - с достоинством  ответил  Чебуков  и  неторопливо  развернул
свиток с большой золотой печатью. На короткий миг  она  привлекла  к  себе
внимание ханской свиты. Воспользовавшись минутным замешательством, Третьяк
огласил:
     "Царь и великий князь всея Руси сибирского царя  грамоту  выслушал  и
под свою руку его во оберегание принял и дань на него наложил"...
     Посол не дочитал: хан  протянул  руку  и  вырвал  у  него  московскую
грамоту.
     - Слышали вы, мурзы  и  беки,  и  ты,  шейх  Хаким,  он  обещает  нам
обереганье! - насмешливо проговорил Кучум. - Слышали  вы,  мои  рабы,  что
сулит он, а сам не может оборонить своей земли. Его столицу  Москву  пожег
крымский хан Девлет-Гирей. Вот оно как! Нищий старается  одарить,  богача,
немощный - отдать силу богатырю!
     - Ха-ха-ха! - раздался  в  покоях  издевательский  раскатистый  смех.
Смеялись все: мурзы, беки и рабы. Козленком блеял  старый  думчий  Карача,
тонким фальцетом заливался бек Гаймуса  и  совсем  по-стариковски,  ехидно
хихикал Кучум.
     - Не сметь глумиться над царским словом! - сжав кулаки, гневно сказал
русский посол.
     - Я все могу! - со злобой выкрикнул хан, вскочил и разорвал  грамоту,
затоптал ногами. - Знай, Едигер значился данником Руси, а Кучум никогда не
будет!
     - Ты отвечаешь за свое слово, хан! - напомнил Третьяк.
     Опять раздался грубый, наглый хохот. И, куда ни  оборачивался  посол,
всюду видел скуластые оскаленные  лица,  чужие  и  враждебные.  Все  глаза
горели жгучей ненавистью. Но Третьяк не испугался и опять сказал от  всего
взволнованного сердца:
     - Знай, хан, Русью раз молвится слово. Запомни это! Ты глумишься  над
беззащитным человеком. Посол я, а послы везде уважаемы.
     Вскочил, весь багровый, Маматкул:
     - Хан, дозволь снять эту баранью  голову!  -  И  тут  же  осекся  под
грозным взглядом русского посла.
     - Увести! - презрительно сказал Кучум,  и  бек  Гаймуса  со  слугами,
несмотря  на  сопротивление,  связали  посла  и  увели  из   белой   юрты.
Подталкивая в спину, избивая плетью, они довели его до глубокой сырой  ямы
и столкнули в нее.
     Третьяк упал и сломал  себе  ногу.  Звездная  ночь  простиралась  над
Искером, до узника глухо  доносились  крики  и  смех  из  ханской  ставки.
Невыносимая боль не давала покоя. Крепко сжав зубы, Третьяк молчал. Собрав
все силы, всю волю, он  решил  непреклонно  держаться  до  конца:  "Теперь
смерть, но умереть надо с честью!".
     Мысли унеслись к далекой Москве. Вспомнилось  о  семье:  "Ждут  и  не
дождутся меня ни Любаша, ни Кирилка!".
     Аиса просил хана Кучума о пощаде послу:
     - Выпусти его на Русь, так будет лучше!
     Кучум разгневался.
     - Как ты, презренный раб, смеешь меня учить!  Думчий!  -  раздраженно
закричал он: - Повели сегодня же отрубить русскому послу  голову,  а  рабу
моему Аисе дать пять седмиц плетей!
     Татарин безмолвно распростерся у ног хана:
     - Прости, всемилостливый и великий! Но Кучум, не  взглянув  на  Аису,
ушел за полог. На багряной вечерней заре окоченевшего, голодного  Третьяка
вытащили из ямы и палач кинул его на плаху.
     Однако смелый и мужественный посол вскинул в последний раз  голову  и
крикнул:
     - Жива Русь!


     Весна  пришла  в  Искер.  Весело  гомонит  речка  Сибирка,   сверкает
серебряной струей под кручами у самого городища. Снова оделись леса и рощи
нежными, клейкими листьями. Степь покрылась пестрым ковром трав и  цветов.
Хан Кучум поднялся на дозорную башню и любовался сотнями кибиток, которые,
как  громадные,  расшитые  шелками  тюбетейки,  раскиданы  батырями  среди
ковыля. Дымят костры, ржут кони, звенит чонгур, и  звонкий  голос  джигита
разносится над просторами:

               Твои брови тонки, как новый месяц,
               Свежей розой заперт жемчуг зубов...
               Весело горит молодой огонь в твоем очаге,
                                                  красавица,
               А когда ты смеешься, - ночь озаряется светом.

     "Это он поет про молодую ногайскую княжну Лилек - жену моего Алея", -
сладостно  думает  Кучум  и  улыбается  своей  мысли.  Сегодня  закончился
свадебный пир. Хан Кучум  женил  сына  Алея  на  дочери  ногайского  князя
Тин-Ахмета. За невестой в глубину степей ездил  посол  Тацяк  и  вместе  с
невестой  пригнал  табуны  выносливых  коней  и  отары  овец.  Когда  овцы
спускались на закате солнца с  ближнего  холма,  Кучум  и  мурзы  невольно
залюбовались ими. Мощным потоком  тысячи  животных,  наполняя  окрестности
шумом, лились и лились без конца в прииртышскую долину.
     - Вот наше золотое руно! - похвалился хан. -  Но  не  все,  смотрите,
какие кони!
     Низкорослые, мохнатые кони резво и неутомимо бежали. Все мурзы и беки
завидовали богатству хана, а он, подняв слезящиеся глаза, сказал:
     - И это еще не все.  Если  мне  понадобятся  воины,  то  мой  друг  и
доброжелатель князь Тин-Ахмет на каждого коня посадит сильного  и  ловкого
всадника с копьем и саадаком. Знайте это! Теперь у меня прибавилось силы!
     На брачный пир приехало издалека много киргизских царевичей, и  Кучум
уговорил их остаться при себе.
     Теперь хан почувствовал силу и послал на Обь-реку, в тундры  и  леса,
даругов объявить свою волю  кочевникам  полунощной  стороны.  Под  страхом
смертной казни Кучум запрещал остякам, югорцам и вогуличам платить древнюю
дань Руси.
     И этого показалось ему мало.  Он  собрал  тридцать  казанских  татар,
бежавших от гнева царя Ивана, и послал их  в  родные  места.  Они  ушли  в
приволжские степи, слились с чувашами  и  стали  подстрекать  их  к  бунту
против Руси. Огонь был высечен, искры тлели и ждали ветра, чтобы вспыхнуть
пламенем.
     И вот тогда хан Кучум решил, что настал долгожданный день,  когда  он
может послать орду на Пермь. Повел ее Маметкул...
     На Руси пришел Ильин день 1573 года. В этот день в Чусовском  городке
не работали. Выгрузку соли из чанов-цыреней сделали загодя  до  праздника.
Девки  водили  хороводы  в  лугах,  договаривались  о  завтрашнем  дне,  -
собирались в поле  на  начало  жатвы-зажинок.  С  ними  увязались  молодые
солевары. Весело  на  зеленом  приволье!  Надоела  соляная  каторга.  Утро
выдалось ясное, теплое, легкий ветерок  отогнал  к  лесу  комаров.  Тянуло
посидеть на бережку Камы, поглядеть на собор с синими главками,  послушать
пение птиц. Старики ушли в церковь к обедне, а Куземка перешел мост  через
ручей и разлегся под кустом у дороги. За многие дни, проведенные в  черной
грязной избе - варнице, хотелось подышать на чистом приволье.
     Отсюда хорошо видны Куземке черные варницы,  из  которых  сегодня  не
валил белесый дым. В одной из них и работал парень. Там над огромной ямой,
в  которой  беспрестанно  пылал  огонь,  на  железных   полотенцах   висел
закопченный цырен с ржавыми закраинами, а в нем  бурлил  соляной  раствор.
Повар с черпаком расхаживал в мутном знойном пару, а Куземка ведрами носил
рассол. Трудная жизнь!...
     Куземка сладко потянулся, всей грудью жадно  вдохнул  в  себя  свежий
речной воздух и  положил  на  солнечный  припек  большие  красные  руки  в
глубоких, мокрых язвах: "Пусть отойдут, а болячки присохнут!".
     Яркие сарафаны и платки пестрели на зеленой мураве у  Чусовой,  а  по
дороге, загребая босыми ножонками пыль, куда-то спешила маленькая  Анютка,
- внучка старого солевара Спиридона..
     - Куда побежала? - окликнул ее Куземка.
     Девочка  на  миг  приостановилась,   заслонила   ладошкой   глаза   и
наивно-лукаво призналась:
     - По ягодки из дому сбегла...
     Анютка повернулась, хотела бежать дальше, и вдруг обмерла от  страха:
на нее в клубах пыли, весь черный от сажи,  летел  на  разгоряченном  коне
углежог дядька Аким. Девчонка вскрикнула, метнулась и чуть не угодила  под
копыта.
     У Куземки замерло сердце: "Чего это сломя голову прет?".
     Углежог ловко, на скаку, подхватил Анютку,  бросил  поперек  седла  и
заорал диким голосом:
     - Татары! Татары!
     И сразу зашевелилось, задвигалось кругом. На высокой белой колокольне
ударили сполох. Из приречных лугов, сколько было прыти, бежали  девки,  из
посада и приселков торопились  солевары,  строгановские  смерды,  женки  с
детишками. Гнали за острожные тыны скот - коров и овец. С реки хлопотливая
девка хворостиной торопила уток, а сама тревожно поглядывала на восток.
     Куземка вскочил и побежал к городку. За лесом уже  поднимались  клубы
черного дыма: татары жгли русские деревеньки-починки, стога сена, несжатые
хлеба.
     "Ох, горе, скоро ворота запрут. Как тогда?"  -  взволнованно  подумал
солевар.
     Все новые и новые толпы  строгановских  трудяг  спешили  укрыться  за
валами крепости. На веревках  тащили  упиравшихся,  ревущих  коров.  Чтобы
поторопить беглецов, Куземка закричал, сколько было мочи:
     - Татары!..
     Он последним вбежал по узкому мосту, и за ним  медленно,  со  скрипом
закрылись тяжелые, окованные железом ворота.
     С восточной рубленной башни дозорный лучник увидел, как  из  леса  на
дорогу на  быстроногих  выносливых  конях  ватажка  за  ватажкой  вылетали
татарские всадники. Они, как река в  вешнее  половодье,  разлились  вокруг
земляного вала и высоких тынов. Доз