татар
горделиво поднял голову.
     - Рус, плохая твоя песня. Ты кричишь, как старый гусь на перелете!  -
насмешливо сказал старший царевич.
     - Погоди, золотце,  и  тебя  Касим-паша  доведет,  -  затянешь  тогда
перепелом!
     Братья переглянулись: нисколько не пуглив русский. И как он угадал их
неприязнь к турецкому паше?
     - Ты, наверное, не знаешь, кто мы? - заносчиво спросил царевич.
     - Как не знать! - незлобливо ответил Мальцев. - Вижу -  пришли  сынки
хана Девлет-Гирея. Все вижу, царевичи.
     - Что же ты видишь, рус? - с насмешкой спросил самый младший царевич,
тонкий станом и большеглазый.
     Пленник уставился в его бараньи глаза и сокрушенно покачал головой:
     - Эх, милый, твоя участь хуже моей! Красив ты, и твои братья царевичи
пригожи! А что толку из того? У хана сыновей много,  разошлет  он  вас  по
бекам, и будете вы ни сыты и ни голодны. Участь ваша - скитаться  с  места
на место, как перекати-поле. В толк не возьму, зачем смелым джигитам  идти
за хвостом коня Касим-паши?
     - Молчи, холоп! -  оскалил  острые  мелкие  зубы  старший  царевич  и
схватился за рукоять ятагана.
     - Я не холоп! - с достоинством отозвался Мальцев. - Я - посол русской
земли. Меня не похолопишь! Это верно - башку снимешь долой, а  что  в  сем
толку? Я вот тебя жалею:  ты  храбр,  пригож  и,  как  соколу,  тебе  надо
расправить крылья, ан и нельзя!
     Царевич успокоился, ему понравилась  толковая  речь  русского,  и  он
попросил:
     - Говори еще, говори!
     - Сказать-то особенно нечего. Сидишь тут, яко  пес  на  цепи,  и  все
думаешь. А думки вдаль глядят. Ну что, если Касим-паша возьмет  Астрахань,
вам легче будет, царевичи? Ой ли! Турки всех  крымских  татар  покрепче  к
себе привяжут. Вот как прижмут! - крепко сжал кулак Мальцев. -  Одна  вам,
молодцам, дорога - в Москву. У русских найдется для вас  честь  и  служба.
Сам отец станет завидовать!
     Царевичи примолкли. Старший вспомнил отцовы речи и подумал:  "Русский
прав, не надо добывать Итиль для хункера Селима!".
     - А ты не боишься за свою голову? - спросил он вдруг Мальцева.
     - Бояться мне нечего! - твердо сказал полоняник. - Всех русских голов
не срубишь. Одну срубишь, а за нее сотню спросят.
     - Чего ты хочешь? - спросили царевичи.
     - Меня не по чести задержали. Пусть отпустят.
     Царевичи смутились: они были бессильны освободить руссого посла.
     На другой день  Мальцева  отвязали  от  пушки  и  он  мог  в  кедолах
двигаться по невольничему табору.  Он  ходил  среди  греков  и  валахов  и
упрашивал их:
     - Чую, идет из Москвы сюда русская рать.  И  будет  она  крепко  бить
неверных, а вам в стороне что ли стоять? За поруганную землю свою встаньте
заодно с русскими.
     Измученные невольники с печальной улыбкой  смотрели  на  неугомонного
Мальцева. Валах, с темным, как земля, лицом, с хрипом ответил:
     - Путь от Москвы далек! И пока придут русские, мы все будем лежать  в
поле, и вороны поклюют наши очи.
     - Русские уже близко. Чую топот их коней. Слышу, как по Волге русские
ладьи плывут! - уверенно сказал Мальцев.
     Неделю спустя, поздно вечером, в  яму,  в  которой  томился  Мальцев,
столкнули двух русских, и ордынец сковал всех троих на  одну  цепь.  Когда
поутихло, Мальцев спросил седобородого старика:
     - Кто ты и как попал в полон? По одежде судить  -  духовного  звания,
отец.
     -  Угадал,  родимый,  -  ласково  ответил  старик.  -  Келарь  я   из
Никольского монастыря, что под Астраханью. И звать меня Арсений Чернец,  а
второй страдалец - Инка Игумнов, человек Кириллова. Схватили нас дозорщики
Касим-паши, когда на ладье в камыши свернули...
     Темная ночь простиралась над Хазарским  городищем.  Звезды  пылали  в
осеннем холодном небе. Мальцев жадно схватил  за  руку  келаря  Арсения  и
прошептал ему:
     - Коли такая доля выпала тебе, поможем Руси!.. Чуешь шаги ордынцев?
     Возвысив голос, Мальцев спросил Чернеца:
     - Ну, как в Астрахани? Оберегаются?
     Шаги затихли: дозорщик потайно слушал, о чем говорят русские.
     - Хвала богу, на Руси хорошо! - спокойно, басовитым  голосом  ответил
келарь. - Не сегодня, так завтра ждут на Астрахани князя Петра Серебряного
с дружиной.
     Мальцев подмигнул, сжал крепко руку Арсения и вяло сказал:
     - Ой, сомнительно что-то! Неужто будет?
     - Уже гонец был. Идет с князем тридцать тысяч судовой рати,  а  полем
государь отпустил воеводу Ивана Дмитриевича Бельского, а с ним  сто  тысяч
воинов сюда торопятся...
     Инка Игумнов разинул от изумления рот.  "И  чего  врет  отец  келарь?
Негоже монаху так!" Однако и его Мальцев осторожно толкнул в бок:  "Молчи,
молчи!"
     Монах сладко продолжал:
     - Видно, господь бог помиловал нас за молитвы. Слыхано, что и ногаи с
нами будут, ждут только часа!
     - Ой, и это хорошо! - радостно сказал Семен.  -  А  как  кизылбашский
шах, что он думает?
     - О, братец, пресветлый шах прислал к царю нашему послов бить  челом:
турского де хункера люди мимо Астрахани дороги  ко  мне  ищут,  и  ты  бы,
великий царь, сильной рукой помочь учинил нам на турского салтана.
     - И что на это царь Иван Васильевич?
     - Ведомо мне, сыне, до тонкости ведомо, из патриаршего  двора  писали
игумену. Царь наш пожаловал кизылбашского шаха, послал к нему посла своего
Олексея Хозникова, а с ним сто пушек да пятьсот  пищалей.  А  всего  и  не
расскажешь...
     - Ой, братец, повеселил ты мою душу... Ой, как повеселил...
     Тишина лежала над Волгой, в стане все спали, догорали костры. Мальцев
обнял келаря и шепнул:
     - Дай, отче, облобызать тебя. Понял ты мою горестную думку...
     Тем временем преданный спаг докладывал Касим-паше:
     - Ждут русские рать великую. Идет она на помощь Астрахани!  Слышал  я
сам, как шептались!
     - Русские  на  выдумки  хитры!  Прочь  с  моих  глаз!  -  рассердился
Касим-паша. Спаг низко поклонился и, пятясь вышел из шатра.
     Случилось такое, чего не предполагал и сам Мальцев. На ранней заре  в
степи  заржали  кони,  забили  барабаны,  затрубили  трубы.  Мимо   лагеря
невольников проскакал, обливаясь кровью, янычар. Одно  слово  и  кричал  с
ужасом:
     - Рус! Рус!
     Еще не поднялось солнце и на песке блестела роса, а  вдали  клубились
тучи пыли и стоял великий шум.
     Только к полудю  он  утих.  И  дознался  Мальцев,  что  воевода  Петр
Серебряный с дружиной  и  впрямь  подошел  к  Волге,  напал  на  передовые
разъезды янычар и сбил  их.  Отвлекая  внимание  нападением  на  разъезды,
струги с дружиной князя прорвались вниз по Волге.
     Невольники - греки, валахи, русские - сбились в толпу и кричали:
     - Сюда, браты! Сюда, браты!
     Над Волгой колебался густой осенний туман, кричали  на  плесах  гуси,
носились белокрылые чайки. В турецком лагере никто не поднялся на  работу.
В этот  день  перестали  сторожить  крепость.  Касим-паша  вызвал  к  себе
Мальцева. Два спага привели его  в  шатер  турского  полководца.  Хилый  и
оборванный, он не  склонил  перед  Касим-пашой  головы.  Смотрел  смело  и
лукаво.
     - Ну, вот и опять повстречались! - весело сказал турку Мальцев.
     - Больше не повстречаемся! Я повелю отрубить твою голову! - насупился
Касим-паша. Он стоял перед слабым пленником мрачный  и  злой.  Но  тот  не
струсил и ответил:
     - Погоди грозить, паша! Ты еще не выбрался из русской  земли.  У  нас
всякое бывает. Глядишь, и сам в полон  угодишь.  А  тогда  и  твоя  голова
сгодится на обмен моей...
     - Ты груб! - сверкнул глазами турок. - Одно  хочу  знать,  откуда  ты
узнал о русской дружине. И князя Бельского знаешь?
     - Посол все должен знать! - степенно ответил пленник. - А с Бельским,
может, и сам встретишься, коли обождешь его тут!
     Шаркая мягкими сапогами по ковру,  паша  устало  прошел  к  выходу  и
распахнул полы шатра. Сквозь туман заблестело солнце, издалека  доносились
глухие шумы.
     "Дружина Серебряного в Астрахань вступает",  -  догадался  Мальцев  и
оживился. Не знал он, что Касим-паша думает сейчас  о  нем,  о  том,  что,
может, и впрямь будет полезен русский.
     - Нет, не срублю пока твою голову! - раздумчиво  сказал  паша.  -  Ты
пойдешь с нами в степь!
     Мальцева увели,  и  весь  день  он  с  келарем  и  Игумновым  тоились
незнанием, что с ними будет дальше. Безмолвие опустилось на турецкий стан.
Турок - страж над пленными - вдруг присмирел, затосковал.
     Поглядывая на Мальцева, он сказал:
     - Горе нам! Спаги и  янычары  не  хотят  тут  зимовать.  Девлет-Гирей
собирается уходить. Ах, несчастный я...
     Ночью над Волгой и  степью  разлилось  багровое  зарево.  По  приказу
Касим-паши турки подожгли возведенную деревянную  крепость,  и  она  жарко
пылала, потрескивая и взметая ввысь снопы искр. Небо побагровело, казалось
раскаленным от небывалого жара.
     У белого шатра вороной конь Девлет-Гирея рыл копытом росистую  землю.
Сам хан сидел на ковре, поджав ноги, и говорил Касим-паше:
     - Нельзя идти старой дорогой,  все  погорело.  Поведу  к  Азову  тебя
Мудгожарской стороной, она не тронута, но пришла осень...
     В голосе его звучали и горечь, и  злорадство.  Хан  нагло  смотрел  в
тусклые глаза паши и заверял:
     - Мудр и велик хункер! Он поймет, что мы опоздали в поход. Да простит
его величие наши оплошности. Так угодно было аллаху!
     Касим-паша склонил голову  на  грудь.  Теперь  ему  все  безразлично:
судьба войска больше его не интересовала. Об одном он с ужасом  думал:  "В
Азове может ждать его ларец султана, и в том ларце  да  вдруг  -  шелковая
петля!".
     А жить хотелось. Недвижимо он сидел в шатре и не  знал,  что  сказать
хану.
     Девлет-Гирей поднялся и, прижав руки к груди, вымолвил:
     - Да будет благословенно имя  пророка,  так  начертано  нам  в  книге
Судеб, - пойдем в Азов! Повели войскам выступать в степь!
     Касим-паша кивнул головой и с грустью посмотрел на Итиль-реку.
     Высокий нубиец опахалом навевал ветерок на голову паши, но  властелин
ногой оттолкнул нубийца и хрипло вымолвил:
     - Передай, чтобы берегли русского посла. Он может пригодиться нам...
     Касим-паша взобрался на своего  аргамака  и  в  сопровождении  десяти
спагов, огромного роста, в черных плащах, направился прочь  от  Волги.  За
ним, шлепая могучими мягкими ступнями  по  густой  пыли  и  злобно  вращая
змеиными глазками, потянулись вереницей нагруженные верблюды. На одном  из
них, в золотистом паланкине, восседала очередная  любимая  наложница  паши
Нурдида. Продвигаясь в сизую даль, Касим-паша думал только об  одном:  как
бы уберечь свою жизнь и гибкую плясунью - наложницу.
     Вдали на холмах курилась пыль под копытами коней  крымских  ордынцев.
По велению Девлет-Гирея они прокладывали путь через  неведомые  степи,  по
которым не  прошел  всепожирающий  огонь.  Сам  крымский  хан  с  тысячами
татарских всадников прикрывал отступление.  В  последний  раз  на  восходе
солнца он разостлал на росистую землю коврик из простой кошмы  и  совершил
утреннюю молитву. Она отличалась краткостью и жестокостью. В ней он просил
аллаха послать гибель Касим-паше.
     В  последний  раз  блеснули  воды  Итиля,  и  полчища   двинулись   в
бескрайнюю, безмятежную и безмолвную даль. Слева осталась великая  русская
река; с каждым часом угасало  ее  освежающее  дыхание,  и  сухой,  жесткий
воздух все больше сушил легкие.
     Касим-паша тревожно оглядывался по сторонам. Аллах,  видимо,  проклял
эту землю! Небо в неумолимом гневе в летние дни спалило лежавшую перед ним
пустыню. Желтые, сыпучие  пески  клубились  и  пересыпались  под  копытами
коней. Ноги воинов уходили в  зыбкий  подвижный  прах.  Повсюду  скользили
серые ящерки, на бегу оглядывая пашу злыми изумрудными глазами.
     Мертвая земля! Мертвая степь! Безмолвно кругом.
     "Отчего молчат люди?" - с тоской подумал  Касим-паша,  и  сердце  его
сжалось от вещего предчувствия.
     Высохли все травы, - и седовато-серая полынь, и бурьян, и солянки,  -
все они рассыпались в пыль, и  при  движении  полчищ  эта  пыль  поднялась
густой желтой тучей, которая на солнце отливала багрянцем.  Пустынно.  Вот
мертвые бугорки земли, насыпанные у глубоких сусликовых нор. Ни звука,  ни
шелеста. Конь осторожно переходил по высохшему руслу речки, на дне которой
валялись груды голых белоснежных камней, напоминающих высохшие черепа.
     Смерть! Смерть!
     Она таилась здесь, рядом.  Рослый  спаг  поторопился  утолить  жажду.
Сильными руками он сдвинул голыш и вдруг  закричал  от  ужаса:  перед  ним
шевелилось целое скопище скорпионов.  Ядовитое  насекомое  быстро  ужалило
человека, и он на глазах стал темнеть и пухнуть.
     Смерть! Смерть!
     Казалось,  открылось  преддверие  ада,  и  орды  шли  среди  мрачной,
безмолвной пустыни навстречу своей гибели. Повернуть назад - встретиться с
русскими. Кто знает, что ожидает тогда?
     За полдень, когда глаза привыкли к мертвым  просторам,  а  слух  -  к
гнетущему безмолвию, на душе стало спокойнее. Высоко в синем  небе,  роняя
на землю нежные серебристые  звуки,  зыбким  косяком  пролетела  лебединая
стая. Она быстро удалялась на юг; сколько было нежной радости и жизни в ее
родниковом журчании, - невольно вспомнились весна и молодость.  Касим-паша
оживился, приободрился. Кстати прибежал нубиец и, падая на землю,  передал
желание наложницы сделать привал.
     Касим-паша повелел остановиться и разбить  белый  шатер.  Не  ожидая,
когда  среди  песков  распустится  его  сиюящий  купол,  Нурдида  сошла  с
паланкина и присела на обточенный ветрами и вешними водами большой камень.
И вдруг у ног турчанки с тихим  шелестом  зашевелилась  и  подняла  голову
гадюка. Она колдовски, немерцающи зеленым взглядом  смотрела  на  женщину.
Нурдида вскрикнула и  бросмлась  в  степь,  а  из-под  ног  ее  в  стороны
разбегались серые ящерки, и это еще больше увеличивало страх наложницы.
     Спаги изрубили змею, догнали Нурдиду и на руках  принесли  красавицу,
укрыв ее тонкими шалями!
     - Дальше, дальше отсюда! - испуганно и раздраженно закричала она.
     И снова по велению Касим-паши караван двинулся в пустыню.
     Вечером на бурой, солончаковой равнине неожиданно появились холмы, от
которых протянулись длинные тени.
     - Что это? - тревожно спросил Касим-паша у проводников.
     Никто не смел ответить на вопрос полководца. Тогда призвали  ордынцев
Девлет-Гирея.  Узкоглазый  татарин,  коричневый  от  загара,  обветренный,
приложил руки к сердцу и шепотом объяснил:
     - Чумные могилы! По степи  только  что  прошла  чума.  Умирали  люди,
падали кони...
     - Откуда ты это знаешь? - злобно спросил Касим-паша. - Уже  вечер,  и
воинам нужен сон.
     Татарин низко опустил голову, глаза его испуганно забегали.
     - Ни-ни! - со страхом сказал он. - Ночь темна, до месяца далеко, а  в
мраке они встают из могил и рыдают, печалятся... Аллах да  спасет  нас  от
встречи с ними!
     Повеяло  предвечерней  прохладой,  и  несмотря  на  то,  что   солнце
закатилось и наступили  сумерки,  полчища,  объятые  ужасом,  заторопились
дальше...
     Но смерть настигла людей.
     Первой внезапно заболела Нурдида. На нежном,  выхоленном  теле  вдруг
появились темно-синие пятна, и на третий день она в корчах скончалась.
     Касим-паша в скорби драл себе бороду, царапал лицо,  но  муллы  гнали
его прочь от застывшего тела наложницы. Они грозили:
     - Это черная смерть! Она  не  щадит  ни  богатых,  ни  бедных.  Прочь
отсюда!
     Пашу не допустили к могиле. Труп Нурдиды отказались  пеленать,  боясь
прикоснуться к зачумленному телу, поспешно зарыли его и забросали камнями.
Золотистый паланкин сожгли, а верблюда,  который  бережно  нес  красавицу,
убили  и  бросили  в  яму.  Но  голодные  воины  обнаружили  его,   тайком
растерзали, разнесли по частям и с жадностью съели.
     Томили жажда и голод. Обессилевшие люди падали, и мимо  них  с  тупым
безразличием проходили орды. Каждый думал только о себе.
     Гибель шла по следам. К смерти от голода добавилась смерть  от  чумы.
Зараза валила сотни людей. Они падали на  привалах,  застывали  у  забытых
курганов, у солончаковых озер. Дорога усеялась  трупами,  которые  клевали
налетевшие стервятники.
     Мучили и казаки. Они ватагами - по сотне, а то и  более  -  налетали,
тревожили орду, не давая ни отстать, ни воды испить.
     Касим-паша  двигался  день  и  ночь,  а  за  ним  поспешно  двигалось
охваченное ужасом войско.
     Девлет-Гирей молча следовал за турками. И когда Волга осталась далеко
позади, внезапно из  балки  вылетела  казачья  ватажка.  Впереди  всех  на
размашистом дончаке несся коренастый, плечистый казак.
     Татарский хан вспомнил свою молодость. Он был природный воин, батырь.
Не заботясь об охране, он повернул коня и вместе с царевичами и  немногими
ордынцами кинулся навстречу казакам. Как два вихря, столкнулись  всадники,
завертелись, и пошел гул по равнине. Злобно ржали кони, кружили,  взрывали
копытами  землю,  зубами  хватали  дончаков,  злобясь,  налитыми   кровью,
вставали на дыбы. Крымчаки с криками и  визгом  рубились,  но  падали  под
ударами  казачьих  сабель.  Могучий  конь   Ермака   подминал   под   себя
поверженных. Размахивая тяжелым мечом, подзадоривая себя  и  коня  криком,
казак рубил противника наискось, разваливая его от плеча до паха.
     Горе Девлет-Гирею!
     Оберегая отца, царевичи схватили его лошадь  под  уздцы  и  увели  от
смерти...
     Позади орды, погоняемые  плетнями,  еле  тащились  невольники.  Семен
Мальцев шел скованный в одной паре с  келарем  Арсением.  Монах  был  хил,
слаб, седая борода побурела от пыли.
     - Не дотянусь, умру, но то радует - бегут басурмане из русской земли!
- сухими потрескававшимися губами шептал он.
     - Пусть дохнут проклятые,  а  мы  жить  будем!  -  решительно  сказал
Мальцев. - Дойдем до Азова и сбежим. Не сдавайся, отче, бодрись!
     Келарь с изумлением смотрел на пленника, покачивал головой:
     - Гляжу на тебя и  вижу  одну  тень  человека,  только  очи  сверкают
жизнью. Откуда же такая сила?
     - От ненависти к ворогу обрел я эту силу!  Ух,  сняли  бы  кедолы,  я
показал бы им,  иродам,  на  что  способен  наш  человек!  -  со  страстью
вырвалось у Мальцева. - И ты, отец, думай о мести. Она укрепит дух твой!
     - Пришел мой час, сыне, - тоскливо  сказал  келарь.  -  Вон  до  того
кургана дотянусь, а там и кости сложу... - Слезы потекли по  его  жилистым
щекам. Пыль черным пеплом ложилась на лицо и мешалась со слезами. -  Велик
и силен русский человек! Он вечный труженик на отчей земле, всю пашенку за
сохой обходит, грады и села из пепла и запустения после татарвы поднимает,
ему бы ликовать да радоваться, а он бедствует.  Ордынцы,  турки,  да  паны
рушат его жизнь!
     От слабости старик говорил чуть слышно. Семен держал  его  под  руку.
Худой, изможденный,  в  грязной,  рваной  рубахе,  прилипшей  к  костлявым
лопаткам, Мальцев, однако, держался гордо. Большие воспаленные  глаза  его
полыхали ненавистью.
     - Погоди, отче, Русь устоит против всех бед! - уверенно сказал он.  -
Мы трудолюбы,  выдержим  все  напасти!  Одно  жаль,  жизнь  коротка,  мало
человеку отпущено.
     На исхудалом лице келаря появилась слабая улыбка.
     - И в малом русский трудяга успевает сотворить великое. Поведаю тебе,
сыне,  предание  одно.  В  рязанской  земле  усердствовал  отрок  один   -
Переяслав. Мал был, а лучше его никто кож не дубил, не выминал.  Кожемякой
посадские и кликали. Один  раз,  работая,  он  рассердился,  не  выходило,
схватил  отменную  бычью  кожу  и  разодрал,  -  такой  великой  силы  был
человек...
     Взял его великий князь Дмитрий Иванович в поход, в степи. Там сошлись
два войска. И вышел из вражеской рати высокий, жилистый печенег  и  вызвал
на единоборство. Все убоялись, а рязанский отрог вышел и схватил спесивца,
оторвал его от земли, да  так  к  своей  груди  прижал,  что  печенег  дух