спокойней,  уверенней.  Потеря командира начинала
забываться,  уступая место  новым  боевым заботам.  Чалдонова в  полку все
знали как хорошего строевика,  рубаку и джигита,  песельника и весельчака,
как храбрейшего командира и отличного товарища.
     Проводив  командиров  взводов,   Чалдонов  вызвал  младшего  сержанта
Криворотько и  бойца  Буслова из  отделения управления.  Буслов был  тихий
парень,  услужливый,  молчаливый.  И  уж если он за что-нибудь брался,  то
переделывать после него не приходилось.
     В  эскадроне  порой  злоупотребляли его  услужливостью:  "Буслов,  за
сеном",  "Буслов,  ровик  рыть",  "Буслов,  на  кухню  картошку  чистить",
"Буслов, почини уздечку", "Буслов, будь друг, сходи за меня в наряд".
     Буслов на все просьбы и  поручения бодро отвечал:  "Есть!"  Пригладит
рукой белые как лен коротко остриженные волосы и идет выполнять то, что от
него  требуют.  Чалдонов заметил эту  несправедливость,  дал  кому следует
нагоняй и  взял Буслова под  свое покровительство.  Дело в  том,  что этот
парень,  пудов на пять весом, с железными мускулами, обладал замечательным
голосом и считался самым лучшим подголоском в полку.
     Как-то вечером Чалдонов собрал казаков и запел "Калинушку".  Песня не
клеилась: не хватало подголоска.
     - А где Буслов? - спросил Чалдонов.
     Послали разыскать.  Оказалось,  Буслов стирает белье чуть  ли  не  на
целый взвод...
     С  этого дня положение Буслова изменилось.  Из ездовых его перевели в
отделение управления. Поговорив с ним, Чалдонов узнал, что кадровую службу
Буслов провел пограничником и отлично знал разведывательную службу.
     "Попробуем  сейчас  его  на  деле",  -  поджидая  Буслова,  размышлял
Чалдонов.
     Буслов и Криворотько пришли минут через пять.
     - Присаживайтесь!
     Чалдонов устроил свой  командный пункт  в  маленьком,  наспех вырытом
окопчике, в котором едва уместились три человека.
     - Придется  вам  одну  задачку  выполнить!   -  всматриваясь  в  лица
разведчиков,  неясные в темноте,  проговорил Чалдонов. - Надо пробраться в
деревню,  посмотреть,  что немцы делают,  и доставить мне сведения.  -  Он
сказал это  так,  как будто речь шла о  самой обыкновенной вещи:  "Сбегай,
браток, в магазин, купи закуски". - Главное, друзья, - продолжал Чалдонов,
- осторожненько узнать,  сколько танков,  пушек,  где  пулеметные точки  и
можно ли к ним скрытно подойти. Запомнить каждый кустик. Ясно?
     - Ясно, товарищ старший лейтенант, - ответил Криворотько.
     - Есть! - с неизменной бодростью подтвердил Буслов.
     - Теперь покурите на дорожку, а то там вряд ли придется.
     Чалдонов раскрыл портсигар и дал разведчикам по листочку бумаги.  Сам
же он курил трубку.
     - С  огоньком  -   осторожно,  а  то  засечет  наблюдатель  и  начнет
озорничать минами. Замаскируемся...
     Укрылись  все  трое  плащ-палаткой  и  стукнулись  козырьками  касок.
Буслову Чалдонов дал прикурить первому. Спичка осветила широкое, скуластое
лицо  Буслова,  его  застенчиво  и  добродушно  улыбавшиеся  серые  глаза.
Последним  прикурил  Чалдонов.  Глубоко  затянувшись  табачным  дымом,  он
продолжал:
     - Стрелять в  том  случае,  если  нет  другого выхода.  Можно будет -
притащите "языка".  Но это между прочим.  Жду вас через два часа.  Деревня
тут рядом.
     - Понятно,  -  снова  подтвердил Криворотько.  Буслов молча  затоптал
окурок.
     Сбросив плащ-палатку,  все  встали.  Чалдонов пожелал успеха,  крепко
пожал руки.
     Разведчики,  прижав к груди автоматы,  скрылись во ржи. С минуту было
слышно, как под их ногами шуршали спутанные стебли, потом все стихло.
     Проводив  бойцов,   Чалдонов  решил  посмотреть  расположение  боевых
порядков.  Он  направился в  ту  сторону,  откуда доносился скрежет лопат,
задевающих о камни, и приглушенные голоса казаков, рывших окопы.
     - Уваров, сухарь хочешь? - послышался из темноты голос.
     - Давай, пожую маленько...
     Чалдонов живо  представил себе,  как  Уваров  разламывает поджаристый
сухарь,  с хрустом откусывает и жует. Ему тоже захотелось погрызть сухарь,
но  весь запас продовольствия находился на седле,  в  переметных сумах,  а
лошадей он отправил к коноводам первого эскадрона.
     Пройдя в другой взвод, Чалдонов увидел, что здесь бывалые казачки уже
успели окопаться, лежат тихо и переговариваются о событиях ночи.
     - Промашку дали...  Надо  было прямо на  галопе заскочить в  деревню,
спешиться,  запалить хаты и бить, как кур... - слышался чей-то хрипловатый
шепот.
     - Как же  ты  заскочишь?  -  возразил кто-то густым басом.  -  Справа
начали из пулеметов бить и ракеты прямо на головы бросать.  Смотри,  вон и
зараз пущает...
     Справа  действительно темноту  рассекали вспышки  зеленых ракет.  Они
освещали неподвижное в безветрии ржаное поле.
     - Сволочи мы,  вот что я скажу,  земляк! - снова раздался хрипловатый
полушепот первого.
     - Ну, это ты брось...
     - Что "брось"? Командир эскадрона - в атаку, а мы - ни то ни се... Да
воть хоть Митьку спроси.
     - Верно,  что  тут  толковать,  замешкались,  -  подтвердил Митька и,
помолчав,  добавил:  -  Теперь я за командира фашистам ноги поотрываю! Эх,
какого человека убили!..
     - Не  уберегли...  На  "ура" бы  самим -  глядишь,  зацепились бы  за
деревню. Может, и комэска жив был бы! - говорил хрипловатый. - Нами теперь
комэска пулеметного будет командовать. У него не замешкаешься!..
     - Я в первом бою связным был,  -  сказал Митька,  -  я видел,  как он
фашистов из пулемета крошил.  Они пьяные,  нахрапом лезут,  орут. Глядим -
первый номер вроде как задремал у  щита,  по  щеке кровь бежит.  Готов.  А
немцы рядом почти.  Комэска лег сам за пулемет -  и давай!  Каску сбросил,
голова раскосматилась,  чуб спутался,  глаза прямо накалились.  Страшно на
него глядеть. Криворотько, пулеметчик, подполз и кричит: "Уходите, товарищ
командир,  вам тут не положено".  А он все хлещет и хлещет.  Криворотько у
него  ручки  вырывает,  а  он  не  дает.  Насилу вырвал и  ругает старшего
лейтенанта, а он ничего... "Ладно, ладно", - говорит. Потом мы пошли с ним
на командный пункт.  Так он даже ни разу не наклонился.  А  я  раз пять на
землю брякался. Кругом пули визжат и мины рвутся, а ему хоть бы что!
     - Силен мужик! - согласился хрипловатый.
     - А  разве  наш  командир плохой  был?  -  обиженно спросил тот,  что
говорил басом.
     - Я ничего не говорю,  -  отозвался Митька, - про нашего тоже плохого
не  скажешь.  Но  только уж этот -  больно отчаянный!  Шашкой рубит обеими
руками,  как черт!  А  кобыла его ходит за ним,  точно привязанная.  Он ей
скажет:  "Нарта,  посиди тут  немножко!"  Передние ноги поднимает кверху и
сидит, как ученая собачка.
     Где-то,  совсем недалеко,  озлобленно затрещали немецкие автоматы. По
житу,  словно прыгающие змеи, прошипели трассирующие пули. Близко застучал
мотор, и гулко начал бить крупнокалиберный пулемет.
     Разговор притих.
     Чалдонов вздрогнул,  инстинктивно пригнув голову. Пуля дзинькнула над
самым ухом.  "Больно отчаянный!.."  Только что высказанные казаком слова о
его  храбрости  звучали  для  Чалдонова  как  укор.  Досадуя  на  себя  за
непроизвольный кивок,  он поднял голову выше и  пошел обратно на командный
пункт.  Вдруг  землю тряхнул оглушительный взрыв.  Чалдонов снова невольно
пригнул  голову  и  присел  на  колени.  За  взрывом последовало несколько
автоматных очередей. И сразу все стихло.
     Поднимаясь с  земли,  Чалдонов  думал:  "Посмотрели бы,  как  я  луне
кланялся... Где сейчас, Митя, была твоя душа? В пятках?.."
     - Ты, Чалдонов, эффекты любишь, - говорили ему товарищи.
     - В любое дело вложи душу, и получишь эффект! - отвечал он задорно.
     И верно,  с присущим его характеру бурным темпераментом, он все делал
в жизни со страстным увлечением.  Вот и теперь, сидя в маленьком окопчике,
он  фантазировал о  предстоящем бое.  Мысленно  ворвавшись в  расположение
немецкого гарнизона,  он разгромил его и взял в плен немецкого офицера. Он
допрашивал пленного,  бросал  ему  в  лицо  какие-то  необыкновенно важные
слова...
     Начинало клонить ко сну. Чалдонов устало закрыл глаза.


                                 ГЛАВА 4

     Из госпиталя в  полк возвратился комиссар Алексей Абашкин.  Добирался
он до своего полка разными путями:  до Ржева ехал с воинским эшелоном,  до
станции Земцы - на тормозе товарного вагона, до Емленя - попутной машиной,
а до деревни,  где должен был стоять полк,  пришлось километров пятнадцать
пройти пешком.  На дорогу он потратил всего шесть дней.  Правда, ему очень
везло  -   сажали  всюду  беспрепятственно:   располагал  Абашкин  немалым
жизненным  опытом,  знал,  как  откровенно,  по-человечески  поговорить  с
начальником эшелона,  дать  папироску бойцу,  поискать земляков.  А  когда
нужно - земляк всегда найдется!..
     Получив в  политотделе армии  назначение,  Абашкин вышел на  большак,
поднял руку и прыгнул в кузов проходившей машины.
     В день прорыва в тыл противника,  увидев комиссара,  Осипов вынул изо
рта  нераскуренную папиросу,  отбросил  ее  в  сторону,  пошел  навстречу,
косолапя кривыми ногами,  обнял, молча поцеловал Абашкина в губы и, тяжело
переводя дух, сказал:
     - Нашел все-таки?
     - А  ты как думал?  -  спросил Абашкин,  перекидывая бурку с  руки на
руку.
     Присмотревшись к Осипову, он был поражен переменой, которая произошла
с майором: "Постарел лет на десять".
     - Слушай, Антон, что с тобой?
     - А?  Да ничего...  У  меня знаешь,  Алеша...  -  Осипов хотел что-то
сказать еще,  но только махнул рукой,  наклонив голову,  порылся в  сумке,
достал два конверта с разорванными краями,  протянул было их Абашкину,  но
раздумал и бережно положил обратно.
     - Ну, что же ты? - Абашкин так и остался с протянутой рукой.
     - Не то... Не то... Это после! - Осипову хотелось поделиться мыслями,
которые грызли его  все  последние дни и  вышибали из  колеи.  Абашкин был
свежий и  подходящий для  этого  человек.  Их  связывала крепкая фронтовая
дружба.  Не обходилось дело и без стычек.  На майора иногда находил этакий
"чапаевский стих".
     - Ты меня, дружок, не подкомиссаривай! Я старше тебя на десять лет по
партийному стажу  и  по  рождению,  -  лукаво щуря  свои  добрейшие глаза,
говорил Антон Петрович.
     - Что ты,  Антон, я просто тебе помогаю, а где нужно, учусь у тебя! -
отвечал Абашкин посмеиваясь.
     Сейчас Осипов излил бы  перед ним  свою душу,  но  не  было для этого
времени: командиры подразделений пришли за получением боевой задачи.
     И  все же встреча с  военкомом подействовала на Осипова успокаивающе.
Абашкин своим оптимизмом,  трезвостью мысли, веселой шуткой умел разогнать
у любого человека мрачные мысли.
     Осипов  коротко  доложил  обстановку,  сообщил  уточненные  данные  о
противнике и  поставил задачу:  двум эскадронам скрытно подойти к немецким
позициям и штурмом захватить их.
     - Главное - подойти так,  чтобы сделать один стремительный бросок - и
в траншеи. Никого живым не оставлять, крушить всех без всякой пощады!
     - А пленные? - задал кто-то вопрос.
     - Не брать! - коротко отрезал Осипов.
     - Ты что,  Петрович,  резню хочешь устроить? - спросил Абашкин, когда
разошлись командиры.
     - Не  будет у  меня  пленных,  -  сухо ответил Осипов и  потребовал у
адъютанта еще две запасные обоймы для пистолета.
     - С каких пор ты начал отдавать такие дикие приказы?
     Абашкин сразу,  с первой минуты встречи, понял, что командир полка не
в своей тарелке, но не мог сообразить, в чем дело.
     - Дикие  приказы?  А  ты  знаешь  -  гитлеровцы матерей расстреливают
вместе с ребятишками?..  Знаешь?  Сжигают!.. Живыми закапывают!.. Ты что -
мне гуманность будешь проповедовать?!
     Абашкин молчал.  Он  был  поражен силой  страшной ненависти,  которая
исходила от этого человека.
     - Петрович!..
     - Ну?
     - Надо отменить этот приказ...
     - Что? Что ты сказал? Отменить приказ? Ступай отмени, попробуй...
     - И не подумаю. Я хочу, чтобы это сделал ты.
     - Ступай  учи  свою  бабушку,   как  чулки  вязать.  Молод  еще  мной
командовать! - Осипов открыл портсигар; он был пуст.
     Абашкин,  вынув  из  кармана  коробку  папирос,  спокойно протянул ее
Осипову.  Тот  зверовато покосился,  точно  Абашкин подал  ему  гранату на
боевом взводе, но папиросу все-таки взял.
     Закурили...
     В  кустах  командиры негромко отдавали приказания.  Слышно было,  как
пересыпали патроны,  гремели дисками пулеметов,  щелкали затворами. Кто-то
кого-то звал, кто-то кого-то разыскивал и, найдя, вполушепот ругал...
     Шла ночная подготовка к бою.
     Осипов  и  Абашкин  продолжали  горячо  спорить.  Военкома  возмутило
непостижимое упорство, с каким майор защищал свое распоряжение.
     - Мы не должны пачкать себя, - старался убедить его Абашкин. - Другое
дело - в бою...
     - А это что -  не бой? Первый эскадрон уже два часа дерется. Полещука
убили... - возражал Осипов, но уже спокойней, с меньшей озлобленностью.
     - Убивать безоружных - это недостойно советского человека. Пусть этим
занимаются фашисты.
     Затоптав папироску, Осипов тихо, но твердо проговорил:
     - Ладно.  Разъясни командирам и  политрукам.  Тех,  которые не  будут
стрелять, а сразу сдадутся, - брать... Все. Больше ты меня не сватай...
     - Хорошо. Я сейчас пойду и разъясню.
     - Ты  не ходи.  Скажем начальнику штаба...  Ну,  доволен?  Подкузьмил
командира полка?
     В ответ Абашкин только улыбнулся и покачал головой:
     - Ты очень изменился, Петрович...
     - Значит,  жизнь такая наступила.  Ты понимаешь,  Алеша...  -  Умолк,
задумался,  глядя в землю. Медленно поднял голову, спросил: - А где у тебя
пистолет?
     - В  госпитале забрали.  Так и  не нашел концов.  У коноводов карабин
возьму.
     - Обязательно возьми...  Сейчас в  атаку  пойдем.  Я  буду  в  боевых
порядках. Вместе пойдем.
     - Пойдем вместе... Только место командира полка не в боевых порядках,
- нерешительно сказал Абашкин.
     - Я  буду там,  где три эскадрона!  А  начальник штаба -  с резервом.
Хочешь - оставайся...
     - Нет,  уж пойдем!..  - Абашкин убедился, что командир полка способен
сейчас на самый безрассудный шаг.
     - За меня не беспокойся.  Когда смерть ко мне будет подходить,  я  ее
нутром почувствую.  Мне  еще ой  как много жить!..  Определенно знаю:  все
будет в порядке.  Двум немецким ротам,  что впереди нас, мы сейчас устроим
баню...  Слушай,  Алеша, - добавил Осипов мягко, - может, после ранения ты
плохо себя чувствуешь? Остался бы...
     Теперь рассердился Абашкин:
     - Я сюда не говеть приехал!..
     - Да я просто так, по-товарищески, - смущенно проговорил Осипов.
     Разговору помешал связной,  присланный Алексеем Гордиенковым. Это был
Захар Торба.
     - Мы  доползли,  товарищ майор,  -  сказал Торба,  -  да не до самого
сарайчика.  Заметили немца -  у пулемета сидит,  ракеты бросает,  а иногда
стреляет куда попало...  Других не видно.  Спят, я думаю. Туман такой, что
ничего не видно. Наши там остались - наблюдать...
     - Добре, - кивнул Осипов.
     Еще в начале операции он знал,  что около сараев разбросано повзводно
около  двух  рот  противника.  Тут  же  отдал начальнику штаба приказание:
выводить эскадрон на опушку леса.  Гордиенкову написал записку,  чтобы тот
до  сигнала шума  не  поднимал,  а  держал связь  с  четвертым эскадроном,
который получил приказ обойти сараи с правого фланга.  Второй эскадрон был
снят и отозван в резерв.
     Осипов распоряжался спокойно,  уверенно,  тем более что от  Чалдонова
пришло успокаивающее донесение:  немецкие танки пока только передвинулись,
а  активных действий не начинают.  Офицер связи принес от Доватора записку
следующего содержания:


     "Сынок!
     Коробки сожгу.  Если в 8.00 не будешь там, где надо, ты мне больше не
нужен.

                                                                 Оїтїеїц".


     Показав записку Абашкину, Осипов сказал:
     - Сердится на меня... А я, может, злее их...
     Записка Доватора  подействовала  на   Осипова   самым   благоприятным
образом.  Никакие  угрозы  не  могли  бы  пробудить  в  нем  чувства такой
ответственности, как одно-единственное слово: "Сынок".
     Легонько взял Абашкина за плечи,  и  пошли они рядом,  казалось,  оба
успокоенные и примиренные.
     Майор  не  знал,   что  Абашкин  только  что  предупредил  командиров
подразделений:  в  отношении  пленных  следует  руководствоваться приказом
Доватора,  с  которым  ознакомил  его  начальник  штаба,  а  не  последним
распоряжением командира полка...
     Серое  утро,  туманное и  холодное.  Часы  майора  Осипова показывают
точное московское время.  Взглянув на святящийся циферблат, Антон Петрович
представляет себе,  как на кремлевских курантах дрогнула минутная стрелка,
спустилась вниз и замерла на цифре четыре.
     "Наверное,  сейчас в Москве и Спасская башня,  -  думал Осипов,  -  и
древние зубчатые стены, и многоэтажные здания - весь огромный город окутан
седым туманом,  так же как и  оставшаяся позади опушка леса,  где коноводы
держат в поводу лошадей,  как и колхозное поле,  нарытое снарядами, и цепи
движущихся вперед бойцов с винтовками наперевес..."
     Под ногами шуршит мокрая от росы, спутанная, повалившаяся, перезрелая
рожь.  Каски настороженно поворачиваются влево. Там во всю мощь заработала
машина  боя.  Пулеметы станковые и  ручные  взревели буйным хором.  Осипов
дергает Абашкина за рукав. Остановились.
     - Вот это так заиграли!.. - неожиданно сказал кто-то.
     Осипов  повернул голову  и  увидел  трубача,  нервно поправлявшего за
спиной свой  нехитрый инструмент.  Он  шел  вместе с  адъютантом Осипова и
помощником начальника штаба.
     - Трегубов,  ко мне! - позвал Осипов трубача. - Ты, браток, все равно
без дела... Галоп тут играть нельзя. Вернись назад, к коноводам. Садись на
своего гнедка и  -  на галопе к  Чалдонову,  туда,  где стреляют.  Узнаешь
обстановку - и обратно сюда. Понял?
     - Понял,  товарищ майор!  - Трегубов повторил приказание, повернулся,
придерживая болтавшуюся за спиной трубу, и рысцой побежал к лесу.
     - Промолчи Трегубов - глядишь, и не заметили бы... - глядя ему вслед,
проговорил, улыбнувшись, Абашкин.
     Снова двинулись вперед, вслед за эскадронами.
     Абашкин нес  на  плече коротенький карабин,  на  пояс привесил добрый
десяток  красноармейских подсумков,  набитых патронами.  Если  не  считать
планшетки с коллекцией карандашей и двух гранат в карманах брюк,  комиссар
скорей всего был похож на охотника, вышедшего на тетеревиный ток.
     Неожиданно справа раздались два  трескучих,  сухих  выстрела,  словно
пастух,  выгоняя стадо, щелкнул кнутом, а затем захлебывающимися очередями
хлестнуло несколько пулеметов,  и все звуки смешались в треске винтовочных
выстрелов.
     - Это, должно быть, четвертый! - замедляя шаги, проговорил Абашкин.
     - Да ведь ракеты должны бросить!
     Осипов ждал  сигнала двумя  красными ракетами.  На  левом  фланге бой
завязался неожиданно.
     Биктяшев с  двумя взводами по  времени не  мог еще закончить обходное
движение. "Снова началась путаница", - подумал Осипов.
     - А те два первых выстрела были из ракетницы,  -  сказал Абашкин. - В
тумане ракет не видно...
     И верно, туман был такой густой, хоть ложкой хлебай.
     Ясно было:  или Гордиенков с разведчиками заварил кашу, или Биктяшев.
Догадка Абашкина была,  пожалуй,  правильной, но действовать наобум Осипов
не  хотел.   Надо  было  снова  уточнить  обстановку,   а  время  уходило.
Рассветало.  Туман начинал редеть и подниматься к небу. Можно было попасть
под хорошее угощение с воздуха.
     "Хоть бы  Биктяшев связного прислал,  -  думал майор.  -  Вот  тут  и
управляй  боем..."  Пришлось  посылать для  выяснения помощника начальника
штаба. Стрельба становилась все ожесточенне