авангард частыми  налетами и  разведывательными операциями,
мешают нашему наблюдению за Волоколамской магистралью...
     Далее Рихарт четко и  подробно изложил весь ход операции.  В основном
план сводился к следующему:  атакой на Сычи при поддержке танков и авиации
захватить Матренинские и Язвищенские высоты.  Подтянув артиллерию,  начать
систематический  обстрел  Волоколамского  шоссе,  тем  самым  парализовать
движение всего  армейского транспорта.  В  момент генерального наступления
перерезать магистраль и  поставить центр русской армии под  угрозу полного
окружения,   что   обеспечит   беспрепятственный   выход   к   Истринскому
водохранилищу. А там уже и до Москвы рукой подать...
     Удар,  который замыслило немецкое командование,  должен  был  принять
полк Осипова. Антон Петрович теперь уже был в звании подполковника.


                                 ГЛАВА 8

     Кавалерийская  группа   Доватора   после   боев   под   Волоколамском
сосредоточилась вдоль шоссейной магистрали, по ее северо-западной стороне.
     После ожесточенных октябрьских боев  на  несколько дней  установилось
затишье.  Захватив  Волоколамск  и  Рузу,  противник,  подтягивая  крупные
резервы,   сосредоточивал  их  в  районе  северо-восточнее  Рузы.   Вторая
группировка противника накапливалась юго-восточнее Волоколамска с  задачей
наступать на восточной стороне шоссе и захватить Истринское водохранилище.
В  этом  районе группировки должны были  соединиться.  Таким  образом,  по
замыслу немцев,  центр  нашей  армии,  глубоко вклинившийся в  наступающие
части  противника  западнее  Волоколамского  шоссе,  полностью  попадал  в
окружение.
     Передний,   самый   опасный  выступ  этого   клина  занимали  дивизии
кавалерийской группы генерала Доватора и дивизия генерала Панфилова.
     Первый  эскадрон  осиповского  полка  под  командованием  "нежнейшего
тихони",  как называл Осипов лейтенанта Рогозина, занимал оборону западнее
деревни  Сычи.  Слева,  глубоко зарывшись в  землю,  расположился эскадрон
Биктяшева.  Справа  оборонялся третий  эскадрон;  командовал им  лейтенант
Орлов.  Четвертый  эскадрон  находился  в  резерве.  Здесь  командиром был
недавно  прибывший в  полк  старший  лейтенант Кондрат Шевчук  —  красивый
саженный детина угрюмейшего вида,  с  серебряной шашкой,  полученной им на
кавалерийском состязании. Доватор сообщал в записке, адресованной Осипову:
     "Шевчука  знаю  по  Дальнему  Востоку.  Служил  у  меня  в  дивизионе
старшиной.  Я  же рекомендовал его в партию.  Дисциплина у парня железная.
Отменный строевик и рубака.  Получил призовую шашку.  Имей в виду:  упрям,
как  истый  запорожец,  и  горяч.  Из-за  упрямства и  вспыльчивости может
полезть в пекло.  Обламывать надо.  Только смотри не перегни. С таким надо
осторожно.  Полагаю,  что обойдется.  Эскадрон ему дать можно. Посмотришь,
каков  будет  в  деле.  Думаю,  эскадронный из  него  выйдет  хороший.  Не
понравится, откомандируй обратно. У меня найдется еще место".
     Приняв командование  эскадроном,  Шевчук сразу же приобрел себе среди
командного состава прозвание "мудреца".  Первое,  что бросилось в глаза, —
это  его  конь  белой как снег масти.  Приехал он на нем из штаба дивизии.
Ничего в этом коне завидного не  было,  однако,  препоручая  его  коноводу
Симакову, эскадронный многозначительно сказал:
     — Береги.
     — Уж очень он блестит, товарищ старший лейтенант, — заявил Симаков.
     — Генерал Скобелев тоже на белом коне воевал...
     В первый же день знакомства с командирами взводов Шевчук рассказал им
свою биографию и от них потребовал того же.
     За  политрука  в   эскадроне  был  младший  лейтенант  Вася  Рябинин.
Знакомство с новым командиром произошло при следующих обстоятельствах.
     Подходя  к  хате,   где  помещался  политрук,  Шевчук  услышал  звуки
гармошки.  Отчаянно перевирая мелодию,  кто-то наигрывал "Синий платочек".
Постучав,  Шевчук прислушался. Из комнаты не отзывались. Немного подождав,
Шевчук  открыл дверь.  Посреди комнаты на  стуле,  спиной к  двери,  сидел
черноголовый военный с  баяном  в  руках.  По  перекрещенным на  полушубке
ремням и пистолету Шевчук угадал в нем командира.  Напротив него, прямо на
полу,  не спуская с баяна глаз,  в сбитой к уху шапке,  на корточках сидел
мальчишка  лет  девяти  в   новых  кавалерийских  брюках  и   в  такой  же
гимнастерке, подпоясанной кавказским ремешком.
     Увлеченный своим занятием,  гармонист повернул  голову,  взглянул  на
незнакомого  командира,  приподнялся  со стула,  не выпуская из рук баяна.
Широкоскулое, совсем еще молодое лицо его застыло в растерянной улыбке.
     Сняв с плеча ремень, он передал баян пареньку:
     — Смотри не урони.  Да не растягивай тут.  В баню иди, там тепло. Все
гармонисты ходят учиться играть в баню.
     — В бане черти помогают, — вставил Шевчук.
     — Нету там  чертей,  —  обидчиво заметил мальчуган,  —  сегодня бойцы
мылись. И вовсе чертей не бывает. Не пугайте!
     — Ишь ты, герой!
     Шевчук,  протянув руку,  нахлобучил мальчику шапку на глаза и  весело
рассмеялся.
     Мальчик,  поставив на пол баян, поправил на голове шапку, восторженно
поглядел  на  серебряную  шашку  и,  дотронувшись  до  ножен,  со  вздохом
проговорил:
     — Эх, какая!
     — Чем могу служить, товарищ старший лейтенант? — спросил черноголовый
военный, тоже не без интереса разглядывая ловко сидевшую на крупных плечах
прибывшего венгерку и кожаные леи на брюках.
     — Мне нужен политрук Рябинин.
     — Политрука  как  такового  нет.   Есть  младший  лейтенант  Рябинин,
исполняющий обязанности политрука. Это я. Будем знакомы.
     Рябинин крепко пожал руку Шевчуку и придвинул стул.
     — Так,  значит,  вы Рябинин?  — переспросил Шевчук, садясь на стул. —
Добре. А я назначен в ваш эскадрон командиром. Давно политруком?
     — Около месяца,  —  охотно ответил Рябинин.  — Был командиром взвода.
Политрука ранили,  комиссар меня назначил.  Ничего,  воюем...  — Достав из
кармана газету, Рябинин оторвал кусок и предложил Шевчуку.
     Поблагодарив,  тот вытащил из кармана трубку с замысловатой резьбой и
закурил. Сильно затянувшись душистым табаком, Шевчук со знанием дела начал
расспрашивать Рябинина о состоянии эскадрона.
     — Народ боевой.  Кони справные.  Недавно перековали...  —  односложно
отвечал Рябинин.  В  душе он  думал:  "Службу знает,  это  уже  добро".  И
радовался, что новый командир будет не хуже прежнего.
     Тут  же,  ничуть не  смущаясь,  рассказал он  о  своем  пристрастии к
музыке,  о том, что играет на рояле, на скрипке, а сейчас непременно хочет
выучиться на баяне.  "Ну и  шел бы в  музыкантскую команду",  —  удивляясь
легкомысленности Рябинина, подумал Шевчук.
     Выходя из хаты, он услышал, как Рябинин сказал:
     — Петя, где баян?
     На другой день, доложив комиссару Абашкину о приеме эскадрона, Шевчук
как бы вскользь заметил:
     — Вот политрука надо бы...
     — Какого политрука? — опросил Абашкин.
     — В эскадрон ко мне.
     — У вас политрук есть, Рябинин.
     Абашкин медленно поднял от стола голову и взглянул на Шевчука.
     Тот,  не  согнав  с  лица  насмешливой улыбки  и  не  смягчив иронии,
проговорил:
     — Из  него,  товарищ  комиссар,  политработник вряд  ли  получится...
Сильно музыкой увлекается.  Да хоть бы играл как следует, а то скрипит, що
бричка неподмазанная.
     — Молодой,  поэтому и  увлекается.  Вы постарше его,  больше в  армии
служите,  помогите.  С  какого года в  партии?  С  тридцать пятого?  Вот и
отлично. Поправляйте, где надо. Отругайте за дело. Без церемоний. Я всегда
поддержу,  можете быть уверены.  Но  только помните:  надо все  это делать
тактично.
     Абашкин старался говорить просто, но с предельной ясностью, чувствуя,
что к  этому великану нужен особый подход и  особая мерка.  Смело подбирая
слова,  он  не выбрасывал их,  а  точно ввинчивал,  сопровождая энергичным
движением головы и цепким, требовательным взглядом.
     Шевчук сразу  это  почувствовал  и  понемногу начал всерьез стыдиться
своей  чрезмерной  поспешности,  с  которой  он  завел  речь  о  политруке
Рябинине. После того как ушел Шевчук, Абашкин вызвал Рябинина.
     — Получили нового командира —  и скорей на баяне пиликать? Ай-ай, как
не стыдно, а еще политрук...
     — Честное слово,  товарищ комиссар,  никогда больше не возьму в  руки
баян, — выпалил ошеломленный и смущенный Рябинин.
     Абашкин рассмеялся и примиряюще сказал:
     — Вот что,  дружок:  чтобы жить у меня с эскадронным душа в душу!  И,
кроме всего прочего,  приказываю: выучиться играть на баяне по-настоящему.
Тогда любой командир полюбит,  а  Шевчук непременно.  Это  я  тебе  говорю
наверняка!..
     Абашкин,   улыбаясь,   наклонился  к   Рябинину   и   вполголоса,   с
заговорщицким выражением на лице, продолжал:
     — Гармонь,  да еще в хороших руках,  большая сила! Если решил изучить
какое-нибудь дело,  то  изучи его до конца!  Уж растяни мехи так,  чтобы у
слушателей дух захватило и своя душа пела!
     В  дверь постучали.  Согнувшись,  вошел начальник политотдела Уваров.
Едва  не  доставая верхушкой серого  башлыка потолок,  прошел на  середину
комнаты.  Поздоровавшись с  Абашкиным  и  Рябининым,  он  молодым  быстрым
движением размотал на шее башлык, сбросил с плеч бурку и стал рассказывать
историю, случившуюся с приехавшими в соединение артистами.
     Артистов вез связист Савва Голенищев на трофейной автомашине, которую
он несколько дней чинил,  смазывал и решил,  наконец, использовать. Выехал
он  на  железнодорожную станцию за  имуществом связи,  однако груза там не
оказалось,   и   его  уговорили  доставить  другой  "груз"  —   московских
артистов...  Поехали...  Сначала,  пока ехали по Волоколамскому шоссе, все
шло отлично. Но от деревни Малые Рамешки надо было свернуть на проселочную
дорогу и  проехать еще  километров двадцать лесом среди множества колесных
следов от машин и бричек.  Было еще светло, и гости с интересом обозревали
зимний подмосковный пейзаж,  вдыхали довольно-таки  прохладный воздух,  не
подозревая, что их водитель маршрут знает не очень твердо. Перед этим штаб
соединения  передислоцировался,   о   чем  Савва  не   имел  ни  малейшего
представления...
     Вдруг машина застопорилась и остановилась,  при этом так неожиданно и
резко,  что женщины и даже некоторые из мужчин вскрикнули.  Оказалось, что
Голенищев завез их  на какие-то старые артиллерийские позиции.  Поняв свою
ошибку,  Савва дал задний ход,  но тут выяснилось, что "Бенц", как называл
он свою автомашину,  отремонтирован не так уж блестяще и назад не катится.
Развернуться же  нормально  не  было  возможности:  кругом  густейший лес,
деревья толщиной в два-три обхвата. Пришлось работникам искусства вылезать
из  машины и  толкать ее  руками.  Начало смеркаться.  На  небе  появились
звездочки,  что  предвещало добрый морозец.  Гости были одеты очень легко.
Мороз усиливался.  С "Бенцем" начались самые удивительные приключения.  То
он  зловеще пыхтел,  то  давал такие выхлопы,  точно из  винтовки стрелял,
заставляя людей шарахаться в стороны.
     Первый  сигнал "бедствия" подала известная актриса Р.  Она  перестала
чувствовать,  есть  ли  у  нее  ноги.  Савва,  подумав немного,  снял свои
чудовищного размера, с загнутыми носками валенки и надел их на миниатюрные
ножки актрисы.  После трех  последующих километров другой гостье он  отдал
полушубок, комику, несмотря на его протесты, навязал телогрейку, сам же он
остался в одной гимнастерке.  Баяниста,  чтобы окончательно не заморозить,
пришлось  оставить  у  саперов  соседней  пехотной  части.  Теперь  саперы
завладели им и увезли куда-то в гости.
     — Концерт срывается,  —  продолжал Уваров. — Нет ли у вас подходящего
гармониста?
     — Только сейчас говорил Рябинину:  "Учись играть на  баяне,  учись" —
вот и пригодилось бы! — сказал Абашкин.
     — Пробую...  Да  время  такое...  —  пряча глаза,  несмело проговорил
Рябинин.
     — Кто захочет, всегда найдет время, — возразил Уваров. — А баян есть?
     — Инструмент отличный! Тульский, стобасовый!
     — А ну-ка, принесите, посмотрим! — приказал начальник политотдела.
     — Товарищ полковой комиссар, да я плохо играю!
     — Тащи, тащи, не скромничай, — сказал Абашкин.
     Принесли баян.  Рябинин,  играя, смущался, робел, путался и перевирал
мелодии.
     — Хороший баян. Разреши-ка, я попробую...
     Уваров,  улыбаясь,  поставил баян себе на  колени и,  склонив голову,
ловко владея пальцами, взял хроматическую гамму.
     Рябинин, неплохо знавший музыку,  почувствовал,  что баян находится в
умелых  руках.  Уваров  заиграл  марш  "Перекоп",  составленный из мелодий
многих  известных  революционных  песен.  Они  напомнили   грозное   время
гражданской  войны.  Вот  слышатся  призывные звуки сигнала к наступлению,
тревожные мелодии кавалерийской трубы... Пальцы Уварова легонько пробегают
по  ладам,  кажется,  что  вокруг  начинают  перестукивать копыта,  звенят
колечки трензелей...
     — Вот  как надо играть!  —  многозначительно посматривая на  молодого
политрука, проговорил Абашкин.
     Но Рябинин как будто не слышит его голоса.  Ему кажется,  что он не в
подмосковной колхозной избе, а где-то на Сиваше форсирует пролив и атакует
врангелевцев.
     Уваров отложил в  сторону баян и потянулся за папиросой.  Прикуривая,
он  низко  наклонил голову.  Рябинин только  сейчас заметил седину на  его
виске и синий рубец выше уха.
     — Давно не играл,  а вот не разучился, — сказал Уваров задумчиво. — У
меня вся  семья увлекается музыкой,  два сына и  дочка.  Организовали свой
домашний самодеятельный оркестр.
     — Музыка! — взмахнув руками, горячо заговорил Рябинин. — Мне кажется,
что только хорошие люди по-настоящему могут понимать музыку!
     — Не всегда так,  —  возразил Уваров.  —  Встречаются большие знатоки
музыки  с  самым  черствым  сердцем.   Хорошие  люди  определяются  не  по
музыкальным  способностям,  а  по  их  отношению  к  своему  человеческому
долгу...  Я вчера говорил с пленным немецким полковником.  Он считает себя
высокообразованным  человеком,   знает  французский  и  английский  языки,
обожает,  как он говорит,  музыку,  но, даже будучи в плену, пытается бить
своего денщика...  Самым порядочным человеком в Германии считает Круппа. Я
его  спросил:  что он  считает причиной войны между Германией и  Советским
Союзом?  Он  мне  ответил:  "У  гитлеровцев самые  благие намерения помочь
русским культурно развиваться". Ведь немцы, как он выразился, добрые люди,
и  при  этом упомянул,  что они хорошие музыканты...  Попадись-ка  в  лапы
такому музыковеду, он тебе привьет культуру...
     Уходя,  Уваров  посоветовал Абашкину  и  Рябинину  почаще  напоминать
бойцам, что собой представляет фашистская "культура" и "новый порядок".
     Участок, занимаемый полком Осипова, в полосе обороны дивизии считался
самым  ответственным.   Сосед  слева,  кавполк  соединения  Медникова,  за
последнее время  в  одной из  частных операций отбросил немцев на  запад и
достиг реки Руза.  Подкрепленный свежими силами, полк прочно занял оборону
по ее восточному берегу.
     Правый  сосед  (кавполк Бойкова) имел  впереди  заболоченную лесистую
местность и фланг дивизии генерала Панфилова.
     Участок  Осипова,  начинавшийся под  селом  Верхне-Слезнево,  глубоко
вклинивался в оборону противника.  Река здесь резко поворачивала на запад,
затем,  круто меняя направление,  уходила на восток,  образовывая подкову.
Западный берег в  этом  месте представлял собой холмистую,  поросшую лесом
возвышенность и  всецело господствовал над восточным,  совершенно открытым
берегом,  от которого сразу же начиналась луговая низина, а за ней чистое,
открытое поле.
     Выехав  вместе  с  начальником  штаба  и  командирами  эскадронов  на
рекогносцировку местности, Осипов остановился у опушки леса. Едва всадники
показались между  кустов,  как  тотчас же  были  обстреляны противником из
минометов и орудий. Углубившись немного в лес, Осипов приказал спешиться и
скрытно вывел командиров на край леса.
     За  речкой между нарядных,  в  золотом осеннем уборе берез вспыхивали
блестки  выстрелов.  В  окулярах бинокля Осипов  видел  мелькавшие фигурки
немецких солдат.  По  косогору проехала,  исчезая за деревьями,  груженная
лесом бричка.  Опустив на грудь бинокль,  Осипов присел на колено и сделал
отметку на карте.  Снова поднялся,  поставив ногу на сваленное дерево,  и,
приложившись к биноклю, отрывисто сказал:
     — Обзор что надо!
     — Зато позиция никуда не годится,  —  вставил майор Почибут, которого
повысили в звании одновременно с Осиповым.
     Командиры,   вглядываясь  в  сторону  противника,   шелестя  картами,
напряженно молчали.  Всем  было  ясно,  что  противник,  используя  лес  и
холмистую,   господствующую  над  рекой  высоту,  устанавливает  орудия  и
пристреливается к выступу леса,  прикрывая огнем всю котловину. Мало того,
расположенное на  высотах восточного берега Рузы село Нелидово создало для
противника естественное укрытие на случай переправы через реку.
     Посвистывая, пролетел снаряд и разорвался где-то неподалеку. Стоявший
рядом  с  начальником штаба  лейтенант Рогозин вытер  ладонью краснощекое,
обветренное лицо,  склонив голову над картой, и, отойдя в сторонку, присел
на  пень.  Командир  второго  эскадрона  Сергей  Орлов,  дернув  за  рукав
командира батареи лейтенанта Ченцова, подмигнул в сторону Рогозина.
     — Решает судьбу битвы... — шепнул ему на ухо Ченцов.
     Ченцов был веселый и бесшабашный парень,  но артиллерийское дело знал
отлично. За это ему и прощалось многое.
     Шевчук,  согнувшись,  заглядывал в карту через плечо командира полка,
ежеминутно посасывая зажатую в огромном кулаке трубку.
     Осипов,  обернувшись,  посмотрел на  него снизу вверх и,  улыбнувшись
прищуренными глазами, насмешливо проговорил:
     — Ты, брат, около меня не маячь: снаряд пригласишь...
     — Рукой поймаю и назад кину... — отшутился Шевчук.
     — Что  ты  скажешь насчет позиции,  старший лейтенант Шевчук?  Только
короче.
     Осипов присел на сваленное дерево и развернул на коленях карту.
     — Немирово оборонять трудно.  Стоит посередь поля, як парус на озере.
Здесь,  —  Шевчук топнул по  мерзлой земле ногой,  —  тоже  нельзя строить
оборону. Опушка леса... Обстреливать будет крепко.
     — Что  предлагаешь?   —   настойчиво  посматривая  на  него,  спросил
подполковник.
     — Що я предлагаю...  —  Шевчук помял в руках карту,  пыхнул трубкой и
тяжело  передохнул:   —  Атаковать  Верхне-Слезнево  вместе  с  пехотой  и
выровнять левый фланг.
     Сидевший  на  пне  Рогозин  фыркнул.  Обернувшись к  нему,  командиры
сдержанно засмеялись. Оглянулся и Осипов.
     — Ты чего там, Рогозин?
     После волоколамских боев командир полка относился к нему с уважением.
Но сейчас поведение молодого командира эскадрона ему не понравилось.
     — Иди сюда ближе.  Мы обсуждаем позицию,  а  ты отошел в сторону и не
слушаешь.
     Рогозин, вытянувшись, бойко ответил:
     — Я слушал, товарищ подполковник, и сам думал...
     — Что ж надумал?
     — Я надумал строить оборону вдоль лесного дефиле, немного отступив от
края, начинать от центра...
     — Почему? — косясь на Осипова, спросил Почибут.
     — Меньшая поражаемость будет, и танки противника все на виду!
     Рогозин говорил убедительно,  словно видел эти танки и готовился бить
их.
     — В  конце  просеки  пушки  укрыть  в  капониры.   Все  дефиле  будем
простреливать кинжальным огнем!
     — Как ты думаешь, начальник штаба?
     Осипов хитро улыбнулся, достал портсигар и протянул Рогозину.
     — Закуривай...
     — Спасибо, товарищ подполковник, не выучился.
     — Ах да,  ты ведь мещерский старовер.  Я и забыл... А ты что думаешь,
майор Почибут?
     — Мысль,  достойная уважения,  —  ответил Почибут, с ухмылкой потирая
руки, стывшие на х