ием воли согнал ее.
Наклонившись к Осипову, тихо сказал:
     - Пушки-то ведь он тебе подкинул вовремя...
     - Здравствуйте, товарищ полковник!
     Доватор быстро оглянулся.  Перед  ним  с  усталой и  в  то  же  время
беззаботной улыбкой на лице стоял Алексей Гордиенков.  Из-под бурки у него
выглядывали на одной ноге госпитальная брезентовая тапочка,  а на другой -
хромовый сапог со шпорой.
     Доватор несколько секунд смотрел на него с молчаливым любопытством.
     - Хорош!  -  Доватор провел рукой по непокрытой голове.  - Посоветуй,
Антон Петрович, что мне с ним делать?
     Гордиенков,  уловив  приветливый  взгляд  и  снисходительную усмешку,
понял, что встрепка будет пустяковая.
     - Наградить,  товарищ полковник! - ответил Осипов. Майор взял Алексея
за руку и  подвел к Доватору.  -  Он в тыл проскочил одним из первых.  А в
Подвязье вместе с  Чалдоновым на тачанках въехали.  Приспособили трофейные
немецкие брички,  поставили станковые пулеметы и  ворвались нахально,  как
незваные гости на свадьбу. Все сошло удачно, но за риск маленько побранить
надо. Хотя, как говорят, победителей не судят...
     - Хорошо,  когда удача!  В  общем-то безобразие,  ваше степенство!  -
Доватор посмотрел на Гордиенкова строго и колюче.  -  Объясни мне,  как ты
сюда попал?
     Алексей без утайки рассказал все события последней ночи.
     За  лесом  пощелкивали винтовочные выстрелы,  доносилось  раскатистое
"ура".  Чалдонов порубил фашистов в  деревнях Заболотская и Верга.  Другие
полки разгромили гарнизоны в  Суровцеве,  Турнаеве,  Коноплеве,  Пузькове,
Пашкове.  Казаки продвигались стремительно,  в  села  врывались внезапно и
дерзко. Немцы, не ожидавшие прорыва, в панике разбегались.
     В 13.00 конница сосредоточилась в лесу южнее деревни Никулино. Другая
часть  конницы,  двигаясь по  западному берегу  реки  Межа,  ликвидировала
гарнизоны в Курганове, Попкове, Старых Мокряках.
     В  полдень 23  августа кавалеристы готовили первый  обед  на  занятой
врагом территории.
     В  продуктах недостатка не было.  В  лагерь стекались укрывавшиеся от
фашистов советские люди:  кто  нес буханку хлеба,  кто -  картошку,  кто -
живого петуха.
     - Как же нам дальше-то быть, товарищи? - Не было человека, который не
задал бы такого вопроса.
     Молоденькая девушка в  коротеньком жакетике сидела  против  Доватора,
морщила утомленное миловидное лицо, рассказывала:
     - Сестренке семнадцать... Пришли, забрали, увезли; куда - неизвестно.
Говорят,  в Германию. Хорошо, что меня дома не было. Я убежала в лес - там
много  наших скрывается от  фашистов.  Хотела фронт перейти,  да  вот  вас
встретила. В нашей деревне старик живет, беженец, пробирался из Белоруссии
и  застрял:  жена заболела.  Он  направил меня к  партизанам,  а  я  их не
нашла... Что мне делать? - Девушка кусала губы, морщилась, но не плакала.
     - Вы говорите, в вашей деревне штаб стоит? - спросил Доватор.
     - Да. Генерал есть, и еще один приезжал, останавливался в нашем доме.
     Девушка смотрела Льву Михайловичу в глаза.
     Сведения,   которые  она  передала  Доватору,   совпадали  с  данными
армейской разведки. В Рибшеве должен был стоять штаб немецкой армии.
     - Товарищ Аверина, а если вас направить обратно?
     - А зачем мне обратно? - спросила девушка.
     Она догадывалась, к чему клонит полковник.
     - Партизанить, - коротко ответил Доватор.
     - Но я же не нашла отряда!
     - Надо найти.  Приведите сюда старика беженца.  Место встречи мы  вам
укажем. Согласны? С вами пойдет одна наша девушка.
     Аверина решительно кивнула головой...
     В дивизионе разведчиков пир шел горой.  На плащ-палатке была насыпана
куча  трофейных галет,  стояла раскупоренная бутылка,  консервы и  круглая
банка с  искусственным медом.  Вокруг сидели Салазкин,  Торба,  Воробьев и
Оксана.
     - Может,  Ксана Григорьевна,  заморского винца отведаете? - услужливо
предлагал Салазкин.
     - Не хочу.
     Оксана  лукаво  щурила  глаза  и  нехотя грызла твердую,  как  доска,
галету.
     - Ну чего ты,  писарь,  пристал,  точно репей к бурке?  Не хочет пить
человек.  Да и кто станет тянуть такую кислятину?  -  Яша Воробьев сердито
отставил бутылку в сторону: - Филиппу Афанасьевичу отдать - он все выдует.
     - А где он зараз? - спросил Торба.
     - Около коней сидит,  -  ответил Воробьев. - Какого-то старичка ромом
угощал,  коня галетами кормил,  а  теперь военфельдшера Нину потчует и про
сражение расписывает.  Его  только  слушай.  Теперь,  наверно,  до  города
Берлина доехал...
     Шаповаленко сидел с Ниной под кустом и беседовал.
     - Как подошли к сараю,  -  рассказывал Филипп Афанасьевич,  -  немец,
вижу, в окопе стоит и, як сыч, голову поворачивает в нашу сторону. А мне в
это  время чихнуть приспичило.  Хоть нос  оторви и  кинь в  сторону...  Не
вытерпел... Хлопцы в спину тумака дали. И правильно - за такой чих дрючком
надо по голове. Вот зараз лечусь...
     Шаповаленко показал на бутылку с ромом.
     - А лейтенант Гордиенков с вами был? - неожиданно спросила Нина.
     - Да где ж  ему быть?  Ракету кинув,  а  потом гранаты начал в  сарай
швырять. Смелый хлопец!..
     - Страшно было?
     - Як  кому...  Вон  Яша  Воробьев фашистов бил,  словно  куропаток на
охоте. Метко и не торопится. А вот мой дружок Захар Торба кидался то туды,
то сюды...
     - А  лейтенанта вы  видели?  -  опять у  Нины  непроизвольно вырвался
назойливый вопрос.  Оттого,  что  Алексей был  с  ней  в  тылу врага,  она
чувствует себя бесконечно счастливой.
     Подвыпивший Шаповаленко небрежно покручивал ус, по лицу его пробегала
лукавая улыбка.
     - Що я видел?  На веку,  дочка моя,  як на большой ниве, каждое зерно
глазом не побачишь.
     "Шаповаленко  -  к  полковнику!..  Оксану  Гончарову  -  в  штаб!"  -
передается по лесу звонкая команда.
     В  сумерках конница снялась с лагеря и двинулась глубже в тыл врага -
в леса Духовщины.
     Катя Аверина,  Оксана Гончарова вместе с Шаповаленко и Захаром Торбой
были направлены с особым заданием в район Рибшево.


                                 ГЛАВА 9

     Закат  жидким  золотом  обливает верхушки деревьев,  окрашивает их  в
оранжевый цвет,  и кажется,  что они усыпаны золотистыми плодами.  Ветерок
разносит смолистый запах сосны и болотного мха.
     Смолой пахнет от  молодого,  недавно посаженного леса.  Сизые колючие
сосенки  тянутся  стройными рядами  вдоль  зеленого могучего массива леса,
точно стоят под  надежной охраной старых великанов,  за  которыми укрылось
еще  не  остывшее вечернее солнце.  Лучи  его  пробиваются сквозь  высокие
деревья   и   заливают  широкое  поле   с   изуродованными,   беспорядочно
разбросанными ржаными снопами.
     Из  густых  темных  елей  шумно  вылетает  тетерев,   проносится  над
пожелтевшим  картофельным  полем,   на   котором  одинокий  старик  копает
картошку.  Тетерев  с  размаху  плюхается  на  жнивье,  грудью  в  солому,
встряхивает крыльями, поднимает голову и встревоженно прислушивается...
     В  чаще молодых сосенок шевелится куча зелени.  Сквозь сосновые ветки
на тетерева смотрят четыре зорких настороженных глаза.
     Шаповаленко облизывает языком спутанные усы,  толкает локтем Торбу  в
бок, шепчет:
     - Вот ужин-то!  -  Филиппа Афанасьевича разбирает охотничий зуд. Лежа
на животе, он цокает шпорой о шпору.
     - Тихо!.. Бачишь - человек... - Но договорить Захар не успел. Тетерев
с шумом взмыл вверх и полетел к лесу.
     Старик,  копавшийся на картофельном поле, вздрагивает, поднимается во
весь  рост и  провожает глазами птицу.  Потом снова нагибается,  торопливо
сует в мешок картошку, настороженно оглядывается по сторонам...
     Он смотрит туда, где у картофельного поля пролегает большак. На рыжей
дорожной глине  -  широкие следы  танковых гусениц.  По  обочинам валяются
исковерканные остовы  сгоревших машин,  в  воронках плесневеет желтоватая,
словно  разведенная кровью,  вода.  Обрывки  солдатских  обмоток,  конские
ребра, обтянутые потемневшей кожей...
     Недалеко от леса виднеется деревня с белым зданием школы.  Из деревни
доносится рев моторов, выкрики гитлеровцев.
     Гортанные крики раздражают Захара: режут уши и сердце. Он не отрывает
глаз от бинокля. Неуклюжий темно-серый броневик с желтым крестом выползает
из деревни и  направляется по большаку к  лесу.  За ним катится грузовик с
фашистами.  Старик исчез в желтой картофельной ботве,  словно сквозь землю
провалился...  Не  доехав до  леса  метров двести,  броневик развернулся и
приготовился обстреливать опушку леса.  Русский лес всегда страшил немцев.
Прежде чем въехать в  него,  броневик открывает стрельбу.  "Дук-дук-дук" -
бьет  крупнокалиберный пулемет.  Над  головами разведчиков веером полетели
разрывные пули. Броневик трясся, вздрагивал всем корпусом. На лобовом щите
кривлялась в сумасшедшем танце ведьма с горящим факелом. Обдав разведчиков
вонючим перегаром бензина, машины скрылись в лесу.
     - От  сукины  сыны!  -  Филипп Афанасьевич приподнял голову и  тяжело
перевел дух. - Це ж не война - смертоубийство!..
     Торба, прищурившись, напряженно посмотрел на Шаповаленко.
     - Ты мне лучше скажи, где дивчата?
     Шаповаленко пожал плечами.
     Торба  нервничал.  Прошло  больше  трех  часов,  как  девушки ушли  в
деревню.   Они   должны  были   привести  человека,   который  знал   явку
партизанского отряда  и  точное  расположение немецких  гарнизонов в  этом
районе.  Сведения надо  было  доставить в  штаб к  вечеру.  Но  девушки не
возвращались.
     - Треба  того  поселянина гукнуть и  побалакать!  -  предложил Филипп
Афанасьевич,  показывая на старика,  который снова копался на картофельном
поле.
     - А кто вин такий?
     - Раз от немцев ховается -  значит,  свой!  -  резонно заметил Филипп
Афанасьевич. Отбросив кучу маскировочных веток, он вышел из кустов и резко
свистнул.
     Старик разогнул спину  и  быстро оглянулся.  С  минуту разглядывал он
неожиданно появившегося человека,  потом,  выпустив из рук мешок,  побежал
навстречу разведчикам.
     - В лесок,  ребята!  -  старик,  сутулясь, махнул рукой в направлении
леса  и   сам  пошел  впереди,   широкоплечий,   ширококостый,   с  густой
всклокоченной седой бородой, с морщинистым суровым лицом.
     - Откуда, папаша? - спросил Торба.
     - Велик свет божий!..  -  Старик взглянул из-под  косматых бровей,  и
улыбка осветила его большие черные глаза.
     - Вы  нам скажите,  як  эта деревня называется?  Немцев там много?  -
спросил Шаповаленко.
     - Немцы есть,  -  уклончиво ответил старик,  с любопытством оглядывая
разведчиков.  Это  были не  обыкновенные солдаты.  Диковинкой казались ему
тонкие кавказские ремешки с серебряным набором,  удерживающие тяжелый груз
в виде автоматных дисков в брезентовых чехлах, рубчатые гранаты-лимонки. И
ружья были не обыкновенные -  очень короткие,  с металлическими колесами и
дырявыми стволами.  Старик понял:  именно о них, об этих солдатах, идет по
деревням Смоленщины слух, что бьют они фашистов смело и беспощадно.
     - Так как же  эта деревня называется?  -  спросил Захар.  Он  сел под
сосну, зажал автомат между коленями и развернул ярко раскрашенную карту.
     - Рибшево, - ответил старик.
     Торба кивнул головой в знак удовлетворения.
     - Садитесь,  папаша.  Зараз покурим и  побалакаем трошки.  Як  вас по
имени-отчеству? - Торба с подчеркнутым уважением смотрел на старика.
     - Григорий Васильевич Гончаров.  А по-белорусски дед Рыгор.  - Старик
тяжело  опустился на  землю,  пошарил  рукой  в  кармане,  достал  корешок
самосада и разломил его на ладони.
     - Значит,  Григорий Васильевич Гончаров?  -  Захар  еще  внимательней
оглядел  деда  и  только  хотел  о  чем-то  спросить,   как  его  опередил
Шаповаленко.
     - А у нас в полку повар тоже...
     - В яком полку?  -  оборвал его Захар и многозначительно подмигнул. -
Вы бы лучше, товарищ Шаповаленко, деда моршанским табачком угостили!
     Филипп  Афанасьевич смекнул  и  замолчал.  Торопливо достал  ружейную
масленку, приспособленную под табакерку, отвинтил крышку и отсыпал деду на
солидную закрутку.
     - Ты, папаша, убери свои корешки. Нашей, моршанской, закури...
     Захар оторвал кусок газеты и, протягивая деду, спросил:
     - Вы давно живете в Рибшеве?
     - Не-ет!  -  Дед Рыгор отрицательно покачал головой. - Я беженец - из
Белоруссии.  У меня старуха хворая,  в бане лежит,  а дочка... - Дед Рыгор
сильно затянулся и закашлялся.  - Добрая махорка!.. Хожу вот и бульбу, как
вор, копаю. Увидят немцы - стрелять починают. Хоть с голоду подыхай...
     - А як зовут вашу дочку? - спросил Торба. - Не Оксана?
     - Оксана,  -  дед Рыгор вздрогнул и  быстро спросил:  -  А  откуда вы
знаете?
     Разведчики подробно рассказали все, что знали об Оксане Гончаровой.
     На твердых губах деда застыла суровая улыбка. В этой улыбке светились
отцовская гордость и глубокая любовь.  Он не расчувствовался, не заплакал,
поблагодарил казаков коротко и просто.
     Дед  Рыгор  рассказал разведчикам о  немецком  гарнизоне,  о  системе
караулов,  о движении транспорта по большаку. Сообщил, что в Рибшеве стоит
штаб,  но  какой -  точно сказать не  мог.  Знал,  что здесь есть квартира
немецкого генерала. Палкой начертил на земле схему.
     - Подход здесь дюже добрый, - говорил дед Рыгор. - По речушке, скрозь
кусты, до самого моста. Там стоит часовой. С другого конца деревни - окопы
и пулемет стоит,  а где огороды -  там густая конопля, а за ней начинается
топь.  Можно подойти и  посмотреть хоть сейчас.  Не опасно.  Там я  каждый
вечер к старухе пробираюсь, а днем в лесу прячусь...
     - А як с партизанами? - спросил Шаповаленко.
     - Есть. За болотом. Увижу дочку - скажу ей где.
     Было  решено:  дед  незаметно проберется в  деревню и  узнает в  доме
Авериных о судьбе девушек. Тем временем разведчики обследуют местность.
     Осторожно переползли большак.  Краем леса дошли до речки и  залегли в
коноплях, против огородов.
     Дед Рыгор придвинулся на несколько метров вперед. Он хотел поговорить
с мальчишкой,  который пас теленка. Захар, решив понаблюдать за поведением
часового,  пополз к  мосту.  Шаповаленко остался на месте.  Из конопли,  в
которой залег Филипп Афанасьевич, вся деревня была видна как на ладони. Он
видел,  как  женщина,  опасливо озираясь по  сторонам,  набирала у колодца
воду,  даже ни разу не стукнула ведрами. Опустив голову, торопливо пошла в
хату.  Ухватившись за  подол ее юбки,  вприпрыжку бежала босоногая девочка
лет трех.  К школе часто подкатывали мотоциклы, иногда нагруженные ящиками
автомашины.
     Неожиданно из сарая навстречу женщине с  громким кудахтаньем вылетели
куры.  За ними гнался гитлеровец с  автоматом в руках.  Он был без френча,
сзади,  как  хвост,  болтались зеленые  подтяжки,  из-под  съехавшей набок
пилотки торчали светлые волосы.
     - Айн момент,  мадам!  -  кричал он.  Гоняясь за курами среди кочанов
капусты, он сделал несколько выстрелов из автомата.
     Бросив на  дороге ведра,  схватив визжавшую девочку за руку,  женщина
побежала к хате.  Исчез и мальчик. Белоголовый теленок с веревочкой на шее
истекал кровью, повалившись на бок и судорожно дрыгая копытами.
     - Айн моме...  - Немец остановился вдруг на полуслове. Шагах в десяти
от него лежал дед Рыгор.
     - Русь!  Вставайт!  -  скомандовал гитлеровец.  -  Што  сдесь  телает
крязный старикашек?
     - Бульбы подкопать ходил...  Стрельба - сробел, да и лег, - отряхивая
штаны, ответил дед Рыгор.
     - Тут не бульба, а капуста, а?
     Шаповаленко  лежал  метрах  в  пятнадцати.  Правой  рукой  он  сжимал
автомат,  а  левой вцепился в  дерн,  как в гриву коня,  и вырвал вместе с
комьями земли пучок травы.
     Налетел ветер,  конопля закачалась.  Семя, налитое маслянистым соком,
дождем сыпалось на кубанку,  за воротник гимнастерки,  в  открытый магазин
автомата.
     В  огороде  покачивались  подсолнухи  на  высоких  крепких  ногах,  с
поникшими  вниз   зелеными  шапками.   А   среди   кочанов  капусты  перед
светловолосым гитлеровцем стоял дед Рыгор...
     Филипп Афанасьевич видел его ширококостую спину и  висевший на  плече
мешок с картошкой.
     - Ви  знайт,  што такой запретный зон?  Приказ генерала фон Штрумф за
прокулок по этот, говорят по-русски, зон полагает пук, пук...
     Вилли,  денщик генерала Штрумфа,  знал  русский язык  не  хуже своего
господина.
     Штрумф дрессировал денщика на совесть. Ночи заставлял его просиживать
за изучением иностранных языков и стенографии.
     Вилли  не  только  лакей,  раболепно преданный господину,  но  и  его
доверенное лицо.
     Офицеры,  окружающие  генерала,  побаиваются  Вилли.  Даже  полковник
Густав  Штрумф,  старший  сын  генерала,  порой  с  опаской поглядывает на
отцовского лакея.
     - Ви, значит, испугался стрельпа и лежаль?
     Дед Рыгор молча кивает головой.
     Желтые  под  белесыми ресницами глаза  Вилли  суживаются,  точно  его
начинает клонить ко сну, но неотступно следят за каждым движением жертвы.
     Он  дотрагивается стволом  автомата  до  груди  деда  Рыгора,  кивает
головой через плечо и отрывисто говорит:
     - Ком!..
     Шаповаленко  несколько   раз   порывался   вскочить,   броситься   на
растрепанного гитлеровца,  крикнуть: "Хенде хох!" - и утащить его в кусты:
это был бы драгоценный "язык",  умеющий объясняться по-русски. Но на крики
Вилли и на выстрелы подошло человек пять немцев. Прислонясь к стене сарая,
они равнодушно понаблюдали за действиями денщика и ушли.
     Филипп  Афанасьевич  понимал,  что  риск  велик.  Да  и  строго  было
приказано:  ни в коем случае не поднимать шума и не обнаруживать себя.  Но
уж  слишком была  заманчива перспектива захватить живьем или  убить  этого
самодовольного гитлеровца в  зеленых  подтяжках,  который  тыкал  пальцами
старику в  глаза,  кривлялся и гримасничал,  как обезьяна.  Да и жаль было
деда Рыгора:  ему предстояла тяжелая участь...  Перед глазами так и стояла
скупая, мужественная улыбка его...
     Шаповаленко решительно сдернул с  головы  перепутанные плети  гороха,
которыми он замаскировал папаху,  усилием воли подавляя волнение,  схватил
зубами  пузатый  стручок,   разгрыз  его  и  тут  же  выплюнул.  Осторожно
приподнявшись, приглушенным шепотом повелительно сказал:
     - Хальт! - и вскинул автомат к плечу.
     Вилли нервно вздрогнул,  повернул голову:  на  краю конопляника стоял
усатый казак в черной папахе и целился ему в лоб.
     Немец  расширенными от  ужаса  глазами смотрел на  шагнувшего к  нему
Филиппа Афанасьевича -  смотрел, как на страшный призрак. Вислоусый казак,
словно выросший из-под  земли,  нес  ему  неотвратимую смерть.  Подняв над
головой руки,  Вилли попятился назад.  Вдруг он  сделал прыжок в  сторону,
упал  на  живот и,  ломая руками листья капусты,  с  необычайной быстротой
побежал на четвереньках к ближайшей хате,  делая при этом отчаянные скачки
из стороны в сторону и вопя дурным голосом: "Руссиш!.. Козакен!.."
     Шаповаленко не мог сразу поймать прыгающую перед глазами мушку. Вилли
дергался и  взлетал,  как бумажный попрыгунчик,  но  вряд ли это могло ему
помочь...  Вот  в  предохранительном кольце над  мушкой Филипп Афанасьевич
уловил его фигуру и нажал на спуск... Затвор только глухо чвакнул. Слишком
густо смазанный автомат с  семенами конопли в  магазинной коробке на  этот
раз отказал!..
     Вилли орал так,  словно его  надвое распиливали поперечной пилой.  Из
хат выбегали немцы, тревожно крича; затрещали беспорядочные выстрелы.
     - За мной, старик! - крикнул Филипп Афанасьевич и бросился в коноплю.
Дед  Рыгор,  пригнувшись,  побежал  было  за  ним следом,  но вдруг грузно
повалился в картофельную ботву.  К  нему,  крича  во  все  горло,  поливая
огороды и кусты пулями, бежали немцы.


                                 ГЛАВА 10

     Блиндаж,   в   котором   помещался  кома