ели в густых елочках и тихо переговаривались.
     - Наш командир всех бы фрицев порубил,  - слышался голос из кустов, -
да ему полковник нахлобучку дал и приказ отменил.  "В плен,  -  говорит, -
бери".  Ну  и  набрали  полторы  сотни.  Они  сигарки курят  да  над  нами
похохатывают... Командир полка мимо проходит, аж зубами скрипит...
     Доватор неловко повернулся и зашумел плащом.
     - Стой! Пропуск! - раздался грозный окрик.
     Доватор назвал.  Однако часовой щелкнул затвором и приказал ложиться.
Лев Михайлович повторил пропуск.
     - Ложись! - требовательно крикнул часовой и поднял приклад карабина к
плечу.  Доватору ничего  не  оставалось,  как  покорно  лечь  на  грязную,
болотистую тропку.
     - Хлопцы,  я полковник...  -  начал он было,  но это привело только к
тому,  что казак пригрозил пристрелить его,  если он  будет разговаривать.
Подчасок побежал за начальником заставы.
     Пришлось лежать без движения в грязи и ждать,  когда явится начальник
заставы. Оказалось, что установленный с вечера пароль был скомпрометирован
и  заменен другим.  Доватор в  это время отдыхал,  и Карпенков не стал его
тревожить.  Когда Лев Михайлович разобрался в  этом деле,  он посмеялся от
души и объявил казаку благодарность.
     О каком приказе толковали казаки,  Доватор не знал. Мельком он слышал
от  Карпенкова,  что Осипов "сочинил" какое-то нелепое распоряжение,  но в
жизнь  его  не  провел:  помешал  комиссар Абашкин.  Лев  Михайлович решил
выяснить, что это был за приказ, и вызвал Осипова и Абашкина.
     Получив распоряжение отступить от высоты в лес,  Осипов взволновался.
Накануне его полк отбил пять немецких атак.  Эскадроны, занимавшие на этой
высоте  оборону,  несколько  раз  ходили  в  контратаку.  Люди  защищались
настойчиво и упорно, и вдруг приказ: отдать высоту. Антон Петрович вскочил
на коня и карьером помчался в штаб дивизии.
     - Не понимаю!  Объясните, что это такое! - накинулся он на начальника
штаба Коврова.  Тот  улыбался,  сверкая золотыми зубами.  Худощавая фигура
капитана  показалась  Осипову   еще   суше,   невзрачнее.   Серые   глазки
поблескивали хитро и вызывающе.
     - Если разобраться,  не горячась,  так и любой ефрейтор поймет, в чем
дело! - Капитан достал из сумки приказание Доватора и показал его Осипову.
- Мне,  например,  все понятно! Поезжайте к командиру группы, объяснитесь.
Кстати, он вас вместе с комиссаром вызывает.
     Осипов вместе с Абашкиным поскакал к Доватору.
     - Высотку по  вашему  повеленью отдал!  -  здороваясь с  Карпенковым,
запальчиво проговорил он, не слезая с коня.
     - Тише!  Полковник отдохнуть прилег - он уже третью ночь не спит... А
насчет высотки сейчас поговорим, я и сам думаю, что зря отошли.
     Доватор не  спал,  он слышал весь разговор.  Сдернув с  головы бурку,
приподнялся на локте, спросил:
     - А завалы на просеке сделал?
     - Еще вчера, товарищ полковник! - отвечал Осипов.
     - Добре! Слезайте с коней.
     Осипов и Абашкин спешились, передали коней коноводам.
     - Значит,  вы,  Антон  Петрович,  решили  засучив  рукава  драться до
последнего?   Это  похвально...  Но  какая  от  этого  польза?  -  Доватор
вопросительно посмотрел на Осипова, потом на Карпенкова.
     - Мы занимали выгодную в позиционном отношении высоту. Она прикрывала
выход к  лесу,  держала под  обстрелом три  дороги и  просеку,  -  ответил
Карпенков.
     - Мало того,  нам уже нет выхода из лесу!  -  подхватил Осипов.  -  Я
выполнил приказание -  отошел. Теперь у меня справа болото, слева бурелом.
Просеку я завалил,  ну и заколотили себя,  как крышкой в гробу...  Недаром
вчера немцы пять раз бросались в атаку.
     - Надо было еще  вчера отойти.  Моя  ошибка,  -  задумчиво проговорил
Доватор.
     - В чем же ошибка, Лев Михайлович? - спросил Абашкин.
     - В том ошибка,  что не следует делать того,  что хочет противник. Он
хочет  уничтожить нас,  а  для  этого  добивается,  чтобы мы  остались без
патронов.  Он знает, что в лесу мы будем бить его прицельно, из-за каждого
дерева.  Поэтому-то он и навязал нам бой за эту высотку. Она ему не нужна.
Рано или  поздно она  досталась бы  ему и  так.  Посмотрим,  как он  будет
наступать в глубине леса...  Ты, Антон Петрович, сколько вчера патрончиков
израсходовал?
     - Порядочно, - нехотя ответил Осипов.
     - А сколько перебил немцев?
     - Не подсчитывал.  Отступил...  И вообще я не понимаю,  что мы сейчас
делаем... - Антон Петрович замолчал.
     Усталое  лицо  Доватора,   казалось,  совершенно  некстати  озарилось
улыбкой. Косые лучи сентябрьского солнца падали на его небритую щеку.
     - Так ты не  понимаешь,  что  мы  сейчас  делаем?  -  повернувшись  к
Осипову, спросил Доватор.
     - Не понимаю... - неуверенно ответил Антон Петрович.
     - Сражение выигрываем! - Резким движением плеч Лев Михайлович натянул
бурку до самого подбородка.  Улыбка исчезла с его лица.  -  Да! Выигрываем
битву,  -  повторил он отрывисто и нахмурился.  Обычно последовательного в
своих мыслях и  поступках,  сейчас его никто не  понимал.  Все чувствовали
смущение и неловкость.
     За  лесом хлестнул многоголосый залп немецкой артиллерии.  Неподалеку
трещали  винтовочные  выстрелы,   заглушая  тоскливое  ржание  измученных,
голодных коней.
     Карпенков,   встряхнув  головой,  настороженно  прислушался.  Осипов,
сорвав  еловую  шишку,  вертел ее  в  руках,  остро  поглядывая на  своего
комиссара.   На   большаке  слышался  отчетливый  гул   танковых  моторов.
Прислонившись к  елке,  Доватор чувствовал,  что  она вздрагивает,  словно
живая.
     - Танки идут, - спокойно сказал Абашкин.
     - Это непохоже на выигрыш битвы... - процедил сквозь зубы Осипов.
     - Нет,  похоже!  -  возразил Доватор.  -  Это, черт возьми, победа! -
Отбросив полы бурки, Лев Михайлович порывисто вскочил и, весело постукивая
шпорой о шпору,  продолжал:  -  Это просто замечательно! Пехотой он нас не
прогнал,  танки пустил, теперь пусть бросит несколько эскадрилий авиации -
будет совсем хорошо!
     - Да  чего же тут хорошего?  -  раздраженный неуместно шутливым тоном
Доватора и всеми событиями дня, спросил Осипов.
     - А почему же плохо?  -  быстро спросил Лев Михайлович.  - Мы разбили
одиннадцать  гарнизонов,   сожгли   сотни   машин,   десятки   мотоциклов,
одиннадцать танков, перебили сотни фашистов. Это хорошо или плохо?
     - Хорошо, - подтвердил Осипов. - А вот теперь нас...
     - Вот теперь-то мы как раз выиграли самое главное, - перебил Доватор.
- Две тысячи пятьсот убитых солдат не играют той роли,  какую могут играть
пять дивизий,  которые гонятся за  нами несколько дней.  Мы  их  сковали -
значит,  облегчили положение на фронте, значит, затормозили наступление на
Москву!..  Немецкое командование передает по радио,  что прорвались в  тыл
сто тысяч казаков.  Пусть бросают на нас столько же.  Будем маневрировать,
тащить немцев в лес, в болото. Мы зашли в глубину тыла на сто километров и
прошли бы еще дальше!..  Так вот,  друзья мои, куда проще бить его в самом
лесу! И людей сохраним и патроны сбережем!..
     - А ведь подкузьмил! - шепнул Абашкин Осипову.
     Майор,  закусив губу,  смотрел в  сторону и помалкивал.  Ему хотелось
ударить себя по  лбу рукояткой нагайки:  как это он  раньше не  мог понять
такой простой вещи!
     - Теперь вот что мне разъясните: с каких это пор командир полка решил
отменять приказания вышестоящего командира?  - спросил Доватор, поглядывая
на Осипова.
     - Приказание мы выполнили, - сказал Осипов.
     - Вы пленных кормите? - спросил Лев Михайлович.
     - Кормлю шашлыком из конского мяса и сам его ем...
     - А  почему майор Осипов в  день  прорыва отдал какой-то  невероятный
приказ? Это как называется? - продолжал Доватор.
     - Это называется: кровь за кровь, - твердо выговорил Осипов.
     - А воинская честь?! - крикнул Доватор.
     - Это  кровь  моей  родины...  кровь  моих  детей,  -  отвечал  Антон
Петрович.  Трясущимися пальцами он отстегнул пряжку полевой сумки,  достал
письма.  Подавая  Доватору,  глухо  сказал:  -  Вот  прочитайте,  что  тут
написано!
     Доватор взял письма.  Одно было от сестры Осипова,  второе - от жены.
Вот что писала сестра Антона Петровича:
     "Милый Антон,  не знаю,  с чего начать.  Я получила от Вали последнее
письмо в августе и посылаю его тебе.  Оно - последнее,  и больше не будет.
Короче  говоря,  будь  мужествен  и  перенеси  свое  горе,  как  настоящий
командир.  Скрывать я не могу, да и сил у меня нет. В том госпитале, где я
работаю,  находится твоя  дочурка  Варя.  Ее  привезли  вместе  с  другими
ранеными детьми неделю тому назад.  Она мне рассказала, что они выехали из
Н-ска в июле. По дороге на их поезд налетели фашистские самолеты, сбросили
бомбы,  а  потом  спустились  парашютисты,  захватили эшелон и начали всех
выгонять из вагонов и грабить. В чемодане Вали они нашли фотокарточки, где
ты  снят  в форме майора с нею и с детьми.  Тогда Валентину в числе других
отвели в сторону и тут же расстреляли.  У нее на руках был Виктор. Убили и
его тоже.  А Варюшка была ранена бомбой и лежала в сторонке.  Потом пришел
наш военный эшелон с бойцами, они гитлеровцев прогнали, подобрали раненых,
в  том числе и Варю.  Сейчас она лежит на койке,  и одной ножки у нее нет,
оторвало бомбой.  Она меня все заставляет писать тебе. Я писала, но письма
отправить сразу не могла, как-то страшно было...
     Милый  Антоша,  прости  меня  за  такое  письмо,  я  больше молчать и
обманывать не могу.  Отомсти за жену и за своих детей.  Крепко целуем тебя
вместе с Варей!.."
     Читая  письмо,   Доватор  плотно  сжал  губы.  Крутой,  нависший  над
переносицей лоб как будто увеличился,  резче обозначились на  нем морщины.
Дочитав письмо,  он  молча  передал его  Карпенкову и  вынул  из  конверта
второе.
     Оно было написано раньше первого, женой Осипова:
     "Дорогой папочка,  мы сидим за столом и  пишем тебе письмо -  Витька,
Варя,  бабушка и  я.  Все диктуют,  подсказывают,  совсем закружили меня и
запутали.  Не знаю,  что и писать. Но все это оттого, что мы очень по тебе
скучаем и хотим тебя видеть.  Витька диктует:  "Папка, если ты не можешь к
нам приехать,  то мы приедем к тебе всей командой, и ты обязательно должен
покатать меня  на  своей лошадке".  "Витька будет держаться за  хвост",  -
вставляет Варя.  Ты  ведь  знаешь,  она  всегда  что-нибудь придумает!  За
последнее время стала изображать из себя взрослую барышню. С Витькой живут
они очень дружно,  заберутся в  угол и  шепчутся -  все мечтают,  когда ты
приедешь и как они будут тебя встречать.  Хорошие ребята: все понимают. Ты
не подумай, что я восторгаюсь ими как мать. Свои дети, как говорят, всегда
лучше.  Нет,  мне  с  ними так  хорошо,  что я  забываю все тяготы жизни в
военное время.  Когда я прихожу с работы,  они,  как могут,  стараются мне
помочь.  Собираемся сейчас в  путь-дорогу.  Видимо,  придется остаться под
Москвой,  у Ольги на даче.  Я думаю,  что туда фашистов вы не пустите. Так
много хотелось написать,  а  одну страничку написала и  не  знаю,  что еще
сказать.  Говорить о том, как мы тебя любим, - ты это сам давно знаешь. По
этому адресу писем больше не посылай, пиши на Ольгу..."
     - Мерзавцы! - негромко сказал Карпенков.
     Осипов, перебирая пальцами пуговицы на воротнике гимнастерки, глубоко
и трудно вздохнул.
     Доватор поднял голову и взглянул на Карпенкова.
     - Суд  народа над этим зверьем будет беспощаден.  И  мы  этим докажем
силу советских людей.  Бей  до  тех пор,  пока враг не  сложит оружия,  но
стрелять в безоружного человека... - Лев Михайлович не договорил и покачал
головой.
     - Правильно,  -  тихо проговорил Осипов и  провел ладонью по  лбу.  -
Бывают, Лев Михайлович, такие думы - отцу родному но выскажешь...
     - Не надо было молчать, Антон Петрович, - мягко сказал Доватор, думая
о  том,  что  сам  он  никому не  сказал о  своих  стариках,  оставшихся в
Белоруссии.


                                 ГЛАВА 20

     Утром 2  сентября из  операции возвратился подполковник Плотвин.  Лев
Михайлович говорил с ним с глазу на глаз.
     Подполковник пробрался  сквозь  кольцо  окружения  каким-то  чудом  и
привел с собой батальон бойцов и командиров,  попавших с первых дней войны
в  окружение.  С  ним же  пришел и  партизанский отряд,  организованный из
местного населения.
     - Значит,  болото непроходимо?  -  водя карандашом по карте,  спросил
Доватор.
     - Сплошная трясина - едва не утонули. Шли по пояс в воде, - отозвался
Плотвин. - В пешем строю еще можно попробовать...
     - Вы, полковник, читали "Холстомер"?
     - Слыхал...  знаю,  Толстой написал,  но читать не читал,  - смутился
Плотвин.
     - А  "Изумруд" Куприна читали?  Когда  печатался роман  "Гарденины"*,
читатели  присылали в  редакцию журнала  телеграммы с  оплаченным ответом:
"Как здоровье Кролика?"  А вы мне предлагаете бросить четыре тысячи коней!
Гитлеровцам я их не оставлю... Может, перестреляем? В болоте утопим?..
     _______________
          * Речь  идет  о  романе  А.  И.  Эртеля  "Гарденины,  их дворня,
     приверженцы и враги".

     Плотвин нервно поморщился и отвернулся.
     - Вы  и  теперь,  конечно,  убеждены,  что весь наш поход авантюра...
Помните наш с вами разговор?
     Мимо них  с  водопоя по  тропинке тянулись завьюченные казачьи кони с
впалыми боками.  Бойцы несли в  руках брезентовые ведра,  а  под  мышкой -
снопики  пожелтевшего осота.  Вытягивая шеи,  кони  поворачивали головы  и
жадно хватали осот отвислыми губами.
     - Вы ошибаетесь, Лев Михайлович! - Плотвин покачал седеющей головой и
взглянул прямо в лицо Доватору.  - Рейд по тылам немцев я считаю блестящей
операцией и уверен теперь,  что бить гитлеровцев можно где угодно. Поэтому
должен вас поблагодарить... Вы многому научили меня!
     Доватор развернул карту и указал на замкнутое кольцо окружения.
     - А это?
     - Это?  -  Плотвин пожал плечами. - При действиях в тылу у противника
вполне естественное и  легко  объяснимое положение.  Выбираться надо,  Лев
Михайлович.
     - Спасибо!  Я  рад,  что не  ошибся в  тебе!  -  Доватор крепко пожал
Плотвину руку. - Будем выбираться!


     Два  дня  радисты бились над  аппаратом,  стараясь передать сообщение
Доватора, но штаб фронта передач не принимал. Рации капризничали: на прием
работали,  а  передача  не  получалась.  К  Доватору  прибежал бледный,  с
трясущимися губами радист и подал шифровку:
     - Товарищ полковник! Только что принял: немецкая, от вашего имени!..
     Доватор прочитал радиограмму, лицо его исказилось.
     Гитлеровцам стало известно место высадки десанта.  Оно  находилось за
непроходимым болотом,  в  Демидовских лесах.  Туда  была отправлена только
небольшая  группа  разведчиков  под  командованием Захара  Торбы,  которая
должна была сигналить самолетам и прикрыть высадку. Разведчиков было всего
девять человек с одним ручным пулеметом.
     - Положение,  товарищи,  сложное, - сказал Доватор, собрав командиров
на совещание. - Фашистам известно, что должна высадиться десантная группа.
Они,  разумеется,  расстреляют парашютистов в  воздухе  и  захватят  груз,
имеющий специальное назначение,  а  также боеприпасы,  предназначенные для
нас  и  для  окруженной части,  находящейся в  лесах Белоруссии.  Операция
должна состояться завтра,  в  восемь часов утра.  Нет  никакого сомнения в
том,  что немцы придут,  чтобы встретить наши самолеты.  Мы не в состоянии
этому помешать,  у  нас  потеряна радиосвязь,  и  все же...  -  кулак Льва
Михайловича  мелькнул  в  воздухе,   -   и  все  же  мы  обязаны  выручить
десантников!
     Взглянув на Плотвина, Доватор спросил:
     - Как вы думаете, подполковник?
     - Обязаны выручить, - отозвался Плотвин.
     Осипов  тер  ладонью небритую щеку,  хмуро  молчал.  Ничего не  могли
ответить и другие.  Обстановка была ясной и,  по существу, безвыходной, но
Доватор  напряженно  ждал  ответа.  Он  был  сильно  возбужден,  на  губах
мелькнула усмешка.
     - В пределах обычных норм,  военных правил и представлений,  - сказал
он,  -  задача  неразрешимая,  и  гитлеровцы  с  полным  основанием  могут
торжествовать.  Но  нет такого положения,  из  которого не было бы выхода.
Гитлеровцы прежде  всего  догматики и  педанты.  Они  рассуждают так:  "Мы
окружили группы кавалеристов,  отрезали их  друг от друга и  ликвидировали
опасность соединения с десантной группой. Дело выиграно, беспокоиться не о
чем.   Конницу  мы  уничтожим  методически,  десант  ликвидируем  завтра".
Прибудут они к месту высадки десанта точно к сроку,  минут за пятнадцать -
двадцать до восьми... Готов держать пари, что это будет именно так!
     Карпенков посмотрел на Доватора с недоумением.
     - Пусть немцы прибудут даже в  девять,  в  десять,  они  все равно не
опоздают.
     - Может быть,  может быть... - согласился Доватор и тут же добавил: -
Распорядись,  начальник штаба,  чтоб  во  всех полках и  эскадронах зажгли
небольшие костры!
     Командиры,  переглядываясь,  невольно поднимали головы  к  небу:  над
лесом беспрерывно гудел "костыль".
     - Вы это всерьез, Лев Михайлович? - шепотом спросил Карпенков.
     - А  мы  всегда всерьез приказываем!..  Зажечь костры и  варить обед,
накормить людей и  приготовиться к маршу.  По местам,  товарищи командиры,
будем палить костры!..
     Над  верхушками деревьев повисла  густая,  смешанная с  дымом  пелена
тумана.  Стрельба утихла.  В  тихом  шелесте леса  и  треске сучьев внятно
слышался сдержанный людской говор, звон котелков, лошадиное всхрапывание.
     Сидя  у  костра,  Доватор сквозь редкие кусты видел,  как  разведчики
свежевали конскую тушу.  "Значит, поджариваем шашлычки..." Из накопившихся
за  день  впечатлений  перед  ним  теперь  начал  вырисовываться  неясный,
тревоживший душу вывод: как он сумеет выйти из создавшегося положения? Что
думают  обитатели  этого  чутко  настороженного леса,  готовящиеся  жарить
конское мясо,  когда кругом затаились враги?  Жуткой и враждебной казалась
эта зловещая тишина.  Доватор понимал, что, когда костры разгорятся, немцы
обнаружат их  и  накроют артиллерийским налетом.  Надо  было во  избежание
излишних жертв немедленно уходить.  Но  люди  были истомлены,  голодны,  а
предстоял тяжкий,  требующий нечеловеческих усилий путь через болото... На
душе у Льва Михайловича было угнетающе тяжело,  однако подошедших к костру
Алексея, Нину и Катю он встретил приветливо.
     - Присаживайтесь,  девушки!..  И ты, Алеша, садись... Как это в песне
поется:  "Сядь-ка  рядом,  что-то  мне  не  спится,  письмо я  другу нынче
написал,  письмо в  Москву,  в  далекую столицу..." -  Последние слова Лев
Михайлович произнес серьезно, задушевно.
     Помолчали.  Неожиданно Доватор порывисто поднялся.  Взглянув на часы,
круто повернулся и зашагал в темноту.
     От  костров летели  вверх  искры,  потрескивая,  взвивались до  самых
макушек елей, мерцали и гасли, точно крошечные звезды.
     Немцы сделали в разных направлениях несколько артналетов и неожиданно
затихли.
     - Дай, немец, хоть махану зварить! - ворчал Шаповаленко.
     Засучив рукава,  он потрошил убитую снарядом лошадь. Ему помогали Яша
Воробьев и  Буслов.  Салазкин и  дед  Рыгор разжигали костер.  Петя,  весь
выпачкавшись в винтовочном масле, потел в сторонке над сборкой автомата.
     Измученные  непрерывным  обстрелом,   бомбежкой  и  голодом,   казаки
радостно приняли  разрешение палить  костры.  У  костров  собирались люди,
прилаживали котелки,  жарили  на  шомполах шашлыки.  Ночной костер в  лесу
всегда располагает к благодушию.
     - А зараз стал бы ты исты борщок? - спрашивал Филипп Афанасьевич Яшу.
- Ну,   такий  украинский  борщок:   с  петрушечкой,  с  баклажанчиком,  с
укропчиком, огурчиком, лучком, перчиком?..
     - Нет, - ответил Яша. - Пельмешки сибирские, вот это да!
     - А ежели уточку, испеченную в золе, н