— Милости просим, мамаша. Располагайтесь, как дома... У нас просторно
под  каждой  елочкой.  Но  как  вы  здесь  очутились?  Почему не  уехали в
Покровское?  А  ты  почему  не  улетела?  —  обращаясь к  Зине,  спрашивал
Валентин.
     — Погода,  видишь,  какая...  Мы  только проснулись,  а  танки уже  в
деревне, в окна из пулеметов бьют. Едва успели схватить кое-какие узлы, да
через огороды —  и в лес...  Как все это случилось,  я, Валечка, ничего не
понимаю. — Зина подняла на него тревожно блестевшие глаза.
     — Пока  трудно сказать.  Обыкновенная на  войне  история.  Во  всяком
случае, ничего страшного.
     — Как же, милый, ничего страшного? В деревне немцы, кругом немцы... —
Взгляд  Пелагеи Дмитриевны выражал болезненное напряжение,  на  лбу  резко
углубились морщины.  Она хоть и  старалась внешне приободриться,  но видно
было, как растерялась.
     В  ее  сознании все  перепуталось и  перемешалось.  Вся  налаженная и
привычная жизнь  полетела кувырком.  Дочь  неожиданно оказалась замужем  и
должна была куда-то лететь.  Две другие находились бог знает где. Сама она
бросила все  свое  хозяйство на  произвол судьбы и  неизвестно каким путем
очутилась в лесу.  Кругом стреляли пушки,  а люди в касках ходили как ни в
чем не бывало, валили лес, рыли окопы, о чем-то спорили, бранились, грызли
сухари и даже смеялись.  Пришел какой-то широкоплечий командир в бурке. За
ним —  целая толпа других,  опутанных ремнями, с револьверами. У каждого в
руках была карта.
     Валентин вскочил и побежал туда.  Он встал перед прибывшим командиром
в струнку и козырнул. Тот протянул ему руку и улыбнулся.
     — Кто это?  Самый главный,  что ли?  —  спросила Пелагея Дмитриевна у
Зины.
     — Командир полка, подполковник Осипов.
     Зина как-то  приходила в  Сычи к  Русаковой.  Там она познакомилась с
Осиповым. Да и Валентин немало рассказывал о нем.
     — Наверное, очень хороший — гляди, руку подал, смеется.
     — Очень хороший,  мама,  —  подтвердила Зина. — Знаешь, у него жену и
сына   фашисты  расстреляли.   Одна  дочка  осталась,   безногая.   Бомбой
оторвало...
     — Господи!  —  Пелагея Дмитриевна тяжело вздохнула.  —  Как же это, и
детей? Изверги проклятые...
     — А  ты  думаешь,  тебя бы  они  помиловали?  Три  дочери комсомолки,
четвертая пионерка, а муж — член партии.
     — Я — другая статья... А детишки-то, детишки-то тут при чем?
     — Да  ведь ты  сама сказала,  что  изверги.  Разве фашисты могут быть
иными?
     — А  как  зовут эту  девочку?  —  спросила Ефимка.  Она как-то  сразу
переменилась,   притихла,   повзрослела  и   смотрела   на   окружающих  с
встревоженным любопытством.  Для  нее  открывался  совершенно  новый  мир,
страшный, неведомый, но, должно быть, очень интересный.
     Пелагею Дмитриевну сообщение Зины ошеломило. Она негодовала, и вместе
с  тем  странное  и  непонятное  успокоение  овладевало  ею.  Сообщение  о
несчастье  других  людей  поглощало собственную беду  и  делало  ее  менее
значительной.
     — Зиночка,  миленькая,  узнай,  пожалуйста,  как ее зовут.  Мы письмо
напишем. Обязательно напишем.
     В  густом лесу  было темно,  сыро и  холодно.  Над  деревьями повисло
сумрачное, неприветливое небо. Под елками ютилось еще несколько семей. Это
были местные жители.
     Валентин Ковалев прошел по  тылам  противника Белоруссию,  Смоленскую
область,  Калининскую,  Московскую и  всюду наблюдал одну и  ту же картину
народного бедствия.  Под дождем,  под снегом,  в  лютую стужу в лесах жили
тысячи  советских людей.  Они  собирали по  ночам  с  собственных огородов
мерзлую картошку, голодали, но не сдавались.


                                 ГЛАВА 8

     Антон Петрович собрал к  себе  в  блиндаж всех командиров.  Голос его
звучал уверенно и громко:
     — Блиндажи  рыть  глубже,  накаты  делать  толще.  Заставляйте  людей
работать,  не смотрите,  что они устали.  Будете жалеть —  погубите. Точки
располагайте реже:  меньшая будет поражаемость от  артиллерии.  Подпускать
фашистов на верный выстрел.  Не бойтесь близости. На случай прорыва я буду
держать резерв.
     Он закурил. На минуту в блиндаже наступила тишина.
     — Дисциплину поддерживать строжайшую,  но без нервозных тиков-криков.
Командирам выбрать такое место,  чтобы не только слышать бой,  но и видеть
его и иметь возможность вовремя предотвращать всякие неожиданности.  Связь
держать,  как  вожжи в  руках.  Донесения присылать без  всяких панических
подробностей.  Людей всячески ободрять и внушить им,  что Доватор и комдив
нас непременно выручат.  Там остался комиссар,  у  него в резерве эскадрон
Шевчука, а у комдива полк Жмякина.
     Осипов глубоко затянулся и прошелся по блиндажу из конца в конец.
     — Раненых всех поместить в надежное укрытие. Я просил комиссара любым
путем перебросить фельдшеров,  врача и медикаменты.  Помните, что эти люди
пролили свою кровь за Родину и теперь беспомощны.  Если кто-нибудь посмеет
оставить раненого без  внимания,  того буду строго наказывать.  Население,
ушедшее от фашистов,  тоже надо всячески оберегать и поддерживать... Бой в
окружении мы  принимаем не  впервые.  Опыт у  нас уже есть,  вспомните наш
августовский рейд! Я убежден, что люди моего полка не потеряют заслуженной
тяжким  трудом  и  кровью  наших  товарищей  славы.   Товарищи  командиры,
коммунисты и  беспартийные большевики!  Я не требую от вас никакой клятвы,
потому что убежден, что вы останетесь верными священной присяге.
     — Выполним, товарищ подполковник.
     Лейтенант Рогозин встал и рубанул ладонью воздух.
     — Выполним!  Спасибо за доверие.  Я  так считаю,  и  характер у  меня
такой:  если мне  с  полным доверием поручили дело,  жизни не  пожалею,  а
сделаю. Можете надеяться, товарищ подполковник.
     Настроение  у  всех  командиров  было  уверенное,  бодрое.  Никто  не
сомневался,  что Доватор поможет им  выйти из тяжелого положения.  Однако,
несмотря на это,  Осипов почти всю ночь не спал. Не оттого, что его пугало
окружение,  недостаток боеприпасов и пищи.  Фашистов он вообще не боялся..
Он   их  ненавидел  люто,   страшно.   Даже  во  сне  его  мозг  перебирал
многочисленные планы,  как  он  должен  воевать и  ставить врага  в  самые
невыгодные положения.  Он  уже  не  кидался,  как  это  было  в  рейде,  в
безрассудный риск.  Теперь он  действовал продуманно,  хитро,  но  смело и
дерзко...
     На  Ржевском большаке его  полку  было  приказано занять  оборону  по
обочинам широкой рокады.  По сведениям оперативной армейской сводки, немцы
находились в  двадцати пяти  километрах;  однако высланные Осиповым конные
разъезды  донесли,  что  противник на  двадцати трех  машинах  с  четырьмя
танками во главе движется в село Толстиково без всякого боевого охранения.
     Обнаглевшие гитлеровцы спешным порядком двигались на Москву.  Плевать
им было на всякие головные дозоры.  Они врывались в смоленские деревни, до
обалдения  накаливали  печи,   резали  скот  и  птицу,  обжирались.  Потом
раздевались донага и, выбив насекомых, валились спать.
     Передовой  отряд  немцев,  численностью  до  четырехсот  человек,  на
двадцати трех автомашинах, занял село Толстиково и расположился на ночлег.
Через час во  всех избах задымили трубы и  началась стрельба по  свиньям и
курам.
     Полк Осипова,  накануне перековав коней на зимние подковы,  находился
от Толстикова в пятнадцати километрах. Впереди лежала "ничейная" земля, на
которой   бывалые   казаки,   разведчики  Осипова,  считали  себя  полными
хозяевами. Охрана немцев была до крайности небрежной.
     Осипов  имел  приказ  командира дивизии:  "В  бой  вступать только  в
исключительных случаях".  Но  упустить  такой  момент!..  Это  было  не  в
характере Антона Петровича.
     Темной октябрьской ночью он подтянул к деревне восемь пушек,  столько
же  пулеметных тачанок и  около тридцати ручных пулеметов.  На  заре  полк
напал  на  фашистов с  трех  сторон,  а  с  четвертой немцев встретили два
эскадрона на свежих,  только что подкованных конях.  Рубка была жаркая. От
всего  немецкого гарнизона уцелели  единицы.  Немецкого капитана,  недурно
говорившего по-русски, Осипов взял в плен. Он привез его в штаб, заперся с
ним и  потребовал подать бутылку коньяку.  О  чем он беседовал с  немецким
капитаном, осталось неизвестным.
     Гитлеровский офицер вышел  оттуда бледный,  как  мертвец,  подавленно
повторяя одно  слово:  "Стыд...  стыд..."  Ночью  он  перерезал себе  вену
оконным стеклом.  Часовой это  заметил.  Осипов вызвал врача.  Жизнь немца
спасли.  На  другой день Антон Петрович отослал его к  командиру дивизии с
запиской: "Поговорите с ним о совести: очень интересный экземпляр".
     В другой раз,  также находясь в арьергарде, Осипов подпустил вплотную
колонну автомашин и разгромил ее до основания.  Машины он приказал стащить
в одну кучу и поджечь. Потери гитлеровцев были весьма значительными.
     Доватор  сначала  не  поверил  этим  сведениям,  но  командиры  штаба
подтвердили их достоверность.
     ...Отправив  связиста Голенищева в  штаб  за  рацией,  Осипов  прилег
отдохнуть.   Ворочаясь  с   боку   на   бок,   Антон   Петрович   терзался
воспоминаниями.   В  его  воображении  вставали  живые  картины  недавнего
прошлого:  начало войны,  семья, смерть жены и сына, недавняя гибель Маши.
Отчаянный крик Елены Васильевны отдавался в сердце Антона Петровича жгучей
болью.  Не  хотелось думать об этом,  а  мысли лезли в  голову навязчиво и
угнетающе.


                                 ГЛАВА 9

     Не спал в Сычах и комиссар Абашкин. Он сидел за столом. Напротив него
— майор Почибут. Перед ними стояли комсорг Сергей Бодров и связной Осипова
Вася Громов. Он привез очередную сводку, но, когда поехал обратно, потерял
коня и вернулся.
     — Значит, тебя обстреляли неожиданно? — спрашивал Абашкин.
     — Только на просеку выехал — трах-тах, и давай строчить. Конь упал...
Я назад...
     — Иди сейчас к связистам. Оттуда радист Голенищев пойдет. Может быть,
вместе пройдете.  А  если нет,  быстро возвращайтесь обратно,  —  приказал
Абашкин.
     Громов, повторив приказание, вышел.
     — Тебе,  Бодров, придется пробиваться с группой медработников. Задача
— помочь раненым.
     Абашкин на  минуту  задумался.  Все  шло  вначале хорошо.  Отбили все
атаки, и вдруг подвел сосед. Остро шевельнулась досада.
     — Вы,  начальник штаба,  объяснили товарищу Бодрову задачу,  сказали,
когда выступать? — спросил он у майора.
     — Так точно. В четыре ноль-ноль, — лаконично ответил Почибут.
     На  его губах играла неизменно спокойная,  подкупающая своей добротой
улыбка. Казалось, ничего в жизни не может удивить, расстроить и вывести из
терпения начальника штаба.
     Все,  что случается на войне, ему давно уже было известно, так же как
и  все  винтики сложной штабной машины,  которые он  отлично регулировал и
заставлял работать с  предельной точностью.  А  винтики  эти  начинались с
войсковой разведки и  кончались лошадиными подковами и пушками на переднем
крае.  Все  проходило через  голову этого невозмутимого,  исполнительного,
кристально честного и справедливого человека.
     "Честное слово,  когда  майору придется умирать,  —  думал  про  него
Абашкин,  —  он, наверное, ляжет в гроб, приоткроет крышку и скажет: "Пока
до  свиданья,  голубчики.  Не  забудьте в  восемнадцать ноль-ноль  послать
строевую записку".
     — В  четыре ноль...  —  что-то взвешивая в уме,  повторил Абашкин.  —
Хорошо.  Так  вот,  Бодров,  ты  должен пробиться к  командиру полка любым
путем.  Разумеется,  самым хитрым путем.  Действуй так,  как тебе приказал
майор Почибут. Надо помочь раненым и доставить взрыватели. Все.
     — Разрешите идти? — спросил Бодров, ловко и отчетливо козыряя.
     — Да, — разрешил комиссар.
     Бодров вышел.
     — Почему  же   все-таки  штаб  дивизии  не  разрешает  помочь  Антону
Петровичу своими  средствами,  хотя  бы  четвертым эскадроном?  —  спросил
Абашкин у начштаба.  —  Мы можем пробить брешь и вывести Осипова с людьми.
Ведь  там  почти  вся  батарея.  Разве  можно  бросить на  произвол судьбы
четыреста человек вместе с командиром полка!
     Вошла Русакова.  На  ее  побледневшем лице  было выражение тоскливого
недоумения. Взглянув на замолчавшего, взволнованного комиссара, она тотчас
же быстро вышла.  За кухонным столом,  что-то мурлыча себе под нос,  сидел
над книжкой Петя.
     — Я вам нужен, Елена Васильевна? — подойдя к двери, спросил Абашкин.
     — Нет,  нет...  Благодарю...  Я так просто, — послышался извиняющийся
голос Русаковой. Она уже давно не выходила из комнаты.
     Абашкин вернулся к столу.
     — Ты знаешь,  как она переживает,  —  продолжал он.  — А теперь будет
страдать вдвойне. Услышала... Лучше уж на передовой быть, чем за женщинами
ухаживать. Ну, что думает штаб дивизии?
     — Штаб  дивизии не  позволяет оголять левый фланг.  Там  скапливаются
войска противника.  Если  бы  даже и  нашелся выход,  комдив категорически
запрещает Осипову покидать Шишковский лес.  Иначе немцы могут вырваться на
Волоколамскую магистраль.
     Почибут  четко,   по-военному,   с   исчерпывающей  ясностью  изложил
создавшуюся обстановку.  Она была неутешительной. Гитлеровцы маневрировали
превосходящей силой танков, артиллерией и авиацией.
     — Да,  это верно,  — согласился Абашкин и в десятый раз спросил: — Но
все-таки будут они что-нибудь предпринимать?
     — Говорят,  будут.  Этим  занимаются лично  генерал Доватор и  комдив
Атланов.
     — Доватор? В самом деле?
     — Да.
     — Ну  что  ж...  Ему можно верить.  Он  сделает все возможное.  Будем
ждать. Иди, майор, отдыхай. Дел нам предстоит много.
     Почибут собрал карты и, попрощавшись, вышел.
     Едва  начальник  штаба,  прозвенев шпорами,  спустился с  крыльца,  к
комиссару, постучавшись, снова вошла Русакова.
     Машу похоронили два дня назад.  Коновод командира полка и  повар Саша
сколотили гроб, обтянули его красной материей. В похоронах приняло участие
все население, бойцы и командиры.
     — Мы  никогда  не  простим фашистам смерти  наших  детей!  —  говорил
Абашкин,  стоя над могилой.  —  Врагов ожидает справедливое возмездие.  Мы
клянемся в этом!
     На непокрытую голову Абашкина и  воротник его белого полушубка падали
крупные хлопья снега.
     Казаки саперными лопатками засыпали могилку.  Русакова,  сжав  обеими
руками голову, только стонала, но не плакала.
     Сейчас Абашкин смотрел на ее худое,  измученное лицо и не узнавал ее.
Перед ним стояла суровая,  но  странно и  неожиданно помолодевшая женщина.
Нервное движение рук и дрожь голоса говорили о тяготеющем над нею горе.
     — Вы будете ужинать,  Алексей Данилович?  —  спросила она тихо и,  не
дожидаясь ответа,  добавила:  —  Я  хотела вареного мяса  Антону Петровичу
послать, можно?
     — Можно было бы и  послать.  Я  из виду упустил...  —  Абашкин искоса
взглянул на  Русакову и  заметил,  что  она не  спускает с  него пытливых,
тревожных глаз.  Комиссар понял,  что в жизни этой женщины прибавилась еще
одна мучительная тревога.  Она чувствовала и  догадывалась о случившемся с
Осиповым и страдала. Абашкин видел это.
     — Проберутся туда разведчики, как вы думаете?
     Плотно  сжав  губы,  Елена  Васильевна с  глубоким  напряжением ждала
ответа.
     — Пока ничего страшного нет.  На  войне это часто бывает.  Давайте-ка
лучше  вместе  ужинать,  Елена  Васильевна,  —  весело проговорил Абашкин,
стараясь перевести разговор на  другую тему.  Он  знал,  что никакие слова
утешения сейчас не  помогут.  Да и  у  него самого на душе было тревожно и
тяжело.
     За окном в морозной ночи послышались шаги. Напустив в комнату холода,
вошел посыльный и передал вызов в штаб дивизии.


                                 ГЛАВА 10

     Комдив генерал-майор  Атланов в  накинутой на  плечи  бурке  сидел за
столом,  перечитывая донесения.  Он  делал  на  карте отметки и  словно не
замечал стоявшего перед ним полковника Бойкова.
     Высокий и  бравый  Бойков  с  чувством досады  мял  в  руках  кожаные
перчатки и  ждал приглашения сесть.  Вот уже несколько минут комдив держит
полковника на ногах,  как провинившегося школьника.  Зная Атланова, Бойков
понимал,  что,  просматривая  донесения,  комдив  обдумывает  сейчас,  как
поступить  с  ним,  с  полковником  Бойковым,  полк  которого  отброшен  с
занимаемых  позиций,  в  результате  чего  поставлены  в  катастрофическое
положение другие части.
     Виноват ли в этом он, полковник Бойков?
     Его полк не выдержал внезапного удара немецких танков и  в беспорядке
отошел.  Полк Осипова почти целиком попал в окружение. Левый фланг дивизии
генерала Панфилова загнулся фронтом на  юг.  Там  идет сейчас ожесточенный
бой.  Если  панфиловцы не  выдержат,  то  немцы  расчленят армию  пополам,
перережут Волоколамское шоссе и войдут в тыл всей армии.
     — Мне  ничего  не  остается делать...  —  после  длительного молчания
жестко говорит наконец комдив,  —  кроме одного —  передать тебя  военному
трибуналу.  А я-то ценил, уважал, доверял тебе, как самому себе! Понимаешь
или нет?
     Такой  неожиданный переход к  делу  ошеломил Бойкова,  но  внешне  он
остался спокойным.  Атланов поднял  от  карты  крупную,  лобастую голову и
посмотрел на  полковника сузившимися от  усталости глазами.  В  них Бойков
увидел бередящий душу укор и непримиримую беспощадность.
     Хрипло откашлявшись, Бойков почувствовал, что ему нужно сейчас что-то
сказать,  объяснить,  но  гневный и  возмущенный взгляд  командира дивизии
совершенно обескуражил его и лишил всех необходимых для объяснения слов.
     — Ты ведь не безусый мальчишка,  не цыпленок желторотый и не трус.  Я
это  твердо знаю.  Как  же  ты  мог  допустить?  —  Атланов потрогал рукой
крупный,  с горбинкой нос и продолжал:  —  Ты мне скажешь,  что у фашистов
было превосходство в танках,  в авиации, удар был внезапным... Все это мне
известно.  Но  ты  знаешь приказ:  назад ни  шагу!  Если не  выдержал один
эскадрон,  загибай фланги,  бей с тыла, займи, наконец, круговую оборону и
дерись до последнего казака. Да что ты, не знаешь, как действовать?
     Бойков устало поглядел на бритую  щеку  комдива  и  сумрачно  молчал.
Напряженно раздумывая,  тщетно искал он причину совершенной им ошибки. Ему
казалось, что все произошло из-за несущественных на первый взгляд мелочей.
В  момент  атаки  блиндаж,  где  помещался узел телефонной связи,  разбило
снарядом.  Управление было потеряно.  На третий эскадрон обрушилась лавина
немецких  танков.  Командир  эскадрона  и  политрук  вышли из строя.  Люди
растерянно заметались,  а штаб молчал.  Последний связной  по  дороге  был
убит.
     Все  цеплялось  одно  за  другое,   перемешалось,   перепуталось.   В
результате,    отбросив   полк   Бойкова,    немцы   заняли   Морозово   и
Петропавловское.
     Собрав  разрозненные  эскадроны,   Бойков  пытался  было  контратакой
восстановить положение,  но успеха не имел. Командиру дивизии все это было
известно из  оперативной сводки.  Два  часа  назад  Атланов подкрепил полк
Бойкова двумя  резервными эскадронами из  полка Жмякина.  Атаки противника
были отбиты, но обстановка оставалась напряженной.
     Скрипнула дверь. В комнату вошел начальник штаба дивизии подполковник
Жаворонков и доложил Атланову, что комиссар Абашкин должен сейчас прибыть.
     — От Осипова ничего нет? — взглянув на часы, спросил комдив.
     — Пока ничего!
     Стрелки часов показывали полночь.
     Атланов взглянул на Бойкова,  медленно поднялся.  Свалившаяся с  плеч
бурка повисла на спинке стула.  Подойдя к  белевшей в  углу печке,  комдив
прислонился к ней спиной и, скрестив на груди руки, коротко бросил:
     — Садись, Бойков.
     Поскрипывая ремнями,  полковник  устало  опустился на  лавку.  Он  не
ожидал  такого  жестокого решения со  стороны комдива.  Его  будет  судить
трибунал?  А  ведь только неделю назад он  получил из