ко, порывшись в сумке, Салазкин не обнаружил там тетради.
     — Постой-ка, где же я ее мог оставить? — смущенно бормотал он.
     — Потерял? — Филипп Афанасьевич встал и пошел на писаря медведем...


                                 ГЛАВА 5

     Машина Доватора подкатила к штабу группы. Ясный морозный день угасал.
Солнце  уходило  за  темнеющее окружье леса.  На неопавших красных листьях
осины горели закатные  лучи.  Деревенька,  куда  прибыл  Доватор,  была  в
смятении.  По улице, пугливо озираясь, женщины тащили узлы. За ними бежали
ребятишки. Какой-то старик копал в огороде яму.
     Увидев в окно генерала, Карпенков вышел навстречу.
     — У нас налет был, — сказал он и умолк.
     Доватор его не  слушал.  Он  стоял и,  хмурясь,  смотрел на  старика,
копавшего яму.  Нехорошие мысли лезли в  голову,  и он не знал,  как и чем
отогнать их. Развязав на груди ремешки бурки, генерал отрывисто сказал:
     — Знаю о налете. Видел... А какие потери?
     — Жду сводку.
     — Поторопи,  —  произнес Доватор.  —  А  сейчас  пиши  распоряжение о
подготовке к  длительному маршу.  Есть  приказ.  Выступаем через  двадцать
четыре часа.
     — Опять длительный... Куда? — спросил Карпенков.
     — Стратегический. После поговорим. Срочно пришли ко мне Миронова.
     Лев Михайлович махнул рукой и пошел в хату.
     Когда вошел Миронов,  Доватор сидел за столом,  обедал. Интенданта он
встретил мягко и приветливо. Запросто пригласил:
     — Садитесь кушать.
     Миронов поблагодарил и отказался.  Интенданту показалось, что генерал
разительно переменился.
     За  обедом Доватор сообщил Миронову,  что  на  станции Нелидово стоит
несколько эшелонов с  материальной частью.  Там  есть и  подковы.  Надо их
взять.
     — Как взять?  — озадаченно спросил Миронов. — Нужно ведь распоряжение
армейского интендантства.
     — Напишите уполномочие за моей подписью и действуйте.
     — Это  будет  похоже  на  самоуправство,   —   нерешительно  возразил
интендант. — Могут не дать...
     — А вы сумейте взять.
     Лев Михайлович улыбнулся, лукаво прищурил глаза:
     — Если этого не сделаете, сам поеду. Вам же стыдно будет!
     Доватор  взглянул  на  Миронова.   Тот,   склонив  голову,  понимающе
улыбнулся.  Миронов был прямой человек, всегда спокойный, но, как казалось
Доватору,  не  всегда  решительный.  В  данную  минуту Лев  Михайлович был
уверен, что его распоряжение будет выполнено.
     Когда Миронов удалился,  пришел Карпенков и  доложил,  что из резерва
прибыли для пополнения командиры.  Побеседовав с ними, Доватор направил их
в  части и  лишь одного позвал к себе в хату.  Это был старший лейтенант в
фуражке  пограничных  войск,  с  зелеными  петлицами  на  шинели.  Старые,
потертые полевые ремни ловко и  аккуратно обхватывали фигуру.  Лицо у него
было широкобровое,  с  крупными продольными морщинками на лбу,  с  упрямым
изгибом резко очерченных губ.
     Расспросив командира о  прежней службе,  Доватор узнал,  что  старший
лейтенант долгое время служил на западной границе. Начал с рядового бойца,
был  командиром отделения,  старшиной,  командиром взвода,  потом  окончил
курсы,  в  сорок  первом  году  занимал  должность  начальника пограничной
заставы. В начале войны ранен, сейчас возвратился из госпиталя.
     — Предлагаю  вам,   товарищ  Кушнарев,   две  должности:   командиром
комендантского эскадрона или ко мне личным адъютантом. Выбирайте.
     Доватору давно  хотелось иметь  адъютантом не  щеголя,  а  тактически
грамотного офицера-кадровика. Старший лейтенант казался подходящим.
     — Извините, товарищ генерал. На таких должностях никогда не служил.
     Кушнарев  посмотрел  на  Доватора  с  такой  мрачностью,  словно  ему
предложили самые никудышные обязанности.
     — Ничего,  освоитесь,  —  успокаивающе проговорил Доватор.  — Дело не
хитрое, привыкнете.
     — Привыкать не хотелось бы... — откровенно признался Кушнарев.
     — А чего бы вам хотелось? — задетый за живое, спросил Лев Михайлович.
     — Служить по своей специальности.
     — В  разведчики,  что ли хотите?  —  пряча усмешку,  спросил Доватор,
незаметно наблюдая за командиром.
     — Вы  угадали,  товарищ генерал.  Сами  понимаете,  скучно  будет  на
комендантской должности. Штаб охранять, помещения подыскивать...
     Пограничник блеснул черными, в густых ресницах глазами и улыбнулся.
     Доватору  захотелось  именно  такого  человека  иметь   своим  личным
адъютантом. Ему можно было многое доверить и во многом на него положиться,
но  Лев  Михайлович понимал,  что  старшему лейтенанту действительно будет
скучно на адъютантской должности.  Ее добивались многие,  а  этот,  вместо
того чтобы с благодарностью согласиться, упорно отказывается.
     Лев Михайлович  усмехнулся,  подал  Кушнареву  руку  и,  пожимая  ее,
сказал:
     — Хорошо,  принимайте разведэскадрон. Кстати, там есть кобылица Урса,
никто  объездить  не  может.   Попробуйте.  Только  предупреждаю:  лошадка
строгая.
     — Есть  принять  разведэскадрон  и  объездить  строгую  кобылицу!   —
отчетливо повторил старший лейтенант.
     Попросив разрешения уйти, он вышел спокойно и неторопливо, ни разу не
шевельнув туго затянутыми в ремни плечами.
     — Молодец!   —   удовлетворенно  улыбаясь,   проговорил   вслед   Лев
Михайлович. — С таким воевать можно!
     Спустя несколько минут, направляясь в штаб, Доватор встретил Буслова.
     — Товарищ генерал,  разрешите обратиться по личному вопросу. — Буслов
был немного взволнован и заметно нервничал.
     — Да, да. Что случилось?
     — Я,  товарищ генерал,  насчет Шаповаленко.  Прошу,  товарищ генерал,
оставить его в разведке, он...
     Буслов  не  договорил.  Помолчав немного,  в  замешательстве принялся
объяснять Доватору,  что Шаповаленко замечательный товарищ.  Во взводе его
все любят.  Сам он  тоже сейчас очень печалится и  ругает свой неугомонный
характер.
     Доватор удивленно поднял брови.  Серые глаза его  потемнели.  Смягчая
резкость голоса, он негромко, без строгости спросил:
     — А вы знаете, что в армии за товарища просить не положено?
     — Знаю, товарищ генерал. Его вопрос — это и мой тоже. Я как будто это
за себя прошу...
     — Собственно, как это понять? — зорко всматриваясь в лицо разведчика,
спросил Лев Михайлович и еще более удивился.
     Широкое,  открытое  лицо  Буслова  потеряло обычное  добродушие,  оно
выражало явную озабоченность и даже суровость.
     — А так,  что мы с нам одинаково думали.  Только он, смелый и пожилой
человек,  сказал, а я промолчал... Столько имеем войска, оружия, а отходим
и боя не принимаем. Почему, товарищ генерал? Почему отпора не даем?
     Буслов поднял на Доватора спокойные светлые глаза и,  плотно прижимая
ладони к синим кавалерийским брюкам, ждал ответа.
     Доватор поджал губы и, шевельнув под буркой плечами, резким движением
отбросил полы, зацепив большие пальцы за жесткие края поясного ремня. Руки
мелко  и  напряженно  дрожали.   Ему  только  теперь  стал  понятен  смысл
полученной утром анонимной записки:
     "Товарищ генерал!
     Вас любят и уважают все кавалеристы.  У нас сердце обливается кровью,
что мы отходим и  отдаем нашу землю проклятому фашисту..." Далее анонимный
автор предлагал не отходить, а бороться до последней капли крови.
     Доватор увел Буслова к себе на квартиру и, развернув карту, терпеливо
начал  разъяснять ему,  что  немцы  прорвали фронт  и  стремятся захватить
Москву.  На  участки  прорыва они  стягивают большие силы,  которые трудно
сдержать. Там идут жесточайшие бои.
     — А почему пехота и мы идем куда-то?  Надо подсобить,  —  упорствовал
Буслов.
     — Нельзя  оголять  этот  участок.  Командование  сохраняет  силы  для
решительной схватки.
     — Это верно, тогда и тут немцы могут хлынуть.
     — Безусловно, могут.
     Под конец убежденный во всем Буслов снова вернулся к  просьбе о своем
друге. Выслушав его, Доватор сказал:
     — Ладно.  Оставляю.  Только предупреждаю, что все эти нелепые выходки
надо прекратить. Наказывать буду.
     В  сущности говоря,  Лев  Михайлович никуда отправлять Шаповаленко не
собирался, но острастку следовало дать.
     Буслов ушел от генерала успокоенный,  довольный тем,  что ему удалось
вовремя заступиться за товарища.
     Но Доватор на этом не успокоился.  Он знал,  что большинство бойцов и
командиров подавлены отходом наших войск.  Молчаливый и настороженный укор
заметен  и   в   глазах   местных   жителей,   измученных   бомбежками   и
неизвестностью.  Многие колхозники не верили,  что враг придет к ним сюда,
поэтому  своевременно  и  не  эвакуировались.  А  сейчас  чудовище   войны
надвигалось   на   их   родные   дома,   уничтожало  все  добытое  великим
созидательным трудом.
     Вечерело. Запад погнал из-за леса темно-серые, клубящиеся, похожие на
дым мрачные тучи.  Гулко содрогалась земля. Тяжелый грохот артиллерийского
боя слышался все ближе и ближе...  Казалось,  природа затихла, примирилась
со скрежетом металла и зловещим воем бомбардировщиков. Но не примирились с
этим люди.  Они  мужественно и  стойко переносили тяжесть военной страды и
продолжали делать свое трудное дело.
     Постояв у окна, Доватор вышел в переднюю и приказал адъютанту позвать
начальника политотдела полкового  комиссара  Уварова  и  военкома  Михаила
Павловича Шубина.
     — Вот  и  отлично!   Сейчас  насчет  чая  сообразим!   —  возбужденно
проговорил Лев Михайлович,  когда пришли политработники.  Он часто вставал
со стула,  заглядывал в окно, несколько раз прошелся из угла в угол, зябко
пожимая плечами.
     — Только за этим и  пригласил?  —  поудобнее устраиваясь на пружинном
диване, улыбнулся Шубин.
     Он видел, что генерал чем-то расстроен и пытается скрыть это.
     — Нет, не за этим! — решительно и веско ответил Доватор. — Ну, а если
есть возможность,  почему не выпить и чайку?  За стаканом хороший разговор
получается! Откровенный такой, домашний.
     — Отвыкли уже по-домашнему разговаривать, — заметил высокий белокурый
Уваров, следя за Доватором ясными голубыми глазами.
     — А я вот никак не могу отвыкнуть, — задумчиво отозвался Шубин. — Мне
часто  хочется  поговорить  не  языком  уставов,  а  простыми  задушевными
словами.
     — Да,  это верно!  — после минутного размышления заговорил Доватор. —
Одним по-настоящему хорошим словом  можно  глубоко  затронуть  человека...
Сейчас  нам,  как  никогда,  нужны такие слова!  — горячо продолжал он.  —
Знаете,  товарищи, я сегодня получил записку... Меня спрашивают, почему мы
отходим без боев,  оставляем противнику огромную территорию.  Эти же слова
только сейчас повторил разведчик Буслов.  Почему  нормально  не  совершаем
марши?  Кони измучены, начинают хромать, подков нет, с воздуха сыплется на
головы горячий металл,  а тут снова приказ на  длительный  марш  с  самыми
жестокими  сроками!  Вы  понимаете,  какая  ответственность  лежит на всех
нас?..
     — Мне  кажется,   надо  во   всех  подразделениях  провести  открытые
партийные собрания,  — медленно и вдумчиво начал Уваров. — Разъяснить всем
бойцам и командирам,  что мы временно вынуждены оставлять нашу территорию,
и не скрывать,  что фашисты,  не считаясь с потерями, наступают, стремятся
захватить нашу столицу. Но этого никогда не будет!
     Далее  Уваров сообщил намеченный план  политической работы на  марше.
План  был  одобрен.   Наутро  работники  политотдела  выехали  в  части  и
подразделения.   Михаил  Павлович  Шубин  направился  в  дивизию  генерала
Атланова.
     Партийное собрание при  штабе  корпуса  проводил вместе  с  Доватором
Николай Максимович Уваров. На повестке дня стоял один вопрос: информация о
положении на  фронтах Великой Отечественной войны  и  задачи коммунистов в
предстоящих боях.
     Был  безветренный день.  Густой лес  притих.  Размашистые ветви  елей
слегка  прикрылись белыми  кружевами,  сквозь  которые то  проглянет яркий
солнечный луч  и  обозначит на  смешанных со  снегом  листьях человеческую
тень, то снова скроется за хмурыми тучами.
     Между  деревьями разместились пришедшие на  партийное собрание  люди.
Многие сидят на старом валежнике,  иные просто на земле,  некоторые стоят,
прислонившись к  деревьям.  Разведчики во  главе с  Филиппом Афанасьевичем
Шаповаленко нарубили клинками еловых веток,  смастерили общую  подстилку и
разместились под ветвистым дубом.  Здесь были Буслов, Захар Торба, Павлюк,
писарь  Салазкин.   Все  с  напряженным  вниманием  вслушиваются  в  слова
начальника политотдела Уварова.
     — На легкую победу, товарищи, рассчитывать не приходится. Впереди нас
ожидают суровые испытания!  Мы  сейчас отходим не  потому,  что у  нас нет
желания  драться,  нет!  Нам  нужно  накопить и  сохранить резервы,  чтобы
нанести противнику сокрушительный удар!  Сейчас  наша  доблестная пехота и
танковые части  ведут с  врагом смертельные бои.  Мы,  коммунисты,  должны
служить примером мужества,  воли и выдержки и, если потребуется, отдать за
дело партии,  за нашу Родину свою жизнь!.. Вспомните, товарищи, как тяжело
было после гражданской войны,  когда все наше хозяйство было разрушено,  в
стране  свирепствовали голод,  болезни.  Большевики  не  испугались этого!
Ликвидировали голод  и  наголову разбили иностранных захватчиков.  Красная
Армия не  может быть и  не будет побеждена,  ибо создателем первой в  мире
армии освобожденных рабочих и  крестьян была партия большевиков во главе с
Лениным. Наш корпус совершит еще не один рейд, фашисты долго будут помнить
свист  кавалерийских клинков.  Товарищи!  Наступит день,  когда  вражеские
полчища снова покатятся на запад!
     Голос  Уварова звучит с  глубокой убеждающей силой.  Он  видит  перед
собой  притихших коммунистов-воинов и  по  горячему блеску глаз  чувствует
напряженное внимание.
     Тихо.  Высоко по  веткам деревьев начинает плескаться легкий ветерок.
На  ветке дуба притаились два  розовых снегиря.  Вытянув шейки,  они чутко
прислушиваются к каждому шороху, словно стараются разгадать, о чем говорит
этот высокий, голубоглазый, в коверкотовой гимнастерке человек.
     После Уварова слово взял Буслов.  Сняв каску, он потер широкий крутой
лоб  темной  от  загара  жилистой  ладонью,  на  которой  неуклюже  торчат
узловатые сильные пальцы. Сжав их в кулаки, он заговорил:
     — Вот этими руками я  в Донбассе с двенадцати лет уголь добывал...  А
сейчас мне двадцать восемь,  стало быть, шестнадцать годков... Я бы теперь
выдавал тонн по двести в сутки,  а то и побольше. Тогда бы в наших городах
еще ярче горел электрический свет,  быстрее бы  ходили поезда и  пароходы,
теплее было бы в хатах. Мне бы не пришлось вот этими самыми руками убивать
немецкого  солдата  и  душить  сторожевых овчарок,  как  это  я  сделал  в
разведке,  когда пробивались во вражеский тыл в августе месяце. Зачем же я
это  делаю?  Почему?  Да  потому,  что в  наш родной Донбасс пришли враги,
беспощадные,  как звери,  и  начали грабить народное добро,  убивать наших
детей  и  матерей.  Нам  пришлось затопить шахты,  взять  винтовки,  чтобы
защитить нашу Родину!
     Заявляю,  товарищи,  как коммунист,  как боец Красной Армии и клянусь
еще раз как гражданин Советского Союза,  что не  выпущу винтовки из рук до
тех пор,  пока останется на  советской земле хоть один фашист!  Кто на нас
напал, тому жестоко придется расплачиваться. Мне сегодня генерал объяснил,
что фашисты хотят захватить нашу столицу Москву.  Нет,  товарищи, этого не
будет. Этого не допустит наша великая партия.
     Простые   слова   Буслова   произвели  сильное  впечатление.   Каждый
выступающий  старался  высказать  свое  внутреннее,  наболевшее,  то,  что
тревожило душу, не давало покоя.
     Слово снова взял Уваров. Он сказал:
     — Я   призываю  коммунистов  и   беспартийных  бойцов  и   командиров
разъяснять везде  и  всюду  нашим  советским людям,  что  в  этой  Великой
Отечественной войне мы защищаем правое дело! Товарищи! Фашисты не выдержат
нашего удара,  ибо мы сильны духом и  верой в  победу,  мы сильны системой
социалистического строя,  а  еще  мы  сильны потому,  что  нами  руководит
великая Коммунистическая партия.  Слава  нашей  партии!  Слава  советскому
народу!


     Старший лейтенант Кушнарев, прибыв в разведэскадрон, тотчас же собрал
взводных командиров и предъявил приказ о своем назначении.
     — Принимать   эскадрон   начинаю   с   первого   взвода.    Остальным
приготовиться, — коротко заключил новый командир.
     Торба,  которому  предстояло показать  хозяйство,  немного  смутился.
Мрачноватый,  с  упрямым  изгибом  бровей,  старший  лейтенант всей  своей
фигурой,  манерой кратко выражаться дал  почувствовать,  что  от  его глаз
грехов не укроешь.
     Это  было  видно по  тому,  как  он  поступил с  его  другом Филиппом
Афанасьевичем.  Тот сидел под елкой, ожидая решения своей участи, и что-то
рассказывал собравшимся вокруг него товарищам.
     — Чем сейчас занимаются люди по распорядку дня?  — спросил Кушнарев у
Торбы.
     Захар опешил.  Стояли на  месте два дня.  Никто об  этом не думал.  И
вообще   после   смерти   Гордиенкова  исполняющий  обязанности  командира
эскадрона  никаких  расписаний  не  составлял.   Командир  каждого  взвода
устанавливал порядок, какой он находил нужным.
     — Да ничем... — смущенно ответил Торба.
     — В  какое  время  водопой?  —  Комэскадрона отогнул рукав  шинели  и
взглянул на часы.
     — Утром, — ответил Торба.
     Пристальный,  неотступный взгляд Кушнарева смущал Торбу  все  более и
более.
     — А обед? — снова последовал въедливый вопрос.
     — Наперед коней поим, кормим, а потом сами едим, — ответил Торба.
     — Сначала накормить коня —  неплохое правило, — заметил сухо Кушнарев
и, обернувшись к Захару, добавил: — Бойцов по коням, быстро!
     При  последнем слове комэскадрона так  сверкнул глазами,  что  Захар,
будучи сам неробкого десятка, внутренне дрогнул.
     Торба  подал  команду.  Казаки нехотя поднялись,  заплевывая на  ходу
цигарки.  На  месте  остался  один  Шаповаленко.  Сидя  на  корточках,  он
складывал в мешок сухари. Тут же на газете лежала жареная курица.
     — А  вы какого взвода,  товарищ?  —  подойдя к  Филиппу Афанасьевичу,
спросил Кушнарев.
     — Кто? Я? — покосившись на комэскадрона, переспросил Шаповаленко.
     О  назначении нового  командира казаки не  знали.  Филипп Афанасьевич
принял  Кушнарева  за  очередного  "поверяющего".  На  каждой  стоянке  их
приезжало так  много,  что к  ним успели привыкнуть.  Поэтому,  увлеченный
сборами в партизаны, Шаповаленко даже не встал.
     — Да, вы! — подтвердил комэскадрона.
     — Этого взводу був, — взяв курицу за ногу, ответил казак.
     — А сейчас?
     — И зараз пока этого...
     — Почему не выполнили приказания командира взвода?
     — Да тут воно тако дило выйшло... — начал было Филипп Афанасьевич. Он
уже  решил излить свое  горе  перед незнакомым командиром,  тем  более что
опытным   взглядом  старого  конника  угадал,   "що   цей   чоловик  имеет
кавалерийскую душу", но сделать этого не успел.
     Над  его головой раздалась такая властная и  зычная команда "Встать",
что у Шаповаленко чуть не лопнули барабанные перепонки.  Он подскочил так,
словно его сзади подтолкнули. Не успев опомниться, услышал вторую команду,
еще более властную и требовательную:
     — На конюшню, бегом, марш!
     Филипп Афанасьевич смотрел на свирепого командира, ошеломленно моргая
глазами, и не трогался с места.
     — Марш!!! — насупив черные мохнатые брови, снова зыкнул комэскадрона,
показывая рукой в направлении коновязи.
     Шаповаленко  сорвался  с  места,  как  подстегнутый конь,  и,  болтая
жареной курицей, путаясь в длинных полах шинели, побежал к коновязи.
     Казаки,  наблюдавшие эту  сцену,  мгновенно  расхватали  скребницы  и
начали усиленно чистить лошадей.
     Новый командир подходил к каждой лошади, приказывал называть кличку и
что-то записывал в книжку