рук Атланова второй
орден Боевого Красного Знамени.
     Бойков  глубоко  вздохнул  и  ощутил  твердое  прикосновение к  груди
орденов.  Ему сразу стало жарко и душно. Опустив голову, он смутно слышал,
как  командир дивизии  отдавал  начальнику штаба  приказание по  разведке,
настоятельно требуя непременно достать "языка".
     — Надо  добыть  свежего  пленного,   и  желательно  офицера,   но  не
какого-нибудь вшивого и  бестолкового балду.  Вчера привели одного,  а  он
хлопает глазами, как баран, и ни черта не смыслит.
     Атланов неожиданно умолк.
     На улице раздались громкие голоса, четкий топот копыт. У ворот игриво
взвизгнул конь.  Через минуту в  широко раскрытой двери показался Доватор.
Вместе с  ним приехали военком Шубин и  генерал Панфилов.  На  их  папахах
серебрился морозный иней.  А  у  Панфилова даже  и  брови  заросли седыми,
блестевшими при  свете  лампы сосульками.  Комната наполнилась оживленными
голосами и свежим воздухом.
     — Мы  сегодня,  как  цыгане,  кочуем,  —  развязывая на груди ремешок
бурки,  говорил Доватор.  — Из штаба армии — к Панфилову.  От него — прямо
сюда.  Ты,  комдив,  поласковей нас встречай.  Смотри, каких я тебе гостей
привез.  Самые дорогие и голодные. Так протряслись дорогой, что чуть коням
уши  не  поотгрызли...  Генерал  Панфилов  каши  предлагал  —  отказались.
Торопились... А сейчас за котелок каши я готов полдюжины песен спеть.
     — И мы с Панфиловым тоже не отстанем,  —  улыбнулся Шубин. — Подпоем,
Иван Васильевич?
     — Специально целый  батальон  ведут  генералу  Атланову подпевать,  —
хитро подмигнув Доватору,  сказал Панфилов и, обращаясь к Атланову, весело
добавил: — А поют так, что фашистские солдаты спать перестали! Да-а!..
     Панфилов,  приподняв подбородок,  отогнул от  шеи воротник полушубка,
поправил  на  поясе  кобуру  пистолета  и,   поглядев  на  Бойкова,  тепло
улыбнулся.
     Душевное  состояние Ивана  Васильевича Панфилова было  отличное.  Его
полки  не  только отбили все  атаки  противника,  но  все  время  серьезно
беспокоили врага.  Сейчас положение Панфилова было настолько прочным,  что
он охотно согласился помочь Доватору батальоном пехоты. О неудачах Бойкова
он был хорошо осведомлен, но старался не показывать вида.
     Бойков  почувствовал  это  и   посмотрел  на  Панфилова  благодарными
глазами.  Пока приехавшие приводили себя в  порядок,  комдив Атланов отдал
какое-то  распоряжение  начальнику  штаба.   Тот,   откозырнув,   поспешно
удалился.
     Доватор,   раздевшись,   стоял  у   зеркала  и  поправлял  на  вороте
генеральского   кителя   белоснежный   подворотничок.   Шубин   вполголоса
разговаривал с Бойковым.  Атланов,  взяв Панфилова за локоть, подвел его к
столу.
     — Посмотри,  Иван  Васильевич,  правильно ли  здесь  расположены твои
полки? — пододвинув карту, спросил Атланов.
     Острый  выступ  прорвавшейся танковой колонны  был  помечен на  карте
синим карандашом и  почти упирался в  Волоколамское шоссе.  Красные стрелы
панфиловских батальонов были нацелены противнику во фланг.  Полоса обороны
была обозначена подковками.
     Бросив  внимательный взгляд  на  карту,  Панфилов одобрительно кивнул
головой.
     — Клинышек-то надо,  Иосиф Александрович,  отрубить,  — проговорил он
после минутного молчания.
     — Да, — подтвердил Атланов. — Но мне одному трудно. Всю ночь думал об
этом. Сил маловато.
     — Поможем.  Затем и приехали!  — Панфилов, отодвинув рукав полушубка,
посмотрел на часы.  Уверенно,  тряхнув головой,  он продолжал разговор:  —
Скоро  подойдет  батальон  моих  "песенников".  Мы  с  Доватором  все  уже
согласовали.
     В  коротких  словах  Панфилов  с  удивительной простотой  и  ясностью
изложил план предстоящей операции.
     Атланов,  понимавший все с  полуслова,  относился к этому на редкость
мужественному человеку с чувством глубокого уважения.
     — Отлично!  Правильно!  —  говорил  он,  бегло  набрасывая карандашом
схему.
     Доватор,  присев на лавку рядом с Бойковым, поглаживая колени, слушал
его  объяснения.  Шубин,  закинув ногу на  ногу,  сидел по  другую сторону
Бойкова.
     — Войну сколько ни изучай,  а  в  бою всегда находятся непредвиденные
обстоятельства, — взволнованно оправдывался Бойков.
     — Надо предвидеть и предугадывать всякие обстоятельства,  —  возразил
ему Доватор.
     — Это верно,  —  согласился Бойков.  —  Я  не  оправдываюсь,  товарищ
генерал. И несу полную ответственность за свои действия.
     — Безответственных командиров у нас нет, — спокойно заметил Шубин.
     — Не в этом дело,  —  поднявшись со скамьи,  продолжал Доватор.  — Ты
понял, в чем заключается твоя ошибка?
     — Да,  понял.  Только,  к сожалению,  поздно.  Когда накануне немцы в
течение дня  непрерывно атаковали полк  Осипова,  мне  надо  было  сделать
короткий встречный удар.  Или хотя бы  организовать ночную вылазку.  Я  бы
тогда разбил их планы.
     — Вздор,  —  убежденно заключил Доватор.  —  Опять ошибки, промахи, а
потом снова станешь ссылаться на обстоятельства...
     И, помолчав, задумчиво добавил:
     — Когда   же,   наконец,   мы   перестанем   совершать   ошибочки   и
расплачиваться за них кровью?
     В комнату с тарелками и стаканами на подносе вошел ординарец Атланова
Охрим. Заметив сердитый взгляд Доватора, он нерешительно остановился.
     — Подождите.  Это потом, — Лев Михайлович махнул рукой и приказал все
унести  обратно.  Проводив глазами  удаляющегося ординарца,  он  подошел к
стоявшим у стола генералам, пододвинул себе стул, кивнул Шубину и Бойкову,
приглашая их  тоже  занять места.  Когда  все  присутствующие сели  вокруг
стола, он шутливо сказал:
     — С  вашего  позволения,   генерал-майор  Атланов,  я  плута  Охримку
выпроводил.  Он,  вероятно,  приготовил целую  батарею  бутылок и  намерен
всяким  зельем помутить нам  мозги.  А  мне  хочется дело  сделать и  каши
поесть.
     — Я тоже так разумею, — согласился Панфилов. — Потерпим.
     — Добро.  Скоро придет батальон панфиловских орлов,  —  продолжал Лев
Михайлович.  —  Надо их поплотней накормить и дать по чарке.  За это время
приготовим боевой приказ,  а  потом можно и самим немного подкрепиться.  А
теперь,   Иосиф  Александрович,   поделитесь  с   нами  вашими  планами  и
предложениями.
     Доватор, навалившись грудью на стол, впился глазами в карту.
     Атланов в ожидании начштаба часто бросал взгляды на дверь. Но Доватор
нетерпеливо приказал начинать.
     Доклад   командира  дивизии   был   прерван   приходом  подполковника
Жаворонкова и комиссара Абашкина.
     Лев Михайлович давно заметил отсутствие начальника штаба дивизии,  но
промолчал.
     Приветливо  поздоровавшись с  Абашкиным,  Лев  Михайлович усадил  его
рядом с собой. На Жаворонкова он только взглянул, но ничего не сказал. Это
было хуже всякого выговора.
     Коротко изложив план предстоящей операции,  Атланов просил разрешения
немедленно ее осуществить.  Обосновывая все детали атаки вескими доводами,
Атланов   предлагал   нанести   противнику   три  одновременных  удара.  С
юго-востока — остатками полка Осипова с приданным батальоном  панфиловцев;
с востока, в лоб, в направлении Морозово, полком Бойкова; с северо-востока
наступление должен поддерживать левофланговый полк дивизии Панфилова.  Все
детали предстоящего боя были основательно продуманы и взвешены. Однако все
чувствовали, что операция предстоит тяжелая.
     На участок  Петропавловское  —   Морозово   противник   подтянул   до
семидесяти  танков  и  мог  в  любой  момент бросить их в бой.  Подкрепить
наступление танками штаб армии отказался,  но в то же время  категорически
требовал  немедленно любыми средствами ликвидировать прорыв и восстановить
прежнее положение. Спешенной кавалерии совместно с батальонами панфиловцев
предстояло  атаковать  бронетанковые  части противника.  Единственно,  что
обещал  штаб  армии,  —  это  подбросить  артиллерии,  но  тоже  в   очень
ограниченном количестве. Когда Доватор, разговаривавший со штабом армии по
телефону, сообщил участникам совещания цифру пушек, все переглянулись. Это
была  до  смешного  маленькая  цифра.  Ее  даже неудобно было называть,  а
принимать в расчет и подавно.
     — Что-то  уж  очень мало,  Лев  Михайлович,  —  с  недоумением сказал
Панфилов. — Может, ты ослышался?
     — Какое там!  Раза три переспросил... Хотел выругаться, да сдержался.
Начальник штаба армии со  мной разговаривал и  сообщил,  что этими пушками
распоряжается сам  командарм и  дал  их  нам  только потому,  что  считает
операцию весьма важной...
     Панфилов, многозначительно откашлявшись, отрывисто сказал:
     — И то хлеб...
     — Ну  что ж...  —  Доватор отвел глаза от  карты,  секунду помолчал и
продолжал:  —  Сделаем все возможное,  но  выползти противнику на шоссе не
позволим.  Постараемся отбросить его  назад.  У  тебя,  генерал  Панфилов,
командиры надежные?
     — Мои никогда не  подведут,  —  с  твердой убежденностью ответил Иван
Васильевич.
     — Хорошо!  Тебе,  Абашкин...  —  Доватор поймал за  руку  пытавшегося
встать Абашкина,  усадил на место и, сдавливая его локоть, сказал: — Тебе,
военком Абашкин,  придается батальон вот  его орлов,  —  кивком головы Лев
Михайлович показал на Панфилова.  —  Это настоящие молодцы!  Сегодня я  их
видел  в  деле.  Богатыри!  Армейские пушки  тоже  тебе.  И  четыре  наших
дивизионных. Ты должен выручить своего друга Осипова. А полковнику Бойкову
передадим резервные эскадроны...
     — Бойков мною отстранен от командования полком, — проговорил Атланов.
— Я не успел вам доложить, товарищ генерал.
     Иосиф Александрович сутуло согнул широкие костлявые плечи,  словно на
них  легла  непомерная  тяжесть.   Он   любил  Бойкова  за  его  смелость,
кавалерийскую удаль,  горячий темперамент и  острый ум,  и ему тяжело было
выговорить  это.  Но  Атланов  характером был  крут  и  от  своих  слов  и
приказаний отступать не умел.
     Все примолкли, ожидая, что скажет Доватор.
     Лев Михайлович понял это и,  сузив остро поблескивающие глаза, сурово
нахмурился, зная, что от его решения зависит не только человеческая жизнь,
но  и  судьба многих людей.  Доватор чувствовал,  что  сидящие здесь  люди
уважают его,  верят в  его  полководческий талант,  но  и  ценят авторитет
командира  дивизии,   который   непосредственно  подчинен  ему,   генералу
Доватору,  и  ответствен за свои действия не только перед ним,  но и перед
Родиной, перед партией.
     — Да!  Это замечание существенное.  Командир дивизии прав.  Полковник
Бойков совершил ошибку,  — начал Доватор с суровой властностью в голосе. —
Может быть,  даже и не ошибку,  а преступление, за которое следует жестоко
наказать.
     Панфилов,   крякнув,   потянулся  за   папиросой.   Комиссар   Шубин,
покосившись  на  ордена  Бойкова,   опустил  голову.  Атланов  по-прежнему
сутулился и ни на кого не глядел.  Бойков широко открытыми глазами смотрел
на  Доватора.  Абашкин что-то  чертил на  листке бумаги.  Только начальник
штаба  дивизии  подполковник Жаворонков,  неторопливо порывшись в  полевой
сумке, извлек пачку бумаг и, взяв нужную, запросто сказал:
     — За  такую ошибку,  что совершил полковник Бойков,  нельзя,  товарищ
генерал, наказывать.
     — Почему? — круто повернувшись к нему, спросил Доватор.
     — В   ночь   перед   наступлением  в   полосе  обороны  полка   немцы
сосредоточили до  сорока танков.  Вот разведсводка,  —  Жаворонков положил
перед Доватором отпечатанную на машинке бумагу.
     — Хоть четыреста,  но драться он должен был насмерть!  —  с глубокой,
непоколебимой решимостью проговорил Панфилов.
     Слова его прозвучали как суровый безапелляционный приговор.
     — Плохую вы делаете услугу Бойкову, товарищ подполковник, защищая его
подобным образом, — гневно сверкая глазами, сказал Доватор.
     — Я не защищаю Бойкова.  — Жаворонков со  смелым  упрямством  смотрел
Доватору  в  глаза.  Побледневшее,  с  острыми  скулами  лицо  его  нервно
подергивалось.  Человек он был вспыльчивый,  но умевший  в  нужную  минуту
брать себя в руки, опытный, честный и волевой командир. — Дело не в защите
полковника Бойкова.
     — А в чем же? — вмешался все время молчавший Шубин.
     — Скажу,  товарищ бригадный комиссар,  — ответил Жаворонков. — Дело в
простой человеческой справедливости. При том соотношении сил, какое сейчас
у  нас,  полковник не мог бы удержать свои оборонительные рубежи.  Если мы
худо воевали, то надо нас всех отстранить и назначить других командиров. А
мы  дрались неплохо.  Это вы  все знаете.  Я  прошу командование учесть не
только заслуги полковника Бойкова,  но и  наши ошибки.  А  они у нас были.
Бойков просил подкрепления,  мы не дали. Просил пушек, дали только две. Ни
для кого не секрет,  что это очень мало.  —  Жаворонков, поправив на плече
ремень, полез в карман за папиросами.
     Все напряженно молчали.
     Каждый в эту минуту чувствовал себя ответственным за то, что враг был
близок к Москве.
     "Действительно,  как могло случиться,  что фашисты очутились у  самой
Москвы?" —  напряженно думал Доватор.  Разве,  в самом деле, плохо дрались
его  дивизии?  Вспомнить хотя  бы  августовский рейд.  Ведь он  со  своими
полками мог пройти всю Смоленщину и Белоруссию. Но ему приказали вернуться
обратно.  Разве плохо дрались они раньше?  Да и  теперь вот уже две недели
кавалеристы,  не  вылезая из  окопов,  ведут  тяжелые бои  с  противником,
численно превосходившим их вдвое.
     Начальник  штаба  дивизии  коснулся  самого  больного  места.   Нужны
дополнительные резервы и  усиление материальной части.  Об  этом Доватор и
Шубин говорили целые ночи напролет.  В  какой же степени в этой обстановке
виноват полковник Бойков?
     Выпрямившись на  стуле,  Лев  Михайлович  решительным движением  руки
отодвинул разведывательную сводку в  сторону и,  усилием воли  преодолевая
нахлынувшее волнение, начал говорить:
     — На  войне,   товарищи,   сущность  поведения  солдата  и  командира
определяется воинским  долгом  и  приказами вышестоящих начальников.  Если
командир дивизии решил отстранить командира полка —  значит,  тому и быть.
Ему вверены кавалерийские полки,  он хозяин своего положения и  ответствен
не только перед командованием, но и перед своей совестью и честью.
     Доватор,  вглядываясь  в  лицо  Атланова,  давно  понял,  что  комдив
погорячился с отстранением Бойкова и теперь мучается. Лев Михайлович решил
накалить атмосферу пожарче,  надо  было дать прочувствовать,  что  приказы
даются для того, чтобы их исполняли.
     — Я  не могу отменить приказ комдива,  да и  не собираюсь.  Наоборот,
прикажу  направить дело  в  трибунал  и  потребую разжалования Бойкова.  И
впредь недостойных командиров буду смещать и судить независимо от рангов и
положений. — Доватор не говорил, а чеканил каждое слово.
     Атланов морщил лоб и  покусывал губы.  Взглянув на Бойкова,  он вдруг
изумился.  На  лице  полковника млела  страшная  в  своей  бессмысленности
улыбка.
     — Строговато, но мудро, — резко кивнул головой Панфилов.
     — Бригадный комиссар Шубин,  за вами слово,  — пытливо посматривая на
военкома, проговорил Доватор.
     Лев  Михайлович чувствовал,  что  они  с  Шубиным хорошо  поняли друг
друга.
     — Да  что  здесь  говорить.  —  Михаил Павлович поднялся со  скамьи и
оправил китель.  —  Я не хочу сейчас говорить,  кто прав и кто виноват. От
нас  Родина требует напряжения всех сил.  Нам  партия приказала не  только
отстоять Москву,  но и  разгромить врага.  Задача трудная.  Нам,  старшему
командному составу,  это хорошо известно.  Но мы ее выполним, потому что у
большевиков невыполнимых задач не существует.
     Михаил  Павлович,  качнув крепкое туловище,  заложил руки  за  спину,
медленно прошелся из угла в угол.
     — Я думаю,  полковник Бойков не трус.  Он опытный и волевой командир,
не раз доказывавший это на деле. Мне кажется, следует дать ему возможность
загладить свою вину. Пусть докажет, что он настоящий советский офицер. Над
исправлением ошибок в первую очередь должны трудиться  мы,  начальники,  —
веско заключил он.
     Атланов кивнул головой и облегченно вздохнул.  Бригадный комиссар все
подытожил  с  неумолимой  правдивостью.  Доватор  с  торжествующей улыбкой
посмотрел на  Жаворонкова,  явно гордясь своим комиссаром.  Он мужественно
заявлял не только о чужих ошибках, но и о своих собственных.
     Панфилов,  подойдя к Шубину,  крепко пожал ему руку и, изменив своему
правилу говорить коротко,  сказал с  шутливым-многословием,  ни к  кому не
обращаясь:
     — Это называется сначала попотеть, а затем попеть... Хорошее правило.
Умереть и вновь воскреснуть!..
     Подойдя  к  растерянному  Бойкову,  он  с  присущей  ему  откровенной
простотой добавил:
     — Не обижайся,  полковник.  Моральное взыскание для честного человека
страшнее смерти.  Пойми,  друг, что генерал Доватор не пугал тебя, а пытал
страшной пыткой. Думаешь, нам легко посылать полковника в солдаты?
     — Знаю,  Иван Васильевич!  Мне доверяет командование,  и  мне больнее
всего потерять это доверие. Страшна не смерть — страшен позор.
     — Это верно, — подтвердил Панфилов.
     Бойков,  вытерев папахой влажный лоб, надел ее на голову и, подойдя к
генералу Атланову,  попросил разрешения немедленно выехать в полк. Атланов
молча вывел его на кухню и, взяв за пряжку ремня, спросил:
     — А почему не хочешь ужинать?  —  Комдив устало улыбнулся.  В уголках
его губ резко обозначились морщинки.  Глаза смотрели мягко и добро. — Тебе
надо выпить стакан водки и отдохнуть. Так или нет?
     — Так,  Иосиф Александрович.  Стакан водки выпью, но ужинать не могу,
поверь...
     — Верю.  Однако  на  рассвете  атака.  С  голодным желудком много  не
навоюешь. Предупреждаю, Виктор! Действовать надо без фокусов. Людей беречь
и самого себя тоже.  Иначе я тебе пропишу и валерьянку... Никаких обещаний
мне не нужно. Я тебе доверяю по-прежнему. За дружбу нашу кровь отдам!
     — А ведь это, Иосиф Александрович, для меня самая лучшая ласка.
     И,  только  выехав  на  коне  из  ворот,  Бойков понял  все  значение
последних слов  командира дивизии.  Конь пошел широкой,  плавной рысью.  В
лицо полковнику ударил морозный воздух.  Казалось,  он  освежал не  только
прокуренное горло,  но  и  облегченно  забившееся  под  полушубком сердце.
Бойков дал  коню свободный повод.  Мелькали дремавшие под снежным покровом
избы.  На окраине,  по лесной проселочной дороге, изломанным строем, гремя
снаряжением и  хрустя по  свежему снегу,  еще не  растоптанному валенками,
входила в село пехота.
     — Какой части, товарищ? — придерживая повод, крикнул Бойков.
     — Панфиловцы!..
     Охваченный усилившимся чувством радости,  Бойков,  пригнувшись к  шее
коня, пустил его полным галопом.


                                 ГЛАВА 11

     Возвратившись  из  штаба  дивизии,   комиссар  Абашкин  подготовил  с
начальником  штаба  боевой  приказ  о  наступлении и  в  ожидании  подхода
артиллерии  и  батальона  панфиловцев пошел  отдыхать,  приказав  старшему
лейтенанту Шевчуку:
     — Разбуди в  шесть.  Два часа надо поспать,  а  то  в  голове туман и
барабанщики стучат.
     Выходя из землянки, он добавил с порога:
     — Батальон подойдет,  расположи его.  Пусть люди  немножко вздремнут.
Если что-нибудь будет от Осипова, буди немедля...
     Проводив комиссара,  Кондрат Шевчук вернулся в блиндаж.  Расстелив на
столе карту,  стал  наносить обстановку.  В  углу  на  растрепанных снопах
ржаной соломы,  укрывшись буркой,  спал  коновод Гриша  Симаков.  Широкая,
просторная  землянка,  служившая  колхозникам бомбоубежищем,  была  теперь
приспособлена под  командный пункт.  На  столе  рядом с  полевым телефоном
чадно  дымил  в  консервной банке  круто насоленный бензин.  Мелкие хлопья
сажи, порхая в воздухе, падали на листы карты и от малейшего прикосновения
жирно размазывались.  Свирепо посмотрев на  такое освещен