—  Лев Михайлович,  все
время ходивший от блиндажа к дереву и обратно,  вдруг остановился и, глядя
себе  под  ноги,  стал  притаптывать валеным сапогом жесткий снег.  Михаил
Павлович Шубин,  о  чем-то  думая,  стучал  по  планшетке большим  красным
карандашом.  Уваров, перечитав в блокноте записи, не отрываясь, смотрел на
пестрые  лохмотья разбитых снарядами елей,  на  разбросанные в  беспорядке
сучья,   поваленные  стволы  деревьев,   исковерканные  немецкие  танки  с
торчащими   вверх   надульниками...   Обыкновенная  картина   только   что
закончившегося боя. Еще не успели собрать трофеи и похоронить погибших...
     Уваров,  как  и  Доватор  и  военком Шубин,  напрягая волю,  старался
представить   героическое   сражение   панфиловцев  с   полсотней   танков
противника.  Сегодня утром он специально поехал в  политотдел панфиловской
дивизии,  чтобы узнать подробности этого подвига. Там ему сообщили, что на
горстку  людей,  которыми командовал политрук Василий  Георгиевич Клочков,
противник  сначала  бросил  двадцать  танков.  Мужественные советские люди
вступили в неравный бой.  Они уничтожали танки гранатами, жгли бутылками с
горючей смесью. На месте боя осталось четырнадцать обгорелых машин.
     К  вечеру фашисты перегруппировались,  получили свежее подкрепление и
бросили   на   позиции   панфиловцев  тридцать  танков.   Истекая  кровью,
красноармейцы дрались, как богатыри, и не отступили ни на шаг. Большинство
из них погибло, но герои-панфиловцы остались победителями!
     В  глубоком душевном расстройстве Доватор,  подозвав начштаба,  отдал
распоряжение снимать дивизии и выводить на новые оборонительные рубежи.
     — А кто нас будет подменять,  товарищ генерал? — нерешительно спросил
начштаба.
     — Пока, очевидно, пехота, — с горечью ответил Доватор.


     Поздно ночью  Волоколамскую магистраль пересекали кавалерийские полки
генерала Атланова.  Слева в четыре колонны вытягивалась дивизия Медникова.
Доватор и Атланов пропускали конницу на развилке дорог.
     — Почему,  Лев Михайлович,  отходим?  — настойчиво спрашивал Атланов,
наблюдая,  как  по  Волоколамскому шоссе  к  Москве  беспрерывно двигалось
огромное количество танков.
     — Мы не отходим,  а  занимаем новый рубеж.  Получена новая задача,  —
сухо отвечал Доватор.  Ему хотелось сообщить о Панфилове, но, видя горячую
взволнованность комдива, он умолчал.
     — Новая задача —  это другое,  — упорствовал комдив, — но мой участок
заняла пехота,  растянув цепи жиденьким кордоном. Ей же не выдержать атак,
она вымоталась за эти дни.
     — Неужели тебе не ясно?  — сказал Доватор.  — Завтра противник бросит
все силы,  чтобы захватить водохранилище.  Это диктует обстановка. Неудача
врага на правом фланге заставляет его больше туда не лезть. Ему известно о
сосредоточении  в  районе  Московского  моря наших частей.  Внезапный удар
нашего правого фланга провалил все его расчеты.  А  сегодня  генерал  Гоот
бросился  в  центр и,  потеряв больше ста танков,  тоже ничего не добился.
Поэтому вся  выгодность  захвата  Истринского  водохранилища  налицо.  Наш
ослабленный  левый  фланг,  как  это  предполагает противник,  центральная
магистраль — самое близкое расстояние до Москвы.  А Москва — их главная не
только военная,  но и политическая задача. Кроме того, генерал Гоот знает,
что наши танковые соединения и мы,  конница,  прикрываем центр армии и  ее
правый  фланг.  Сейчас  он  скрипит зубами,  чтобы скорей навалиться всеми
силами на левый фланг, разбить его и заставить откатиться за Истру.
     Немного помолчав, Доватор добавил:
     — Вот  почему мы  передвигаемся на  новые рубежи.  Как  видишь,  наше
командование тоже не дремлет. Чуешь, как закручено?
     — Закручено умно.  —  Атланов, скомкав в руке перчатку, взмахнул ею и
продолжал: — Выходит, он и там встретит неожиданный сюрприз?
     — Еще какой!
     В  направлении деревни Сычи  снова рявкнули пушки,  вслед за  ними по
лесу  рассыпалась надсадная  пулеметная  дробь.  Ряды  двигающейся конницы
ломко всколыхнулись. Всадники, покачиваясь в седлах, тревожно вглядывались
в темноту.
     Последним двигался полк Осипова.  Антон Петрович,  обгоняя на  галопе
колонну,  подскакал к  комдиву и,  увидев Доватора,  резко осадил Легенду.
Взяв  под  козырек,  он  взволнованно  попросил  разрешения  обратиться  к
командиру дивизии.
     — У  меня,  товарищ  генерал,  чрезвычайное  происшествие.  Противник
отрезал полковую батарею.
     — Как это могло случиться?
     Атланов глубоко затянулся папиросой, резко отмахнул перчаткой от лица
дым. Сообщение командира полка его покоробило. Нахмурился и Доватор.
     — Коней побило.  Послал запасных, не дошли. Немцы, почувствовав смену
частей,  начали бить из орудий и  бросили в  атаку танки.  Пехота отошла в
лес,  а  немцы  захватили просеку.  Пушки стояли еще  на  позициях.  Ну  и
остались...
     — Сумели пушки бросить,  теперь выручайте.  Как вы это сделаете, я не
знаю, — выслушав сообщение Осипова, сказал комдив.
     Ему  представился изуродованный снарядами лес,  расщепленные деревья,
трупы коней и люди —  героические батарейцы,  на которых он только сегодня
подписал наградные листы.
     — Разрешите  мне  завернуть  эскадрон.   Я  попытаюсь  пробиться,   —
сдерживая танцующую Легенду, проговорил Осипов.
     — Этого нельзя разрешить,  — вмешался Доватор. — Бессмысленная затея.
Одним эскадроном ничего не сделаете.
     — Но нельзя же оставить...
     Осипов устало согнул плечи и опустил голову. Он и сам понимал, что не
только одним эскадроном,  но и целым полком трудно будет выручать попавших
в беду людей.
     Доватор медленно проехал к шоссе,  где скопившаяся конница пропускала
танковую колонну.  Постоял там  минут пять,  потом повернул коня и  послал
Шаповаленко за разведчиками. Вскоре на конях подъехали Кушнарев и Торба.
     — Прогуляться  не  желаете,  друзья-разведчики?  —  спросил  Доватор,
пытаясь замаскировать свою тревогу шуткой. — Дело одно есть.
     — Я вас слушаю, товарищ генерал!
     Кушнарев с четкостью кадровика бросил ладонь к кубанке.  По выражению
лица генерала и по его тону он понял, что "прогулка" будет нелегкая.
     — В  Шишковском лесу  остались раненые бойцы  и  командиры.  Надо  их
доставить сюда.  С ними находятся три пушки, их надо тоже выручить. Но там
нет  упряжек.  Придется вести  коней  с  хомутами.  А  самое главное,  как
обмануть заставы противника?
     — Значит, они за линией фронта? — спросил Кушнарев.
     — Да. Они находятся там, где вы на днях захватили немецкого капитана.
В том же лесу.  Поведет вас офицер связи старший лейтенант Поворотиев. Вот
такая предстоит вам прогулочка.  Вы,  наверное,  думаете — мудреную задачу
ставит генерал, да?
     — Думаю, товарищ генерал...
     — Это  очень хорошо,  что вы  так думаете...  Попытка опасная,  что и
говорить.  Но помните, что там остались наши советские мужественные люди —
артиллеристы.  Они сегодня сражение выиграли,  понимаете?  Раненые,  кровь
пролили — и остались без помощи.
     — Понимаю, товарищ генерал. Разрешите выполнять?
     — Нет,   подождите.  Хорошо  подумайте,  старший  лейтенант,  хорошо!
Отвоевать у гитлеровцев своих товарищей — высокая честь.
     Слушая  генерала,  Кушнарев чувствовал,  как  им  начинает овладевать
глубокое  чувство  внутреннего  удовлетворения.   Его  увлекали  не  слова
генерала,  а  то чувство,  с которым Доватор их говорил.  Это было высокое
сознание ответственности.  Оно невольно передавалось Кушнареву, и он готов
был сейчас выполнить любую задачу, как бы трудна она ни была.
     — Мне кажется,  —  продолжал Доватор,  — нахрапом взять нельзя. Топот
полутора дюжин коней демаскирует вас.
     — Разрешите мне сказать, товарищ генерал!
     Торба качнулся в седле всем корпусом к голове коня.
     — Говори, товарищ Торба, говори. Надо вместе обдумать.
     — У меня такой план. Надо сначала пешком пробраться, разведать все, а
там видно, как и что можно сработать.
     — Правильный план. Как вы находите, старший лейтенант?
     Доватор оживился и,  подойдя к  Кушнареву вплотную,  погладил ладонью
его коня.
     — Я думаю,  правильно.  Малой группой в два человека можно пройти где
угодно.
     — Да,  да,  сейчас сплошной обороны нет, — подтвердил Доватор. — Если
нельзя будет взять пушки, их надо повредить и оставить. Вот и все. Немного
поговорили,  и  план приличный составили.  Желаю успешно его выполнить.  Я
думаю, можно надеяться, товарищ Кушнарев?
     — Да, можно, — немного подумав, твердо ответил Кушнарев.


                                 ГЛАВА 3

     Влажная от  болотных испарений ночь  стлала  по  лесу  плотные полосы
тумана.  Луценко,  держа  в  руке  автомат,  ходил от  дерева к  дереву и,
прислушиваясь,  жевал недоваренный кусок мяса.  Около потухшего костра под
плащ-палаткой тихо стонал Ченцов.  Тут же вповалку лежали остальные бойцы.
Дойдя до отдельно стоявшей кудрявой елки, Луценко останавливался и смотрел
на  недвижимо торчавшие из-под  веток ноги в  валенках...  По  ту  сторону
дерева,  скрежеща лопатой о мерзлую землю,  Новиков копал могилу.  Постояв
над убитым,  Луценко подошел к товарищу и,  остановившись над черной ямой,
лаконично спросил:
     — Поддается?
     — Идет понемногу.
     Новиков,  ссутулясь,  нажимал на лопату и неторопливо выкидывал комья
мерзлой земли.  Земля, казалось, пахла огуречной кожурой и прелым коровьим
навозом.
     — Сколько у нас осталось снарядов?
     — В десятый раз отвечаю — тринадцать!
     Новиков раздраженно отбросил землю далеко в сторону. Разогнувшись, он
потуже подтянул на полушубке ремень.
     — Поганая цифра,  —  швыряя в кусты обглоданную кость, сказал Луценко
и, помолчав, добавил: — У тебя дети есть?
     — Трое.
     — И  у  меня трое.  Поровну,  значит.  Если нас обоих убьют,  как раз
шестеро сирот останется.
     — Пошел ты к черту! Меня не убьют.
     — Да и  меня тоже.  Это ж  я  шутя.  Я  хочу еще троих нажить.  Война
кончится,  думаю организовать кузнечную бригаду из  Луценков.  Нас  четыре
братана,  и все ковали.  Деды ковали были,  и сыны ковалями будут. Вот оно
якое дело!  Возьми-ка автомат,  покарауль,  а я трошки покопаю...  к утру,
может, ще для себя сгодится... Надо местечко покраще подобрать...
     — Не беспокойся,  для твоей милости я  отдельно выкопаю.  Тебя вместе
нельзя класть: никому спокою не дашь.
     — Ух ты,  скаженный! — Луценко, плюнув на руки, взял лопату и, копая,
добавил:  — Сколько сюда наших товарищей покладем! Даю слово, в десять раз
больше фашистов уничтожу.  Ты с  завтрашнего  дня  записывай,  бухгалтерию
заведем.
     Новиков  вскинул на  плечо  автомат и  медленно пошел  к  потухающему
костру.  Там были раненые:  Ковалев, Ченцов, Алексеев и Нина. Это все, что
осталось от трех орудийных расчетов.
     — Попить никому не нужно,  товарищи? — присаживаясь на корточки, тихо
спросил Новиков.


     Ночь тянется медленно,  беспокойно.  Лес освещается вспышками ракет и
гудит   длинными  пулеметными  очередями.   Задремавший  немецкий  солдат,
стукнувшись каской о  пулеметную пяту,  хотел было  по  привычке нажать на
спуск,  но  руки его вдруг вяло и  безжизненно свисли в  окоп.  Кавказский
кинжал глубоко вошел под левую лопатку.  Торба,  сдерживая шумное дыхание,
бьет еще раз. Так верней.
     С  еле  преодолимой брезгливостью Захар  снимает  с  фашиста каску  и
надевает себе на голову.  Оттащив труп в  сторону,  он садится к пулемету.
Тишина   разрывается  продолжительной  очередью,   ярко   чертят   темноту
светящиеся строчки трассирующих пуль.  Через  каждые тридцать минут  немец
давал очередь —  знак того,  что на  посту все в  порядке.  Торба стреляет
точно,  минута в минуту. Недаром он наблюдал за этим постом в течение двух
часов.
     С   другими  гитлеровцами  разделываются  Буслов,   Павлюк  и   Савва
Голенищев.  Последний, чуть не вдвое согнув свою высокую неуклюжую фигуру,
подбежал к Торбе и, горячо дыша в ухо, прошептал:
     — Порядок!
     Торба,  кивнув головой,  крепко сжимает ручки пулемета, вглядываясь в
темноту.  Савва бесшумно отползает к группе прикрытия.  Теперь надо ждать.
Гитлеровцы расположили пулеметный пост  на  перекрестке лесных  дорог.  Он
прикрывает подход с востока,  с юга и с запада. Поверяющие приходят только
с севера. Немецкий офицер в сопровождении двух солдат является каждый час.
Видимо,   он  не  особенно  доверяет  своим  солдатам.   Изучив  поведение
противника, разведчики действуют наверняка.
     С северной стороны поверяющих ожидает засада, с юга — Буслов и Павлюк
с двумя пулеметами составляют группу прикрытия.  С запада должен появиться
с  пушками и ранеными Кушнарев.  Он давно уже прогнал туда длинный караван
артиллерийских упряжек. Тяжелые битюги, разгребая мохнатыми ногами сыпучий
снег,  прошли почти бесшумно. Кольца постромок, трензеля и другие звенящие
части  упряжек  были  обмотаны  тряпками.  Торба  посмотрел на  светящийся
циферблат часов.  Кажется,  что  стрелки бегут  вперед лихорадочно быстро.
Скоро  уже  тридцать  минут,  как  он  "дежурит"  за  немецким  пулеметом.
Приближается время давать очередь "бодрости".  От  непривычной обязанности
его охватывает нервная дрожь.  Неприятно и  жутко сигналить из  вражеского
пулемета.  Он осторожно проверяет ленту.  Все в порядке,  только к пальцам
прилипла пахнущая какой-то гадостью смазка.
     Торба,  жмуря  глаза,  второй раз  нажимает спусковой рычаг.  Пулемет
покорно выхлестывает продолжительную очередь.  В  ушах  стоит звон,  едкие
пороховые газы щиплют глаза и лезут в нос. Ему хочется стрелять все время,
чтобы только скорей прошли эти минуты томительного, напряженного ожидания.
     Вдруг до  его слуха доносится гулкий шум громыхающих орудийных ящиков
и  колес.  Торбе  кажется,  что  по  лесу  грохочет  беспощадное эхо.  Оно
заставляет его повернуть пулемет на север.  Там вспыхивает каскад желтых и
синих  ракет.  Лесная  дорога ярко  освещается.  Видно,  как  темно-гнедые
битюги,  цокая  подковами,  спокойно тянут  пушки,  точно  идут  на  новые
недалекие позиции.
     Дробный,  металлический  перекат  дегтяревского  пулемета  вспарывает
притихшие  было  заснеженные  кусты.  Где-то  недалеко  слышны  непонятные
выкрики.  Торба  заглушает истошный галдеж на  чужом языке огненным веером
трассирующих пуль.
     Пулемет дрожит,  словно хочет вырваться из рук.  Бусловский "дегтярь"
стучит  еще  громче.  Пушечные колеса,  быстро  разбрасывая грязный  снег,
грохочут мимо Торбы.  Верхом на стволах полковых гаубиц,  обнимая их, едут
люди в прокопченных полушубках.
     Битюги,  подхлестнутые выстрелами,  бухая  тяжелыми копытами,  спешат
грузной взбодренной рысью.
     Торба,  Буслов,  Голенищев,  Павлюк, расстреляв все патроны, тащат за
собой пулеметы.  Вот батарея скрылась за поворотом.  Навстречу разведчикам
коноводы на галопе подают лошадей.
     ...Через час Кушнарев с  Торбой ужинали на  квартире у  подполковника
Осипова.
     — Хочешь, старший лейтенант, — наливая в стаканы, возбужденно говорил
Антон Петрович, — ко мне заместителем по строевой? А?
     — Да я же разведчик, товарищ подполковник! — улыбается Кушнарев.
     — Тогда помначштаба по разведке? Капитана дам!
     — А я его и так получу...
     — Ничем, брат, тебя не возьмешь. Ну, а ты, Торба, командиром полковой
разведки пойдешь? Выпрошу у Доватора.
     — Нет,  товарищ подполковник. От генерала Доватора не уйду до смерти!
— гордо ответил Захар.
     — Любите,  черти, Доватора, знаю... А я, думаете, не люблю? Да нельзя
его не любить.


                                 ГЛАВА 4

     К   исходу  20  ноября  Доватор  сосредоточил  свои  части  в  районе
Истринского водохранилища и  завязал  тяжелые бои  на  рубежах Поспелиха —
Надеждино.  Атаки противника следовали одна за другой, но, наталкиваясь на
упорное сопротивление, захлебывались.
     Противник, напрягая последние усилия,  начал охватывать  левый  фланг
Доватора  и  пытался  отбросить  его  дивизии на северо-восток,  стремился
обеспечить продвижение своих частей вдоль Волоколамской магистрали. Однако
Доватор  не только упорно отбивался,  но замышлял нанести немцам внезапный
удар во фланг.
     Зимний  короткий  день  заволокла  черная  ночь.   На  квартиру,  где
поместился Доватор,  Шаповаленко притащил охапку дров и затопил печку. Уже
второй день  генерал прихварывает от  усталости,  бессонных ночей,  сырой,
холодной погоды и нечеловечески напряженного труда. Глаза Льва Михайловича
воспаленно  блестят.   Перед  генералом  на  столе,   заваленном  картами,
газетами,  схемами,  лежит папка с очередными донесениями. Вялым движением
руки  он  отодвигает ее  в  сторону.  По  телу пробегает неприятный озноб.
Потом, пересилив себя, Доватор снова протягивает руку и открывает папку.
     "Противник занял Новый Иерусалим,  — гласит армейская сводка. — После
ожесточенных боев части Красной Армии оставили Яхрому, Рогачев, Федоровку,
Ольгово".  А  ведь несколько дней назад в Ольгове были расположены тыловые
подразделения его соединения.
     Лев Михайлович глубоко задумался,  посмотрел на  карту и  с  чувством
горькой досады снова начал читать.
     Донесения,  рапорты,  письма,  разведсводки...  Целая пачка, и ничего
утешительного. Вдруг генерал узнал круглый четкий почерк Кушнарева.
     "Штаб Д.  Карта 100 000.  Добрино.  Высота 183,6.  Разведгруппа №  2.
Горки прибыл заслон пр-ка — слабый, до взвода. Один миномет, два пульпоста
(см.  схему).  В Добрино батальон егерей  пр-ка  рассредоточен  по  хатам.
Готовят пищу.  Пульпостов четыре (см.  схему). Автомашины, 26 орудий, семь
на прицепах.  Замаскированы ржаными снопами.  По деревне  редкие  патрули.
Смена пулеметных постов частая".
     Подчеркнув последнее слово донесения,  Лев  Михайлович написал сбоку:
"Мерзнут".
     "Свободно проник  на  южную  окраину,  —  читает он  дальше,  —  веду
наблюдение из отдельного сарая (см. схему).
     Выводы: противник,  отогреваясь на  печках,  трет  ушибленные  места,
собирается  жрать  двух  убитых на моих глазах коров.  Имеется возможность
нарушить этот пир и предложить другой...  За обеспечение внезапности удара
несу полную ответственность. Жду дальнейших приказаний".
     Вездесущий умница Кушнарев своим донесением сразу отогнал от генерала
хворь.  Вот подходящий момент для флангового удара, о котором он размышлял
в течение последних двух дней,  забрасывая в  расположение  противника  до
тридцати разведывательных групп ежедневно.
     Просмотрев кушнаревскую схему, Доватор быстрыми движениями руки нанес
на карту обстановку.  В  комнате тихо.  В печке весело потрескивают дрова,
дремлет, разморившись от тепла, Шаповаленко.
     За окном метет вьюга. Протяжно завывая, она скрадывает гул выстрелов.
Торопливый маятник загнал обе стрелки ходиков на цифру "12".  Доватор взял
телефонную трубку,  вызвав начальника штаба,  отдал предварительный боевой
приказ:  "Генералу Атланову выделить в мой резерв один кавалерийский полк.
Самого  немедленно вызвать в  штаб".  И  снова  сосредоточенно углубился в
схему, изучая ее и сверяя с картой.
     Схема  набросана  Кушнаревым с  фронтовой  торопливостью,  но  точно,
грамотно,  со всеми необходимыми топографическими деталями. Добрино, как и
большинство подмосковных сел,  окружено лесной чащей. Для внезапного удара
лучшего и не придумать.
     — Молодцы разведчики! — произнес Доватор.
     Шаповаленко вздрогнул.
     — Уснул,  батько?  —  весело подмигнул ему Лев Михайлович.  Ему очень
хочется подзадорить казака.
     — Да який же я батько? Мне всего пятьдесят годов.
     Филипп Афанасьевич не любит, когда его называют стариком.
     Доватор,  подметив это,  нарочно  величает его  "папашей",  "батько",
"старичком". Шаповаленко начинает хорохориться и сердито подкручивает ус.
     — Конечно, батько. Внуки же есть?
     — Що ж внуки! Я молодых за пояс заткнуть можу.
     — Ох,   какой  герой!  Хочешь,  поедем