в  Добрино  фашистов  рубить?
Посмотрим, какой ты герой. Иди готовь коней.
     — Вам не можно ехать никуда. Вы хворый.
     — Ты мне брось —  хворый. Вот поедем в Добрино ужинать. Скажи Сергею,
чтоб седлал. Поедем в Добрино ужинать, — повторил Доватор.
     Шаповаленко недоуменно посмотрел на генерала, как бы соображая: то ли
он шутит, то ли впрямь серьезно заболел.
     Вечером от Торбы он и сам слышал, что в Добрино прибыло много немцев,
а генерал вдруг туда ужинать собрался.
     — Значит,  правду коней  готовить?  А  врач?  —  нерешительно спросил
Филипп Афанасьевич.
     — Я сам себе доктор. Шагом марш к Сережке! А то и ужинать не возьму.
     Доватор,  не обращая внимания на удивленного Шаповаленко,  снова взял
трубку и вызвал к себе начштаба.
     Через несколько минут они сидели за  столом и,  низко склонившись над
схемой, разрабатывали детали операции.
     План в основном был готов,  однако было существенное  "но".  Маловато
людей.  Когда начштаба показал последнюю сводку о потерях,  Лев Михайлович
сумрачно уперся глазами куда-то в угол.  Такая  блестящая  возможность,  и
вдруг  все  срывается  из-за  нехватки  нескольких  сот  бойцов.  Доватор,
соединившись со штабом армии,  вызвал командарма.  Его не  было  в  штабе.
Наштарм,  одобрив замысел, предложил Доватору осуществить его имеющимися в
наличии силами.
     — А где же обещанное? — иронически спросил Доватор.
     Наштарм упорно молчит в  трубку,  как  будто  речь  идет  о  каком-то
пустяке.
     Доватор продолжает просить:  хотя бы один батальон пехоты, одну роту!
Ну,  одну "девушку Катю"!  Опять отказ, а затем вежливое пожелание успеха.
Разговор окончен.
     Доватор, заложив руку за борт кителя, прошелся по комнате.
     — Кадровая дивизия!..  —  произнес он гневным охрипшим голосом. — Как
она сейчас нужна мне, черт побери, а они даже роты не дают! — Остро глянув
на  Карпенкова воспаленными глазами,  Доватор добавил:  —  Если мы упустим
возможность нанести встречный удар, то больше двух дней нам здесь, на этом
рубеже, не удержаться. Ты понимаешь?
     — Понимаю, Лев Михайлович.
     — Значит, отступать! Куда дальше отступать? Куда, я тебя спрашиваю?
     Никогда еще Карпенков не видел генерала в таком гневе.
     — Отступать мы не можем.  Бить,  крепче бить!  Короткими ударами надо
выбрасываться вперед.  В  данной  обстановке это  лучшее средство обороны.
Наступление обескуражит противника,  а  в  народе  поднимет боевой  дух  и
укрепит веру в победу.
     В эту минуту вошел Атланов.
     — Вы  меня,  Лев  Михайлович,  хотите совсем обезоружить,  —  подавая
Доватору руку, проговорил с улыбкой комдив.
     Доватор  отвел  в   сторону  глаза.   Сердце  его   сдавила  горькая,
незаслуженная обида.  Напрягая  все  усилия,  чтобы  говорить  спокойно  и
обдуманно и не обидеть зря комдива вспышкой раздражительности, он сказал:
     — Я  не для спора вызвал тебя,  Иосиф Александрович.  У меня бремя не
легче твоего... Мы тебя хотим "обезоружить"?
     Он сел на кровать и продолжал:
     — Ты что же думаешь:  генерал Доватор выпил утром коньяку,  проглотил
ломтик лимона, закурил, уперся глазами в карту, как бык в ручей, и, увидев
свою  глубокомысленную  физиономию,   решил,  что  ему  надо  командовать?
Прочертил красную стрелу,  изображающую атаку дивизии Атланова, потом взял
лист бумаги и  тем же  карандашом написал:  "Завершая удар на деревню,  мы
создаем  противнику  катастрофическую  угрозу".   Потом  нарисовал  другую
стрелу, должную изображать своей закорюкой фланговый удар дивизии генерала
Медникова.  "Таким  образом,  в  тесном взаимодействии двух  массированных
ударов,  при  поддержке подвижного резерва развиваем успех  в  направлении
Козлики".  Начальник штаба,  разумеется,  в восторге от гениального плана,
моментально стряпает приказ, отхватывает в резерв полк. Ему наплевать, что
Атланов  растянул жиденькую оборону  на  десять  километров и  держится на
"фу-фу",  лишь бы документ был отработан по всей форме штабного искусства,
а там как хочешь,  так и выкручивайся — на то и генерал... Может быть, так
мы командуем, генерал Атланов?
     — Да что с вами, Лев Михайлович?
     Ошеломленный комдив быстро снял с головы папаху, обнажив морщинистый,
вспотевший лоб.
     — Могу ли я так думать? — спросил он с удивлением.
     — А  почему  же  ты  мне  с  этакой улыбочкой говоришь,  что  я  тебя
обезоруживаю?
     — У меня положение такое...
     — Вот почему мне и нужен полк, чтобы вывести тебя из этого положения.
     Доватор наклонился к столу,  взял донесение и схему Кушнарева и подал
Атланову.  Тот,  пробежав по бумагам глазами,  на мгновенье задумался.  Он
сразу  оценил  всю  важность предстоящего дела  и,  поняв  причину вспышки
Доватора, мысленно осудил себя за необдуманные, обидные слова.
     — Ну, что скажешь? — в упор спросил Доватор.
     — Такой случай упускать нельзя.
     У  многих  людей  с  сильной волей  и  большим жизненным опытом  есть
золотое правило:  откровенно признавать свой промах, быстро исправлять его
и находить выход из любого затруднительного положения. Таким был и генерал
Атланов. Глядя на Доватора загоревшимися глазами, комдив проговорил:
     — Я  сейчас же  отдам  приказ высвободить людей  из  числа коноводов,
оставлю по  одному  человеку на  десять лошадей.  Штабных писарей,  лишних
ординарцев, поваров, кладовщиков, музыкантов — в строй. Наберем людей, Лев
Михайлович.  Эту операцию надо проводить немедленно!  А за то,  что обидел
тебя,  прости.  Разреши мне на деле исправить ошибку.  Я не так,  конечно,
думал,  как это тебе представилось,  а, откровенно говоря, подозревал, что
на этот раз ты ошибаешься. Но вышло наоборот. Брани, принимаю.
     Вскоре план  предстоящей операции был  еще  раз  совместно продуман и
уточнен во всех деталях.  Штабной аппарат Карпенкова работал согласованно,
четко и  быстро.  Через час  приказ был  разослан в  дивизии.  Он  гласил:
"Комдиву 1  создать подвижную группу  и  нанести фланговый удар  в  районе
Добрино,  комдиву  2  силами  двух  полков  способствовать развитию успеха
атаками в направлении Горки — Борино".
     Завершением  этой   операции  замысел  противника  обойти   кавгруппу
Доватора с юга сводился на нет. Атака была назначена на шесть часов утра.
     Доватор не спал. В ожидании офицера связи он тревожно прислушивался к
каждому  шороху.  Перебирая  на  столе  бумаги,  он  незаметно углубился в
сводную строевую записку.
     Лицо Доватора омрачилось.  После непродолжительного раздумья он  взял
чистый  лист  бумаги  и  написал было  командарму подробную объяснительную
записку. Но, вспомнив, что фронт растянулся от Балтики до Черного моря, он
разорвал наполовину исписанный лист  и  бросил  его  в  печь.  Усталость и
недомогание ломают все тело,  но он не может лежать.  Подойдя к двери,  он
негромко окликнул задремавшего адъютанта — капитана Курганова — и приказал
прислать к нему Шаповаленко.
     Филипп Афанасьевич не замедлил прибыть.
     — Кони готовы? — спросил Доватор.
     — Да они всегда готовы.  Только Сергей спрашивает,  какого подавать и
далеко ли будем ехать.  Ежели далеко, то Сокола. — Зная, что генерал болен
и ему ехать нельзя,  Шаповаленко,  откровенно говоря,  тянул волынку.  — А
ежели близко, то Казбека.
     — Поедем в Добрино.
     — Да разве воно наше, товарищ генерал?
     — Оно всегда было наше,  —  устремив на казака усталые глаза, ответил
Доватор.
     — Да там же немцы!
     — И я знаю, что немцы. Потому и еду.
     Такой ответ привел Шаповаленко в полное замешательство: "Уж не бредит
ли генерал от высокой температуры?"
     — Вам бы надо, товарищ генерал, трохи отдохнуть. Цей самый грипп така
проклятуща хвороба...  — ласково, с тревожной озабоченностью сказал Филипп
Афанасьевич  и  пустился  в  несвойственное ему  медицинское рассуждение о
теплых припарках и  горчичниках.  Сам  он  при  лечении пользовался всегда
одним  и  тем  же  средством —  стопкой горилки,  приправленной чудовищной
порцией перца.
     — Ты,  дед,  с  каких это пор в  милосердных братьях-то  состоишь?  —
огорошил его  Доватор.  —  Я  твою "профилактику" знаю.  Тоже мне гомеопат
нашелся!
     "Совсем занедужил генерал,  —  решил Шаповаленко,  — и слова-то якись
непотребные".
     — Отвечай,  чего молчишь?  Есть такая наука, профилактика называется,
слыхал?
     — Слыхал.
     — А хирургию знаешь?
     — Это що живым ноги отрубают? Така лехция мне известна...
     — Вот-вот,  правильно.  Ступай,  веди коней. Поедем в Добрино. Мы там
сегодня устроим фашистам "лехцию".  Внушим им  "профилактически",  что  ни
одно совершенное преступление безнаказанным не  остается,  и  хирургически
докажем на саблях. Понял?
     — Понял.
     На  самом деле  Шаповаленко все  понял по-своему.  Вместо того  чтобы
привести коней,  он побежал в  медчасть и  поднял на ноги всех врачей.  По
дороге он шепнул об этом и дежурному по штабу, а тот по телефону передал в
штаб армии.
     — Очень  сильно  заболел.  Собирается  ехать  к  немцам  и  делать им
хирургическую операцию.
     По пути из медчасти Филипп Афанасьевич завернул к Шубину.
     — С генералом плохо, товарищ комиссар.
     — Что такое? — встревоженно спросил Шубин.
     — Занедужил.  Ой,  як занедужил,  беда!  Говорит всякие несуразности.
Собирается ехать к немцам на лехцию. А у самого глаза горят, як два угля.
     — Врача вызвали?
     — Так точно, побудку сделал усем...
     — Да, плохо дело.
     Шубин, быстро накинув на плечи бурку, вышел вслед за Шаповаленко.
     На  квартиру они  пришли  одновременно с  врачом  и  тихонько открыли
дверь. Курганов, сидевший в передней, предупредил их, что генерал спит.
     В ожидании  коня  Лев  Михайлович,  одетый  в  теплую бекешу и бурку,
присел на кровать и уснул.  Голова его в низко надвинутой на  лоб  кубанке
лежала на подушке, ноги в белых валяных сапогах были опущены на пол. Шубин
осторожно поднял их и бережно положил на кровать.  Выйдя  из  комнаты,  он
категорически запретил кому бы то ни было будить генерала.
     Но Льва Михайловича все-таки разбудили.  В  одиннадцатом часу утра он
сквозь сон услышал шум. С протяжным звуком скрипнула дверь.
     Доватор открыл глаза.
     В комнату с запахом морозной свежести вошли командарм Дмитриев,  член
Военного  совета  Лобачев  и  Шубин.   Последним  через  порог  перешагнул
незнакомый полковник в  шинели с синими кавалерийскими петлицами.  На боку
его чеканным серебром поблескивала кавказская шашка.  Полковник был смугл,
худощав, с черными вразлет бровями.
     Доватор вскочил и растерянно,  точно провинившийся курсант,  взял под
козырек.
     — Да он совсем молодцом выглядит! — весело крикнул Лобачев. — Человек
отдыхает,  при полном боевом,  а  вы  толкуете,  что болен!  Ну,  как себя
чувствуешь, генерал Доватор?
     — Спасибо,  товарищ дивизионный комиссар. Я себя хорошо чувствую. Так
заснул крепко,  что,  кажется,  все  на  свете  проспал...  —  укоризненно
посматривая на Шубина, ответил Доватор.
     Михаил  Павлович с  какой-то  особенной радостью успокоительно кивнул
ему  головой,  давая  этим  понять,  что  с  ночной операцией все  обстоит
благополучно;  потом,  улыбнувшись,  он сделал рукой такой жест, как будто
говорил, что произошли необыкновенные и удивительные события.
     Доватор настороженно и растерянно смотрел то на улыбающегося  Шубина,
то на командарма.
     — Ты  действительно  проспал,   гвардеец.  Все  проспал.  Скажи  ему,
генерал. — Лобачев шумно сел на стул, жалобно заскрипевший под его могучей
фигурой.
     Откинувшись на спинку, он загадочно посмотрел на Доватора.
     — Скажем  по  чести,   проспал,  —  подтвердил  командарм.  —  Первое
поздравление получил твой комиссар Михаил Павлович Шубин.
     — С  чем  вы  нас  поздравляете?  —  все  еще ничего не  понимая и  с
удивлением глядя на торжественные лица военачальников, спросил Доватор.
     — С блестяще проведенной этой ночью операцией —  раз!  С гвардейскими
дивизиями  —  два!  Разрешите вручить  приказ  и  поздравить вас,  товарищ
гвардии генерал-майор.  Ваша кавгруппа переименована в гвардейский корпус,
— проговорил Дмитриев.
     — Служу Советскому Союзу!
     Произнося эти торжественные слова,  Доватор,  все еще не понимая, что
произошло, сел на кровать. Но когда присутствующие засмеялись, он вскочил,
бросившись к командарму, трижды поцеловал его и, не находя слов, долго жал
ему руку.
     — Ты  с  полковником-то  познакомься.  Он  ведь тебе кадровую дивизию
привел. Ты понимаешь, кадровая!.. — Лобачев поднял указательный палец. — А
ты, наверное, думал, что я тебя надул? Признайся, думал?
     — Нет, товарищ дивизионный комиссар, я думал совсем другое, — подходя
к новому комдиву, ответил Доватор.
     — Товарищ  гвардии генерал-майор,  полковник Тавлиев с  вверенной мне
ордена  Красного Знамени дивизией прибыл  в  ваше  распоряжение,  —  четко
доложил комдив.
     — Ух ты!  — радостно пожимая Тавлиеву руку, сказал Доватор. — Значит,
будем воевать вместе? Хорошо будем воевать!
     Лев  Михайлович чувствовал,  что  командарм приехал не  случайно.  Он
привез с  собой не только заслуженную гордую радость,  но и  большую новую
ответственность.
     Вчитываясь после отъезда гостей в текст приказа о присвоении дивизиям
звания гвардейских,  Доватор только теперь во  всей  полноте осознал,  как
высоко  оценило  правительство  заслуги  его  бойцов  и   командиров.   Он
задумался:  какими  знаниями,  какой  высокой  культурой  должен  обладать
военачальник, чтобы быть достойным советским полководцем?
     Талант  полководца,  как  принято считать,  —  это  умение руководить
войсками, искусно маневрировать ими и хитро обманывать противника. А разве
немецкие генералы плохо маневрируют?
     Почему  же  он,  молодой  советский  генерал,  бьет  профессиональных
военных мастеров школы Шлиффена,  Людендорфа, Браухича, Гудериана? Потому,
что  он,  генерал  Доватор,  бывший  крестьянский  парень  из  белорусской
деревни,  имеет за  плечами большевистскую школу.  Он  бьет  противника не
только  силою  оружия и  знания,  но  и  великой силой,  которую ему  дала
Коммунистическая партия.
     Еще  и  еще  раз  перечитывает Доватор  приказ,  и  глубокое волнение
охватывает его.  Подписывая первый боевой приказ по  гвардейскому корпусу,
он  ощутил  в  себе  силу  и  уверенность опытного полководца,  а  ясность
предстоящих задач еще выше подняла его дух и волю к борьбе и победе.


                                 ГЛАВА 5

     По  приказу  командования корпус  Доватора  был  временно  выведен  в
резерв.  Весть  о  присвоении дивизиям гвардейского звания быстро облетела
все подразделения.  Над лесом, где были построены полки, вихрилась снежная
пыль.  Раскачивались на  ветру  вершины могучих,  потемневших от  старости
сосен.  На  прокопченных полушубках,  шапках-ушанках  кудрявится  морозный
иней, новенькие еще, но уже захватанные руками автоматы сверкают сталью.
     — "...За  проявленную в  боях  с  немецкими  захватчиками доблесть  и
геройство присвоить звание гвардейских",  —  разносится звучный бас  члена
Военного совета Лобачева, читающего приказ.
     В заснеженном лесу далеко раздается мощное тысячеголосое  "ура".  Его
слышат  тысячи  людей.  Одетые  в  белые  маскировочные  халаты,  они идут
бесконечными колоннами.  Скрипит снег  под  новыми  добротными  валенками,
слышится короткий звон минометных плит и густой звук патронов, бренчащих в
пулеметных дисках. На салазках темнеют станковые пулеметы.
     Вдруг  неподалеку ухнул  артиллерийский залп.  Над  лесом  вспыхивает
хвостатое  пламя.  Где-то  рванулась скованная беспощадным морозом  земля.
Где-то  взвихрились  первые  черные  смерчи.  А  потом,  беспрерывно гудя,
задымили  длинноствольными  жерлами  тысячи   горластых  пушек.   Танкисты
заводили моторы...
     Началось утро 6 декабря 1941 года.
     В  этот день Красная Армия остановила и  погнала фашистские полчища с
подмосковных рубежей на запад.  Советские люди в этот день круто повернули
колесо истории. Они сказали: "Не быть врагу под Москвой!"
     На другой день Доватор был вызван к командующему войсками армии.
     Прибыв  в  штаб,  Доватор  тотчас  же  явился  к  командарму.  Увидев
входящего  комкора,  Дмитриев,  вставая  из-за  стола,  приветливо  кивнул
головой и протянул Доватору руку.
     — Поджидал.  С нетерпением поджидал.  А ты,  как всегда,  вовремя и в
отличном расположении духа. Люблю, когда у людей бодрое настроение. Во мне
крепнет убеждение,  что  в  войсках все нарастает боевое воодушевление.  Я
побывал в сибирских дивизиях,  какой народище! Даже в словечках, брошенных
невзначай,  чувствуется сила,  уверенность!  "Ты,  Семен,  —  подслушал  я
сегодня ночью у костра,  — барахлишко-то лишнее из мешков выкинь да насыпь
туда патронов поболее. Видать, далеко вперед шагнем, пока догонит обоз-то,
пригодятся". Вот какие разговорчики! Хорошо!
     Командарм сощурил  ясно  улыбающиеся глаза,  на  его  тонкие,  плотно
сжатые губы набежала улыбка.
     — Как твое новое пополнение?
     — Боевой народ!  Как песню грянут, с деревьев снег сыплется. Рвутся в
бой.
     Доватор нетерпеливо похлопывал ладонью по колену.
     — Есть, Лев Михайлович, и для твоих конников дело.
     Дмитриев подошел к  висевшей на  стене  карте  и  жестом пригласил за
собой Доватора.
     Вглядываясь  в  карту,   Лев  Михайлович  искал  расположение  своего
корпуса.  Но  на  том  месте,  где  должен был  находиться корпус,  его не
оказалось.  Доватор нашел  его  совсем в  другом месте:  район Кубинка был
обведен  кружком  и  заштрихован предполагаемым сосредоточением конницы  и
танковой бригады.  В  центре  его  был  воткнут флажок.  От  него  стрела,
начерченная пунктиром,  пронизывая расположение противника, далеко уходила
во вражеский тыл.
     Доватору без  слов стало ясно,  что  для  его гвардии пришла желанная
пора большого,  ответственного дела.  Ему захотелось свистнуть от радости,
но он сдержал озорную мысль и тут же почувствовал, как голова его начинает
работать  с  напряженной,  трезвой  ясностью.  "Перехватывать  магистрали,
срывать  планомерность  отхода  противника",  —  мысленно  формулирует  он
предстоящую задачу.
     — Вы должны приготовиться к  большой рейдовой операции,  —  продолжал
командарм.  — Придерживаясь своей излюбленной магистральной тактики, немцы
готовятся к  организованному бегству на запад.  Сейчас они имеют намерение
из  района  Руза  пробиться на  Волоколамск,  соединить свою  юго-западную
группировку с  северо-восточной,  выйти на  основную магистраль и,  создав
мощный  клубок,   покатить  его   на   запад.   Одновременно  гитлеровское
командование питает  надежду сохранить силы  и  удержать как  трамплин для
прыжка на Москву город Можайск. В задачу корпуса входит: разрушить замыслы
противника,  перерезать в  глубоком тылу все  пути отхода,  загонять его в
подмосковные леса,  вышибать  из  теплых  домов  на  мороз,  сталкивать  с
магистрали и  уничтожать самым  беспощадным образом.  Вот  какая,  генерал
Доватор,  предстоит работа.  Я  думаю,  что  это  по  душе  тебе  и  твоим
гвардейцам!
     — По  душе,   Василий  Васильевич,  —  ответил  Доватор,  внимательно
выслушавший речь командарма.
     — И еще новость. В связи с предстоящей операцией корпус придается 5-й
армии, — сказал Дмитриев.
     Разговор был прерван телефонным звонком. Командарм снял трубку. После
нескольких приветственных слов  красивое,  еще  совсем  молодое  лицо  его
изменилось. Строго поджав тонкие губы, перебирая пальцами лежащие на столе
папиросы, он коротко отвечал кому-то:
     — Да... Непременно!.. Доложу лично. Да, да, здесь... Все закончено!..
Будет исполнено!.. Немедленно! Есть!..
     Командарм  положил  трубку.   Взглянув  на  Доватора,   он  сдержанно
улыбнулся и заговорил с мягкими интонациями в голосе:
     — Тебя, дорогой Лев Михайлович, и старший командный состав