с Петей.
     - Что ты, Оксана? - спросила Катя. Она быстро поднялась, села рядом с
Оксаной и обняла ее.
     - Катя,  надо  завтра узнать,  где  батько мой,  -  тихо  проговорила
Оксана.  -  Ты  здешняя,  тебе легче...  А  я  должна сегодня ночью уйти к
полковнику.
     - А  хоронить?  -  спросила Катя с  дрожью в  голосе.  Жутко ей  было
оставаться одной.
     - Это само собой, - отстраняясь от Кати, глухо проговорила Оксана.
     - Как же мне узнать? Это трудно... Его, может, куда-нибудь увезли...
     - Надо узнать, куда увезли! - решительно сказала Оксана. Ей казалось,
что сейчас нет ничего невозможного.
     - Но как я узнаю, как?
     - Ты, Катька, тряпка! Боишься?
     - Оксана!
     - Ладно!.. Неси лопаты. Сейчас маму похороним. Я сама все сделаю...
     - Значит,  я тряпка?  -  Катя встала и бросилась к выходу.  -  Сейчас
пойду - немку убью... Увидишь, какая я тряпка!
     Оксана вскочила и поймала ее за руку.
     - Никуда ты не пойдешь!
     - Нет, пойду! - Катя свободной рукой достала из-за пазухи пистолет.
     Оксана еще крепче сжала руку Кати.
     - Пусти!  - Катя пыталась оттолкнуть Оксану, но та была вдвое сильнее
ее.
     - Ну  что вы  кричите!  -  послышался из  предбанника плаксивый голос
Пети.
     Девушки вздрогнули и притихли.
     - Ничего, Петечка, спи, - ласково проговорила Оксана. Прикоснувшись к
Катиной щеке губами,  тихо добавила:  -  Прости меня,  я тебя обидела... -
Уронила голову на грудь Кати и зарыдала.
     Взошла луна,  залила бледным светом полукружие ночного неба. С запада
ползли облака.  Над  лесом и  полями вспыхивали красные и  зеленые полосы,
рассекая мрак августовской ночи.
     Девушки рыли могилу и тихо перешептывались.
     Харитину Петровну похоронили на берегу речушки, недалеко от бани.
     На рассвете,  попрощавшись с Катей, Оксана ушла в расположение полков
Доватора - в леса Духовщины.


     Жена полковника Густава Штрумфа провела скверную ночь.  Ей слышался в
темноте   таинственный  шепот,  чудились  крадущиеся  бородатые  казаки  в
мохнатых  шапках,  с  широкими   кинжалами.   Ее   охватывал   ужас.   Она
прислушивалась к каждому звуку,  к каждому шороху.  Она знала,  что в доме
никто не спит,  все куда-то исчезли  с  вечера.  Наконец  не  вытерпела  -
позвала  караульного  солдата  и  велела ему находиться в комнате.  Однако
солдат вежливо объяснил, что ему приказано стоять на посту не в комнате, а
на  дворе.  Так  она и проворочалась на мягкой Клавдиной постели почти без
сна всю ночь,  проклиная своего брата майора Круфта,  соблазнившего  ее  в
письмах  прелестями  русского пейзажа и предстоящим триумфом - вступлением
германских войск в Москву.
     Утром  Марфа  Власьевна внесла  в  горницу кипящий,  ярко  начищенный
самовар, тарелку вареных яиц и жареную курицу.
     У  Марфы  Власьевны зародился нехитрый  план:  попросить генеральскую
сродственницу за Клавдию.  "Генерал должен знать,  куда отправляют русских
девушек,  -  размышляла Марфа  Власьевна,  -  пусть  хоть  письмо разрешат
послать...  Она,  немка-то,  тоже женщина,  может,  и детей имеет.  Должна
понять материнское горе".
     И Марфа Власьевна в простоте сердечной приступила к выполнению своего
плана. Но пришел Вилли и помешал ей.
     - Здравствуй, старенький бабушек! Как вы ухаживаль за фрау Хильда?
     Немка,  услышав голос Вилли,  тотчас позвала его к себе. Денщик начал
было  любезное приветствие,  но  она  оборвала его  и,  показав пальцем на
курицу, резко сказала:
     - Это  я  есть не  буду!  Они  могут отравить!..  Они  уходили ночью!
Наверное, в лес к партизанам.
     - О-о! - воскликнул Вилли.
     - Вернулись только утром...
     - О-о!
     - Ваш часовой -  болван!..  Принесите мне завтрак с кухни генерала! -
Хильда легла на кровать и устало закрыла глаза.  Вилли на цыпочках вышел в
переднюю комнату.  Он строго спросил у  Марфы Власьевны,  куда они уходили
ночью. Та ответила, что хоронили умершую старушку.
     - А почему нельзя закапывать,  когда день, а? - Вилли, склонив голову
набок,  следил за  лицом Марфы Власьевны.  -  Хорошо!  Вы мне покажет этот
могиль! - раздельно проговорил Вилли и отправился к генералу.
     После  ухода Вилли Марфа Власьевна несколько раз  подходила к  двери,
намереваясь зайти в горницу. За дверью было тихо, словно в могиле. Наконец
"гостья" сама подала признаки жизни. Дверь открылась, и показалась жареная
курица.  Ее держали за крылышко пухленькие,  с  красными ноготками пальцы.
Курица шлепнулась на  пол.  Затем  ножка в  изящной туфле выкатила табунок
яиц... Рука исчезла. Дверь захлопнулась, звякнул крючок.
     Когда  пришла  Катя,  Марфа  Власьевна сидела на  лавке  и  беззвучно
плакала.
     - Что это,  мама?  -  спросила Катя,  указывая на  валявшуюся на полу
курицу и яйца.
     Немного  успокоившись,  Марфа  Власьевна  рассказала Кате  о  провале
своего плана.
     - Ты хотела ее просить? - Лицо Кати покрылось красными пятнами, точно
ее отхлестали по щекам.  -  Мама!..  Ты знаешь, мама, ведь Кланя-то наша у
нее живет!..
     - Бог с тобой,  что ты говоришь!  -  Марфа Власьевна встала и вытерла
передником помертвевшие губы.
     - Правда,  мама!  Она при мне говорила по-немецки,  что узнала Кланю,
тебя и меня. Она боится, что мы ее зарежем или отравим... А Клавдию услали
работать на ферму...
     Марфа  Власьевна стояла неподвижно.  Слезы высохли на  ее  сморщенных
щеках. Широко перекрестившись, она прошептала:
     - Накажи,  господи,  лиходеев...  Услышь мою молитву...  Прости меня,
грешную!.. Спалю, живьем спалю мерзавку проклятую!.. Помоги, господи!..


                                 ГЛАВА 15

     Луна показалась только за полночь. Она то и дело пряталась за редкими
перистыми облачками.  Выглянет на  минуту,  обольет  белым  светом  темный
ольшаник, густо растущий по берегам речушки, и тогда станет видно мост над
глубоким обрывом, немецкого часового в каске. От моста серой лентой вьется
грунтовой шлях.  Он подымается на пригорок и  обрывается у высокого белого
здания школы, на краю смоленской деревни Рибшево.
     Августовская ночь  окутала  деревню  сном  и  умиротворяющей тишиной.
Только и  слышны негромкие шаги часового по  деревянному настилу да  лепет
говорливого ручейка, омывающего под мостом серые могучие валуны...
     Неподалеку от  моста,  в  кустах,  лежит Доватор.  Больше получаса он
наблюдает,  покусывая губы,  за деревней и  за поведением часового.  Около
него прилегли разведчики Торба и Буслов, затихли.
     - Блиндаж,  товарищ полковник,  як  раз  недалеко от  школы -  щоб на
случай шоссейку и мост прикрыть,  -  шепчет Торба. - На том конце пулеметы
стоят.  Пушки есть, но не на позиции. Тут зараз скопилось около ста машин.
У нас все записано...
     Доватор одобрительно кивает головой,  стаскивает с  затылка кубанку и
кладет рядом.  По лицу его,  освещенному луной,  тенью пробегает тревожная
дума. Он уже в сотый раз перебрал в мыслях план предстоящей операции.
     - Вот  это  да!   -  в  тихом  изумлении  шепчет  Буслов,  поглаживая
шелковистые завитки на кубанке Доватора.
     - Что  такое?   -   повернув  голову,   встревоженно  спрашивает  Лев
Михайлович.
     - Кубанка у вас, товарищ полковник, очень хорошая! - отвечает Буслов.
     - А-а!..  -  Доватор взял кубанку,  повертел ее в руках, потом снял с
головы Буслова каску и  вместо нее  нахлобучил свою  кубанку.  Усмехнулся,
видя растерянность казака.
     Торба ревниво покосился на эту сцену, гордо тряхнул головой.
     - Хлопцы,  надо  часового  снять!  -  Доватор  выжидающе посмотрел на
Буслова и Торбу.  -  Надо перейти речушку,  подползти - и снять. Но только
без шума!
     Он  понимал:  если часового вспугнуть,  может сорваться вся операция.
Мост  нельзя было  оставлять целым:  часть  немецких машин успеет уйти  по
нему. Льва Михайловича охватил горячий задор: "Самому подползти - и..."
     - Кто пойдет? - спросил он тихим голосом.
     - Могу я, товарищ полковник, - отзывается Торба.
     - Можно попробовать...  -  лаконично вставляет Буслов и, повернувшись
на  бок,  лицом к  Доватору,  простодушно говорит:  -  Только так,  как вы
говорите, не выйдет.
     - Почему? - спрашивает Доватор.
     - Место  чистое -  заметит и  убьет...  Тревогу подымет,  -  отвечает
Буслов. - Надо иначе.
     - Как же иначе? - спрашивает Доватор.
     - Я еще сам не знаю,  товарищ полковник!  - отвечает  Буслов.  -  Раз
нужно, пусть, скажем, меня убьют!
     - Тогда не нужно! - решительно заявляет Доватор.
     - Да  нет,  товарищ полковник,  за здорово живешь я  ведь не дам себя
убить.  Мы вот спустимся к речке, попьем водички - там и план народится...
У меня есть один, да с изъянцем... Может, другой клюнет. Вы только меня не
спрашивайте,  товарищ полковник,  пока я не начал действовать... Разрешите
выполнять?..
     С минуту Доватор колебался. Потом сказал коротко:
     - Выполняйте...
     Разведчики ушли.
     Лев Михайлович взглянул на  часы и  вспомнил,  что в  эту минуту полк
Бойкова должен громить Демидово, где расположен крупный немецкий гарнизон.
"Успешно  или  с  большими  потерями?.."  Он  болезненно переживал  смерть
каждого казака.  Сейчас он  обдумывал новое,  очень  важное задание.  Штаб
фронта  передал  по  радио  шифровку.  Намечается десантная  операция  для
оказания помощи войсковой части,  окруженной в  лесах  Белоруссии.  Десант
будет  сброшен  в  лесах  Духовщины.  Приказано прикрыть высадку десанта и
обеспечить продвижение к месту назначения.  "Наметил продвинуться глубже в
тыл  -  не  разрешили...  Хочется  погулять  с  конницей  в  лесах  родной
Белоруссии и наших людей выручить из окружения..."
     Вскочил,  по-кавалерийски  ловкий,  бесшумно  и  быстро  добрался  до
командного пункта,  где  Карпенков с  двумя  эскадронами сидел  в  засаде.
Приказал Гордиенкову и Воробьеву взять ручной пулемет и следовать за ним.
     Вернулись  на  старое  место.  Когда  Яша  Воробьев  установил ручной
пулемет, Доватор одобрительно кивнул непокрытой головой.
     - А где кубанка, товарищ полковник? - спросил Гордиенков.
     - Какая кубанка? Помалкивай, Алешка. Смотри вперед!..
     Простое  дело  -   снять  часового,  а  сколько  тревог,  волнений...
Разведчики  ушли  -   и  как  в  воду  канули.   Минуты  кажутся  долгими,
томительными часами.
     Вдруг где-то раздался короткий свист.
     Часовой  настороженно  поворачивает голову  и  направляется к  школе.
Неожиданно с  противоположной стороны  моста  появилась  фигура  человека.
Громко стуча сапогами, он шел вслед за часовым смело и решительно.
     Доватор узнает  свою  кубанку,  узнает  сутулую фигуру  закутанного в
плащ-палатку Буслова. Рука Льва Михайловича невольно тянется к пистолету.
     - Кто это, товарищ полковник? - шепотом спрашивает Гордиенков.
     Доватор напряженно сжимает рукоятку пистолета. Молчит...
     Часовой,   услышав  шаги,   оборачивается.   Увидев   приближающегося
человека, вскидывает винтовку, громко, пронзительно кричит:
     - Хальт! Хенде хох!..
     Буслов  покорно  подымает  руки.  Часовой  торопливо шарит  на  груди
свисток,  но в  ту же минуту слышит,  что сзади кто-то так же бесцеремонно
шагает по мосту.  Он невольно поворачивает голову.  С той стороны подходит
Торба...
     Буслов взмахнул рукой -  послышался тупой удар, короткий, тихий стон.
Торба  подхватил падающее тело  часового и  потащил его  к  перилам моста.
Слышно  было,  как  подборы  кованых  немецких  сапог  дробно  стучали  по
мостовому настилу,  а потом...  Переброшенное через перила тело гитлеровца
мягко ударилось о серые, обмытые водой валуны...
     Доватор вытер платком лицо от  лба и  до самого подбородка,  точно он
без передышки бежал несколько километров.
     - Ну и план!..  Ах,  черти! - только и мог выговорить Лев Михайлович,
дергая Алексея за рукав.  Тот, ошеломленный дерзостью разведчиков, замер в
неподвижности.
     - Чисто сработали!  -  Гордиенков медленно качает головой,  у него от
волнения дрожат губы.
     - У  нас на  Оби так с  пароходов балласт скидывают,  -  замечает Яша
Воробьев, - бултыхнул - и каюк...
     По  круче  взбирались  разведчики.   Слышен  был  треск  сучьев,  шум
скатывавшихся из-под ног камней.
     Буслов  вынырнул  из  кустов  первым,  тяжело  дыша  опустился  перед
Доватором на  одно  колено  и  поставил штыком  вверх  взятую  у  часового
винтовку.  Стащил с головы кубанку и с неизменным простодушием,  но не без
волнения сказал:
     - Извините, товарищ полковник, забыл совсем - и кубанку вашу унес...
     - Нет  уж,  носи!  -  твердо  проговорил Лев  Михайлович.  -  Слушай,
Буслов... - Доватор немного помолчал, подыскивая слова, а потом, встряхнув
головой,  продолжал:  -  Все-таки вы  не  имели права так  рисковать из-за
какой-то козявки! - Лев Михайлович махнул рукой.
     - Опаска была,  слов нет.  Но  ведь без этого не бывает,  -  возразил
Буслов.  - Мы простую механику придумали: после свиста я должен смело идти
первым на часового.  В одного он стрелять ни за что не станет, а окликнет.
Так и вышло...  Раз он со мной занялся -  значит, второй обязан подходить.
Часовой должен оглянуться неминуючи. Оглянулся - значит, пропал...
     - Но ведь ты руки поднял! Он мог дать выстрел - и гроб тебе! - горячо
возразил Доватор.
     - А  это бабушка надвое сказала,  товарищ полковник.  У меня в каждой
ладошке по лимонке было зажато, гранатой я его по виску и стукнул.
     Лев Михайлович хлопнул Буслова по колену, другой рукой обнял Торбу за
шею. С жаркой силой проговорил:
     - Вы -  молодцы, товарищи мои! Я вас никогда не забуду... Ты, Буслов,
носи мою кубанку! Носи просто на память, а ордена будете носить во славу и
честь нашей Родины...  Жизнь короткая,  а слава долгая! - закончил Доватор
любимой своей поговоркой.
     - Служим Советскому Союзу,  товарищ полковник!  -  Тихо,  как клятва,
вполушепот  прозвучали  эти   гордые  слова   среди   густого  прибрежного
ольшаника,  стройных молодых березок,  под  серебристой луной,  обливающей
белым светом звенящие от ночного ветерка листья.
     В  деревне  неожиданно зафыркал  мотор.  Слышно  было,  как  тревожно
взревел гудок.  Сверкая фарами,  от школы к мосту катился броневик. Следом
за ним шла легковая машина.


                                 ГЛАВА 16

     В  полночь начальник штаба Кляйнман поднял с постели генерала Штрумфа
и сообщил ему немало неприятных сведений.
     В  районе  Демидово  появились казачьи  отряды  Доватора,  час  назад
внезапно напали на районный центр,  разгромили гарнизон в самом Демидове и
прилегающих к нему селах, на железнодорожной магистрали Витебск - Смоленск
спущено под  откос два эшелона.  В  селах Касплянского района перебита вся
полиция... Кляйнман докладывал раздражающе-визгливым голосом.
     - Генерал Хоппер недоволен системой наших  распоряжений.  Он  требует
личных объяснений. Мы с вами должны немедленно ехать.
     Последнее  сообщение Кляйнмана усилило  мрачное  настроение генерала.
"Тащиться ночью по этим лесным дорогам..."
     Он с наслаждением съездил бы кулаком по хитрой физиономии сытенького,
коротконогого начальника штаба. Но он не смеет. Кляйнман ставленник самого
Гиммлера.
     Овладев собой, тихим, хрипловатым голосом генерал зовет Вилли.
     За  окном  просигналил броневик.  Штрумф потребовал плащ  и  фуражку.
Вилли  помог  ему  одеться.  Грузно  ступая  толстыми ногами,  пересиливая
одышку,  генерал направился к  выходу.  Теперь он думал только о том,  как
будет  докладывать генералу  Хопперу  о  действиях своего  сына,  который,
получив две дивизии, направил их в район Пречистая, а Доватор очутился под
Демидовом.
     Когда машина подъезжала к мосту, Штрумф, задыхаясь от едкого перегара
бензина,  поднял воротник плаща.  О часовом на мосту он даже не вспомнил и
не проследил, как обычно, приветствовал тот его или нет.
     Увидев   броневик,    Гордиенков   вскочил   на   колени,    выхватил
противотанковую  гранату  и  торопливо  щелкнул  предохранителем.   Машины
въезжали на мост. В кабине легковой машины были отчетливо видны офицерские
фуражки.
     - С офицерами,  товарищ полковник,  надо их...  -  прошептал Алексей,
рванувшись вперед, но Доватор остановил его:
     - Ложись!
     Гордиенков,  сжимая гранату и  порывисто дыша,  лег.  Машины проехали
мост и, увеличивая скорость, пронеслись мимо.
     - Черт с  ними!  -  вырвалось у Доватора.  -  А вы,  ваше степенство,
имейте выдержку. Видел, как хлопцы действовали, вот и поучись!..
     После,  когда Лев Михайлович узнал, кого он выпустил из рук, долго не
мог простить себе этого.
     Едва  успели саперы заминировать мост,  как  на  другом конце деревни
взвились две немецкие ракеты и осветили крыши домов.  Хлестко затараторили
автоматы.   Началась  частая,   беспорядочная  стрельба.   Ярким  пламенем
вспыхнула какая-то постройка.  В  чем дело?  До начала операции оставалось
еще больше часа!..
     - Почему  подожгли раньше  времени?  -  Доватор бросал на  Карпенкова
гневные взгляды.
     - Не знаю! - Карпенков встревоженно смотрел на пылающую избу.
     - Вы -  начальник штаба,  должны знать!  Выяснить и  доложить мне!  -
Голос  Доватора потонул  в  оглушительном треске  выстрелов многочисленных
пулеметов и автоматов.
     С наблюдательного пункта было видно, как по освещенной заревом пожара
деревне  метались  темные  фигурки  немецких  солдат.  Ветер  доносил  шум
заведенных машин.  На западной окраине деревни возник второй очаг пожара -
еще более яркий и мощный.  Деревня, стоявшая на возвышенности, теперь была
видна как на ладони.
     Освещенное  отблесками  пожара  лицо   Доватора  было  напряженным  и
мрачным.  Волосы упали на лоб и почти закрыли крупные, сведенные гармошкой
морщины.
     Крыши   домов   пересекались  крестообразными  стежками  разноцветных
трассирующих пуль.  Пули долетали до наблюдательного пункта,  посвистывая,
срывали с деревьев листья.
     Доватор  видел:  на  улицу  выезжали  грузовики,  быстро  заполнялись
немцами.  К  школе  подкатило несколько машин.  Солдаты орали и  торопливо
грузили на них какие-то ящики. С южной стороны, из-за огородов, доносилось
приглушенное  "ура".   Среди  белеющих  кочанов  капусты  и  темных  полос
картофеля, около одинокой баньки появились густые группы атакующих.
     - Карпенков!  - крикнул Доватор.  - Один эскадрон из  резерва  быстро
переправляй на западный берег речки,  севернее моста. Туда должны побежать
немцы. Встретить! Засада, к бою!..
     Лев  Михайлович чутьем  угадывал сложившуюся обстановку.  Зажатый  со
всех  сторон,  противник будет  бешено  кидаться в  разные стороны,  чтобы
вырваться.  Немцы не  знали,  что  мост заминирован.  Как всегда,  Доватор
отдавал приказания с поразительной ясностью.
     Второго крика  "ура"  на  западной окраине в  грохоте боя  Доватор не
слышал.  Огонь все нарастал,  становился плотнее и  ожесточеннее.  Доватор
видел, как машины одна за другой покатились к мосту, давая продолжительные
гудки.  Первая же машина вместе с мостом,  как огненный смерч, взвилась на
воздух.  Вторая исчезла в  черном дыме,  а остальные тормозили и,  налетая
друг  на  друга,  останавливались.  Немцы  что-то  кричали,  выпрыгивая из
кузовов, давили друг друга...
     - Огонь! - звонко скомандовал Карпенков.
     Он   руководил  засадой.   Как   всегда  деятельный,   настойчивый  и
неутомимый,  он  перебегал от одного пулемета к  другому,  требуя усиления
огня.  Станковые пулеметы и  "дегтяри" ударили из  засады.  На  расстоянии
семидесяти метров  их  огонь  был  страшным  и  губительным.  Яркий  свет,
падавший от горящей риги, давал возможность бить прицельно. Немцы кинулись
было  вдоль  речки,  на  юг,  но  пулеметный огонь  заставил их  повернуть
обратно.  Густыми беспорядочными толпами они побежали по восточной окраине
села к ближайшему лесу.
     Доватор приказал дать сигнал конной атаки.
     И  вот конная группа,