слушаю.
     — Принесите мне последние сводки.
     Капитан вышел и тотчас вернулся с пачкой бумаг.
     — Вы слышали что-нибудь о Рокоссовском?  —  просматривая их,  спросил
Штрумф.
     — Ничего! — коротко ответил адъютант.
     — Передайте  разведотделу,   что   мне  нужны  сведения  о   генерале
Рокоссовском. Полные биографические данные!
     Прочитав  сводку  Советского  информбюро,  Штрумф  подчеркнул фамилию
генерала Доватора и  глубоко  задумался.  Фамилия  кавалерийского генерала
действовала на  него  раздражающе.  Снова вспомнились Рибшево,  неизвестно
куда исчезнувший Вилли,  труп сына,  полковника Густава, и большие голубые
глаза снохи Хильды.  Все это было уже прошлым, но еще не забытым и поэтому
жестоким.  Скрипнув  стулом,  генерал  медленно  поднялся.  Заложив  белую
большую руку за борт темно-зеленого кителя,  он грузно прошелся до порога.
Нащупав позолоченную,  с орлом,  пуговицу,  внезапно открутил ее и зажал в
кулаке.  На толстых,  плотно сомкнутых губах немецкого барона обозначились
жесткие складки.
     Совещание высшего немецкого командования началось точно в назначенное
время.  На нем присутствовали командующие армиями генералы Фогт и  Гютнер,
новый начальник штаба Штрумфа генерал-лейтенант Рихарт,  пять  генералов —
командиров армейских корпусов, три генерала — командиры танковых корпусов,
несколько   авиационных   генералов   и   представитель  главной   ставки,
уполномоченный Гитлера, генерал-лейтенант Лангер.
     После гортанного приветствия "Хайль Гитлер!" генералы уселись за стол
и со строгой методичностью стали развертывать карты.
     Оперативную обстановку на фронте докладывал генерал Лангер.
     — План   наступательных  операций   в   намеченный   срок   полностью
осуществить не удалось,  —  глухим отрывистым голосом проговорил Лангер. —
Действием отдельных высших командиров и начальников фюрер недоволен!
     Лангер выпрямил высокую костлявую спину  и  резко  тряхнул поседевшей
головой,  подчеркнув этим и  без того напряженную паузу.  Узкие коричневые
глаза генерала смотрели холодно и вызывающе.
     — Несмотря  на  колоссальные успехи  германской  армии,  фюрер  имеет
основание  быть  недовольным,  —  продолжал  Лангер  несколько  смягченным
голосом,  но по-прежнему резко и решительно.  — Москва должна была пасть в
октябре,  а  сейчас уже ноябрь.  Германские войска находятся на расстоянии
восьмидесяти  километров  от   Москвы.   Для  того  чтобы  преодолеть  это
расстояние,   главной  ставке  приходится  в   третий  раз  изменять  план
"Барбаросса".  Захват Москвы решает исход всей кампании!  Это должен знать
не только каждый генерал, но и каждый немецкий солдат!
     Снова пауза, напряженная, угрожающая.
     Головы генералов склонились к  военным картам.  Серые топографические
квадраты плана  Москвы,  окаймленные зеленью лесных массивов,  раскинулись
широко,  мощно и загадочно.  Красным кружком заштрихован Кремль. Отчетливо
вычерченная рукой  генерала Фогта,  именно туда  направлена самая крупная,
черная, с острым концом стрела, такая же жирная, как и сам генерал Фогт.
     Зажав  толстыми коротенькими пальцами карандаш,  он  привычным умелым
движением поправил острие стрелы,  изящно вырисовывая боковые перья. Но от
чересчур  сильного  нажима  сердечко карандаша не  выдержало и  сломалось.
Вместо  острого  жала  стрелы  на  карте  получилась  неопрятная  на  вид,
вихлястая загогулина. "Черт возьми! Это скверный признак!"
     С  сердцем  отшвырнув  карандаш,  Фогт,  отвечая  на  последние слова
представителя главной ставки, сказал:
     — Если  мы  не  ускорим  темп  наступления,   то  русские,  пользуясь
условиями  зимы,   создадут  вокруг  Москвы  непреодолимые  оборонительные
рубежи. Это восполнит их недостаток в танках.
     Узкие  глаза  Лангера встречаются с  хитрым бульдожьим взглядом Фогта
понимающе,  одобрительно.  Усталое лицо сидящего напротив генерала Гютнера
хмурится.  Его  автоматчики,  одетые  в  легкие  шинели,  рвутся к  Москве
неудержимо.  Рвутся как оголтелые и — гибнут тысячами. Поневоле приходится
хмуриться.
     "Да,  сейчас,  именно  сейчас,  —  думает Гютнер,  —  надо  атаковать
большевистскую столицу,  пока не остыли в  руках гренадеров автоматические
пистолеты-пулеметы.   Фогт  прав.  Он  умен,  но  чрезвычайно  самоуверен.
Конечно,  имея в своем распоряжении 1300 танков, можно быть самоуверенным.
Но почему так мрачен генерал Штрумф — хозяин левого крыла фронта?"
     Покусывая толстые губы,  Штрумф  грузно  сидел  в  кресле  (возит его
всегда в  собой),  неподвижно,  как  идол.  "Кажется,  он  потерял сына...
полковника.  Да,  это очень неприятно..."  Но  сколько ни старается Гютнер
наблюдать за  выражением лица  генерала  Штрумфа,  оно  остается каменным.
Угадать мысли ученика знаменитого Людендорфа невозможно.  Это  не  удается
никому. Даже такой прусской военной косточке, как генерал Гютнер.
     — Русские  никогда  не  смогут  восполнить  недостаток  в  танках,  —
продолжал Лангер.  —  Промышленные районы  юга  России  находятся в  руках
германской армии. Доблестные войска нашей армии под командованием генерала
Клейста,  овладев  городом  Ростов-на-Дону,  открыли  ворота  Кавказа.  Мы
захватили  центральный  угольный  район  —  Донецкий  бассейн.  Он  теперь
находится в  надежных  руках  немецких промышленников.  Российская житница
Украина является губернаторством великой Германской империи. Скоро русские
будут лишены самого важного стратегического сырья —  кавказской нефти, без
которой  продолжение военных  действий  немыслимо.  На  юге  наши  границы
объединятся с  дружественной нам Турцией,  на востоке —  с Японией.  Пушки
Квантунской армии направлены на Сибирь. Они ждут сигнала. Россия проиграла
войну. Она стоит накануне катастрофы.
     Обрисовывая обстановку,  Лангер,  подражая Гитлеру,  говорил  быстро,
отрывисто,  сопровождая  речь  резкими  поворотами  головы  и  ожесточенно
потрясая сжатыми кулаками.  Одноглазый адъютант капитан Прайс едва успевал
стенографировать.
     Иногда  на  короткое  мгновение Лангер  замолкал и  оглядывал сидящих
перед  ним  генералов,   чтобы  определить  по  выражению  их  лиц,  какое
впечатление производит его речь.  Он был не только ярым наци и генералом с
высшим,  академическим образованием, но и хитрым, прожженным политиком. Он
был  одержим властолюбием.  Должность военного советника Гитлера досталась
ему не так-то просто.
     Лангер не  случайно прибыл сюда.  Всех сидящих перед ним генералов он
не только помнил в  лицо,  но и знал всю подноготную каждого из них.  Вот,
например,  толстый,  круглый,  с  широким бульдожьим лицом Фогт,  хитрец и
интриган, он немножко либерал, немножко демократ, его очень любят солдаты,
так же  как он любит антикварные вещи...  На бесчинства своих танкистов он
смотрит сквозь пальцы.  Зато не может равнодушно смотреть на женскую юбку.
В  каждом  занятом  его  солдатами  городе  он  прежде  всего  приказывает
организовать  увеселительные дома.  Одним  из  человеческих  пороков,  как
сказал фюрер,  является совесть. Так чего же скромничать генералу Фогту?..
Он отличный вояка и умерен в употреблении коньяка...
     Отличительные черты  есть  и  у  генерала  Гютнера.  Это прежде всего
прусский солдат.  Его усатая физиономия смахивает на  кайзера  Вильгельма.
Гютнер  умерен  во  всем.  С его железной дисциплиной и таким же здоровьем
можно прожить больше ста лет.  Его сердце крепко,  как добротная  прусская
каска.  Гютнер увлекается спортом, но это не профессиональное увлечение, а
гигиена. Гютнер исполнителен и точен. Правда, он чересчур строг... Солдаты
и  офицеры  его крепко побаиваются,  но зато он очень хороший семьянин.  У
него куча детей.  Четыре сына;  два из них уже офицеры.  Генерал Гютнер на
хорошем  счету  у  фюрера  именно  за  свою  умеренность.  Он даже пленных
приказывает пристреливать только в том случае,  если они ослабели на этапе
и не могут идти сами.
     Остальные генералы  —  это  типичная армейщина,  слоны  на  шахматной
доске,  только с  той  разницей,  что  некоторые из  них упитанны,  другие
худощавы, с удлиненными головами, как у хищных озерных щук. Они подтянуты,
гладко выбриты, напарфюмерены духами всех стран.
     Они  побывали везде и  отлично делают свое  дело,  как  раз  то,  что
требует национал-социалистическое правительство "великой Германии".
     Сейчас  они   с   врожденным  чувством  субординации  склонили  перед
уполномоченным фюрера головы,  чего нельзя сказать о  командующем генерале
Штрумфе.  Скрестив на груди холеные руки, он глядит перед собой сумрачным,
тяжелым взглядом,  как  будто не  замечает присутствующих.  О  нем  Лангер
знает, что этот человек обладает полководческим талантом высокого класса и
огромными  богатствами.  Но  Лангер  знает  и  то,  что  этот  черствый  и
мнительный человек  сейчас  глубоко  уязвлен недовольством фюрера.  Штрумф
завоевал  половину  Европы,   но  был  обманут  и   бит  каким-то  русским
кавалерийским полковником с  громкой  фамилией Доватор.  Этот  Доватор  за
короткое  время  стал   генералом  и   теперь  вновь  появился  со   своим
кавалерийским соединением в полосе наступательного движения войск генерала
Штрумфа.
     Вчера  Доватор неожиданно атаковал станцию Волоколамск и  наделал там
черт знает что. Взорвал и сжег несколько эшелонов, выпустил и увел с собой
пленных,  приготовленных к отправке в Германию, и ушел в лес безнаказанно,
оставив одну убитую лошадь.  Целый день авиация разыскивала его в лесу,  а
он со своей кавалерией словно сквозь землю провалился.
     Советское командование,  высоко  оценивая  действия  этого  генерала,
ежедневно  упоминало его  фамилию  в  сводке  Информбюро и  результаты его
походов широко  освещало в  печати.  По  этому  поводу  фюрер  бросил злую
реплику:  "Очевидно, движению танков генерала фон Штрумфа мешают брыкливые
лошади Доватора". Когда Штрумфу передали эту фразу, он взбесился. Набрал в
грудь воздуха,  хотел что-то сказать, но только боднул головой, промычал и
взмахом руки приказал своему адъютанту выйти вон.
     Сейчас  у  него  на  лице  надменная непроницаемая маска,  жестокая и
властная.  Свои лучшие чувства генерал Штрумф проявляет только к  кофе и к
кушанью  под  названием "воробьиное гдездышко".  Оно  делается  из  мятого
картофеля в  форме  птичьего  гнезда;  на  дно  этого  сооружения кладется
несколько круглых, поджаренных на сливочном масле котлет. Наверно, от этих
"воробьиных гнездышек" так жирен генерал Штрумф.
     Впечатление,  которое Лангер  вынес  от  генеральского совещания,  он
записал в  свой дневник с  полным убеждением,  что  эти  его  литературные
упражнения станут когда-нибудь достоянием истории. И он не ошибся.
     Подытоживая  сложившуюся  обстановку,   генерал  Лангер  хвастливо  и
высокомерно заключил:
     — Сейчас  непобедимая Германия входит  в  сферу  великих исторических
событий.  Все  зависит от  завоевания России.  Страна с  ее  неисчислимыми
богатствами может прокормить не только Германию,  но и  всю Европу.  После
капитуляции России главные силы германской армии нанесут молниеносный удар
Великобритании и  в  течение самого непродолжительного времени поставят ее
на   колени.   Этому   станут  способствовать  русский  хлеб   и   русская
промышленность.  А  потом мы  уже заставим развязать толстую мошну дядюшки
Сэма.  Когда  у  нас  будут английский флот  и  германские бомбардировщики
дальнего  действия,   нью-йоркские  небоскребы  повалятся,  как  карточные
домики.  Штурм Москвы —  это  залог мирового господства великой германской
нации!
     Генерал Лангер оборвал свою речь резко и повелительно.
     В комнате стояла тишина, только за печкой весело и беззаботно верещал
равнодушный ко всему сверчок. Он знал свое место.
     После  выступления генерала  Лангера  Штрумф  приступил  к  изложению
стратегического и  тактического плана.  По  этому "третьему плану главного
немецкого командования" центр  тяжести удара  переносился на  левое  крыло
фронта,   имея  целью  захват  Волоколамской  и  Ярославской  магистралей,
Истринского и Московского водохранилищ.
     Главные надежды в предстоящем наступлении возлагались на 3-ю танковую
группу генерала Гоота и 4-ю танковую группу генерала Хюпнера. Методическая
разработка плана была  исключительной по  своей точности (вплоть до  того,
сколько и  когда  должна  выпустить снарядов каждая  пушка  и  где  должен
находиться  ответственный  лейтенант  по   приемке   русских   пленных)  и
потрясающей  по   своему  жестокому  и   зверскому  замыслу.   Сопровождая
оперативный план дополнительными комментариями, генерал Штрумф сказал:
     — Стремительное продвижение германских танков  дает  нам  возможность
подтянуть крупнокалиберную артиллерию и  начать методическую бомбардировку
Москвы.  Захват  Сибирской железной дороги парализует подвоз боеприпасов и
продовольствия.  Захват водохранилищ позволит нам  открыть шлюзы и  лишить
Москву  водоснабжения.  Овладение Каширской электростанцией прервет подачу
энергии.  Пусть шестимиллионная Москва,  если она не хочет капитулировать,
ест  собак  и  кошек  и  пьет  собственную  мочу,   —  с  грубым  цинизмом
комментировал генерал Штрумф.  —  Москва уже  обречена.  Это  должен знать
каждый  германский солдат!  Общее  наступление назначено  на  шестнадцатое
ноября. Районы прорыва намечены в направлениях Солнечногорск — Истра.
     Когда  совещание  было  закончено  и  генералы  разъехались,   Штрумф
пригласил своего недавно назначенного начальника штаба  —  генерала Эрнста
Рихарта —  для  решения текущих дел,  приказав капитану Прайсу приготовить
глинтвейн.
     У  Штрумфа  болел  зуб.  Врач  положил на  больное место  согревающий
компресс и обмотал всю голову генерала бинтами.
     Генерал Рихарт, усевшись против своего патрона в кресло, с величайшей
непринужденностью завел разговор о политическом докладе Лангера.
     — Начинается крупная  игра,  —  медленно сказал  он,  обрезая  кончик
сигары.
     — Да! Москва — это крепкий орех, — шевеля только одними губами, чтобы
не тревожить больной зуб, ответил Штрумф.
     — Не кажется ли вам...
     Рихарт небрежно сунул в рот сигару и,  наклонившись,  щелкнул изящной
никелированной  зажигалкой,   сделанной  по   форме   маленького  дамского
браунинга.
     Штрумф уже  знал  манеру своего начштаба в  щекотливый момент сначала
тянуть и мямлить, а потом огорошить собеседника такой репликой, от которой
мог заболеть и совершенно здоровый зуб.
     До нового назначения Рихарт занимал должность начальника штаба одного
из армейских корпусов,  подчиненных Штрумфу.  Как генерал он имел огромный
практический опыт  штабной  службы.  В  деле  он  показывал исключительную
работоспособность.  В своих действиях был невозмутим и решителен.  Он умел
подхватывать мысли  своего патрона на  лету  и  мгновенно превращать их  в
безукоризненно отработанный приказ.
     Особенностью его речи было косноязычие и насмешливость, переходящая в
злую,  откровенную иронию с неизменным чертыханием.  Семьи он не имел и до
пятидесяти лет прожил холостяком.  Штрумф звал его пуританином.  Он  ценил
его  и  доверял ему.  При внезапной вспышке гнева своего начальника Рихарт
всегда   сохранял  полное   спокойствие,   давая   начальству  возможность
"перебеситься" и показывая этим,  как должны вести себя в серьезный момент
генералы, достойные этого высокого звания.
     — Не кажется ли вам,  генерал...  —  Рихарт отмахнул от себя сигарный
дым и сунул зажигалку в нагрудный карман кителя.  — Не кажется ли вам, что
сильно натянутая струна в конце концов лопается?
     — Говорите ясней, Рихарт.
     — Я думаю, что генерал Лангер слишком натянул струну.
     Штрумф не смог удержать сорвавшейся фразы:
     — Я не политик, а солдат.
     "Пуританин" весело засмеялся с  сознанием того,  как ловко он  поддел
своего патрона и заставил выдать себя с головой.  Штрумф не только терпеть
не  мог  политических разглагольствований Лангера,  но  и  не  выносил его
самого. Чтобы сгладить неловкую паузу, Штрумф грубовато добавил:
     — Мне нужно в достаточном количестве металла,  живого мяса,  пороха и
хлеба. Тогда я могу завоевать еще одну Европу.
     — Но  ведь  мы  европейских рабов не  заставили трепетать,  а  только
набросили на них сомнительного качества ярмо, — с улыбкой заметил Рихарт.
     Штрумф,  поправив съехавший на  глаза  бинт,  хмуро  поморщился.  Ему
хотелось оборвать начальника штаба,  но в то же время забавно было слушать
смелые выводы "пуританина".  Кинув на  него  тяжелый взгляд,  он  небрежно
ответил:
     — Раб не должен иметь воли.
     — Но если он захочет ее иметь?
     — Надо напоить автоматчиков хорошим коньяком и  подкрепить на закуску
танками. Все будет в порядке.
     — Когда-то...  в России...  —  вновь начал Рихарт, пережевывая каждое
слово,  —  именно  в  России...  деникинские офицеры имели  в  достаточном
количестве  водку,   английские,   французские  корабли,  пушки  Круппа  и
американские штаны.  А  получилось черт знает что!  —  добавил "пуританин"
по-русски и широко развел руками.
     Штрумф,  жадно глотнув горячий глинтвейн, сильно закашлялся. Это было
уже слишком. Бессмысленно возражать "пуританину", а показывать раздражение
— и  подавно!  Но  обратить все в  шутку он  не  мог:  ученик Людендорфа в
скоморохи не  годился.  Да  и  глупо такому человеку не знать поучительной
истории. Тогда хотели утопить Россию в народной крови. Ничего не вышло.
     И  вот новая игра,  и во имя чего?  Во имя чего ведет он эту кровавую
игру с участием танков и живых людей и завершает поединок смертью?  Во имя
нации?   Вздор!  Во  имя  нового  порядка?  Чепуха!  Может  быть,  во  имя
вестфальских имений?  В  прах разнесут его имения люди,  которых он  хочет
сделать рабами. "Эрнст Рихарт прав", — думал Штрумф.
     И тут генерал Штрумф задохнулся;  задохнулся не от глотка глинтвейна,
а от нахлынувших мыслей.
     — Эрнст Рихарт, — глухо откашлявшись, заговорил Штрумф, играя низким,
великолепно-презрительным голосом.  — Эрнст Рихарт, скажите мне, вы воюете
за великую Германию?
     "Пуританин"  встал  и  сделал  несколько  шагов  по  комнате.  Затем,
остановившись против Штрумфа,  он  положил руку  на  грудь и  без  рисовки
сказал:
     — Я не боюсь быть убитым, но не хочу быть дураком!
     Зуб Штрумфа снова заныл, точно после хлесткой пощечины.
     — Но  я  все-таки хотел бы  знать,  что вы  носите за пазухой,  Эрнст
Рихарт?  —  спросил командующий тихо,  усиливая ту  великолепную ноту,  от
которой его прежнего денщика Вилли бросало в дрожь.
     Но "пуританина" это не смутило.
     — Если вы полагаете,  что у меня там сердце, то ошибаетесь. У военных
не должно быть сердца. Если думаете, что я спрятал там Москву, тоже нет...
Там  есть  проект  приказа  по   проведению  частной  операции  в   районе
сосредоточения  кавалерийских  дивизий  генерала  Доватора,   прикрывающих
Волоколамское шоссе в направлении деревень Сычи, Матренино, Язвищи.
     Ловким  движением Рихарт  извлек из  кармана бумагу и  положил ее  на
стол.
     — Вы  умный  человек,  Эрнст,  но...  я  вижу,  вы  чертовски скверно
настроены.  Докладывайте. Мы слишком много проболтали... — после короткого
молчания проговорил Штрумф, поглядывая на часы.
     — Правый  фланг армии Рокоссовского,  как видите,  при поддержке двух
танковых бригад удерживает Волоколамскую магистраль,  — начал  докладывать
Рихарт.
     Это уже был другой,  совершенно преобразившийся человек.  "Пуританин"
мгновенно исчез,  перед  Штрумфом стоял твердорассудочный профессиональный
вояка, холодный, упорный и расчетливый. Ни одного лишнего жеста, ни одного
бесполезного движения.
     — Центр армии,  —  продолжал он с  каким-то мрачным,  всевозрастающим
возбуждением,  —  глубоко вклинился в район сосредоточения наших передовых
частей.   Кавалерийские  отряды  в  районе  Немирово,  Шашково,  Данилково
тревожат  наш