ндир   армейской  группировки
генерал-лейтенант фон Штрумф,  - целый дом, опущенный глубоко в землю. Пол
застелен огромным мягким ковром,  стены  обиты светло-коричневой материей.
Блиндаж освещен электричеством - ток дает автомобильный мотор.
     Генеральское кресло сделано из  неочищенных стволов молоденьких берез
и  обито  желтоватой бархатной  материей.  Штрумф,  как  и  многие  немцы,
неравнодушен к русской березке.
     Генерал  внимательно смотрит на  изодранный,  прожженный пиджак  деда
Рыгора,  на  окровавленную штанину.  Одутловатые щеки  генерала свисают на
тугой  воротник.  Седые усы  коротко подстрижены.  Бледные губы,  круглые,
навыкат, глаза выражают нечто похожее на улыбку. Но такой жестокой складки
в углах губ дед Рыгор еще не видел ни у кого...
     Генерал хоть и коверкает русские слова,  но выговаривает их отчетливо
и ясно.
     Он  вовсе не допрашивает белорусского колхозника -  он разъясняет ему
суть происходящих событий и главное - ошибки русских людей...
     - Господин Гончароф напрасно убегаль от мои солдат. За это получилось
маленький ранение.  Русский люди идут в  лес и  совершают бандитизм -  это
ужасна!  Я  вынужден  принимать  карательный мероприятий...  Ви,  господин
Гончароф, крестьянин, почетный старец, у вас рука мозольна, ви любите свой
старушка, свой хата, свой жито, коровки - разве вам нужен война?
     - Нет, мне не нужна война, совсем ни к чему, - отвечает старик.
     Он  смотрел на  улыбчивое лицо  генерала и  чувствовал себя  точно  в
дремучем лесу: весело поют на деревьях птички, а из куста следят за каждым
движением круглые глаза невидимого зверя...
     - Очень справедливый ответ,  господин Гончароф! - восклицает генерал.
- Из России мы хотим делайт культурный страна.
     Неожиданно вошел Вилли.  С полминуты,  о чем-то раздумывая, постоял у
двери,  потом шагнул к  старику и  молча сшиб с  его  головы картуз.  "Рус
мужик! Никс культур..." Штрумф, отлично умевший владеть собой, на этот раз
был выведен из терпения.
     - Вилли, вы болван! - крикнул он по-немецки. - Пошел вон!
     Вилли вытянулся, выпятил грудь и, стукнув каблуками, вышел.
     Дед Рыгор с трудом наклонился,  молча поднял картуз,  посмотрел вслед
ушедшему денщику, крякнул и откашлялся.
     - Я будут наказайт этот шалопай!  - сказал раздосадованный генерал. -
Молодежь устраивайт всякий безобразий!
     Поступок Вилли вывел генерала из равновесия и испортил все дело. Надо
было начинать сначала...
     Генерал знает людей и знает, как можно добиться от них покорности. Но
он  не  может ничего поделать со  стариком белорусом.  Гончаров все упорно
отрицает.  Никаких казаков и партизан он не знает.  Он копал картофель для
больной жены, которая лежит в бане. Генерал может убедиться в этом...
     - Хорошо,  хорошо.  Мы  отправим ваш  жену к  доктор...  Ви  получить
лошадь, хлеб - все будет полний порядок...
     Дед  Рыгор,  пробираясь на  Большую  землю,  прошел  от  Витебска  до
Духовщины.  Кроме  сожженных деревень да  пристреленных ребятишек,  он  не
видал никакого другого порядка.
     Генерал говорит вкрадчиво и тихо:
     - Русский   хлеб   и  немецкий  техника  -  это  всемирный  богатств,
Гончароф!..  Ви,  я вижу,  неглупый человек.  Ви трудовой хлебороп, должны
понимайт  превосходство  немецкой  техник.  Никакие  фанатичные партизаны,
казаки,  атаманы Доваторы не могут задерживайт великий движений германской
армии  на  восток!  Не следует помогайт казачий банда и партизан.  Русские
совершают крупная ошибка, не желая захотеть дружба с германской власть...
     - А  почему ваши солдаты стреляют в  баб,  когда они на поле картошку
копают? Какая же тут дружба?..
     - Запретный зон! - восклицает Штрумф. - Бестолковий люди!
     - Часового поставить -  и  вся недолга.  Зачем же  из  ружей в  народ
палить? - возражает дед Рыгор.
     Ответ старика ставит генерала в тупик. Он умел видеть людей насквозь,
умел быстро принимать решения и  проводить их в  жизнь,  но сейчас простые
слова старика обескураживают его.
     С  начала военных действий на  востоке он  понял,  что успех немецких
армий   объясняется   их   временным   количественным  превосходством  над
противником. Упорство русских, с каким они защищали свою землю, заставляло
старого генерала о многом задуматься. Даже этот стоявший перед ним раненый
русский старик  в  рваном пиджаке,  с  грязной,  давно  не  чесанной седой
бородой,  в  стоптанных  лаптях,  не  хотел  признавать его  генеральского
превосходства,  различия  положений,  культурного неравенства и,  наконец,
военной силы победителя.  Без страха,  с  чувством внутреннего достоинства
старик откровенно враждебен ему  и  никогда не  скажет того,  что от  него
требуют.  Он горд и непреклонен.  "Он не фанатик,  - приглядываясь к нему,
заключает генерал.  -  У  него в  бане лежит умирающая жена,  а  он привел
разведчика к генеральской штаб-квартире...  Что хочет от жизни этот гордый
старик?"
     Вот этого-то генерал и  не мог понять.  И  бессилен он был отыскать в
этом человеке его слабые стороны.
     Страшной ненавистью  встречала  фашистов  русская земля.  Как-то раз,
взглянув на карту Советского Союза,  генерал Штрумф прикинул расстояние от
Москвы  до  Владивостока:  оно исчислялось девятью тысячами километров,  а
немецкие армии все еще находились на границе  Смоленщины  и  Белоруссии...
Штрумф  вспомнил  слова  Гитлера:  "Стоит  мне топнуть ногой,  как ведущие
страны Европы преклонят колени и будут заглядывать мне в рот..."
     "Сколько раз придется фюреру топнуть ногой, чтоб шагнуть по сибирской
тайге до Байкала?  Растягиваем коммуникации,  а  стратегической инициативы
так и не имеем", - размышлял генерал, не отрываясь от карты.
     Фюрер нервничал  и  торопил  с   наступлением   на   Москву.   Видные
представители  высшего  командования  в  августе  1941  года  проявили  на
совещании у фюрера некоторое колебание и высказались за переход к  обороне
на Днепре, а также предложили изменить весь стратегический план войны.
     Штрумф  разделял взгляды проницательных старых генералов,  но  своего
мнения вслух не высказал.  Гитлер разорвал в клочья протокол августовского
совещания,  истоптал его ногами. Штрумф после зрелого размышления пришел к
выводу: "Сомнительные мысли не следует высказывать и собственному сыну..."
Представитель верховной ставки генерал Лангер сообщил ему,  что  некоторые
участники   совещания,   усомнившиеся   в   идеальности   планов   фюрера,
откомандированы в распоряжение Гиммлера.  "Будьте лучше дисциплинированным
солдатом",  - посоветовал ему генерал Лангер. Нельзя было пренебречь столь
благоразумным советом. Однако быть дисциплинированным солдатом становилось
все труднее... В течение последних двух дней обстановка сложилась так, что
генерал Штрумф не мог выполнить приказ ставки о  перегруппировке резервных
армий,   предназначенных  для   удара   на   Москву.   Появление  в   тылу
многочисленных  кавалерийских  отрядов   Доватора  нарушило  планомерность
сосредоточения,  тормозило движение на автомагистралях.  Дивизии, идущие к
месту назначения,  должны были поворачивать и вести оборонительные бои или
гоняться за казаками по лесам Смоленщины. "Что это за метод войны? Что это
за Доватор?.."
     Белорусский колхозник  Григорий  Гончаров  стоит  перед  гитлеровским
генералом,  жилистый,  загорелый, придерживая рукой изорванную штанину. На
ковре - темное пятно крови. Старик упорно отмалчивается.
     Штрумф снял  телефонную трубку,  приказал отвести старика в  гестапо.
Потом вызвал командира танковой дивизии полковника Густава Штрумфа.  Через
две  минуты ему  доложили,  что  тот  уже выехал к  нему для внеочередного
доклада чрезвычайной важности.
     Когда увели Гончарова,  генерал приказал подать кофе.  И  может быть,
первый раз в жизни генерал Штрумф выпил коньяк не из маленькой рюмочки,  а
из стакана - большим жадным глотком.


                                 ГЛАВА 11

     - Ты говоришь: сто тысяч казаков?
     - Да, отец.
     - Поэтому-то ты и упустил Доватора?.. Сто тысяч - это большая цифра.
     Генерал смотрит на сына сквозь сигарный дым, щуря свои выпуклые глаза
и морщась,  словно сигара была горькой,  как хина. Полковник Густав Штрумф
стоит  перед  отцом навытяжку.  Он  пунктуален в  соблюдении субординации.
Изящный,  корректный,  в  золотом пенсне,  надушенный французскими духами,
худощавый,  с  продолговатым лицом,  с  прямым носом,  полковник совсем не
похож на отца.
     - Оперировать  конницей  численностью  в  сто  тысяч  на  территории,
занятой противником,  -  это,  Густав,  невозможно.  Ты преувеличиваешь! -
говорит генерал, жестом приглашая сына сесть на диван.
     В смежной комнате денщик Вилли прикладывает ухо к стенке. Он вынимает
из-под подушки блокнот и торопливо начинает стенографировать разговор отца
с сыном. Вилли очень любопытен...
     - Небезызвестный вам  майор  Круфт  утверждает,  что  он  расшифровал
радиограмму главной Ставки русских.  Это будто бы официальный документ!  -
Рукой в  перчатке из тонкой коричневой кожи Густав трогает гладко выбритый
подбородок. Он взволнован и нетерпеливо постукивает ногой.
     Генерал Штрумф снял  трубку и  вызвал свой  штаб.  Новых  сведений не
было.
     - Вот   видишь,   мой   начальник  штаба  ведет  разведку.   Пока  не
подтверждается...
     - Но батальон,  который я  направил прочесывать лес,  почти полностью
истреблен, - прервал Густав.
     - Истреблен?! - восклицает Штрумф-старший, хмуря брови. - Почему ж ты
послал один батальон?
     - Пока я лишился одного батальона. Если б я послал два...
     - Но я все-таки не верю этой цифре!  -  прерывает его генерал. - Если
бы у нас в тылу очутилось сто тысяч казаков, нам оставалось бы только одно
- бежать  туда,  где  больше  войск.  Я  знаю  по  той  войне,  что  собой
представляют казачьи соединения, когда их укрывает лес...
     - Может  быть,  это  и  ошибка,  -  покорно  склонив голову,  говорит
полковник,  -  но,  во всяком случае,  их не менее двадцати тысяч, а этого
вполне  достаточно,  чтобы  причинить нам  крупные неприятности.  Двадцать
третьего августа в  районе  Устье,  Подвязье,  Крестовая уничтожено девять
гарнизонов...
     - Мне это известно, - снова прерывает его отец.
     - Надо принимать меры,  -  нерешительно говорит сын.  Ему не  хочется
раздражать отца,  тем  более что у  него есть еще одна щекотливая новость,
которая совершенно неуместна в этой деловой обстановке.  Но так или иначе,
ее придется сообщить отцу...
     - Я  поручаю это  тебе,  -  говорит генерал Штрумф.  -  Ликвидировать
Доватора необходимо в самом срочном порядке.  Предупредить население,  что
за всякую помощь казакам -  расстрел,  за голову их атамана Доватора - сто
тысяч марок. Еще что нужно для проведения этой операции?
     - Войска.  Я  прошу пехоту из группы "Гамбург" и артиллерию из группы
"Клоппенбург".
     - При  всем  желании я  не  могу дать из  группы "Гамбург" ни  одного
солдата. Это отборный резерв, предназначенный для наступления на Москву.
     - Но мои танки ведь тоже предназначены для этой цели.  Я понимаю,  мы
не  можем откладывать удар на Москву.  Русский поход мы закончим до снега,
африканский -  к весне. Летом мы будем на островах Великобритании, хотя бы
у  нас  в  тылу  действовало пять Доваторов.  Через несколько дней казачий
атаман будет в вашей штаб-квартире. У меня есть план.
     Генерал искоса взглядывает на  Густава.  "Не таким хотел бы я  видеть
моего  сына.   Он,  кажется,  тоже  намеревается  топнуть  ногой  и  сразу
прикончить конницу Доватора", - опуская веки, думает генерал.
     Вилли наблюдает в щелочку за лицом генерала.
     Отец и сын молчат.
     Вилли быстро рисует в блокноте сердитого военного с обвислыми щеками,
потом пририсовывает длинные усы,  как у того казака, который грозил ему из
конопли автоматом.
     - Если мы  быстро не  ликвидируем Доватора с  его  казаками,  русские
выиграют не  один зимний месяц,  а  гораздо больше.  Доватор тормозит наше
продвижение на самом главном,  на центральном участке фронта...  Не пролог
ли это контрнаступления?  Его можно ожидать.  В любой оборонительной войне
оно неизбежно.
     - Русское контрнаступление?  -  Густав снисходительно улыбается.  - Я
ценю и уважаю ваш опыт, папа, но не могу с вами согласиться. Русские армии
разбиты на всех фронтах.  Немецкие войска у стен Ленинграда. Еще один удар
- и мы будем в Москве... Русская армия не возродится никогда!
     - В стратегии существует правило: когда армии разбиты, это не значит,
что они уничтожены,  -  строго говорит генерал Штрумф.  -  Покажи мне свой
план уничтожения конницы Доватора.
     Густав протягивает ему папку.
     - Ты требуешь две дивизии? - просматривая бумаги, спрашивает Штрумф.
     - Всего необходимо три  дивизии плюс тяжелая артиллерия для  обстрела
лесного массива в зоне двадцати километров! Бомбардировщики и истребители.
     - Хорошо. Я запрошу ставку. Необходимо уточнить данные разведки.
     - К   двадцати  четырем  часам  вы   получите  точные  сведения.   Мы
перехватили кое-какие радиограммы.  Они интересны...  У меня еще...  - Но,
видя, что отец углубился в бумаги и его не слушает, Густав умолкает.
     - Мы  сейчас будем обедать...  -  Штрумф смотрит на  сына.  -  Ты еще
что-то хочешь мне сказать, Густав?
     - Да, папа. Я приехал не один. Со мной Хильда.
     - Как очутилась здесь твоя жена?
     - Ты прости,  папа...  Каприз влюбленной женщины. Случайным самолетом
прилетела из Варшавского воеводства. Она осматривала наше имение.
     - Влюбленная  женщина  прежде  всего  должна  рожать  детей,   а   не
капризничать. - По лицу генерала пробежала слабая улыбка. - Ты разрешил ей
приехать?
     - Нет, она не могла предупредить меня...
     - Разве в компетенцию Хильды входит осмотр имений?
     Он  не  признавал вмешательства женщин  в  мужские дела.  Находясь на
фронте,  Штрумф  лично  руководил своими  громадными сельскохозяйственными
имениями  в  Германии,  Пруссии,  Польше  и  Чехословакии.  Ежемесячно  на
специальных  самолетах  к  нему  прилетали  с  отчетами  доверенные  лица,
управляющие, агенты колбасных и консервных предприятий.
     - Где ты ее оставил?
     - Она в машине.
     - Проси Хильду сюда...
     Войдя в  подземную резиденцию командующего,  Хильда подошла к свекру,
обняла его  за  шею,  поцеловала в  щеку.  Это была крупная,  откормленная
женщина. Ее покатые плечи светились нежно-белой кожей сквозь платье синего
шелка.
     - Не  сердитесь,  папа!  Мне  очень захотелось увидеть Москву и...  -
Хильда смущенно взглянула на мужа, опустила глаза.
     - А Густав полагал,  что ты приехала только ради него! - Вдыхая запах
крепких духов, генерал Штрумф погладил светлые, как солома, завитые волосы
невестки.  Склонившись,  он приложился губами к ее полной шее. - Как живет
Берлин?
     - Берлин празднует ваши победы и ожидает, когда вы будете в Москве.
     - Мы там будем скоро, - вставил Густав.
     - Положение дел  в  глазах современников рисуется не  всегда ясно,  -
загадочно сказал генерал Штрумф и колюче посмотрел на Густава.
     - Что  это  значит,  папа?  -  Сдернув  с  переносицы пенсне,  Густав
взглянул на отца. Глаза их встретились.
     - Это  значит,  что  гостью  следует угостить обедом,  а  не  кормить
военно-стратегическими рассуждениями.
     Обед был прерван телефонным звонком.
     Начальник штаба  генерал  Кляйнман сообщал,  что в ночь на 24 августа
разбит и  почти  целиком  истреблен  казаками  гарнизон,  расположенный  в
Демидове.  Свыше  десяти  нападений одновременно совершено на большаках на
армейский  транспорт.  Генерал  Хоппер   недоволен   действиями   генерала
Штрумфа...
     - Выскочка,  жирный окорок!  -  негодовал Штрумф на своего начальника
штаба.  -  Выбрал время,  когда докладывать,  как будто он  не  знает часы
обеда...
     - Что случилось? - спросил Густав, вопросительно посматривая на отца.
     Хильда знала:  если свекор раздражен,  то  он становится невыносимым.
Она торопливо встала из-за стола.
     - Вилли проводит Хильду туда, где жил генерал Лангер, - не отвечая на
вопрос сына,  сказал Штрумф. Исподлобья взглянув на Густава, сухо добавил:
- Тебе  придется немедленно выехать.  Необходимое количество войск  и  мои
распоряжения по проведению операции ты получишь.


                                 ГЛАВА 12

     Дом Авериных, если въезжать в село с запада, стоял третьим от края.
     Легковой автомобиль мягко подкатил к зеленому крылечку.
     Из машины вылез Вилли,  громыхая сапогами, взбежал на крыльцо, громко
крикнул: "Открывайт!"
     Дверь открыла высокая седоволосая женщина с умным усталым лицом.
     - Ви помещайт один мадам из Берлин,  генеральский семья,  -  гнусавил
Вилли. - Должен быть чиста, карош постель и полный спокойствий. Понимайт?
     Женщина молча распахнула дверь и  встала в глубине сеней.  В комнате,
куда Вилли внес чемоданы и  ввел Хильду,  за столом,  против русской печи,
сидели Оксана Гончарова и Катя Аверина.  Увидев немку,  девушки отодвинули
от себя недопитые стаканы молока.
     Хильда смотрела на Катю холодными, широко открытыми глазами, точно на
русской девушке были какие-то необыкновенные узоры.  Катя в замешательстве
отвернулась.  Она  еще  не  совсем успокоилась после того,  как побывала в
немецкой комендатуре.  Их  задержали недалеко от  села  и  несколько часов
допрашивали.
     Оксана  оправилась  первая.  Наклонив  горлач,  она  долила  стаканы,
отломила кусок хлеба и,  поглядывая на  немку,  стала есть.  Но  Хильда не
обратила на нее никакого внимания, она продолжала смотреть на Катю. Вилли,
выпятив грудь,  улыбался девушкам.  Хильда заметила это,  сдвинула брови и
резко потребовала показать ей  комнату.  Проходя к  двери,  она приподняла
широкие полы голубого плаща, точно боясь их выпачкать.
     Горница была светлая,  веселая -  с четырьмя окнами.  Справа от входа
стояла  новая  никелированная  кровать  с   горой  подушек  под  кружевной
накидкой;  точно  такая  же  кровать стояла  слева.  На  стенах висели два
совершенно одинаковых зеркала,  и  перед каждым из  них  на  столах стояли
белые самовары.  Все  приготовила Марфа Власьевна для двух дочерей-невест.
Обе   девушки  учились:   Катя  заканчивала  перед  войной  педагогический
техникум, Клавдия - агрономический.
     Хильда,   поблескивая  золотом  колец,   осторожно,  двумя  пальцами,
приподняла  край  белого  пикейного  одеяла  и  о  чем-то  спросила  Вилли
по-немецки.
     - Мадам спрашивает: кл„п есть? - перевел Вилли.
     Марфа Власьевна, скрестив руки на груди, пожала плечами.
     - Дочурка тут моя спала... Аккуратница была уж такая...
     Марфа  Власьевна подошла к  столу,  взяла фотографию двух  миловидных
девушек,  поразительно похожих  одна  на  другую.  У  Кати  -  задумчивый,
мечтательный взгляд, Клавдия ласково положила голову на Катино плечо...
     Хильда,  брезгливо  поджав  губы,  взглянула  на  карточку.  Лицо  ее
дрогнуло.
     - Как имя этой девушки? - спросила она Вилли.
     - Кланя,  Клавдия,  - сказал Марфа Власьевна. - Ее взяли на работы...
Не знаю куда...
     Марфа Власьевна, глотая слезы, качала головой.
     - Клавдия?..  - Немка закусила губы, нахмурилась, показала глазами на
дверь, спросила: - Это ее родная сестра?
     Тем временем в кухне мальчик Петя - тот самый, который пас на огороде
теленка, - рассказывал девушкам:
     - Убили телка,  проклятущие... Дедушке-беженцу в ногу попали. Говорят
- партизанов привел.  Его на  огороде схватили -  и  прямо к  генералу.  Я
побежал к бабушке в баню - сказал, что деда увели. А она лежит и молчит...
Я ей положил хлеба, огурчиков. В бане-то темно...
     - Уходить надо,  Ксана,  -  шепчет Катя.  Ей  кажется,  что пистолет,
запрятанный у  нее под кофточкой,  жжет грудь.  "Что,  если бы  обыскали в
комендатуре?" -  мелькает у нее в голове.  Сердце пронизывает страх,