ут  бой  в  лесу.  Вам  не  приходилось
участвовать? - спросил Доватор.
     - Как  не   приходилось?   Немцы  в   лес  не  лезут.   Больше  всего
придерживаются магистральной тактики.  Клинья,  клинья!  А лес блокируют и
окружают.  -  Он помолчал.  -  Вы меня извините,  я не знаю вашего звания.
Направьте меня к более официальному лицу... Там уж я...
     - Любой командир,  выполняющий боевой приказ,  является для вас лицом
официальным.
     - Смотря какой командир...
     - Извольте отвечать, о чем вас спрашивают!
     - Извольте на меня не кричать!  Я имею звание подполковника, об этом,
кажется, свидетельствуют мои документы! - Плотвин встал.
     - Документы подтверждают личность подполковника Плотвина в прошлом, -
гневно сказал Доватор. - А этот балахон говорит совсем о другом.
     - Тогда нам не о  чем с  вами говорить.  Направьте меня к  полковнику
Доватору.  -  Плотвин  порывисто сел,  машинально протянул  было  руку  за
папиросой, но, увидев сердитое лицо Доватора, отдернул руку.
     В дверь постучали.
     - Войдите!  -  крикнул Доватор.  В комнату вошел Наумов.  -  Заберите
оружие у этого гражданина.
     - Я оружие не отдам! - Плотвин побледнел.
     - Сдайте ваше оружие! - глухо, с хрипотой в голосе сказал Доватор.
     Плотвин дрожащими руками  достал  из-под  своего  балахона пистолет и
протянул его Наумову. Наумов, забрав пистолет, вышел.
     Доватор молча наблюдал за Плотвиным.  Потом прошелся по комнате,  сел
за стол и, развертывая карту, жестко сказал:
     - Скажите, в тех местах, где вы проходили, во всех деревнях немцы?
     - В некоторых их совсем не было. В особенности в лесных деревушках, -
сухо отвечал Плотвин.
     Доватор задавал вопросы, записывал ответы, делал отметки на карте. Он
расспрашивал,  где  сосредоточивает противник  армейские резервы,  тыловые
базы  снабжения,  штабы,  на  каком расстоянии от  переднего края,  какова
система караулов,  каково движение по  большакам,  много ли  нашего народа
скрывается в лесах.
     - Много, - ответил Плотвин. - Очень много...
     - Вот  поэтому и  надо идти в  тыл!  Выручать надо наш народ,  помочь
организоваться, - заключил Доватор. - А вы говорите: "Конница - абсурд".
     - Я  и  теперь это подтверждаю,  товарищ разведчик!  -  Плотвин после
допроса,    учиненного   Доватором,    думал,    что    имеет    дело    с
командиром-разведчиком.
     - Эх вы,  стратег!  -  хлопнув ладонью по карте,  крикнул Доватор.  -
"Маневренность мехчастей"!..  Слыхал эту песню!  "Авиация,  танки!  Адская
мышеловка..." Скажите,  напугались окружения больше, чем немецкой техники,
потеряли  управление  людьми.  Подполковник  надел  скоморошеское  тряпье.
Прихватил адъютанта и -  несите меня,  ноженьки...  Где остальные люди?  В
лесу всем погибнуть невозможно!  Почему немцы в лес не идут?  Потому,  что
боятся партизанской войны,  как  волк  охотничьих флажков.  В  лесную зону
немцев  надо  дрючком гнать.  Почему  не  создали партизанского отряда  из
бойцов и командиров? Вы, русский офицер!
     - Значит, нельзя было... - обескураженно оправдывался Плотвин.
     - Неправда!  Мне  известно,  что  в  тылу  врага созданы партизанские
отряды.  Весь  русский народ  взялся  за  оружие!  Ленинградские рабочие -
ветераны Красной гвардии -  каски  надели.  Десять часов  у  станка стоят,
десять в  траншеях у  пулеметов.  Мне  хочется спросить вас,  -  продолжал
Доватор со страстным внутренним напряжением,  -  чему нас с  вами двадцать
четыре года учила наша жизнь? Амбиции? Мелкому самолюбию? Кто на вас надел
мундир  воина  -  советского офицера?  Вы  говорите  о  достоинстве звания
подполковника?  Честь  мундира!  -  Доватор вплотную подошел к  Плотвину и
ткнул пальцем в его балахон.
     Плотвин сидел побледневший, ошеломленный.
     - Я вас очень прошу направить меня к полковнику Доватору.  А в общем,
как хотите...
     Доватор прищурил глаза, подумал немного и сказал:
     - Нет, к нему вас направить нельзя!
     - Почему?
     - Он немедленно расстреляет вас,  - ответил  Доватор.  -  Да,  да,  -
продолжал он, - спросит: "Почему ты жив? Где остальные люди?" - и шлепнет.
Тем более за такие рассуждения.
     Плотвин, не зная, что ответить, потер рукой лоб, тряхнул головой.
     - Все равно - ведите!
     Доватор  не  спускал  с  него  глаз.  Лицо  его  тронула присущая ему
открытая улыбка. Он позвал адъютанта.
     - Надо товарищей накормить,  -  приказал он  вошедшему Наумову,  -  и
направить в штаб армии. Я командарму напишу. Да выдайте им обмундирование,
хотя бы красноармейское, что ли. Ну и побриться все-таки надо...
     - Я вас очень благодарю,  товарищ командир! - Плотвин приподнял руку,
хотел было козырнуть,  но,  вспомнив о своей одежде,  опустил ее. Лицо его
передернулось.
     - Не   стоит   благодарности.   Когда-нибудь   встретимся  -   водкой
угостите...
     И тут Плотвин не выдержал.  Охватив руками крупную,  тронутую сединой
голову, он зарыдал.
     - На войне,  подполковник,  нянек-то нету...  -  глядя на него,  тихо
произнес Доватор.
     Когда  Плотвин ушел,  Доватор сел  за  стол.  Он  долго писал.  Потом
запечатал написанное в конверт,  вызвал Наумова и приказал отправить пакет
с подполковником Плотвиным в штаб армии.
     На  окраине села  торопливо загрохотали зенитки.  Из  окна были видны
белые облачка разрывов,  а между ними,  на большой высоте,  в голубом небе
хищной белесой рыбой плавал вражеский разведчик...


                                 ГЛАВА 11

     - Коней оставь здесь,  Сергей!.. Смотри, как хорошо! - Доватор жестом
показывает на опушку леса.  Спрыгнув с коня,  он медленно идет по узенькой
тропинке,  теряющейся в зарослях.  Он идет,  раздвигая кусты,  -  молодой,
веселый.  Насвистывает.  На его лице довольная,  чуть озорная усмешка.  Он
весел:  приказ,  боевой приказ - прорвать фронт и углубиться в тыл врага -
лежит в полевой сумке.
     Доватор выходит на обрывистый край глубокого оврага. Внизу в багрянце
вечерней зари  -  мелколесье,  а  дальше темнеют узорчатыми уступами леса,
леса,  леса...  Широко,  в  полнеба,  недвижным тихим пламенем горит заря.
Елочки,  седой камень-горюн,  гроздья малины,  древние могучие пни  -  все
русское,  свое,  родное;  так  и  кажется:  вот-вот  выскочит из  бурелома
Иван-царевич на сером волке...
     За  кустами все  явственнее и  громче слышен гул  голосов.  Командный
состав дивизий ждет полковника на опушке леса.
     Доватор останавливается на краю обрыва,  смотрит вдаль -  на леса, на
зарю.  Снимает кубанку.  Лицо его становится спокойным, торжественным. Что
он должен сказать командирам, собравшимся на опушке леса? Он их поведет на
подвиг,  может быть на смерть...  Вот он стоит перед ними.  Тишина. Слышен
только  его  голос.   Доватор  говорит  молодо,   горячо,   со   страстной
убежденностью:
     - В какие условия мы попадем,  в каких условиях придется нам драться,
я  не знаю,  и никто не знает,  потому что такого рейда в эту войну еще не
было.  Решения будем принимать на месте, смотря по обстановке, но убежден,
что на русской земле, в русских лесах - хозяева мы. Сейчас ясно пока одно:
мы первые переходим в  наступление,  берем курс на запад.  Великий в  этом
смысл и  великая нам  выпала честь -  олицетворять сегодня собою всю  нашу
Родину,  весь Советский Союз, его славу, мощь и непобедимость... За нами -
Москва,  за нами -  наша страна,  ее история,  ее будущее. Народ нам дал в
руки оружие.  Мы должны победить,  обязаны победить! Немцы должны навсегда
запомнить,  что от  нас безнаказанно не  уйдут.  Мы  заставим их вспомнить
восемнадцатый год!  Я  говорю не  только о  военном,  но главным образом о
политическом значении нашего рейда.  Каждый наш удачный выстрел в немецком
тылу будет надламывать волю врага,  вселять ужас в его сердце. И когда вся
Советская Армия лавиной пойдет на  запад,  о  нас вспомнят,  потому что мы
были первыми!..
     Разъезжались  командиры.   Долго   не   умолкали  в   тишине   вечера
кавалерийские песни.  Ветер далеко разносил их,  покачивал верхушки берез.
Тихо качались ветви, роняли первые желтые листья.
     В  густых молоденьких елях спряталась длинноствольная зенитная пушка.
Задрав хобот,  она точно прислушивалась вместе с  зенитчиком к удаляющейся
песне...
     Гордиенков,  опираясь на  костыль,  идет  по  широкой лесной просеке.
Рядом - военфельдшер Нина.
     Вечер. Умолкли птицы, грибы и ягоды спрятались в траве. Комары и жуки
стонут,  гудят. А пушки замолчали... Плывет в воздухе запах грибов, спелой
малины, вянущих листьев.
     - Нина, не набрать ли нам грибов? - спрашивает Алексей.
     - Да они уже все спрятались... Хочешь малины?
     - Можно и малины.
     Остановились.  Алексей, прижимая под мышкой костыль, берет из котелка
горсть малины.  Нина кидает в  рот по одной ягодке.  Маленькая,  с тонкими
бровями,  она  среди  молодых елей  и  берез похожа на  девочку-подростка.
Алексей выздоравливает, поэтому он беззаботен и юношески счастлив. Это его
первая прогулка после  ранения.  Грудь  дышит свободно,  все  тело  налито
здоровьем,  по  его смуглому лицу незаметно,  что он недавно потерял много
крови.
     - Ты не устал?  - спрашивает Нина. Губы ее выпачканы малиновым соком.
Нижняя  губа  забавно,  по-детски оттопырилась -  в  такую  минуту любящей
матери всегда хочется поцеловать ребенка.
     О нет!  Алексей не устал. Он чувствует себя в эту минуту сильнее, чем
когда-либо;  что угодно может он сейчас сделать, даже вырвать с корнем вот
эту стройную березку...
     - Нина, знаешь что?
     - Что?
     Они смотрят друг на друга, и почему-то им становится неловко.
     - На  Кубани  сейчас  арбузов...  тьма!  -  быстро  говорит Алексей и
бросает в кусты горсть малины.
     - Ты чего бросаешь?
     - А?.. Ничего... зеленая...
     - Ну уж,  извини!  Я ни одной зеленой не брала!..  -  Нина встряхнула
котелок и,  склонившись,  заглянула в него. - Малина крупная, спелая... Не
получишь больше ни одной ягодки!  Сам рви... Слушай, Алексей, у полковника
Доватора дети есть?
     - Двое. Мальчик и девочка. Что это тебе на ум пришло?
     - Он,  наверное,  очень  любит  детей.  Я  вчера  на  речушке  малину
собирала.  Слышу -  ребятишки визжат,  хохочут. Смотрю - в прятки играют с
нашим полковником.  Он прячется за куст и кричит:  "Пора!" Они его ищут, а
он  перебежит за другой куст -  они и  не могут его найти.  "Никудышные вы
разведчики", - говорит и учит ребят, как искать... Потом на лошади катал.
     - Это я  знаю...  Он от своих ребятишек дома в  сундук прятался.  Они
ищут, ищут - вдруг крышка открывается, а он сидит в сундуке!
     - Я тоже очень люблю детей,  -  тихо сказала Нина. - Кончится война -
нарожаю целую кучу...
     - Меня в няньки возьмешь?
     - А ты их лупить не будешь?
     - Как сказать. Если станут озорничать...
     - Ага!  Ты,  значит,  маленьких бить?  -  Нина  сломала ветку березы,
хлестнула шутя Алексея. - Вот тебе, вот!.. Не бей маленьких!..
     Нина  бросила ветку,  поставила на  землю котелок,  схватила костыль,
сунула Алексею под  мышку,  потом  взяла его  за  уши,  притянула голову и
поцеловала.  Вдруг  рванулась в  сторону,  мгновенно исчезла в  кустах.  В
нескольких шагах она увидела Доватора верхом на коне.
     Алексей растерянно поднес руку  к  кубанке.  Ему  сразу  стало жарко,
кровь прилила к щекам.
     - Да уж не козыряй... ладно, - сказал Доватор и ласково потрепал коня
по холке.
     Возвращаясь с собрания командиров,  Доватор ехал по просеке,  услышал
девичий голос,  смех,  круто повернул коня и  увидел Нину с  Гордиенковым.
Словно  теплый  ветерок пахнул ему  в  лицо  и  погладил по  щеке.  И  ему
захотелось подъехать к ним,  взять Алексея за чуб, Нину за густые кудряшки
и столкнуть их лбами.
     - Тут, кажется, еще кто-то был? - спросил он Алексея.
     Коновод Сергей хихикнул. Доватор строго посмотрел на него.
     - Да... Медсестра Нина, товарищ Селезнева, - ответил Гордиенков.
     - Товарищ Селезнева, что вы там делаете? - крикнул Доватор.
     - Ягоды собираю-ю-у!
     - Идите сюда. Больному дурно!
     - Да нет, я ничего, - бормочет Гордиенков.
     Из кустов выходит Нина. С невинным видом она ест из горсточки малину.
Гордиенков опускает голову и ковыляет на костылях в кусты.
     Доватор видит это бегство, молчит, улыбается.
     - Не скучаете?
     - В лесу не скучно. Раненых нет, зато малины!..
     - Скоро  будут,  -  хмуро  говорит  Доватор.  -  И  раненые будут,  и
убитые...  -  Спохватившись,  резко меняет тон.  Доверительно,  вполголоса
спрашивает: - Скажите, это вы лейтенанта с ума свели или он сам?
     - Ей-богу,  сам,  товарищ полковник!  Честное слово! Я ему говорю: не
время и не место...
     - Ну,  есть,  положим,  вещи,  которые всегда и  во  всякое время  на
месте...  -  Доватор умолкает,  хмурится.  - Всех больных и раненых, в том
числе и его,  -  Доватор кивает в кусты,  куда ушел Алексей, - приготовить
для эвакуации в тыловой госпиталь.
     - Я,  товарищ полковник, в тыловой госпиталь не поеду, - раздается из
кустов голос Алексея.
     Доватор поворачивает голову.
     - Ах,  ты здесь?  Во-первых,  подслушивать стыдно,  а  во-вторых,  не
следует забывать,  что ты  на  войне!..  -  Посмотрел по сторонам,  тронул
шпорами коня и послал вдоль просеки.
     Нина стояла как каменная.  Когда Алексей вышел из кустов и  поцеловал
ее,  она  не  отстранилась,  только  потихоньку  заплакала  вытирая  глаза
кулачком, испачканным ягодным соком... В сумерках тревожно ныли комары. На
западе  опять  послышались глухие  удары,  точно  кто-то  деревянной бабой
забивал сваи.


     Рано  утром  Доватор выехал  в  полки  для  поверки вьюков  станковых
пулеметов.  В полку майора Осипова пулеметный эскадрон приготовил двадцать
вьюков: десять с "максимами", десять с боеприпасами.
     Пулеметчики -  все рослые,  крепкие,  с  огрубевшей от ветра и солнца
кожей.  Люди с колхозных полей Кубани, Терека, из заводских цехов, сильные
и  мускулистые,  под стать своему командиру старшему лейтенанту Чалдонову.
Вот он, бровастый, смуглый, из-под кубанки вырываются иссиня-черные кудри,
нос с кавказской горбинкой,  -  красив.  Как-то раз,  в мирное время, свою
невесту он  встречал на вокзале с  тачанкой,  запряженной четверкой коней,
украшенных малиновыми башлыками и  живыми цветами.  В  лагерь провез ее по
центральной улице города на полном галопе.  Получил за это несколько суток
ареста, зато проехал с шиком!..
     Пулеметчики у него работают с быстротой корабельных матросов. За пять
минут "максимку" перекатывают с  вьюка на  боевую позицию.  Но он все-таки
недоволен вьюками  -  хочется ему  взять  в  рейд  тачанки,  и  шабаш!  Он
намеревается обратиться к  Доватору,  но  Осипов неотступно следит за ним,
многозначительно трет ладонью подбородок и сжимает пальцы в кулак.
     Доватор  похвалил  подготовку вьюков.  Когда  возвращались из  лагеря
пулеметчиков, Лев Михайлович спросил Осипова:
     - Шибко горячий у тебя командир пулеметов?
     - Есть маленько...
     - А не остынет?
     - Не думаю.
     - Это  хорошо.  Только с  такими людьми надо умело обращаться:  когда
погасить огонек,  а  когда  и  разжечь.  Они  тогда  самого главного черта
взнуздают и верхом поедут.
     - У меня жена была тоже кипучая,  а дети пошли - совсем другой стала.
Да вот и Легенда тоже...
     - К любому вопросу ты лошадей приплетаешь!  Вот неисправимый человек!
- перебил его Доватор.  -  Кстати,  о  твоей Легенде.  Слишком она у  тебя
нервна, да и перекормлена, как петербургская фрейлина.
     - Нервна? Она умница. Я ее сейчас обучаю одному номеру...
     - Из пистолета, что ли, стрелять? - усмехнувшись, спросил Доватор.
     - Нет.  Я ее учу, чтобы она гитлеровцев грызла. Коновод мой, Кондрат,
надевает немецкую шинель и начинает Легенду стегать,  а я внушаю ей,  чтоб
она его зубами схватила,  и  сахару по  кусочку даю.  Теперь он  уж боится
надевать шинель:  так  цапнула за  рукав,  что пришлось хлопцу в  санчасть
сходить...
     Лев Михайлович громко и весело захохотал.
     Улыбался и Осипов.
     - А Сокол твой быстро поправился.
     - Как видишь, - ответил Лев Михайлович. Он вспомнил, как наутро после
того  дня,  когда  Сокол  захромал,  пришел Сергей и  молча  сел  в  угол,
таинственно усмехаясь.
     "Как Сокол?" -  спросил его Доватор.  "Ничего.  Хромать перестал".  -
"Как перестал?" -  "Очень просто.  Расковали -  и все кончилось! - ответил
Сергей и  ворчливо продолжал:  -  Не  было никакой заковки.  Маленько туго
подтянули подкову.  Притворялся больше...  Поднимет  ногу  и  качает,  как
маятник... Всем голову морочил, притворщик!.."
     "Не притворщик,  а умница!  - восторженно крикнул Доватор.  -  Ай  да
Сокол, ай да стратег! Не будете в другой раз туго подкову затягивать!.."
     - А  ты  небось кузнецов строго наказал?  -  спросил Доватор Осипова,
останавливаясь.
     - Навел  самое  строгое следствие,  -  ответил Осипов.  -  Ковали мои
протестуют. "Мы, - говорят, - зайца подкуем - и хромать не будет".
     Доватор не вытерпел и, посмеиваясь, рассказал историю с Соколом.
     - Я так и знал! Чтобы в моем полку...
     - Эх, ты! - Доватор толкнул его плечом.
     Осипов,   запутавшись  в  широкополой  бурке,  повалился  в  борозду.
Вскочил,  налетел на Доватора, оба, хохоча, упали на усыпанную ромашками и
кашкой межу. Кряхтели, барахтались, мяли друг друга.
     Их окликнул офицер связи. Он протянул Доватору срочный пакет. Доватор
разорвал конверт,  прочитал бумагу, свел брови, сдвинул папаху на затылок.
Повернувшись к Осипову, сказал:
     - Опять скучать будем да сухари грызть...
     - А в чем дело?
     - Воевать не дают,  а мне не терпится.  - Доватор стегнул по голенищу
стеком. - Эх, ругаться мне хочется!..
     В записке, которую привез офицер связи, генерал сообщал, что операция
пока откладывается. Доватору было приказано срочно прибыть в штаб армии.


                                 ГЛАВА 12

     В оперативном отделе штаба армии на стене висит большая карта. На ней
отмечена флажками неровная линия фронта.
     Что   должен   чувствовать  штабной   командир,   которому  приказано
передвигать после  каждой оперативной сводки флажки на  восток,  с  каждым
днем укорачивать путь к Москве?!
     Молодой,   среднего  роста  генерал-лейтенант,  командующий  войсками
армии, стоял перед картой. Широкое доброе русское лицо его было спокойно.
     За  столом сидел генерал-майор -  постарше,  седоватый,  с  усами,  в
очках,  придававших ему  "академический" вид.  Это  был тот самый генерал,
который принял у Холостякова рапорт. Он спокойно пил чай.
     Около  командарма  стоял  подполковник Плотвин,  тщательно  выбритый,
подтянутый.
     - Вы утверждаете, что в этом районе большое скопление танков и пехоты
противника? - показывая на карту, спросил Плотвина командарм.
     Тот старался скрыть свое волнение, но это ему не удавалось. Он многое
передумал за  последние дни и  по-новому взглянул на  события,  участником
которых ему довелось быть.  Обстановка обороняющейся армии, куда он теперь
попал,  совершенно не  походила на  ту  обстановку,  из которой он недавно
выбрался.   Он  видел  здесь  спокойное,  непоколебимое  упорство,  бурную
деятельность.   На   смоленских  полях   вырастали   железобетонные  доты,
артиллерийские капониры,  траншеи,  противотанковые рвы  и  крестообразные
ряды  металлических  надолб.   По  дорогам,   навстречу  войне,  вместе  с
резервными дивизиями шли  десятки строительных батальонов,  сформированных
наполовину  из  женщин-добровольцев  и   подростков.   Фашистские  летчики
кружились над их головами,  засыпали пошлыми,  издевательскими листовками:
"Русские дамочки,  бросьте копать  ямочки",  а  потом,  взбешенные великим
упорством народа, снижались и на бреющем полете расстреливали их в упор...
     Ежедневно к  командарму приезжали на  запыленных эмках  и  мотоциклах
генер