— Вольно.  Привет  тебе  передаю.  —  Доватор  посмотрел на  молодое,
осунувшееся и похудевшее лицо Ковалева долгим, внимательным взглядом.
     — Спасибо,  товарищ генерал.  Я получил записку.  А теперь что-то нет
известий. Как они там? Все в порядке? — спросил Ковалев смущенно.
     — Работают отлично.  Вчера была  передача.  Они  ведь здесь недалеко,
может быть, встретитесь.
     — Где же мы можем встретиться?
     Ковалев с радостным удивлением поднял на Доватора глаза.
     — В  районе  Тростянских болот.  Вот  расхлопай немцев  в  Сафонихе и
встретишься. Партизанам там помоги. Не подведешь?
     — Не подкачаем, товарищ генерал!
     — Ну, надеюсь. Желаю успеха!
     Когда Ковалев отъехал, Доватор, повернувшись к Шубину, сказал:
     — Неприятная вышла  штука.  Голенищев сильно  обморозился,  партизаны
привезли его в Сафониху. Рацию, которая стала на морозе капризничать, тоже
привезли туда.  А  сегодня немцы нагрянули как снег на голову.  Молодая-то
его жена осталась в занятой немцами деревне вместе с Голенищевым.
     Доватор замолчал.
     — Откуда такие сведения? — спросил Шубин.
     — Партизаны сообщили.
     Впереди   загремели   выстрелы.    Ряды   всадников,    колыхнувшись,
остановились.  Лев Михайлович и Шубин,  тронув коней, рысью стали обгонять
колонну.  По  узким просекам со  скрипом тянулись длинные обозы с  боевыми
припасами,  продовольствием,  ранеными.  Колонны  втягивались  в  просеки,
словно в темные глубокие коридоры,  над которыми, маяча верхушками, могуче
вздымались поседевшие от снега деревья.
     Опять выстрелы.  Вот в скрипучий,  разрозненный топот коней ворвалась
бешеная ярость пулеметных очередей. Слышно щелканье орудийных замков.
     Полки дивизии Тавлиева пошли в атаку на Сафониху.
     Немецкая дивизия Готцендорфа,  сбитая генералом Доватором на  рубежах
Локотни,  начала  было  отходить  на  Валькино,  но  подполковник  Осипов,
двигавшийся в передовом отряде, наскочил с фланга на ее авангард, разогнал
его и заставил повернуть по неудобным лесным дорогам на Горбово.
     Другая  колонна,  теснимая полками Атланова,  уклонилась на  север  и
двигалась параллельно движению нашей кавалерии.  Доватор неотступно следил
за  ней,  выбирая момент,  когда  можно будет дать  решительный бой,  чтоб
полностью ее ликвидировать.
     В ночь на 16 декабря,  обогнав колонны своих войск,  Доватор встретил
Атланова и  приказал ему усилить темп продвижения.  Не  сходя с  коня,  он
устроил с Атлановым короткое совещание.
     — Надо  к  утру  захватить район Денисиха —  Навелково,  —  сказал он
Атланову,  —  и  загнать  немцев  в  Тростянские болота.  Помнишь,  как  в
августовском рейде они стремились загнать нас в леса Духовщины?
     — Да они,  Лев Михайлович,  туда не пойдут...  —  усмехнулся Атланов,
начиная соображать,  что  у  Доватора уже разработан план,  который он  не
хочет сразу открыть.
     — А  не  пойдут,  и  не  надо.  Ты только сделай вид,  что тебе очень
нравится село Денисиха, что ты непременно хочешь загнать их в болото.
     — Зачем  же  только  делать  вид,  когда  мне  на  самом  деле  этого
хочется?..
     — Вот ты и  дай понять немецкому командованию,  что ты,  кроме этого,
ничего больше не желаешь.  Когда они поймут, то полезут на Денисиху, чтобы
прорваться на Осташевский большак.  Ты же, порядка ради, постреляй немного
из Денисихи и  брось ее,  а  сам оседлай с  танкистами большак Онуфриево —
Навелково и  держи его  крепче.  Я  тем временем выведу дивизию Тавлиева в
район северо-западнее Румяницы и  протяну тебе братскую руку с  юга,  а  в
хвост  фашистам пущу  особую  группу полковника Карпенкова.  Он  им  пятки
обрубит...  Гитлеровцы бросятся тогда в сторону Сафонихи и Денисихи. Но ты
их будешь караулить на большаке, и тогда они, уклонившись от лобовых атак,
наткнутся на танки Иртышева. Останется у них два выхода...
     — Понимаю, — возбужденно перебил Атланов, — два выхода: или утопиться
в болотах, или пробиваться южнее, на Петлярку.
     — Совершенно верно,  —  подтвердил Доватор. — Здесь я их сам встречу,
со всем почетом.
     — Однако здесь есть маленькое "но"...  — не поднимая от карты головы,
возразил комдив.  —  Наш корпус движется параллельно ходу немецких частей.
Вряд ли офицеры противника не поймут,  что мы их прижимаем к болотам. Я бы
на  их месте немедленно ударил нашим походным колоннам во фланг и,  не дав
им развернуться,  прорвался бы на запад или на юг. Это я тоже имею в виду,
но не знаю,  как думают командиры других дивизий.  Немцы могут нанести нам
внезапный удар в любое время.
     — Ты,  Иосиф Александрович,  умница.  Никогда не следует пренебрегать
силами  противника.  Но  ведь  и  мы  не  дети.  Я  твое  опасение  считаю
правильным.  Затем  сюда  и  приехал,  чтобы  согласовать наши  действия и
предупредить тебя, что сзади никого нет, кроме моих корпусных разведчиков.
Дивизию Тавлиева я  остановил в  районе  Загорье,  чтобы  ты  мог  быстрее
оторваться от  главного ядра  корпуса.  Пусть  фашисты  получают свободный
проход на  Сафониху.  Ты  не  ввязывайся в  большой бой и  трави их малыми
силами. Мы им устроим такой мешочек, что ни один не выскочит!
     Воюя  под  командованием Доватора,  опытный кадровый командир Атланов
каждый раз изумлялся, когда перед ним раскрывался блестящий полководческий
дар молодого генерала. Атланова поражала быстрота, вдумчивая прозорливость
и  глубокое  остроумие  тактических замыслов  комкора,  а  главное  —  его
непоколебимая уверенность в своих силах и твердость, с которой он проводил
в  жизнь все  задуманные им  планы.  Его нельзя было застать врасплох.  На
всякое  возражение он  имел  заранее  продуманный и  приготовленный ответ.
Окрыленный верой в победу, он заставлял верить в нее всех своих людей.
     После  разговора  с   Атлановым  Лев  Михайлович  всю  ночь  думал  о
предстоящей операции.  Еле дождавшись утра,  он  покатил на  танке в  штаб
дивизии,   чтобы  подробно  изучить  характер  местности.  Он  решил  дать
противнику сражение на уничтожение всей его группировки.


                                 ГЛАВА 9

     Как  и  следовало ожидать,  начальник штаба  армейской группы Штрумфа
генерал  Рихарт  торопил  командира  78-й  дивизии  не  зря.  Выскочить на
основную магистраль полковник Готцендорф не успел.  Не имела успеха и  его
попытка прорваться от Горбова на Редькино.  Атланов, двигаясь параллельно,
короткими,  но  чувствительными ударами  отбросил  авангард Готцендорфа на
Терехово.  Сзади,  поддерживая активные действия генерала Атланова, шла на
сытых,  тренированных конях дивизия Тавлиева.  Это было главное, усиленное
танками ядро гвардейского корпуса.  Ее  отлично обученный боевой состав не
уступал   опытным,   лихим   рубакам   Атланова,   участникам  знаменитого
августовского  рейда.   Полки   Тавлиева  разворачивались  стремительно  и
дерзкими атаками теснили части генерала Рихарта на северо-восток, прижимая
сначала  к  болотистым лесам  Московского государственного заповедника,  а
потом к Тростянским болотам.
     17  декабря утром  разведчики немецкой дивизии полковника Готцендорфа
донесли,   что  противник  нигде  не  обнаружен.  В  направлении  Денисихи
разведчики заметили глубокие,  заметенные снегом  следы  танковых гусениц.
Такие сведения положительно ни о чем не говорили. Сейчас повсюду отступали
остатки разбитых немецких дивизий. Полковник это отлично знал и, не придав
сообщению особого значения, выслал вторую разведывательную группу, которая
подтвердила,  что путь впереди открыт,  дорога отличная,  деревня Сафониха
свободна.  Они  там  даже  выпили крынку молока.  В  деревне Денисихе были
русские солдаты, но их так мало, что, обстрелянные немецкими разведчиками,
они, не принимая боя, поспешно отошли в лес.
     Полковник решительно не мог понять,  в чем  тут  загвоздка,  но  сама
обстановка подсказывала,  что надо как можно скорее захватить эти деревни.
Там  проходит  большая  магистраль,  следовательно,  имеется   возможность
соединиться   с   правофланговыми   частями.  А  тут  еще  штаб  армейской
группировки и корпуса передавал по радио одну шифровку за  другой,  требуя
усилить темпы движения для сосредоточения на магистрали Руза — Осташево.
     Полковник чувствовал,  что надо быстрее уходить на Сафониху,  другого
выхода не было,  ибо на правом фланге у  него оказались заболоченные леса,
слева бок о бок двигалась страшная русская кавалерия.
     "17/XII, 12.00, сосредоточение Сафониха", — заняв лучшую в селе хату,
после сытного завтрака записал в дневник полковник Готцендорф.
     Денисихой немцы овладели через час  после короткого и  жестокого боя,
потеряв около двух рот пехоты. Решив во что бы то ни стало воспользоваться
теплыми помещениями,  гитлеровцы дрались ожесточенно.  Ворвавшись в  хаты,
они ломали мебель, совали в печь дрова и лезли к очагам.
     Полковник Готцендорф в  ожидании новых сведений от  своих разведчиков
прилег  отдохнуть.  Вскоре  из  штаба  ему  доложили,  что  в  направлении
Навелково,   западнее   Сафонихи,   обнаружено   сосредоточение   большого
количества войск противника,  занявшего оборону на Онуфриевском большаке —
фронтом на юго-восток.  Выслушав это сообщение,  полковник втянул голову в
широкие костлявые плечи и  сумрачно сдвинул седые брови.  Он почувствовал,
что  его дивизия попалась в  ловушку.  Тем временем адъютант ввел солдата,
побывавшего у  русских  в  плену.  Это  был  тот  самый  немецкий рядовой,
которого отпустил Доватор.
     — Фамилия? — спросил Готцендорф вытянувшегося в струнку солдата.
     — Густав   Лухман.   Рядовой   двести   шестьдесят  первой   дивизии.
Пулеметчик.
     — Ты был в плену у русских?
     — Так точно, господин полковник, меня взяли вчера ночью.
     В каком месте это произошло, Густав Лухман сказать не мог, не знал он
и  где  находится его  часть.  Зато подробно изложил,  как  его  отпустили
русские.
     — Ты  лжешь!  —  гневно  крикнул полковник,  хотя  по  выражению лица
солдата видел,  что тот говорит правду.  Готцендорф никак не мог понять, с
какой же целью был отпущен этот наглый,  самоуверенный молодчик. — Сколько
было там русских? — продолжал допрашивать Готцендорф.
     — Четыре солдата и два генерала, — твердо ответил Лухман.
     — Откуда ты знаешь,  что два генерала?  И почему с ними было так мало
солдат?
     — Потому,  что генералы были одеты в черные мохнатые шубы,  — ответил
Лухман и объяснил, что он слышал, как солдаты называли одного генералом, а
другой, очевидно, был самый главный начальник.
     — С чего ты заключил, что именно главный?
     — Потому,  что  он  молчал и  у  него  была  страшно большая борода и
шапка...
     — Может быть, это был генерал Доватор?
     Готцендорф впился в солдата глазами. Тот выдержал взгляд.
     — Да,  это был генерал Доватор. Когда они подходили, капитан, который
взял меня в плен, назвал его по имени.
     — Значит, ты знал, что перед тобой Доватор?
     — Да, господин полковник, я в этом абсолютно уверен.
     — Почему же ты не убил его? Семья твоя получила бы сто тысяч марок! —
заметил Готцендорф.
     — Я был без оружия,  господин полковник. В следующий раз, если у меня
будет в руках пулемет, я его могу убить.
     — Ты  болван  и  лжец!  Ты  просто  дезертир!  Бросил  свою  часть  и
разыгрываешь героя. Я прикажу тебя расстрелять!
     — Я  говорю правду,  господин полковник.  Я  видел  генерала Доватора
точно так же, как вижу вас.
     — Но почему с ним было так мало солдат? Ты совсем запутался.
     — Генералы пришли одни,  без солдат. Солдат было трое, один капитан и
четыре лошади. Это были те, которые захватили меня в плен. А генералы были
без охраны.  Вы можете меня расстрелять, но я говорю правду. Я видел там и
вас, господин полковник.
     — Меня! Ты просто сумасшедший! — возмущенно крикнул полковник.
     — Клянусь  вам,  что  видел.  Вы  ехали  на  белой  легковой  машине,
остановились у  опушки и  сердились на  майора за  то,  что он не задержал
колонну.
     Это была сущая правда.  Далее Густав Лухман рассказал,  как он  сидел
вместе с разведчиками в кустах и наблюдал за продвижением колонны.
     — Значит, русские были так близко, что все видели?
     — Так  точно,  господин  полковник.  Генералы  тоже  видели  и  очень
смеялись.   А   молодой  генерал  помахал  вслед  вашей  колонне  рукой  и
скомандовал мне:  "Марш домой".  Когда он так сказал,  я  пошел и  сначала
думал, что меня застрелят. Я очень удивился, что они не сделали этого.
     — Может быть, они послали тебя пропагандировать?
     — О нет! Русский офицер мне сказал, что я дурак. Вот и все.
     Полковник только  теперь окончательно убедился,  что  Доватор впустил
его в приготовленную петлю, и скоро начнет ее затягивать. Отправив солдата
в   штрафной  батальон,   Готцендорф  приказал  начальнику  штаба   срочно
готовиться к  прорыву.  Однако после  трех  ожесточенных атак  на  дивизию
Атланова немецкие батальоны, понеся огромные потери, успеха не добились.
     В  это  время  из  района  Загорье  подошли  новые  силы  корпуса под
командованием  полковника  Карпенкова  и   начали  охватывать  Сафониху  с
северо-востока.  Немцы,  перейдя  к  обороне,  ожесточенно сопротивлялись.
Готцендорф,  напрягая  последние усилия,  изменил  направление прорыва  и,
организовав сильную подвижную группу,  при поддержке свыше тридцати орудий
решил пробиться на Шейново.


     Артиллерийский  огонь  противника  обрушился  на   дивизию  Тавлиева.
Доватор видел,  что гитлеровцам все равно не вырваться, и, желая сохранить
свои  полки  от  лишних  потерь,  прекратил атаки  и  решил  было  послать
парламентеров, но его отговорили.
     — Перебьют, подлецы! — заметил Карпенков.
     — Это  верно,  —  согласился  Лев  Михайлович.  Необходимость  быстро
ликвидировать дивизию противника,  чтобы двигаться дальше, толкнула его на
смелое  и  остроумное решение.  Вызвав  полковника Тавлиева и  угостив его
хорошим  ужином,  Доватор,  шутливо подзадоривая комдива,  стал  осторожно
выяснять его настроение.  —  Вот ты,  полковник, все на меня обижался, что
мало работы даю,  а сам подвел... Атланов сегодня четыре атаки отбил, взял
триста человек в  плен,  несколько пушек,  а мы с тобой топчемся на месте,
звякаем на  морозе шпорами,  а  немцы в  Денисихе свинину жрут да на печах
спят.
     — Да  вы  же  сами  мне  приказали  держать  оборону,   атаковать  не
разрешаете! — горячился Тавлиев.
     — Не разрешаю потому, что не вижу в этом никакого толку.
     — Давайте  приказ  —  будет  толк.  Расшибу вздребезги,  —  настаивал
полковник.
     — Знаю, что расшибешь... А сколько будет потерь, об этом подумал?
     — Война без потерь не бывает, товарищ генерал.
     — Ну,  это, брат, старая песня. Ты вот сделай так: выиграй сражение с
малыми потерями. Вот это будет тактика!.. Надо заставить противника делать
именно то,  что выгодно нам. В этом весь смысл тактики. Хочешь одним разом
покончить со всей немецкой дивизией?
     — О чем речь! Я, товарищ генерал, всегда готов. Давайте любой приказ!
— От сильного возбуждения лоб Тавлиева покрылся капельками пота.
     — Тогда слушай внимательно. Начни шумиху, будто бы намерен атаковать,
а  сам выведи людей из обороны.  Оставь самый пустячок.  Немцы обязательно
будут рваться на  Петряиху и  обрушат на  тебя все запасы снарядов.  После
этого ты сделай вид, что твоя атака выдохлась. Если они будут нажимать, не
торопись,  отведи свой пустячок в лес, а сам держи наготове ударную группу
в  тысячу сабель в  конном строю и сконцентрируй плотную массу кинжального
огня. Ошеломительного, понимаешь?! Фашисты сейчас же смешаются, а ты в это
время их в шашки, да чтобы крику побольше. А остальное с другими комдивами
я доделаю сам.
     — Так вы это серьезно, Лев Михайлович?!
     Тавлиев вскочил и начал быстро застегивать полушубок.
     — Почему же не серьезно? Иди к наштакору, у него уже, наверное, готов
боевой приказ.  Слушай дальше.  Я  уже  распорядился,  чтобы подтянуть всю
артиллерию.  Как только противник выкатится из Денисихи, мы его накроем из
всех батарей и  ворвемся в  Сафониху с двух сторон.  Надо кончить его так,
чтобы не вырвалась ни одна живая душа...


     Готцендорф разместил штаб дивизии в  большом высоком доме сельсовета,
рассчитывая,   что  русские  будут  стараться  сохранить  это  здание  как
ориентир.
     В глубоком подполье соседнего с сельсоветом дома,  у колхозницы Дарьи
Петровны Румянцевой,  на  охапке  соломы с  распухшими ногами лежал  Савва
Голенищев.  Около  него  поместилась с  рацией Зина.  Когда  немцы  начали
занимать Сафониху, дочь хозяйки, комсомолка Ксюша, едва успела спрятать их
в подвал.  Второпях никто не подумал,  что это место, где, по обыкновению,
прячут всех скрывающихся людей, может стать самым опасным.
     Ввалившись в хату,  голодные немцы сразу же потребовали "яйки, млеко,
шпиг".   Но  ничего  этого  не  нашлось  в  избе,  и  они  вынуждены  были
довольствоваться хозяйской коровой, тут же застреленной и освежеванной. Им
понадобилась картошка.
     Понимая немецкий язык,  Зина слушала, как солдаты все время упоминали
в  разговоре о  картофеле.  Сметливая Ксюша сообразила,  что фашисты могут
сами открыть подпол и полезть за картошкой и тогда...  Недолго думая,  она
взяла салазки,  привезла от  соседки мешок картошки и  поставила его около
печки.
     Солдаты бросали картошку на угли,  пекли ее и ели. То и дело заходили
все новые группы немцев.  Поторчав около жаркой печки, они набирали в свои
сумки картошку и уходили.
     Скоро мешок был пуст.  Ксюша снова побежала к соседке,  но та, сурово
поджав побледневшие губы, сказала:
     — Нету,  милая,  уже всю растащили...  А почему ты свою бережешь? Все
равно залезут в подпол и все выгребут.  Это такие!.. — соседка хмуро свела
брови и безнадежно махнула рукой.
     У Ксюши сжалось сердце.  Карие глаза девушки вспыхнули, ее миловидное
лицо болезненно сморщилось. Ей уже начинало казаться, что немецкие солдаты
залезли в подпол и вытаскивают Зину и этого славного раненого парня.
     Зину Ксюша знала еще до войны,  не раз встречала в райкоме комсомола,
вместе с ней выступала на слете колхозной художественной самодеятельности.
Село Павловское находилось от  Сафонихи всего в  двадцати километрах.  При
мысли о том,  что разведчиков могут обнаружить и станут пытать, издеваться
и поволокут на виселицу, Ксюшу охватил ужас.
     — Что же мне делать,  Анна Петровна?  — умоляюще проговорила Ксюша. —
Мне очень нужна картошка.
     — Что  тут  поделаешь?..  —  Анна Петровна неприязненно покосилась на
девушку и  зло добавила:  —  Кругом люди погибают,  а  ты из-за несчастной
картошки убиваешься. Как только не стыдно, а еще комсомолка...
     — Да я  не из-за этого,  —  вырвалось у  Ксюши.  Слова женщины больно
задели ее, и она уже была готова выложить Анне Петровне все начистоту, но,
вспомнив  наказ  секретаря райкома  партии  командира партизанского отряда
Михайлова молчать при всех обстоятельствах,  сдержалась.  Вдруг в  воздухе
что-то завизжало.  За стеной двора,  где стояли Ксюша и  Анна Петровна,  с
грохотом разорвался снаряд. Женщина бросилась в избу.
     — Это наши,  Ксюша, наши, — поймав девушку за руку, дрожа всем телом,
шептала Анна Петровна.
     В  морозной синеватой хмари  раздались частые пулеметные очереди.  На
белом  снегу  двора  медленно оседала серая,  взвихренная разрывом снаряда
снежная  пыль.  Немцы  с  испуганными лицами,  заматывая  грязные  пилотки
полотенцами,  заряжая на ходу винтовки и  автоматы,  торопливо выбегали на
улицу.
     Гвардейцы Доватора,  окружив 78-ю дивизию противника, приступили к ее
уничтожению.
     Ксюша, не помня себя от радости и ничего не видя перед собой, мчалась
домой.  Еле переводя дух,  она вбежала в избу.  Немцев уже не было.  Дарья
Петровна,   накинув  на  плечи  дубленую  шубу,   испуганно  посмотрев  на
скрипнувшую дверь, придавила крышку подп