еменно прекращаю".
     — Нет еще, товарищ подполковник, не все, — повернув голову к Осипову,
проговорил Савва.  —  У аппарата генерал Доватор, он спрашивает: где будем
завтракать?
     — Где  будем  завтракать?   —  На  лице  Антона  Петровича  теплилась
радостная и  веселая улыбка.  —  Передай генералу,  что завтракать будем в
Петропавловском.
     — Генерал спрашивает, а где будем обедать? — передавал Голенищев.
     — Если генерал хочет,  — отвечал Осипов, — можно пообедать в Немирове
или Козлове.
     — Генерал согласен пообедать в  Козлове и  спрашивает,  что  будет на
закуску.
     Савва, лукаво подмигнув Осипову, напряженно ждал.
     — Передай, что на закуску обещаю Шитьково. А если будет тот же повар,
который утром заварил всю эту кашу, то ужинать будем еще дальше.


                                 ГЛАВА 4

     Ординарец старшего лейтенанта Виктора  Поворотиева вывел  из  калитки
коня и подвел к крыльцу.  Виктор стоял на нижней ступеньке и обматывал шею
серым с голубыми клетками башлыком.  Феня внимательно следила за всеми его
движениями.
     — Обождите, дайте я!
     Стянув с  рук  беличьи рукавички,  она  зажала их  под подбородком и,
расправив концы башлыка, аккуратно завязала их на шее Виктора. Виктор всем
существом своим чувствовал ее дыхание и теплоту пальцев.
     Затянув концы башлыка,  она  отпустила их  и  несколько раз повторила
одно и то же движение.  Оба они молчат.  Феня, прищурив глаза, размышляет,
какой бы еще придумать узелок и завязать его пооригинальнее.
     Виктору становится жарко.  Он  чувствует блуждающий в  крови  огонек,
который  зажгла  два  месяца  тому  назад  эта  известная  ему  только  по
фотографии девушка.  Теперь  она  стоит  рядом  и  с  нежной заботливостью
неторопливо поправляет концы его башлыка.
     — Так лучше и красивее, — говорит она, любуясь на свою работу.
     — Да,  да,  так лучше... благодарю... — соглашается Виктор, не видя и
не зная, как там заправлено.
     — Так это ваш конь? Ты всегда на нем ездишь?
     Виктор смотрит на нее и прислушивается, правильно ли он расслышал это
простое, ласковое и сближающее "ты".
     — Да.  Это мой конь.  Его зовут Лысянкой,  потому что, видите, у него
весь лоб белый.
     Конь  нетерпеливо  переступает ногами.  Его  рыжую  шерсть  взъерошил
мороз. Ординарец выезжает уже верхом.
     — Мне пора, — коротко замечает Виктор. — Мы еще увидимся?
     — Да,  конечно...  —  задумчиво отвечает Феня. — Впрочем, не знаю, мы
ведь на одном месте никогда не стоим..
     — Ну что ж,  до свидания.  —  Виктор, откинув полу бурки, протягивает
руку.  Он  хотел еще что-то  сказать,  но не сказал,  а  только с  улыбкой
пошевелил губами.  От кухлянки Фени пахнет чем-то домашним, милым, забытым
теплом и уютом.
     — Там очень страшно, куда ты едешь? — спросила она тихо.
     — Немного страшней,  чем здесь.  Но  теперь мне будет не  страшно,  —
говорит он, пожимая ее мягкую, горячую руку.
     Торопливо разобрав поводья,  Виктор вскочил в седло. Отъехав немного,
он снова вернулся. Успокаивая коня, сказал:
     — Мне не страшно,  потому что я вижу тебя.  Только не забывай,  пиши.
Если бы ты знала, что это такое... что такое получать на фронте письма!
     — Я  знаю,  Виктор...  —  Феня  с  трудом перевела дыхание.  Брови ее
дрогнули.
     Виктор,  отпустив поводья,  дал коню волю.  Рыжий дончак, разбрасывая
ошметки снега, помчал его вдоль проулка.
     Уже светлело утро.  Подходил холодный ноябрьский день. Скоро за краем
леса ослепительно брызнет солнце и зажжет снег серебряными искрами.
     Феня  не  подозревала,  как  мучительна может  быть  короткая радость
встречи...
     Удары  "катюш"  застали  Поворотиева  на  проселочной дороге.  Что-то
ахнуло ошеломительно, гулко, буйно и пошло гудеть, перекатываться по лесу.
Лес  трещал,  словно  от  налетевшего урагана.  Конь  начал  спотыкаться и
клонить голову к земле.
     Когда  Поворотиев  прибыл  в  полк  Бойкова,  спешенные  кавалеристы,
подтянув  подбородники  касок,   напряженно  ожидали  сигнала  атаки.  Над
головами бойцов густо  поблескивали привинченные к  самозарядным винтовкам
ножи  штыков.  По  лесу  шумно  передвигались резервные эскадроны конницы,
приданные Бойкову  на  случай  конной  атаки.  Полковник,  сбросив  бурку,
задирая  разгоряченному коню  голову,  мчался  от  эскадрона к  эскадрону.
Штабные командиры едва успевали записывать его распоряжения.
     "Батарею  передвинуть  на  высоту  112,  —  диктует  Бойков  усатому,
остроскулому,  в мохнатой папахе капитану.  — Как только очистим Морозово,
немедленно туда  старшин с  кухнями и  водкой.  Автомашины для  раненых на
просеку.  Вывозить  в  санэскадрон  в  Покровское.  Командирам  эскадронов
повторное,  требовательное напутствие:  передвигаться как  можно  быстрее,
короткими бросками, не задерживаться долго".
     Полковник  вскидывает большие  черные  глаза  и  смотрит  в  упор  на
собеседника.  Белки его глаз от напряжения и  бессонницы покраснели,  а  в
самых зрачках упорная,  твердая решимость.  Она подхлестывается перекатным
гулом  гвардейских минометов,  возбужденными голосами  людей,  готовых  по
первому сигналу ринуться в бой.
     Неожиданно артиллерийский гул  замирает.  Сознание давит  непривычная
тишина, напряженная, налитая суровой угрозой.
     — Ракету! — коротко бросает Бойков усатому капитану.
     В воздухе с треском лопаются сигнальные ракеты.  Над лесом взвиваются
ярко-красные вспышки, и хриплый протяжный голос рвет напряженную тишину:
     — Первый эскадрон! Вперед!
     — Второй эскадрон!..
     Старший лейтенант Поворотиев стоит  на  наблюдательном пункте рядом с
полковником Бойковым и, не отрываясь, смотрит в бинокль.
     По  полю  с  громким криком "ура" густо растекаются цепи наступающих.
Темные  на  снегу  фигуры  бойцов  скатываются  с  бугорка  в  низкорослые
изодранные снарядами  кусты  ольшаника  к  небольшой речушке.  За  нею  на
изволоке виднеется немецкая оборона.
     Лихорадочно-торопливые   пулеметные   очереди   то   вспыхивают,   то
замолкают,  то  вновь  разгораются с  бешеной силой.  Справа от  атакующих
эскадронов,  из  леса,  в  белых  маскировочных халатах,  волна за  волной
появляется панфиловская пехота.
     — Панфиловцы пошли! — громко выкрикивает Бойков.
     Он  стоит  в  расстегнутом  полушубке,   с  раскрасневшимся  лицом  и
наблюдает в бинокль.
     — Хорошо идут, хорошо!
     В  окулярах  бинокля  мелькают  серые  группки  немецких солдат.  Они
поспешно отходят к зеленеющим на пригорке елям.
     Полковник,  оторвав от  глаз  бинокль,  круто повернувшись к  усатому
капитану, приказывает:
     — Эскадронам приготовиться к атаке!
     Сунув бинокль в футляр,  Бойков сбрасывает с плеч полушубок.  Полевые
ремни  ловко обтягивают его  крупную,  в  темно-зеленой телогрейке фигуру.
Придерживая рукой шашку, он сходит с наблюдательного пункта и направляется
к своему коню.
     Офицер  связи  старший лейтенант Поворотиев,  опустившись на  колено,
пишет генералу Доватору немногословное донесение...
     Артподготовка все еще продолжается.


     Над  болотом белесая мгла.  В  удушливых облаках тумана едва  заметно
чернеет  редкий  искривленный  сосняк.   Шевчук  и  Рябинин  вышли  вперед
обследовать местность.  Зина привела эскадрон Шевчука на то место,  откуда
они  вышли  ночью.  В  глубоких следах разворошенного снега  и  земли  уже
стекленел молодой ледок. От болота веяло мертвой тишиной и затхлостью.
     Шевчук  попробовал  встать  валенком  на  мшистую  кочку  и   тут  же
провалился по колено в воду.
     — Тю-ю!
     Кондрат,   сплюнув,  отошел  в  сторону  и,  присев  на  пень,  начал
перематывать портянку.  Скосив глаза на  добротные сапоги Зины,  он кивнул
головой и улыбнулся. Поманив к себе старшину, отдал какое-то приказание.
     — Пока туман не разошелся,  надо войти в  болото и  отыскать Стакопу.
Может, он ранен... — говорила Зина Рябинину.
     — Да,  надо торопиться, — согласился Рябинин, всматриваясь в туманную
муть.
     Подошел Шевчук и, посасывая трубку, вынул из полевой сумки карту.
     — Ну, как думаешь, Кондрат Харитонович? — спросил Рябинин.
     — Пока никак... — уклончиво пожал плечами Шевчук.
     Решение у него созрело еще дорогой,  но он, глядя на карту, продолжал
что-то обдумывать. Зину возмущала эта медлительность.
     — Быстрей нужно. Там же человек... — проговорила она отрывисто.
     — Там один человек,  а  у меня сто.  Вы не волнуйтеся,  барышня.  Все
будет в порядке, — ответил Шевчук, сипя потухшей трубкой.
     — Имеет сто человек и медлит. Мы, трое... — не унималась Зина.
     На ее реплику эскадронный не обратил ни малейшего внимания.
     — По-моему,  надо разбить эскадрон на  несколько групп,  —  предложил
Рябинин.
     — Совершенно верно.  Я тоже так думаю,  —  подтвердил Шевчук. — Малую
группу направим по  этому следу.  Три группы по  десять человек пойдут вот
здесь,  —  командир эскадрона показал  на  нарисованные красным карандашом
стрелки.  —  Большая группа с пулеметами останется здесь для прикрытия,  а
зараз можно отдохнуть и перекусить.
     Шевчук полез в карман за кисетом и начал спокойно набивать трубку.
     — Да когда же мы пойдем? — с сердцем спросила Зина.
     Ей казалось,  что командир эскадрона нарочно тянет,  чтобы вывести ее
из терпения.
     — Еще успеем...  — нехотя отозвался Шевчук и, обернувшись к Рябинину,
продолжал: — Тебе, Костя, придется остаться с пулеметами. Я пойду с первой
группой.
     — Зачем тебе идти с первой группой, можно послать командира взвода, —
возразил Рябинин.
     — Мне  надо  быть  там  самому,  чтобы  побыстрей  ликвидировать этот
домишко.  Когда я это сделаю,  дам сигнальную ракету.  Ты поднимешь вторую
группу и двинешься.
     — А если у тебя не выйдет?
     — Должно выйти.  Они  здесь не  ждут нападения.  Они полагают,  что в
болото никакой дурак не полезет.
     — Полезли ночью, да еще пленного провели, — заметила Зина.
     — Це,  барышня,  другое дило. Когда из тыла идут, согласны в игольное
ушко лезть — немцы это знают.
     Не дожидаясь окончания артподготовки,  Шевчук, выделив группу, двинул
их к дому лесника в четырех направлениях; одну из них он возглавил сам.
     Зина только теперь поняла,  как  умно и  осторожно действовал Шевчук.
Пока  он  обдумывал решение,  бойцы связали из  ржаных снопов маты.  Когда
вошли в болото, их клали на топкое место и бесшумно переползали по ним.
     Посреди болота нашли убитого Стакопу;  неподалеку лежала застреленная
немецкая собака.  Зина видела, как Шевчук, приблизившись к Стакопе, закрыл
его лицо вязаным подшлемником и, не оглядываясь, пополз дальше.
     Первым достигнув края  болота,  он  залег  в  кустах.  Артиллерийская
подготовка  закончилась.  Немецкий  часовой,  настороженно прислушиваясь к
грохоту пулеметной стрельбы,  медленно ходил вдоль стены. Здесь находилась
специальная немецкая  застава,  охранявшая проложенный через  заболоченную
речушку мост в направлении Данилково,  через который немецкое командование
переправляло войска на Морозово.
     Выстрелом  из  автомата  Шевчук  сбил  часового  и   поднял  тревогу.
Находившиеся в избе немцы стали выбегать во двор, но тут же были перебиты.
     Быстро переправив через болото весь эскадрон, Шевчук овладел мостом и
сжег его.  Немцы,  теснимые полком Бойкова и панфиловцами,  были прижаты к
речке  и  почти  полностью уничтожены.  Южнее  Морозова и  северо-западнее
Петропавловского "катюши" накрыли до трех батальонов вражеской пехоты.
     Полк Осипова контратаками с тыла наносил гитлеровцам сильные удары.
     Фашисты оставили на поле боя сотни убитых.  К исходу дня положение на
всем участке было восстановлено.
     Бой кончился. Эскадрон Шевчука занял оборону по западной окраине села
Петропавловского.   Тут  же  батарейцы  Ченцова  расположили  свои  пушки.
Криворотько, очистив старый окоп, установив свой пулемет, принимал гостей.
По  старой  дружбе  пришли  Буслов и  Павлюк.  Явился и  Савва  Голенищев,
тянувший на артиллерийские позиции связь.
     — Будущей  гвардии  километровый  привет!   —  влезая  в  просторный,
застеленный соломой окоп, проговорил Голенищев.
     — Здорово, герой! — крикнул Буслов, освобождая место рядом с собой.
     — Да какой же я герой!
     — А кто бронетранспортер захватил?
     — Пропади она  пропадом,  эта чертова коробка!  —  Савва презрительно
сплюнул.  — Из-за нее чуть на тот свет не зашифровали. Пришлось бы родичам
на  мою физиономию черную каемку наводить.  А  все за  глупость мою.  Если
батьке рассказать, он, наверное, меня выстегал бы.
     — Что так? — хохоча, спрашивал Криворотько.
     — Да,  понимаешь,  уселся я  в этот дурацкий вездеход,  завладел этой
машиной,  думал,  буду  на  ней  телефонные катушки возить.  Штука  весьма
удобная.  А тут немцы — раз, и причесали. Если бы не разведчики вот с моим
землячком...  — Савва толкнул Буслова локтем в бок. — Если бы не землячок,
быть бы  мне на стенке в  черной окоемочке...  Слушайте,  землячки,  а  из
какого это вы грохала фашиста колошматили?
     — Да, да, в самом деле? — поддержал Буслов. — Летит какая-то огненная
туча.
     — Да не туча,  —  возбужденно продолжал Голенищев.  — Мне показалось,
будто  черти  всю  адскую  механику  наизнанку  вывернули.   Пошел  чинить
повреждение,  ка-ак загугулили!..  Я носом в землю. Головы не чую. Снесло,
думаю, вместе с каской, шут дери...
     — Слушайте, землячки, дружка моего Васю Громова не встречали?
     — Встречали. Ранен Громов, — ответил Сидоренко.
     — А Захар Торба? — спросил Криворотько.
     — Захар жив. Чего ему делается! Десятка три гитлеровцев ухлопал.
     — А Михаил Хлыстунов? А Стакопа?
     — Убили Мишу сегодня, а Стакопу вчера...
     На  минуту как  будто солнце нырнуло за  тучу.  На  лица бойцов легла
хмурая тень.  Это  было  короткое,  но  великое молчание,  полное печали и
гнева.
     — Сухарика,  хлопчики,  нет ли у кого?  — спросил Голенищев. — У меня
есть бутылочка. Поминки справили бы.
     — Нет ничего, — ответил Криворотько. — Я свой НЗ на патроны променял.
Сухари выйдут, можно обойтись, а вот если патроны кончатся...
     Вдруг кто-то,  быстрый и  ловкий,  прыгнул в  окоп,  накрыв Буслова и
Голенищева полами бурки.
     — Вот леший!  —  ворчливо крикнул Савва.  — Что мы тебе, цыплаки, что
ли?
     — Не цыплаки, а орлы!
     Голенищев поднял голову — и ахнул: в окопе стоял Доватор.
     — Смирно! — исступленно гаркнул Голенищев, вскакивая.
     — Вольно, вольно! — усаживая его на место, проговорил Лев Михайлович.
— Ну, где твоя бутылка? Давай чокнемся!
     — На узле связи, товарищ генерал. Я мигом...
     — Когда привезли? Порционная? — спросил Доватор.
     — Никак нет. Трофейная, — смущенно ответил Савва.
     — Трофейную гадость не пью и тебе  не  советую.  Ну  как,  ребята,  —
значит,  кухни нет и горилки нет?  Плохо дело!  Дрались вы отлично,  а вот
старшины вас голодом морят.  Это никуда не годится.  Ну да ничего,  мы это
дело поправим.  Председатель колхоза Никита Дмитриевич Фролов жертвует нам
корову.  Закатим пир!  А сейчас вот что,  орлы:  окопы надо  превратить  в
надежные  укрытия.  Побольше  навалить  бревен,  углубить  ходы сообщений.
Сегодня  мы  прогнали  фашистов,  завтра  они  снова  полезут,   надо   их
по-настоящему встретить. Знаете кавалерийскую поговорку: пока не кончилось
сражение, коней не расседлывают...
     — Скажу я вам,  землячки,  от чистого сердца, — промолвил после ухода
Доватора Савва, — генерал у нас свойский.
     — А  ты что думал?  —  сказал Буслов,  поднимаясь с земли.  —  Будем,
хлопцы, крепкую оборону строить.
     Через  несколько  минут  застучали топоры,  зазвенели пилы,  на  снег
полетела белая смолистая щепа.


     Заняв Петропавловское,  подполковник Осипов остановился в доме Никиты
Дмитриевича Фролова.  Вскоре  туда  приехали  Доватор  и  Абашкин.  Увидев
шагнувшего через порог Доватора, Антон Петрович, соскочив с кровати, пошел
ему навстречу.
     — Здоров? — с неожиданной мягкостью в голосе спросил Лев Михайлович.
     На  почерневшем,  изнуренном лице  Антона Петровича засияла радостная
улыбка.
     — Вполне здоров, товарищ генерал, — ответил он негромко.
     — Это хорошо,  Антон,  хорошо, что дело сделал и себя сберег. Знаете,
что мне сейчас хочется, товарищи? — обратился Доватор ко всем находившимся
в горнице.  — Сказать вам, что вы молодцы и отличные командиры. Нет, мало.
Вы  не  только  командиры,  а  настоящие люди.  Мне  хочется  сегодня  вас
чем-нибудь особенным порадовать.  Вы  знаете,  что  нам  приказано быть на
московском параде? Радует вас это?
     — Лев Михайлович,  —  тихо,  с  дрожью в голосе проговорил Осипов,  —
неужели правда?
     — Точно. А ты рад?
     — Как же иначе...
     — Ну, раз так, готовьте сводный эскадрон.
     Доватор взглянул на Абашкина и с усмешкой сказал:
     — А ты, комиссар, не забудь проследить, чтобы командир полка надел на
парад сапоги, а то и в Москву ускачет в одних носках.
     — Простите, товарищ генерал! Честное слово, опомниться не могу.
     — Нет,  голубчик,  это непростительно!  Внеочередной наряд за  плохую
встречу генерала я тебе все-таки влеплю.
     — Очень уж строго, Лев Михайлович, — заметил Абашкин.
     — Подумаешь, защитник нашелся! Все равно наряд получит.
     — Заслужил,   товарищ  генерал,   —  надевая  серые  армейские  пимы,
согласился Осипов.
     — Конечно,   заслужил!   На   параде   будешь   командовать   сводным
кавалерийским полком.
     — Принимаю,  Лев  Михайлович.  Дисциплина прежде всего.  Благодарю за
доверие! — молодея от вспыхнувшей радости, сказал Антон Петрович.
     — Ну, а теперь... — Доватор прошелся до двери, открыл ее и, посмотрев
в другую комнату, спросил у Абашкина: — Старшины еще не пришли?
     — Скоро должны быть, товарищ генерал. Я приказание отдал.
     — Добре!  А  теперь...  будем  браниться.  Вы  уж  на  самом деле  не
подумайте,  что вы идеальные начальники и  у  вас нет никаких недостатков!
Прежде  всего  остановлюсь на  промахах.  У  бойцов отсутствует постоянный
неприкосновенный запас продуктов питания и  конского фуража.  В результате
эскадроны,  оторвавшись от хозчасти, в первый же день остались без пищи. А
командир полка  тотчас  же  потерял  связь  со  штабом  дивизии,  так  как
телефонную линию немцы перерезали,  а  рацию полковник Осипов захватить не
удосужился. Правильно?
     — Правильно. Моя ошибка, — покусывая губы, согласился Антон Петрович.
     — С минометами все было в порядке, а взрыватели для мин остались... в
штабе...  Просеку,  идущую  от  деревни Шишково,  отлично заминировали,  а
противника прозевали и дали ему возможность сделать в ней проход.  Значит,
охранительная разведка никуда не годилась.
     Доватор взволнованно прошелся по горнице.
     — Оборону по всей полосе строили спустя рукава, — продолжал он. — Без
накатов и  укрытий.  Разве это  не  беспечность?  Жалеть труд  людей и  не
понимать,  что этим вы их губите,  несете неоправданные потери.  Противник
готовится к атаке, перегруппировывается, мы ведем разведку, и тем не менее
он   застает  нас  врасплох.   Позор!   Где  инстинкт,   где  командирская
прозорливость?   Внушите  себе  раз  навсегда,   что  командная  должность
обязывает контролировать не только личные приказы,  но и  свои собственные
мысли.  Выиграть бой —  это задача трудная,  но самая трудная битва не та,
которую ты ведешь с врагом,  а та, которую ты ведешь сам с собой. Именно в
то время,  когда добываешь и  прикладываешь теорию к  опыту,  к  практике.
Иногда  на  войне  сражение выигрывает и  проигрывает случай  —  мелочной,
незаметный факт,  вроде скверно вычищенного оружия или  плохо подкованного
коня.  Конь  спотыкается,  командир разбивает голову,  и  сражение летит к
черту...
     Доватор остановил острый, проницательный взгляд на Осипове.
     — На войне нет мелочей,  запомните это,  подполковник