олоде после ранения.
     — Правильная мысль, — подтвердил Осипов.
     — Предложение старшего лейтенанта тоже верное!  —  неожиданно вставил
Рогозин,  взглянув на Шевчука,  и нерешительно добавил:  — Только я думаю:
сил у нас пока маловато.
     — Накопим,  —  глубоко вздохнув,  проговорил Осипов.  —  Ну, а раз ты
предлагаешь строить оборону в  этом  проходе,  сегодня же  начинай.  Пушки
Ченцова все  отдаю тебе.  Приедем в  Сычи,  приходи за  приказом.  Там еще
кое-что уточним.
     — Вы  всерьез  думаете  строить оборону вдоль  просеки?  —  спросил у
Осипова майор Почибут, когда они приехали в штаб.
     — Немножечко  иначе...   —  усмехаясь,  ответил  Антон  Петрович.  Он
развернул карту и,  водя по ней согнутым пальцем,  стал показывать во всех
деталях намеченную оборону.  —  Смотри:  по  этой  просеке идет  дорога на
Данилково. Немцы, надо полагать, не оставят ее без внимания, так или нет?
     — Не исключено, — подтвердил Почибут.
     — Ясно!  И  в нашу прореху полезут непременно.  Больше им нет выхода.
Дефиле широкое и  удобопроходимое для танков.  Если они им  овладеют,  нам
будет  очень  худо.  Придется  его  крепко  минировать  и  в  самом  конце
устанавливать пушки. На дорогу Немирово — Данилково — заставу от эскадрона
Орлова.  Рогозин —  в центре,  слева — Биктяшев. Шевчук — в резерве. Вот и
все.
     — А план Рогозина?
     — Что план Рогозина? Смелый план, но он не учел данилковскую просеку.
Затылок подставляет.  Там немцы могут пехоту двинуть.  А  ее-то  и  надо в
засаду подловить.
     — Почему же вы Рогозина на месте не поправили?
     Почибут,  как опытный штабной командир,  давно оценил всю обстановку,
но не понимал снисходительного отношения Осипова к молодому командиру.
     — Вот он придет сюда,  мы его здесь и  поправим.  А  там нельзя было.
Зачем лишать человека инициативы?  Да и план его мне нравится. А засаду мы
там  все-таки  посадим.   Главное,   хорошо  говорил,  с  огоньком.  Танки
пропустить и сбоку кинжальным огнем!  Здорово! Из него, честное слово, вот
посмотришь,   добрый  выйдет  комэскадрона.  Раз  человек  думает,  мыслит
творчески —  значит,  у  него  есть  способности.  Надо только вовремя его
поправить,  указать на ошибку.  А ведь каждый думает по-своему:  один так,
другой эдак.  Ко  всему надо прислушиваться.  Мысль не новая,  но мы часто
забываем  ее.   И  со  мной  это  бывало,   нечего  греха  таить.   Я  вот
присматриваюсь к командирам и все время думаю, кто на какое дело способен,
кому и  что можно доверить.  Скажем,  тот же Рогозин.  Он хорош в обороне,
будет драться до  последнего,  но  нельзя его пускать на марше в  головную
походную заставу.  Неизвестное действует на  него очень сильно и  вызывает
психологическую напряженность.  Он  будет обдумывать всевозможные варианты
встречи с воображаемым противником, а при столкновении может забыть отдать
команду спешиться,  как  это  было под Крюковом.  Не  умеет еще руководить
своей волей.  Для ГПЗ*, чтоб ты знал, лучше Орлова нет. Осторожен, хитер и
смел,  да и опыта больше.  Биктяшев, мастер засады, любит внезапность, при
наступлении быстрей его никто не продвигается,  но слишком бывает суетлив,
мечется,  горячится.  А  это не всегда хорошо кончается.  —  Осипов умолк,
заложив руки за спину, прошелся из угла в угол.
     _______________
          * Г П З — головная походная застава.

     — Что вы думаете о старшем лейтенанте Шевчуке?
     — Шевчуке?
     Остановившись посреди комнаты,  Антон  Петрович плотно  сжал  губы  и
задумался.
     — Этот,  пожалуй...  —  И,  вспомнив записку  Доватора и  высказанное
Шевчуком решение,  подумал:  "Эх,  людей  маловато,  пушек бы  да  десяток
танков!" —  и,  поймав устремленный на него взгляд начальника штаба, веско
добавил: — Этот как глыба: ударь — искры брызнут...


                                 ГЛАВА 9

     В  боях под  Москвой наступило временное затишье.  Рано утром генерал
Доватор был неожиданно вызван в  штаб армии.  В приемной командарма к нему
подошел небольшого роста средних лет человек в форме генерал-майора.
     — Здравствуй, соседушка! — сказал он, протянув Доватору руку.
     Лицо его  с  резко выдающимися скулами,  несмотря на  утомленный вид,
было  приветливым и  ласковым.  Это  был  прославленный генерал  Панфилов,
командир дивизии, сосед Доватора на правом фланге.
     Доватор,  взяв  Панфилова  за  локоть,  повел  его  к  окну,  шутливо
выговаривая:
     — Браниться сейчас буду,  браниться! Что ж это — по-соседски? Обещал,
а не появляешься!
     — Не мог,  Лев Михайлович! Совсем однажды собрался, белье приготовил,
веник березовый... Ну, думаю, попарюсь... — Панфилов весело прищурил глаза
и улыбнулся. — А тут немцы, как назло, такой душ устроили!
     — Знаю, знаю. Жарко было.
     — Земля  трескалась!   Мои  разведчики  обера  притащили,   командира
штурмовой роты.  Хлыщ такой.  Говорит:  "Москва окружена. Мы скоро будем в
Кремле".  А пока, видите ли, наш батальон, расположенный на высоте, мешает
их  наблюдателям,  так  они  решили  прогнать его...  Я  сначала  маленько
пострелял,  а потом велел пропустить их.  Ну, а заманив к себе, мы с твоим
комдивом отрезали им отход и... Впрочем, остальное тебе известно... Молчат
пока. Это перед бурей.
     Поблескивая из-под густых бровей умными, спокойными глазами, Панфилов
начал анализировать обстановку,  подчеркивая сложность положения в  центре
расположения армии.
     — Меня вызвали и  говорят:  "Приготовься отбивать атаки".  А я всегда
готов наступать.  Немножко,  говорю,  резервов Подбросьте.  Нет, отвечают,
насчет резервов пока  подождите.  Есть сведения,  что  на  нашем участке у
врага действуют семь танковых дивизий и авиационный корпус. Как будем бить
фашистов, генерал Доватор?
     — Всем народом,  — перехватывая цепкий, пристальный взгляд Панфилова,
ответил Доватор.  —  Кто говорит, что у нас резервов нет? А Сибирь, Волга,
Средняя Азия? Силища!
     — Да,  но  и  фронт у  нас  велик!  В  том-то  и  секрет,  чтобы умно
распределить и использовать резервы.  А вот некоторые говорят,  что,  пока
союзники не начнут военных действий, мы сможем вести только оборонительную
войну,   —   усмехнувшись,  проговорил  Панфилов,  искоса  посматривая  на
начинавшего горячиться Доватора. Он уже покусывал губы и мял темляк шашки.
     — Это  что  ж?   К  весне  завести  огороды  под  Москвой,   петрушку
выращивать,  огурчики?  Как французы на линии Мажино? — отчеканивая каждое
слово, проговорил Доватор.
     Панфилов  с  улыбкой  посмотрел  на  него.   Этот  молодой,   горячий
кавалерийский генерал нравился ему.
     — Вздор!  Русские войска никогда не отсиживались,  — горячо продолжал
Доватор.  —  И  никогда  ни на кого не надеялись.  Никакой заморский сосед
защищать Москву не придет.  Союзники сначала дали Гитлеру сломить Австрию,
потом  Чехословакию,  а  когда  он  пошел  на Польшу,  спрятались за линию
Мажино. Может, мол, он с русскими сцепится, а мы пока отсидимся. Не вышло!
Французские  укрепления Гитлер объехал на танках через Бельгию и пожаловал
прямо в Париж.  А теперь заморские политики сидят небось на островах  и  в
подзорную трубу посматривают: прихлопнет Гитлер Москву или нет. Только они
забыли,  что Советский Союз непобедим и у фашистов силенок не хватит, чтоб
взять Москву. Нам сейчас тяжело, это верно, но в семнадцатом году было еще
тяжелее.  Выдержали.  Выдержим  и  сейчас.  Только  не  сидеть  надо,   не
отсиживаться!  Я  вот  прошусь...  тылы  немецкие  тревожить.  Попутал  бы
генералу Гютнеру его козыри. Да не пускают!
     Доватор помолчал и, подмигнув Панфилову, добавил:
     — А  если  я  решу ночной ударчик сделать,  поддержишь?  План у  меня
разработан, передан командарму. Может, за тем и вызвали?
     — Об этом вот с  кем поговорить нужно.  —  Панфилов указал глазами на
подходящего к ним члена Военного совета Алексея Андреевича Лобачева.  —  Я
слышал,  ему эта операция нравится, — и он кивнул головой. В этом движении
Доватор уловил прямое обещание поддержки.
     — Вы мне очень нужны,  генерал Доватор.  Очень!  —  мягким и  звучным
голосом проговорил Лобачев.
     — Слушаю вас, товарищ бригадный комиссар!
     Доватор, подтянувшись, слегка пристукнул шпорами.
     — Я  ознакомился  с  оперативным планом  предлагаемой вами  операции.
Одобряю.  Хорошо  придумано.  Дельно  и  остроумно.  Сейчас  имеется много
благоприятных случаев показать свое полководческое искусство.
     Лобачев внимательно посмотрел на  Доватора и  одобрительно улыбнулся.
По лицу Доватора разлилась радость.
     — Вы,  Лев Михайлович,  именинник,  —  продолжал Лобачев.  — Вам надо
быстро подготовиться...
     — У меня все готово, товарищ бригадный комиссар!
     — Ну,  к этому вы не можете быть готовы,  — возразил Лобачев и как бы
подчеркнул серьезность своего довода решительным взмахом руки.
     Доватор почувствовал,  что  член Военного совета сейчас скажет что-то
значительное и необыкновенно важное.
     — Вы  готовы  к  предстоящей операции,  —  отчеканивая каждое  слово,
продолжал Лобачев.  —  Но  не готовы для участия в  московском параде.  Вы
поведете на парад сводный кавалерийский полк.  Должны быть в  Москве через
два дня.
     Стоявший рядом с  Доватором Панфилов поймал рукой его пальцы и крепко
сжал их. Доватор почувствовал всю теплоту этого дружеского пожатия.
     — Это великая честь вашим дивизиям,  честь их командирам!  —  Лобачев
выжидательно  посмотрел  на  Доватора  и,   протянув  руку,  улыбнулся:  —
Поздравляю.  Искренне рад.  Людям  дайте отдохнуть.  Не  требуйте внешнего
лоска и никакого щегольства. Форма обыкновенная, фронтовая: каска, шинель.


     До Волоколамского шоссе Доватор и Панфилов ехали молча. Когда подковы
коней звонко застучали по  асфальту,  Доватор натянул поводья,  и  высокий
конь,  стригнув острыми концами ушей,  резко взял широкую рысь.  Панфилов,
надвинув поглубже генеральскую папаху на лоб,  пустил своего коня коротким
галопом. Сзади, рассыпая подковную дробь, скакали сопровождающие.
     На  развилке дорог  они  въехали в  заснеженный лес  и  остановились.
Доватору надо  было  сворачивать на  Шапково.  Из  придорожного кустарника
ветерок гнал  на  шоссе  запах  дыма.  Стучали топоры и  позванивали пилы.
Оживленные человеческие голоса,  треск  валившихся деревьев,  гул  близкой
артиллерийской  стрельбы  настораживали  коней.  Взмахивая  головами,  они
беспокойно крутились на месте и требовали повода.
     — Покурим на прощанье, — сказал Панфилов.
     — Да, да, — согласился Доватор и ловко выпрыгнул из седла.
     Подъехавшие коноводы увели лошадей.
     — Парад в Москве.  Это будет особенный парад, — снимая теплые кожаные
перчатки,  проговорил Панфилов тихим голосом. — Этот парад — уверенность в
победе.  Уверенность в  правоте нашего дела.  Ты поедешь и  услышишь,  как
забьется на Красной площади могучее сердце.  А  я  его здесь почувствую...
Это сердце армии,  сердце советского народа, сердце Родины! А когда любишь
ее больше жизни, тогда пойдешь на любой подвиг.
     Они помолчали.
     — Ну  что  ж,  Лев  Михайлович,  —  после  небольшой паузы  продолжал
Панфилов.  —  Пора... А все-таки мы эту операций после праздника проведем.
Ты приедешь с обновленной душой. Я это знаю. А сейчас разреши-ка...
     Панфилов, скрипя кожей перчаток, неловко умолк.
     — Разреши перчатки тебе подарить?  Это  мне,  понимаешь,  прислали...
Очень хорошие перчатки...
     Они обнялись и крепко поцеловались —  троекратно, по старому русскому
обычаю.
     — Перчатки обязательно на парад надень!  — ловя ногой стремя, крикнул
Панфилов.
     Когда приехали в Шапково, была уже ночь. Передав коня Сергею, Доватор
прошел на квартиру комиссара.
     Шубин   сидел   перед  открытой  печкой  и   помешивал  тлеющие  угли
кочережкой.  Отблеск огня освещал его  ордена,  ромбы на  петлицах кителя,
широкие согнутые плечи и  крупную голову.  Услышав голос Доватора,  Михаил
Павлович поставил кочережку в угол, встал и пошел навстречу.
     — Почему, комиссар, сидишь без огня? — весело, здороваясь, проговорил
Доватор.
     — Мечтаю... у камина... "Луна на окнах серебрит узоры, в камине тлеют
угольки", — шутливо продекламировал Михаил Павлович.
     Он подошел к столу и зажег лампу.
     — А хорошо эдак помечтать зимним вечерком, хорошо!
     Под ламповым стеклом,  потрескивая,  разгорался фитиль.  Комиссар был
немного выше Доватора. Круглая, гладко остриженная голова была посажена на
широкие плечи. Спокойным движением больших рук Шубин отодвинул лежавшую на
столе объемистую полевую сумку. Посмотрев на Доватора внимательными серыми
глазами, он пододвинул стул:
     — Ты раздевайся,  хочешь —  к печке садись.  Ужинать будешь?  Новости
расскажешь?
     — Новости  есть  необыкновенные.   Ужинать  не  хочу.   У  командарма
угощался, — вешая на гвоздь бурку, проговорил Доватор.
     — Командарм угостил,  поэтому так весело и настроен?  А меня командир
дивизии, генерал Атланов, такой разведсводкой попотчевал!..
     Михаил  Павлович расстегнул полевую сумку  и  вытащил отпечатанную на
машинке разведсводку и карту.
     — Я даже аппетит потерял.  Штабники утверждали, что противник нанесет
удар непременно в стык дивизий Панфилова и Суздалева.
     — Так  оно и  должно быть.  Это мнение и  штаба армии,  —  подтвердил
Доватор и тут же встревоженно спросил: — А что в разведсводке?
     — Вот, посмотри, — Шубин пододвинул Доватору карту. — Генерал Атланов
— умница и, как настоящий военачальник, решил еще раз проверить полученные
данные. Послал дальнюю разведку к ним в тыл и обнаружил, что сегодня ночью
крупные силы  танков и  пехоты передвинулись в  район Немирово,  Тоболево,
Сосновка.  Его бронетанковая разведка демонстративно побывала в  Сосновке.
На  самом  же  деле  основные силы  —  танки  и  автомашины —  вот  здесь.
Маскируются около домов,  сараев,  на  гумнах.  Все закрыто снопами ржаной
соломы,  сеном.  Днем  никакого движения.  Гитлеровцы из  армейской группы
генерала Штрумфа ведут  себя  пока  тихо.  Даже  не  слышно обычной шумной
пальбы. И авиация не появляется. Заметь! Что это значит, как ты думаешь?
     Доватор, склонившись над картой, уперся локтями в стол. Затем быстрым
движением руки  выхватил из  кармана карандаш,  провел по  карте  черту  и
решительно заявил:
     — Атаковать их надо во что бы то ни стало, вот что я думаю. И в штабе
армии сказал и сейчас говорю.  А у нас покой. Черт бы побрал этот дурацкий
покой!
     Доватор встал и глубоко вдохнул всей грудью.  Взяв телефонную трубку,
он  вызвал  начальника штаба.  Михаил  Павлович  видел,  что  генерала уже
охватило обычное трудовое напряжение. В самый короткий срок Доватор примет
решение, сделает ясные выводы и не замедлит их высказать.
     Взглянув  на  Шубина,  Лев  Михайлович внезапно  засмеялся счастливым
смехом:
     — А  все-таки,   Михаил  Павлович,  мы  не  дадим  им  испортить  нам
Октябрьский праздник.
     — Положим,  фашисты нам подпортили немало, — удивленно посматривая на
генерала и не понимая его необычной веселости, задумчиво проговорил Шубин.
     — Что и говорить!  Но мы в любых условиях, как бы нам тяжело ни было,
будем  торжественно  встречать  наш  великий  праздник,   —  с  упрямством
подтвердил Доватор.
     — Ты  что-то  сегодня,   Лев  Михайлович,   очень  весел.   Очевидно,
пополнение обещали. Расскажи твои необычайные новости. Обещали, да?
     — Именно,  только обещали!  А  настроение у  меня действительно как у
именинника.  Да и есть отчего!  Нам приказано приготовить сводный полк для
участия в московском параде.
     — Эх, брат! Тут в самом деле...
     Шубин  не  договорил.  Все  происходило непостижимо странно.  Но  это
нисколько не удивило его.  Михаил Павлович посмотрел на Доватора.  Взгляды
их встретились, и, как бы проникнутые внутренним единством мысли, они сами
себя спросили:  "А  почему не должно быть парада?"  —  и  тут же ответили:
"Должен быть парад!"
     — Значит,  готовимся к параду,  —  переспросил Шубин, — и гитлеровцев
будем бить?
     — Непременно,  Михаил Павлович! Подожжем их маскировку. Спалим вместе
с танками. Вот если они опередят нас, тогда будет труднее.
     Доватор закусил губу и  прищурил глаза.  Он  присел за стол и  быстро
стал  набрасывать  проект  боевого  приказа.  Шубин  составлял  расчет  по
дивизиям,  которые должны были  выделить людей  для  участия в  московском
параде.
     Обсудив боевой  приказ  вместе  с  Шубиным,  Доватор ушел  к  себе  и
проработал всю ночь.
     Его  адъютант  капитан  Курганов слышал,  как  генерал  несколько раз
вставал из-за  стола и,  стараясь тихо шагать,  чтобы никого не разбудить,
выходил на улицу.  Прислушиваясь к  редким выстрелам,  он подолгу стоял на
крыльце.  Потом снова возвращался в  комнату и  снова садился за стол.  Он
думал в  эту ночь не  только о  предстоящем наступлении,  но и  о  большой
рейдовой операции,  которую мечтал осуществить во  что бы то ни стало.  Он
еще не  знал,  когда и  где будет ее  проводить,  но  был уверен,  что она
состоится, и в самом недалеком будущем.
     А сейчас он обрадует людей,  объявив им приказ о московском параде, и
через несколько дней поведет их в Москву, на Красную площадь. Завтра же он
нанесет фашистам удар, внезапный, беспощадный!
     Но  на  этот  раз  противник опередил Доватора на  несколько часов  и
атаковал полк Осипова.


                          Ч А С Т Ь  В Т О Р А Я


                                 ГЛАВА 1

     Раннее ноябрьское утро.  Над крышами подмосковной деревни Сычи лениво
стелется  серый  дымок.  На  улицах — ни души.  Иногда громыхнет у колодца
бадейка, проскрипят по твердому снегу чьи-то валенки, глухо хлопнет дверь,
и  снова в утренней тишине начинает властвовать необычный для этого месяца
мороз.  На западной окраине  деревни,  глядя  сквозь  амбразуру  дзота  на
убегающую в лес дорогу и зябко кутаясь в казачьи башлыки,  бойцы дежурят у
пулеметов. У одного из домов ходит взад и вперед часовой.
     Здесь штаб полка. На фронте почти всю неделю стояло затишье. Командир
полка приказал вытопить назавтра баню.
     В окна вместе с морозом вползал белесый рассвет. Командир полка Антон
Петрович Осипов и комиссар Алексей Данилович Абашкин давно уже проснулись.
Осипов,  хрустнув пальцами,  потер ладони и  по привычке потянулся было за
папиросой, но Абашкин схватил его за руку:
     — Не положено. Условия надо выполнять, товарищ.
     — Виноват!  Совсем забыл.  —  Антон Петрович встал, засучил рукава и,
напружинив тренированные мускулы,  приступил к зарядке. Накануне, просидев
в штабе почти всю ночь,  они с Абашкиным выкурили уйму папирос и, насквозь
прокоптившись дымом,  дали друг другу слово курить меньше, а до завтрака и
вовсе не притрагиваться к папиросам.
     На кухне,  весело  потрескивая,  топилась  печь.  Хозяйка  дома Елена
Васильевна Русакова,  перебраниваясь с чубатым  курносым  поваром  Сашкой,
месила тесто для пирогов.
     — Ты начинку готовь,  а насчет теста не учи.  Мы пироги можем загнуть
безо всяких твоих поварских фокусов.
     — Пироги,  Елена Васильевна, должны быть красивые, с зажимочкой. Ведь
не могу же я на стол подавать какие-нибудь лопоухие.
     — Сам ты  лопоухий!  Готовь сковороды.  А  на стол я  сама подам,  не
беспокойся.
     У  двери в  горницу,  где жили Осипов и  Абашкин,  заглядывая в щель,
вертелись Маша,  семилетняя голубоглазая дочка Русаковой, и Петя Кочетков.
Осипов собирался усыновить мальчика и отправить его к сестре.  Временно он
попросил хозяйку взять Петю на свое попечение.
     — Смотри, смотри, Петя, — шептала Маша, — дядя Антон как гусак ходит.
А дядя Алеша вприсядку.
     — Это называется гимнастика, — поучительно объяснял Петя.
     — Смешно прямо, такие большие...
     — И  вовсе не смешно...  —  укоризненно проговорил Петя,  оправляя на
гимнастерке наборный ремешок. На самом деле ему тоже было весело, хотелось
посмеяться,  но  о