но
тот,  казалось,  не замечал свиста пуль,  не слышал голоса.  В эту опасную
минуту им овладел тот горячий порыв,  когда собственная жизнь отодвигается
на задний план.  Лев Михайлович думал об одном: о тысячах переправлявшихся
людей и коней.  Казаки повернули и,  обгоняя Доватора,  побежали вперед на
сближение с идущими в рост немецкими автоматчиками. Пулеметы Гордиенкова и
Криворотько пришили немцев к земле. Они попадали, но продолжали стрелять.
     Доватор  прилег  в  боевых  порядках около  Абашкина.  Положение было
временно восстановлено, но Лев Михайлович видел, что главная опасность еще
впереди.  От  опушки  леса  немецкие танки,  посылая снаряд  за  снарядом,
разворачивались для атаки.  Остановить танки было нечем,  если не  считать
нескольких связок гранат.
     - Приготовить гранаты!  -  крикнул Абашкин.  Повернувшись к Доватору,
сказал: - Вам, Лев Михайлович, на переправу надо.
     Доватор  промолчал,   только  крепче  надвинул  на  лоб  кубанку.  По
выражению его лица легко было попять,  что не может он уйти в эту минуту и
оставить здесь людей. Не может!
     - Назад ни шагу! Пулю тому!.. - сказал он Абашкину.
     - Уходите, товарищ полковник! - крикнул Гордиенков. Он приподнялся на
колени, вставляя в приемник пулеметные ленты. Немецкий автоматчик выпустил
очередь.  Алексей нырнул за щит,  пустил в ответ несколько десятков пуль и
снова крикнул Доватору, чтоб тот уходил.
     Лев  Михайлович,   не  слушая  его,   склонив  голову  набок,  что-то
приказывал Абашкину. Сзади кто-то звал его визгливым голосом, потом сильно
дернул за шпору.  Доватор оглянулся.  Перед ним лежал Петя.  Щеки мальчика
горели.
     - Приехал генерал и вас ищет!
     - Какой генерал? Зачем ты сюда пришел?..
     - Самый главный генерал...  Вас ищут. Я им говорил, что вы тут... Они
со мной разговаривать не хотят...  Там лошадей побили -  жуть! Я взял да и
побег.
     - Держись,  Абашкин!  Понимаешь,  в  чем дело,  если мы их допустим к
переправе...
     - Понимаю, товарищ полковник. Уходите.
     - Идем,   "делегат  связи"!  -  крикнул  Доватор  Пете  и  побежал  к
переправе.  Следом за  ним,  подобрав волочившиеся по  земле  грязные полы
шинели, смешно и неуклюже прыгал Кочетков.
     Конница продолжала переправляться,  но  на той стороне речки было еще
не больше одного полка.  Немцы наседали.  Двинулись танки.  Казачий заслон
уже растаял наполовину.  Гордиенков со  связкой гранат,  прячась за кочки,
полз навстречу головному танку. За ним, широко раскинув ноги, полз Буслов.
     Абашкин,  сжимая  ручки  станкового  пулемета,  бил  по  перебегающим
группам  немецкой  пехоты,  не  переставая в  то  же  время  наблюдать  за
Гордиенковым и  Бусловым.  Ему было видно,  как Алексей,  приподнявшись на
одно  колено,  швырнул  гранаты  под  танковые  гусеницы,  как  потом  все
заволоклось черным дымом.
     Доватор остановился.  Он  следил за  тем,  как кавалеристы на  полном
галопе  скакали  беспорядочной  массой.   Кругом  взлетали  черные  смерчи
разрывов. Налети авиация - и все будет кончено. С северо-запада немцы тоже
усиливали напор.  Там их  сдерживал полк Бойкова.  Доватор стоял,  закусив
губы.  К  ногам его жался Петя,  которого он  несколько раз отсылал на  ту
сторону реки.
     Вдруг страшный грохот заставил мальчика упасть на  колени.  Даже  Лев
Михайлович вздрогнул и наклонил голову.  Грохот не затихал, все нарастая с
ужасающей силой.  Лев Михайлович посмотрел туда,  где отбивался заслон под
командованием Абашкина.  Поле,  по которому шли немецкие танки, потонуло в
черной туче дыма. Огонь по переправе прекратился.
     Лев  Михайлович взял первого попавшегося коня,  сел  верхом,  посадил
впереди себя Петю и, склонившись к нему, сказал:
     - Слушай, Кочеток, как бьют наши пушки!
     Петя  молчал,  испуганно тараща  глаза.  Доватор  приказал Карпенкову
снимать заслоны.  Понукая шпорами коня,  заехал в воду и дал коню спокойно
напиться...


     ...Командарм  сошел  с  наблюдательного  пункта.  Отдавая  черноусому
артиллерийскому капитану бинокль, сказал:
     - Отлично,  товарищ капитан!  Дайте еще и еще.  "Свадьбу" надо всегда
праздновать торжественно.
     Снятый  по  приказу Доватора заслон  подходил к  переправе последним.
Взошло солнце. Над лесом светились его яркие лучи, скрещивались за редкими
темно-серыми облаками, играли на каплях росы.
     Буслов нес  на  своих  богатырских руках,  словно маленького ребенка,
лейтенанта Гордиенкова.  Голова Алексея откинулась назад,  кудрявые волосы
рассыпались.  Смуглое лицо  его  было бледным,  едва шевелились запекшиеся
губы.  По  ним,  точно капли вишневого сока,  текла кровь.  Сзади шел  Яша
Воробьев;  сморкаясь, он все время отворачивался в сторону. Абашкин, идя с
ним  рядом,   молчал.   Последним  шел  Криворотько.   Он   нес  на  плече
продырявленный пулями кожух станкового пулемета.  На переправе он отошел в
сторонку,  присел на  кочку,  засучив рукав,  посмотрел на  бледно-розовую
кость, выпирающую из предплечья, сморщился и опустил рукав. К нему подошел
Абашкин.  Вынув  санитарный пакет,  он  разорвал его  зубами  и  перевязал
Криворотько руку.
     - Быстрей давай!  -  нетерпеливо кричали с  той стороны.  Но люди уже
переправлялись не торопясь...
     В  лесу,  около  госпитальной палатки,  греясь  на  солнышке,  сидели
казаки.  Здесь были и Шаповаленко,  и Яша Воробьев,  и Павлюк, и Салазкин.
Под деревом стояли привязанные кони. Казаки тихо переговаривались.
     - Получил я, хлопчики мои, до разу двадцать писем. Шесть от спидниц -
це дочки мои,  три от Полины Марковны,  семь от колхоза,  два от парткома,
одно от  сельсовета.  Штуки четыре,  мабудь пять,  от  дружков.  -  Филипп
Афанасьевич извлек из кармана целую пачку конвертов.
     - Получил двадцать, а насчитал двадцать восемь, - заметил Салазкин.
     - Да  тут,  товарищ  дорогой,  бухгалтера треба.  Ты  вот  письменный
человек,  помоги мне  разобраться со  всей  этой почтой,  а  то  я  совсем
запутался...  Да еще пять штук имеется для Захара.  Що мне с  ними робить?
Как отписывать?  Научите, хлопчики. Кабы вы знали, други мои, как тяжко на
душе!  Дружок-то мой,  будь он не лихом помянут,  сына оставил,  а сам его
николи не  бачив.  Вот  он  зараз лежить на  пузе,  цей пацан,  и  ножками
дрыгаеть.  -  Филипп Афанасьевич вынул  из  конверта фотографию и  показал
товарищам:  голенький,  с  пухленькими ручонками,  глазастый,  улыбающийся
ребенок.
     - Очи-то,  побачь,  Захаровы!  -  Шаповаленко закусил  ус  и  смахнул
непрошеную слезу.
     - Да ведь он,  кажись,  неженатый был,  - проговорил Яша, разглядывая
карточку.
     - Як  же  неженатый!  Ты  это  мне брось!  -  сердито заворчал Филипп
Афанасьевич. - Ты почитай письма, як разлюбезно ему Анюта пишет. Такие мне
писала в  ту войну Полина Марковна.  Понял?  А  жена у  Захара Торбы зараз
директор нашей МТС, чуешь? А ты говоришь - неженатый.
     - Раз есть сын,  значит,  женатый,  резонно заметил Павлюк и, опустив
голову, добавил: - Больно жалко Захара Тимофеевича...
     - Зараз куда ни  вкусишь,  везде больно!  -  Шаповаленко закрыл рукой
орден  Красного Знамени,  точно  хотел  согреть его  теплотой своей  руки.
Сердце колотилось и  болело.  Друга  потерял,  а  любимый командир лежал в
госпитальной палатке, боролся со смертью.
     Дробный конский топот прервал его мысли и заставил оглянуться.  Из-за
палатки  на  горбоносом  взмыленном  коне  вывернулся всадник  и  на  ходу
спрыгнул на землю.
     - Хлопцы,  здорово!  -  Скуластое лицо  Захара  Торбы  улыбалось.  Он
осунулся,  похудел.  Растопырив руки,  смотрел  на  товарищей  блестевшими
глазами, хотел что-то сказать, да слова застревали в горле.
     - Ты... откуда взялся? - крикнули все в один голос.
     Захар облапил друзей своими грабастыми руками,  целовал кого в  губы,
кого в нос...
     - Как лейтенант?  Вот что вы мне скажите, браты! Я зараз с аэродрома,
чуть коня не загнал...  У меня из партизанского отряда для полковника есть
письма от его батьки.
     - Генерал  здесь,  - ответил Шаповаленко,  кивком головы показывая на
госпитальную палатку.  - А у меня,  Захарушка,  и для  тебя  имеется...  -
Филипп  Афанасьевич  передал  ему  письма.  Схватив  их,  Захар  убежал за
палатку.
     Брезентовый полог дрогнул, раздвинулся. Лев Михайлович вышел, постоял
немножко,  повертел в  руках папаху,  надел ее  и  снова вошел в  палатку.
Казаки притихли.
     - Что можно сделать? - послышался его голос.
     - Несколько ран, товарищ генерал, навылет, а одна пуля застряла около
самого сердца. И извлечь ее нельзя, - ответил ему другой голос.
     На  койке  метался  Алексей.  Чернокудрая  голова  перекатывалась  по
подушке.  Побледневшее лицо его  было красивым,  жар  уже не  румянил щек,
только глаза беспокойно блуждали по сторонам и чего-то искали.
     - Нина, почему так тихо?
     Нина вздрогнула.  Голос был не Алексея,  а какой-то чужой.  Камфарная
ампула дрожала в  ее руках.  Нина оголила перевитую связками мускулов руку
Алексея,  хотела место  укола  протереть ваткой,  но  он  вялым  движением
отстранил ее, посмотрел невыносимо жгучим взглядом, снова спросил:
     - Почему так тихо?..  Доватор жив?  Почему ты плачешь? Лев Михайлович
жив?
     Казаки услышали громкий выкрик,  точно кому-то сердце прокололи, и на
этом живом звуке оборвалась жизнь Алексея...
     Стоявший под  деревом горбоносый конь  с  белыми губами высоко поднял
голову,  повел  огненными глазами  по  сторонам.  Яростно ударяя  копытом,
призывно заржал.
     С  папахой  в  руках  из  палатки  вышел  Доватор.   Казаки  склонили
обнаженные головы. Лев Михайлович с размаху ударил себя по лицу папахой и,
не отрывая ее от глаз, пошел в лес.
     Завидев приближающегося генерала,  Сергей рысью подвел коня.  Накинув
на  плечи  висевшую поперек  седла  бурку,  Лев  Михайлович сел  на  коня,
разобрал поводья,  выпрямился.  Поправив на  голове папаху,  взял с  места
широкой, хлесткой рысью, а в поле пустил галопом.
     Выехав  на  поляну,  резко  осадил коня,  остановился.  Золотую осыпь
листьев  крутил  порывистый  ветер,   разрывая  блестевшую  между  ветвями
паутину,  вместе с  листьями гнал  ее  под  крутой берег  реки.  Достав из
кармана платок,  Лев Михайлович,  не  стыдясь Сергея,  вытер катившиеся по
щекам слезы.  Смерть выхватит из жизни не одного Алексея,  а многих. Война
еще только начиналась.
     По дорогам Смоленщины к фронту шли советские солдаты. Следом катились
пушки,   повозки,   машины.  А  навстречу  по  обочинам  дороги  двигалась
бесконечная  вереница  стариков,   подростков,  женщин  с  ребятишками  на
загорбках. Все вокруг кипело в котле войны.
     С суровой,  четкой восприимчивостью видел ясный и умный взор Доватора
боевую,  грозную судьбу Родины. Не ради лихой кавалерийской удали водил он
боевые полки по  глубоким тылам врага,  а  во имя любви к  Родине,  во имя
справедливого возмездия,  которого ждет советский народ, ждут народы всего
мира.  Осиротевшие дети,  матери, потерявшие детей, идут по дорогам войны.
Полными невыплаканных слез глазами смотрят они,  оглядываясь на запад. Они
никогда не забудут обугленных сел и городов, обезображенных садов и полей.
Кровавой,  протоптанной фашистскими танками  дорогой тянутся эти  страшные
места  через  Болгарию,  Чехословакию,  Польшу,  Белоруссию,  Смоленщину к
сердцу советской земли - великой Москве.
     Льву Михайловичу надо быть в  штабе.  Но  он  не торопится,  он хочет
обдумать речь, с которой обратится к бойцам.
     "Тяжело, товарищи, - скажет он, - и будет еще тяжелее. Но недалеко то
время,   когда  советские  люди  пойдут  за   пламенеющим  стягом  Отчизны
непоколебимой поступью вперед и  вперед.  И  ляжет навечно,  через малые и
большие страны,  широкий,  как море,  просторный,  как степь, великий шлях
свободы.  Под  громоподобный салют  орудий и  звуки  могучей песни взмутят
краснозвездные танки,  кавалерийские кони  широкие воды Днепра и  голубого
Дуная,  рассекут дрожащие неприветливые волны Одера и Шпрее.  И снова, как
сто восемьдесят лет назад,  зацокают копыта белоногих дончаков по каменным
мостовым германской столицы.  Порукой тому -  прозорливая мудрость великой
партии, поднявшей народы Страны Советов на священный бой..."
     Вот оно,  необозримое людское море, многоголосо плещется под красными
знаменами в ожидании митинга,  поблескивает оружием. Чубатые, в касках, со
скобками  прокуренных усов,  со  степенно зрелой,  крутоплечей выправкой -
опытные,   трудолюбивые  воины,  ровесники  первой  русской  революции,  и
молодежь - бодрое комсомольское племя.
     Буйно разливается нетерпеливая удаль в суровой песне "Вставай, страна
огромная..."
     Мощные звуки песни отзывались в сердце полководца.
     "Москве вечно стоять и быть навечно русской..."
     Доватор,  туго натянув поводья,  собрал коня и  ровным,  неторопливым
шагом поехал навстречу песне, к яркому пламени знамен.


__________________________________________________________________________

          Федоров П. И.
          Ф 33.  Генерал Доватор: Роман. - М.: Воениздат, 1979. - 453 с. с
     ил. (Библиотечная серия).
          Тираж 150 000 экз. Изд. ј 4/4614. Зак. 204.
          Роман посвящен героическим действиям  советских  кавалеристов  в
     оборонительных   и   наступательных  боях  против  немецко-фашистских
     захватчиков под Москвой в 1941 году.  В центре повествования -  образ
     легендарного  командира  кавалерийской  группы,  а  затем  кавкорпуса
     генерала Л. М. Доватора.
          Роман составляет  первый  том выпускаемого Военным издательством
     двухтомника избранных произведений П.  Федорова. Во второй том войдут
     романы "Синий Шихан" и "Витим Золотой".
          ИБ ј 1087
     Редакторї Л. П. Мїиїрїоїнїоївїа
     Художникї А. А. Лїуїрїьїе
     Художественный редакторї Е. В. Пїоїлїяїкїоїв
     Технический редакторї В. Г. Бїаїдїаїеївїа
     Корректорыї Н. Ф. Гїоїлїиїкїоївїа, В. Е. Пїоїсїоїхїиїнїа

__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 15.10.2001
     О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/




                               Книга вторая

                               ПОД МОСКВОЙ

     ________________________________________________________________

                               ОГЛАВЛЕНИЕ:

       Часть первая   Часть вторая   Часть третья   Часть четвертая

         Глава  1       Глава  1       Глава  1       Глава  1
         Глава  2       Глава  2       Глава  2       Глава  2
         Глава  3       Глава  3       Глава  3       Глава  3
         Глава  4       Глава  4       Глава  4       Глава  4
         Глава  5       Глава  5       Глава  5       Глава  5
         Глава  6       Глава  6       Глава  6       Глава  6
         Глава  7       Глава  7       Глава  7       Глава  7
         Глава  8       Глава  8       Глава  8       Глава  8
         Глава  9       Глава  9                      Глава  9
                        Глава 10
                        Глава 11
                        Глава 12
                        Глава 13

     ________________________________________________________________


                          Ч А С Т Ь  П Е Р В А Я


                                 ГЛАВА 1

     В  темном ночном небе среди яркой осенней россыпи звезд висела желтая
холодная луна.  К  утру ударил крепкий мороз и намертво сковал пропитанную
дождями землю.
     В  эти  первые  октябрьские дни  сорок  первого года  на  центральном
участке Западного фронта  началось какое-то  странное движение.  Из  лесов
Смоленщины на  восток  потянулось невиданное количество войск  и  техники.
Гудела земля от стальных танковых гусениц,  тяжелых пушечных колес, машин,
повозок и солдатских сапог.  Этот гул сливался с артиллерийской канонадой,
отдаленно звучавшей на юго-востоке. Противника поблизости не было.
     Стоявшее после  рейда в  обороне на  участке Жарковское —  река  Межа
соединение  генерала  Доватора  неожиданно по  тревоге  снялось  и  начало
передвижение,   совершая  при   этом   тяжелые,   утомительные  марши   на
неподкованных конях.
     Наступили ранние морозы.
     Разведчик Филипп Афанасьевич Шаповаленко под  утро так  продрог,  что
вынужден был  отвьючить запасную попону и  укрыться ею.  Проснувшись,  как
всегда,  раньше всех,  тихонько, чтобы не разбудить товарищей, он вылез на
четвереньках из палатки.  Потирая озябшие руки, Шаповаленко решил умыться,
но,  взявшись за брезентовое ведро,  крякнул от удивления.  Вода в  ведре,
запасенная с вечера,  замерзла.  Подняв голову,  он увидел, что все кругом
изменилось:  деревья покрылись серебристым инеем,  а на конях,  стоявших в
ряд у длинной коновязи, кудряво взъерошилась шерсть. Подрагивая застывшими
ногами,  они жадно хватали губами сено.  Дневальный с  карабином на плече,
закрыв уши воротником измятой шинели, выплясывал под деревом гопака.
     Шаповаленко  должен  был   его   сменить,   так   как  получил  вчера
внеочередной наряд.  Обиднее всего было то,  что наградил его этим нарядом
не  кто иной,  как командир взвода,  только что получивший звание младшего
лейтенанта, закадычный дружок, годившийся ему в сыны, Захар Торба.
     Настроение у  Филиппа  Афанасьевича было  самое  скверное.  Вчера  он
натворил  черт  знает  что!  Хоть  возьми  да  и  вырви  с  досады  вислый
прокуренный ус.
     Филипп Афанасьевич поежился,  проклиная ту человеческую душу, которая
придумала на  свете горилку.  Он  потянулся к  лежавшему у  входа седлу и,
расстегнув  кожаный  ремешок  переметной  сумы,   вытащил  бутылку  НЗ   —
неприкосновенный запас.  Взболтнул ее  и  посмотрел на свет.  Горилки было
маловато.  Вспомнив события вчерашнего дня, бурное столкновение с Захаром,
он вздохнул и, мысленно ругая свой нескладный характер, вылил весь остаток
в  кружку.  Пережевывая кусок сала,  он  почувствовал,  как  внутри начала
разливаться приятная теплота.  Надевая шашку,  Филипп  Афанасьевич не  без
удовольствия подумал,  что выдумщик горилки все-таки,  часом, был добрый и
артельный человек, "бо дурню такое в голову не вдарит!"
     Вчерашнее происшествие тоже начинало казаться не  таким уж  страшным.
Зарядив карабин и  почистив щеткой  сапоги,  Филипп Афанасьевич направился
отбывать свое скандальное взыскание.
     А произошло вчера вот что...
     Во всех подразделениях был получен приказ:  "Приготовиться к большому
маршу".  Личному составу выдали пятидневный запас продовольствия и фуража.
Стограммовую  норму  водки  тоже   выдали  на   пять   дней  вперед,   под
ответственность командного состава и политработников.
     Старшины предупреждали бойцов:  продукты расходовать строго по норме,
в  пути  никаких  добавочных  выдач не предполагается.  На вопросы бойцов,
какое предстоит дело,  командиры уклончиво отвечали,  что  конница  должна
совершить  длительный  форсированный марш.  Из отрывочных и неопределенных
разговоров было понятно, что намечается серьезная операция.
     — Ясно,  в  новый  рейд  пойдем.  По  тылам врага,  —  объявил писарь
Салазкин.
     — А  ты  що думав,  будешь в  шалашу на пупе лежать и  поэтычны вирши
складувать? Ще як вдарим! — заметил Шаповаленко. — Прийшла, хлопчики, така
година,  що  пора  германца вдребезги расколошматыть.  Народ того ожидает,
колысь мы  его турнем обратно.  Бачьте,  якие нам шлют письма та  подарки.
Народ посылает, чуете?
     В дополнение к армейскому пайку бойцы получили массу подарков со всех
концов  Советского Союза.  В  ящиках были  заботливо уложены теплые носки,
перчатки,  свитеры,  бритвы,  шоколад,  вино,  фрукты.  Но  дороже всего в
посылках были письма.
     В  каждом письме был наказ:  крепче бить врага!  Девушки вкладывали в
конверты свои фотокарточки