неумолимо поблескивая клинками,  с раскатистым
"ура" помчалась навстречу немцам.
     - Карпенков, огонь убрать! - приказал Доватор.
     Пулеметы прекратили стрельбу.
     - Хорошо! Хорошо идут!.. - Лев Михайлович возбужденно ерошил волосы.
     Зрелище конной атаки увлекало его, и он нетерпеливо хлестал стеком по
голенищу.  Впереди группы атакующих конников  на  сером  черногривом  коне
скакал  Чалдонов.  Конь  нес его сильными ровными бросками,  круто выгибая
передние  ноги.  Чалдонов  врубился  первым.  Делая  клинком  молниеносные
взмахи,  он  выгибал  корпус  то  в одну сторону,  то в другую с ловкостью
степного кочевника.  Конь покорно подчинялся движениям его тела, взвивался
на  задние  ноги,  делал  крутые  повороты  и  снова  шел броском в нужном
направлении, стремительно и ровно.
     Атака  на  полный  аллюр,  с  близкого  расстояния,  стремительная  и
кровавая, решила исход операции в пять - десять минут.
     Конную атаку возглавил майор Осипов.
     Доватор, обходя со своим штабом еще работающие на полном ходу машины,
распорядился уничтожить все военное имущество,  которое невозможно увезти,
продукты питания раздать населению.
     Вокруг  еще  щелкали отдельные выстрелы.  Резервный эскадрон прочищал
лесок,  раскинувшийся  вдоль  речушки,  вылавливал  немцев.  То  же  самое
происходило  и  в  деревне.   Но  где-то  уже  раздавались  веселые  звуки
"наурской".
     Начинало светать.  В сером небе разгорался тусклый холодный свет. Над
крышами домов,  подымаясь от пожарищ,  темными полосами расстилался дым. В
воздухе стоял смрад от сгоревшей резины,  тряпок,  бензина. Коноводы рысью
подводили эскадронам,  дравшимся в  пешем  строю,  лошадей.  Сквозь шум  и
сутолоку раздавались командные выкрики:
     - Первый взвод, по коням! Равняйсь!
     Слышался цокот подков, скрип седел.
     - Это - первый? Где комэска первого? Товарищи, никто не видал комэска
один? - раздался голос Криворотько.
     - Наверное,  в голове колонны!  Погоняй...  Тут четвертый, - отвечали
ему.
     Криворотько стегнул коня  и  поскакал дальше.  Около школы он  увидел
Доватора верхом на коне,  окруженного колхозниками. Женщины, зябко кутаясь
в шали,  наперебой рассказывали о бесчинствах гитлеровских мародеров.  Тут
же был и Петя.  Он с затаенным восторгом смотрел на командира в широченной
бурке.  Пете очень хотелось поговорить с  командиром и попросить его кое о
чем, но он не решался.
     - Что  же  нам  делать?   Как  быть?  Научите,  товарищ  командир,  -
спрашивали женщины.
     - Надо помогать партизанам бить фашистов, - говорил Лев Михайлович. -
Война всенародная.  Не давайте врагу ни куска хлеба. Что нельзя спрятать -
уничтожайте,  уходите в  лес.  Мы придем,  освободим вас.  Надо бороться с
гитлеровцами, не щадя жизни. Мы хозяева своей земли. Нельзя падать духом!
     Слова Доватора глубоко западали в душу Пети.  Он расхрабрился и хотел
было  вступить  в разговор с командиром,  но в это время подъехала большая
группа кавалеристов.  Зрелище было поразительное:  все в одинаковых черных
бурках, а у одного командира тонконогая лошадка выкидывала такие кренделя,
что Петя и рот раскрыл.  "Самый главный,  наверное", - подумал он. Об этом
свидетельствовал и кончик золотой шашки,  торчавшей из-под бурки,  и шпоры
на тоненькой серебряной цепочке.  Однако  Петя  тотчас  же  убедился,  что
мнение его ошибочно.  Командир, разговаривавший с женщинами, начал сердито
расспрашивать подъехавших и даже покрикивать.
     - Почему раньше времени начали действовать?  Почему зажгли дом, когда
было приказано осветить ригой? - спрашивал Лев Михайлович.
     - Не  знаю,  товарищ  полковник!  -  Осипов  недоуменно посмотрел  на
Доватора.  Он  сам  был  удивлен,  когда загорелся третий от  края  дом  и
началась преждевременная стрельба.
     - Сгорела усадьба Авериных, - сказала одна из женщин.
     - Надо выяснить, - приказал Доватор.
     - А я знаю, кто запалил! - звонко выкрикнул Петя.
     - Откуда  ты  знаешь?  - Осипов нагнулся с седла.  Он смотрел на Петю
добрыми прищуренными глазами. Его тяжкое горе сегодня как-то притупилось -
оно растворилось в опьяняющем,  горячем чувстве мести, в заботе о делах, в
чувстве воинского долга.
     - Аверина,  тетка Марфа,  сама запалила,  а  я ей солому подтаскивал!
Дяденька,  товарищ командир! - Петя умоляюще смотрел то на Доватора, то на
Осипова.  -  Возьмите меня в  армию!..  Мы с  теткой Марфой фашиста вилами
запороли!..
     Осипова передернуло от слов мальчика.  Он взглянул на Доватора, потом
на Петю.
     - Антон Петрович, проверь-ка сам, что там случилось, - встретившись с
ним взглядом, приказал Доватор.
     Он уже догадывался,  что случилось.  Катя ему рассказала, что ее мать
поклялась спалить дом  вместе  с  немкой,  но  он  тогда  не  придал этому
значения. Лев Михайлович, склонившись с седла, спросил:
     - Как тебя зовут, сынок?
     - Петр Иванович Кочетков, - охотно ответил Петя. - Мне уже девять аль
десять! - добавил он, поблескивая глазами.
     - Расскажи, Петр Иванович, как фашиста запороли, - сказал Доватор.
     - Мы солому натаскали и  дверь в  горницу дрючком подперли,  а  немец
зашел и кричать начал. Тетка Марфа вилами солому хотела брать и еще хотела
принести из риги, а он увидел... - Но досказать Петя не успел.
     На полном галопе в группу всадников врезался Криворотько.  Подъехал к
Осипову и  шепнул ему  что-то  на  ухо.  Антон  Петрович оглянулся,  точно
ужаленный,  рванул поводья,  круто повернул кобылицу.  К  школе,  громыхая
колесами,  подъехали две брички. На передней лежал капитан Почибут. Он был
бледен,   дышал  тяжело.   Голова  была  обмотана  окровавленной  марлевой
повязкой.  На второй бричке,  которую в  Подвязье пулеметчики приспособили
вместо тачанки,  вытянув руки  по  швам,  точно отдавая глядевшим на  него
командирам последнюю  воинскую  честь,  лежал  старший  лейтенант  Дмитрий
Чалдонов. Растрепанный чуб его был влажен от крови и поник на левый висок,
прикрывая то место, куда ударила вражья пуля.
     Черногривая  кобылица  Чалдонова,  разгоряченная  боем,  металась  из
стороны в  сторону,  забегала вперед,  высоко  поднимала голову,  раздувая
ноздри.  Шла назад,  к бричке,  но,  подойдя ближе,  шарахалась в сторону,
останавливаясь,  дрожа всем телом,  косилась на бричку, словно спрашивала:
"Что же это случилось с моим хозяином?" - и никого к себе не подпускала.
     Осипов склонил голову, сжал переносицу, как будто у него ручьем текла
из носа кровь. Доватор медленно стаскивал с головы кубанку. Лицо его сразу
сделалось  сумрачным.  Женщины  откровенно плакали.  Петя  не  плакал:  он
жмурился, точно от досады, морщил нос...
     А  солнце вставало,  разбрызгивало над  темным лесом  яркие  утренние
лучи.  По извилистым,  уходящим к  лесу дорогам растянулись длинные черные
ленты  кавалерийских  эскадронов.  Следом  катились  повозки,  наполненные
трофеями.  На одной из них сидел дед Рыгор, суровый, величественный. Рядом
шла Оксана. А позади всех на маленькой лошадке трусил одинокий всадник. Он
не  отставал  от  эскадронов и  не  нагонял  их  -  ехал  на  почтительном
расстоянии...


                                 ГЛАВА 17

     На привале в  лесу разведчики решили первым долгом разложить костер и
наварить картошки.
     - Красота посидеть около огонька,  картошек испекти!  Ну,  а барабуля
тут,  браты мои,  не хуже кубанской. - Торба развязал мешок и вытряхнул на
землю крупную картошку.  -  Ты погляди,  Павлюк!  Такую взять горяченькую,
разломить пополам -  она парок пускает.  Трошки соли, корочка поджаристая,
на зубах хрустит, да ще цибулю - объеденье, браты!
     - Варить надо поскорее,  -  перебивает его  Павлюк,  бросая на  землю
охапку хвороста.  -  Нечего над картошкой колдовать: кишки подвело, ремень
уж на последнюю дырку подтянул - и все слабо.
     - Не гуди, прикумский гарбузник! - огрызается Торба.
     - Во-первых,  не гарбузник,  а винодел,  это большая разница, товарищ
Торбачевский! У нас в Прикумщине...
     - Ты  що к  моей фамилии кончик приставляешь?  -  Торба с  угрожающим
видом берет хворостину.
     - Чуток прибавлено -  и уже звучит!..  А то -  Торба,  что это такое?
Посудина, из которой кони пищу принимают!..
     - Геть,  гарбузник! - Торба замахивается хворостиной. Павлюк кидается
в кусты и чуть не сбивает с ног Яшу Воробьева, идущего с охапкой хвороста.
     - Вот люди,  чисто младенцы!  -  ворчит Яша Воробьев,  ломая о колено
ветки для костра.  Он чем-то встревожен и  явно не в духе.  Подняв голову,
Яша  прислушивается к  голосу Шаповаленко,  который сидит  вместе с  дедом
Рыгором и с увлечением читает ему что-то из своей тетрадки.  Теперь, после
освобождения деда Рыгора, Филипп Афанасьевич с ним неразлучен.
     - "А  яки колгоспы на реках стоять,  -  читает Филипп Афанасьевич,  -
печки  переделать на  каменный уголь.  Доставлять его  на  баржах по  реке
Кубани,  а  лес на  дрова не  переводить,  бо от этого государству великий
убыток, да и скучно жить без лесочка..."
     - Это верно, - кивает дед Рыгор. - Люди рубят где попало... Надо сады
разводить, пчел, плотины строить.
     - Написано,  - подтверждает Филипп Афанасьевич,  - послухай пункт сто
восемьдесят пятый:  "Сады надо выращивать по-мичурински,  щоб их  не  брал
ниякий мороз..."
     - Эй,  борода, опять читаешь? - отшвырнул ногой хворост, накидывается
Яша на Шаповаленко.  - А кто будет костер разжигать? Писатель нашелся, Лев
Толстой! Я лейтенанта должен кормить? Можешь ты это понимать аль нет?
     - А  ты  скажи моей  дочке,  она  и  состряпает,  а  кричать,  сынок,
негоже!..  Человек  план  колхозной жизни  на  пятьдесят лет  составил,  -
говорит дед Рыгор.
     - Ксана Григорьевна опять в  разведку ушла,  -  тихо  говорит Яша.  -
Дайте хоть спички.
     - Серники у Буслова. Позови его, он и поможет, а от меня видчепись, я
за конями слежу, - отмахивается Шаповаленко.
     - Буслов,  Буслов, - ворчит Яша, - вот он сидит на пеньке и горюет. У
него слова не добьешься,  нахмурился,  как туча в  буран.  Я  ему консервы
носил, шнапсу предлагал хлебнуть - даже головы не поворачивает... Каменный
человек!
     - А что с ним? - спрашивает дед Рыгор.
     - Прежнего командира убили, - отвечает Филипп Афанасьевич. - До этого
он в пулеметном эскадроне был, а потом его полковник в разведчики перевел.
Парень он храбрейший,  добрый, теперь зажурився: жалко старшего лейтенанта
Чалдонова. "Меня, - говорит, - там не было, потому и убили". Сильно горюет
хлопец. Пуля - дура! - вздохнув, заканчивает Шаповаленко.
     - Вот  Харитина  Петровна...  -  Умное,  серьезное лицо  деда  Рыгора
становится задумчивым и  строгим.  Может быть,  он  вспомнил в  эту минуту
пройденный вместе с  Харитиной Петровной долгий путь сорокалетней жизни со
всеми его радостями и  горестями.  Может быть,  воскресил в памяти родные,
дорогие  сердцу  черты,  безвозвратно ушедшую  юность,  веселую  черноокую
Харитину  в  вышитой  кофточке,  бойко  плясавшую  "лявониху".  Дед  Рыгор
прислонился к сосне, и она, казалось, дрогнула, заскрипела под его спиной.
     - Ты Буслова не замай,  -  говорит Шаповаленко Яше.  - Зараз чоловику
лихо - он перекипит и остудится, на войни слеза шквидко сохне, чуешь?..
     Буслов сидел на пеньке,  то и дело вынимал из кармана кисет,  набивал
трубку, сильно затягивался.
     Яша, собирая хворост, все время на него поглядывал из кустов.
     "Смотри,   как  перевернуло  парня,  хоть  бы  поел  чего-нибудь",  -
огорченно думал Яша.
     Буслов,  словно чувствуя, что за ним кто-то наблюдает, встал с пенька
и  углубился в  лес.  Шел он медленно,  тяжело,  не замечая окружавших его
березок,  лапчатых елей,  высоких мачтовых сосен  и  прыгающих с  ветки на
ветку белок.  Не верилось ему, что его командира, товарища и друга сегодня
зароют в  холодную землю и  уже  не  споет он  больше задушевную песню про
широкую русскую степь...
     Впереди, в  молодом ельнике,  беспокойно застрекотала сорока.  Буслов
поднял голову. Птица кружилась над верхушками деревьев, садилась на ветки,
снова  взлетала.  Буслов  остановился  и  посмотрел  вперед.  Над  молодым
ельником вился едва заметный дымок.  Буслов осторожно раздвинул кусты. Под
елкой,  у  ярко  горевшего костра,  сидел мальчик лет десяти,  в каске,  в
телогрейке с подвернутыми рукавами,  и что-то варил в консервной банке.  В
сторонке была привязана маленькая вислопузая кобыленка с репьями в хвосте.
На спине у нее вместо седла было  прикреплено  веревкой  какое-то  пестрое
рядно.  У  дерева  стоял  дробовик  с надтреснутой ложей и с заплатками на
стволе.  У костра лежали  горбушка  ржаного  хлеба,  картофель,  несколько
головок лука. Увидев Буслова, мальчик молча взял в руки ружье, положил его
поперек колен,  потом подбросил в костер несколько сухих ореховых  веточек
и,  наклонившись,  начал  старательно  дуть на костер.  Буслов,  подойдя к
костру, спросил:
     - Ты что тут делаешь?
     - В лагере я, - буркнул мальчик.
     - В каком лагере?
     - В партизанском - не знаешь, в каком?
     - А где же твои партизаны?
     - Я сам.
     - Са-ам?  -  протянул Буслов,  пряча добродушную улыбку.  -  А где же
командир отряда и кто он?
     - Петр Иванович Кочетков, вот кто.
     - Что это за Петр Иванович? Как бы его увидеть?
     - Я - Петр Иванович Кочетков.
     - Ага!  -  Буслов  подсел  к  костру,  взял  головешку и,  раскуривая
трубочку,  спросил:  -  Войско-то у  вас большое,  Петр Иванович?  Или это
военная тайна?
     - Пока я  один!  -  Петя вытер кончик носа ладонью и  оставил на щеке
заметный след золы и сажи.  Потом он уверенно добавил:  - Наберем! В армию
просился, да кавалерийский полковник в партизаны поступить велел и подюжей
немцев бить.  "Ты,  - говорит, - Петр Иванович, все тут знаешь, ты человек
партийный, и с немцами тебе жить нельзя".
     - А вы, Петр Иванович, партийный? - спросил Буслов.
     - Пионер,  -  гордо  ответил  Петя  и  вытащил  из  кармана кумачовый
галстук.  - А вы из кавалеристов, да? - Петя заблестевшими глазами смотрел
на Буслова и, главное, на его наган, висевший у пояса.
     - Ружье как? - кивая на берданку, спросил Буслов.
     - Отцовское ружье. Тетеревушек бьет с одного раза, - ответил Петя, не
спуская глаз с бусловского нагана.
     - Патронов много к ружью-то?
     - Три штуки есть!
     - Маловато. - Буслов покачал головой. - А где отец у тебя?
     - В Красной Армии.  Первый ушел! - Петя тоненькой палочкой попробовал
варившуюся в  банке картошку,  проткнул кожуру и вытащил одну картофелину.
Убедившись,  что она поспела,  обжигая пальцы,  разломил ее на две части и
большую протянул Буслову: - Поешь, дядя.
     Буслов взял картофелину и стал молча чистить ее...


     Торба вместе с охапкой дров принес в лагерь два гриба.
     - Это ж боровики,  цари грибные!  Фунт таких грибов заменяет полфунта
мяса! - обрадовался Яша.
     - Павлюк, дерни его за ухо, щоб не брехав, - проговорил Торба.
     - Это я  брешу?  -  воскликнул Яша.  -  Да  из них можно такое варево
состряпать - котелок наизнанку вывернешь!
     - Верно,  - поддержал его Павлюк. - Ну, ладно, хлопчики! Сейчас такой
обед  закатим:   печеная  картошка  -   раз,  вареная  -  два,  тушеная  с
концентратами - три! Жрать так хочется, прямо хоть коню ухо грызи!
     Он не видел, как сзади подошли Доватор и Карпенков.
     - Вы что, товарищи, костер готовитесь разжигать? - спросил Доватор.
     - Так  точно,  товарищ полковник!  -  вытянувшись,  ответил Торба.  -
Картошки хотим сварить и подсушиться малость.
     - Ведь запрещено жечь костры, вы разве не знаете?
     - Да это ж ночью, товарищ полковник, а мы зараз...
     - И сейчас опасно разжигать костры,  -  ответил Доватор и,  заметив в
ельнике дымок, сердито спросил: - А там кто? Бомбежки хочет?
     Приказав  еще   раз  строго  предупредить  людей,   что  костры  жечь
запрещается,  Лев Михайлович прошел в ельник, где лениво курился синеватый
дымок.
     Буслов  и  Петя  давно  уже  покончили  с  картошкой и  теперь,  сидя
рядышком, занимались сборкой нагана.
     - Это спусковой крючок называется, это барабан, - учил Буслов Петю.
     Кобыленка мотала головой и  рвала ветки.  Увлеченный наганом,  Петя с
досадой покрикивал на свою лошадь:
     - У, отчаянная! Не можешь смирно постоять!..
     - Ее  попасти надо или травы нарвать.  Коня беречь надо,  Кочеток,  -
ласково говорил Буслов.
     Доватор минуты две наблюдал за ними,  наконец,  не выдержав,  шутливо
сказал:
     - Мы с партизанами связь не можем установить, а они, оказывается, под
боком... Вот только костер надо потушить, а то немецкие разведчики летают.
     Буслов смутился. Козырнув, он начал затаптывать костер.
     - А вы откуда взялись, молодой человек? - спросил Доватор, поглядывая
на Петю.
     - Командир партизанского отряда Петр Иванович Кочетков,  - добродушно
улыбаясь, ответил Буслов.
     - Петр  Иванович?  Да  ведь  мы  с  ним  знакомы!  -  проговорил  Лев
Михайлович. - Как вы здесь очутились, Петр Иванович?
     Буслов коротко рассказал Доватору историю Пети.  Оказалось, что совет
полковника идти в партизаны Петя принял как боевой приказ. Поймал каким-то
чудом  уцелевшую в  деревне  лошадку,  захватил необходимое "снаряжение" и
отправился вслед  за  ушедшей конницей.  Километров сорок он  ехал  позади
всех,  из боязни,  что его вернут обратно.  Так он и прибыл благополучно в
леса  Духовщины,  расположился  лагерем  по  соседству  с  кавалеристами с
твердым   намерением  следовать  за   ними   или   разыскать  какой-нибудь
партизанский отряд.  Буслов попросил у Доватора разрешения оставить Петю в
эскадроне.
     - Как же не взять командира бесстрашных партизан!  - улыбаясь, сказал
Лев Михайлович.  -  Вот только конь у него уж очень пузатый...  Да и хвост
надо от репьев очистить. Ты, Буслов, седло подбери и в общем возьми его на
свое попечение. А ружье, Петя, ты не бросай, береги - мы его после войны в
музей сдадим...


     Оксана Гончарова была направлена в  разведку для связи с партизанским
отрядом.
     ...Лунная   осенняя  ночь.   Под   ногами   шуршали  опавшие  листья,
потрескивали в  тишине сухие ветки.  В  лесу -  полное безмолвие,  если не
считать  постоянной ночной  трескотни  немецких  пулеметов  и  отдаленного
грохота пушек.
     Лес кончился.  Перед Оксаной лежала широкая, освещенная луной поляна.
Оксана  вышла  из  кустов.  Неожиданно  все  осветилось ярким  зеленоватым
светом.  Ракеты,  шипя,  взлетали в  воздух и лопались с треском прямо над
головой. "Хальт, рус!" Немцы набросились на Оксану, схватили ее. На опушке
леса была устроена засада.  При обыске у Оксаны нашли компас, а этого было
больше чем  достаточно,  чтобы  расстрелять девушку.  Через час  она  была
доставлена в немецкий штаб.
     После двухчасового допроса Густав Штрумф устал,  обессилел от  злобы,
но ничего не добился от девушки.
     - Когда моя жена приехала занимать квартиру,  вы сидели с  Екатериной
Авериной и пили молоко. Так?
     - Не  помню,  -  коротко отвечала Оксана и  упрямо смотрела себе  под
ноги.
     - Но я знаю! - в бешенстве кричал полковник.
     Даже часовой у двери вздрагивал от этого крика.
     - Кто зажигал дом, говори?
     - Не знаю.
     - Ты куда шла?
     - Домой.
     - А где твой дом?
     - Везде.
     - Хорошо.  Скажи мне одно слово,  -  с  каким-то  жутким спокойствием
продолжал полковник, - и я отпущу тебя. Дом зажгла Екатерина Аверина, чтоб
уничтожить мою жену. Так? Да или нет? Скажи - да. Забирай пропуск и уходи.
- Полковник впился в Оксану острым взглядом, ждал ответа.
     Оксана отрицательно покачала головой.
     Полковник вскочил, замычал, поднял над головой кулаки...
     Спустя час,  выходя из подвала, он встретился с отцом. Генерал Штрумф
оглядел сына с ног до головы,  словно видел его в первый раз.  Взглянул на
руки Густава и поморщился: они были в крови.
     - Какие новости? - сух