точно сердился за нарушенный покой.
     Еще до ужина Оксана завесила отверстие шалаша плащ-палаткой, выкопала
посредине шалаша  ямку  и,  наломав  сухого  орешника,  разожгла  камелек.
Ужинали молча.  Но  оба  чувствовали внутреннее напряжение.  Оба сознавали
неловкость и неестественность положения. Сучья, потрескивая, горели весело
и ярко. Подбросив несколько толстых сухих палок, Оксана заговорила первая.
Ослабевшее пламя  скрывало  выражение ее  лица.  Кушнарев слушал  молча  и
внимательно.   Оксана  рассказала  ему  всю  свою  недолгую,   но  богатую
житейскими радостями и невзгодами жизнь.
     Слушая  ее,  Илья  все  больше  и  больше  начинал  волноваться.  Она
отзывалась на все наболевшие в его душе вопросы с подкупающей прямотой. Ее
голос звучал тихо  и  задушевно.  Казалось,  не  было в  мире роднее этого
чудесного бархатистого голоса.
     Через  несколько дней  в  расположение партизанского отряда  прилетел
самолет. Он забрал с собой Кушнарева на Большую землю.
     Когда  самолет делал  над  лагерем прощальный круг,  на  опушке  леса
стояла группа партизан.  Они приветливо махали руками. Среди них в зеленой
фланелевой кофточке, с карабином в руке Кушнарев увидел Оксану...


     — Если тебя,  Илья,  любит такая дивчина,  як  Оксана,  ты счастливый
человек!  Больше ничего сказать не могу,  —  заявил Торба,  когда Кушнарев
закончил свой рассказ.


                       Ч А С Т Ь  Ч Е Т В Е Р Т А Я


                                 ГЛАВА 1

     16  ноября  1941  года  предполагалось третье  по  счету  генеральное
наступление  немцев  на  Москву.  На  волоколамском направлении  противник
напрягал все усилия,  чтобы пробиться к  столице.  Он  стремился отбросить
группу  Доватора  и  дивизию  Панфилова с  магистрали и  обеспечить захват
коммуникационных линий  в  районе  Истринского водохранилища.  В  боях  за
Москву наступил один из самых напряженных моментов.
     Против  далеко не  полного по  составу соединения Доватора и  дивизии
Панфилова  германское  командование бросило  две  пехотные,  две  танковые
дивизии и  другие части и соединения.  Массированным ударом генерал Хюпнер
предполагал отвлечь наши воинские части с флангов и тем самым ослабить их.
Одновременно он  хотел  двумя  мощными подвижными группами охватить правый
фланг нашей армии с севера, а левый — с юга.
     Получив  данные  разведки,  командарм Дмитриев немедленно приступил к
перегруппировке  частей  своей  армии.  На  правое  крыло  были  подтянуты
армейские резервы, дивизии переформированы и получили пополнение.
     За несколько дней до начала немецкого наступления в  штабе армии было
назначено совещание.  Перед совещанием у командующего Доватор встретился с
Панфиловым.
     — Здравствуй, кавалерия, — Панфилов дружески протянул Доватору руку.
     — Ура  "царице полей"  —  пехоте!  —  весело  приветствовал Панфилова
Доватор и,  не освобождая своей руки из его жесткой ладони, отвел генерала
в  сторону и  начал горячо благодарить за поддержку:  —  Орлы у тебя люди,
Иван Васильевич! Богатыри!
     — А твои разве плохи?
     — Ну, мои тоже ребята неплохие!
     — А здорово мы немцев пошерстили, а? Хорошо-о!
     Панфилов весело засмеялся и, щуря узкие глаза, продолжал:
     — Генерал Хюпнер —  вояка коварный.  Зол на нас с  тобой,  очень зол!
Подтянул две танковые дивизии, чуешь?
     — Эх,  нам танков бы  побольше,  танков!  Тогда мы по-другому будем с
Хюпнером разговаривать.
     — Мы еще с ним поговорим, — твердо ответил Панфилов.
     К  беседующим  подходил  Суздалев,   высокий  молодой  комдив,  сосед
Панфилова  на   правом  фланге.   Отчеканивая  каждое  слово,   он   шумно
поздоровался.
     — Думал, опоздаю, задержался на просеке.
     Серые  круглые  глаза  Суздалева быстро  перескакивали с  предмета на
предмет.  Он  был  красив,  статен,  гладко выбрит.  Вся его фигура дышала
здоровьем, силой и самоуверенностью.
     — Встретил сейчас танковую колонну,  —  продолжал он.  — Новые мощные
КВ.  Заполучить бы  таких десятка три.  Я  тогда не  беспокоил бы генерала
Панфилова. Посматриваете, Иван Васильевич, на мой левый фланг?
     — И даже очень бдительно, — подтвердил Панфилов.
     — Не беспокойтесь, не подведу, — заверил Суздалев.
     — Надо не Панфилова беспокоить,  а противника,  —  с усмешкой заметил
Доватор. Ему не понравилась самоуверенность Суздалева.
     — Мы и противника беспокоим. Пока на мой участок не особенно нажимал,
значит,   побаивается.   Сегодня   ночью   разведчики  обнаружили  крупное
передвижение танков, пехоты. Что-то затевается.
     — Ясно,  что  затевается.  Гитлеровцы подтянули танковые  соединения,
разумеется,  не для маневренных переездов,  —  заключил Панфилов и  вдруг,
повернувшись к Суздалеву, спросил в упор: — Значит, мне не беспокоиться?
     — Абсолютно!  Конечно,  при  условии,  что  я  получу  дополнительные
резервы, — подтвердил Суздалев.
     — А  все-таки я беспокоюсь.  Вы меня извините,  но я и командарму так
скажу. За вас беспокоюсь, за Доватора и за себя.
     Лев Михайлович,  не отрываясь, смотрел на Панфилова. Не только любовь
внушал ему этот умный широкоплечий генерал с  простым русским лицом,  но и
глубокое уважение.
     На  совещании  присутствовали  генералы,   полковники,   командиры  и
комиссары армейских корпусов,  дивизий.  Вокруг длинного стола,  покрытого
зеленым сукном,  сидели  военачальники,  державшие в  своих  руках  судьбы
многих тысяч людей и,  самое главное,  судьбу советской Отчизны. Некоторые
из них были еще совсем молодые,  но с  поседевшими висками.  Самым молодым
выглядел  Доватор.  Облокотившись левой  рукой  на  стол,  резко  повернув
голову, он напряженно смотрел на командарма.
     Командарм Дмитриев стоял в конце стола,  перед расцвеченной картой. В
центре ее крупными буквами была обозначена Москва.  Высокий,  подтянутый и
стройный генерал говорил мягким,  негромким голосом. Спокойные, но строгие
глаза его говорили о твердом характере и большой силе.
     — Товарищи командиры и  комиссары,  сегодня я был приглашен на важное
совещание,  где  присутствовали руководители нащей  партии и  государства.
Всякая  возможность разгромить  врага  должна  быть  использована и  будет
использована.  Всякая возможность сдачи врагу столицы абсолютно исключена.
Подобная мысль  не  только  недопустима,  но  и  преступна.  Категорически
преступна! — Последние слова командарм произнес медленно, четким ударением
на каждом слоге, придавая им особенную убедительность и значение.
     Все  присутствующие понимали,  в  какой  страшной опасности находится
Родина.  Понимал это  и  весь народ.  По  призыву партии он  был  готов на
крайние жертвы.  На полководцах лежала задача —  обеспечить победу,  и они
верили в нее,  потому что за ними шел могущественный народ, вооруженный не
только пушками, но и несокрушимым духом советского патриотизма.
     Панфилов,  опираясь о стол крепко сжатыми в кулак руками,  решительно
встал и раздельно сказал:
     — Мы оправдаем доверие Родины!
     — Оправдаем! — горячо поддержал его Доватор.
     Это  было единодушие.  Это был ответ за  всех...  Генералы и  офицеры
встали.
     — Благодарю, товарищи командиры!
     Командарм подал  рукой  знак  садиться и,  круто повернувшись лицом к
карте, приступил к анализу создавшейся на фронте обстановки.
     Положение  обороняющихся армий  к  тому  времени  было  исключительно
тяжелым. Армия генерала Дмитриева, являясь правым крылом Западного фронта,
имела перед собой сильнейшего противника,  а  именно:  5-й и 41-й танковые
корпуса и 56-й и 27-й армейские, входящие в состав третьей танковой группы
генерала Гоота,  и 40-й и 46-й танковые и 90-й армейский корпуса четвертой
танковой   группы   генерала   Хюпнера.   С   воздуха   наступление  врага
поддерживалось вторым авиационным корпусом,  имеющим в  своем  наличии 800
самолетов.  Если общее соотношение сил  по  пехоте уравновешивалось один к
одному,  то  по танкам гитлеровцы имели почти тройное превосходство,  а  в
авиации — полуторное.
     После  овладения  Волоколамском танковые  группы  генералов  Гоота  и
Хюпнера имели  перед  собой  задачу:  коротким ударом севернее Московского
моря отбросить наши части за Волгу, тем самым обеспечить левый фланг своей
клинско-солнечногорской  группировки.   Последняя  ударом  главных  сил  в
направлении  Клин   —   Солнечногорск  —   Истра   должна   была   разбить
противостоящие войска  Красной  Армии  и  обойти  правый  фланг  фронта  с
северо-востока,  перерезав  важнейшую железнодорожную магистраль Москва  —
Урал  —   Дальний  Восток,   основную  артерию,   питающую  фронт.   Общая
стратегическая цель — выход к Москве.
     Над  столицей  нависла  смертельная опасность.  Армии  правого  крыла
Западного фронта было приказано: не допустить прорыва противника, наносить
ему  чувствительные потери,  истребляя живую  силу  и  технику,  преследуя
общестратегическую  цель:  выиграть  время  для  сосредоточения  резервов.
Имелся в виду подход новых ударных армий.
     Командарм сидел в конце стола. Рядом с ним по правую сторону был член
Военного совета  Лобачев,  теперь уже  дивизионный комиссар,  по  левую  —
начальник штаба армии генерал Лобачевский.
     Докладывал сосед Панфилова,  генерал Суздалев. Ему было предоставлено
слово  одному  из  первых.  Обрисовав границы  оборонительных районов,  он
подробно перечислил силы противника на переднем крае и в тылу.  Доклад был
точный и  обстоятельный.  По  его выводам,  оборона дивизии была прочной и
устойчивой.   При   наличии  дополнительных  резервов  с   соответствующим
количеством артиллерии он  рассчитывал,  несомненно,  удержать  занимаемый
рубеж.
     — Получите резервы!  — крикнул ему командарм, переглянувшись с членом
Военного совета.  Тот понимающе улыбнулся. Оба отлично знали, что столько,
сколько требует Суздалев,  они ему дать не  могут,  так же как и  не может
Суздалев удержать своими войсками ту  лавину,  которую противник готовился
бросить на участок его обороны.
     Суздалев был осведомлен о передвижении противника и тревожился. Но он
не  знал  и  не  мог  знать смысла этого передвижения.  Зато об  этом знал
командарм,  ибо в его руках находились все многочисленные и могущественные
рычаги  военной разведывательной машины.  Ему  раньше,  чем  кому-либо  из
присутствующих здесь  командиров,  было  известно,  что  противник намерен
прорвать фронт в центре армии — именно в полосе обороны дивизии Суздалева.
Вот  почему командарм внимательно прислушивался к  каждому слову  генерала
Суздалева, стараясь уловить хотя бы крупицу того, насколько твердо и верно
расценивал он свое положение.
     Казалось,  что  сообщения генерала были  умны,  дельны и  пунктуально
обоснованы,  особенно в  той части,  где речь шла о  потребности в  людях,
пушках  и  снарядах.   Суздалев  был  способный  генерал.   Казалось,   он
справедливо  говорил,   что  германские  войска,   наткнувшись  на  хорошо
укрепленные линии  обороны,  на  плотный огонь  наших  пулеметов и  пушек,
должны непременно замешкаться.  Тогда можно будет взять инициативу в  свои
руки и в зависимости от обстановки действовать наступательно.
     — Значит,  если вы сейчас получите подкрепление,  то сможете удержать
занимаемый рубеж? — спросил член Военного совета Лобачев.
     — Непременно, — подтвердил Суздалев.
     Однако Лобачев недоверчиво усмехнулся и,  повернувшись к  командарму,
что-то тихо сказал ему. Дмитриев утвердительно кивнул головой.
     Доватор,   все  время  наблюдавший  за  командармом,   понимал,   что
командующий не удовлетворен сообщением Суздалева,  как не удовлетворен был
и  он  сам.   Тонким,  безошибочным  чутьем  талантливого  полководца  Лев
Михайлович  уловил  из  доклада  командующего,  что  длительное применение
оборонительной  тактики   может   привести  к   трагическим  последствиям.
Просиживая  над  картой  долгие  ночи,   Лев  Михайлович  детально  изучил
сложившуюся обстановку  в  полосе  обороны  своей  армии.  Он  проводил  с
противником  десятки  воображаемых сражений.  Используя  практический опыт
всех проведенных боев,  он и  сам пришел к выводу,  что длительная оборона
неминуемо приводит к большим потерям. Командуя подвижными частями, Доватор
был  сторонником наступательной тактики.  Однако ему  было ясно,  что  для
этого нужны колоссальные материальные средства.
     Доватор понимал  и не мог не понимать невысказанные мысли командарма,
которые тревожили и его.  Командарм думал не только о превосходящих  силах
противника, но и о состоянии своих дивизий с их огромными вспомогательными
подразделениями:  интендантского  снабжения,  медицинского   обслуживания,
строительством оборонительных укреплений,  непрерывными потоками раненых и
множеством всяких больших и малых дел.
     Вся   эта   многочисленная  масса   людей   нуждалась  не   только  в
распоряжениях,  но  требовала прежде  всего,  не  говоря уже  о  снарядах,
обмундирования и питания.
     Всю эту громаднейшую военную машину должен был обслуживать транспорт.
     "Транспорт" —  этим  словом  командарм  исчертил  весь  лист  бумаги,
лежавший перед ним.  Из Сибири, с Урала, с Волги к Москве шел беспрерывный
поток   поездов.   Гигант-фронт  требовал  сотни  тысяч  тонн   продуктов,
боеприпасов и разного оборудования.
     Невероятным было,  как в  эти тяжелые дни транспорт мог справляться с
возложенными  на  него  задачами.  Главнейшие  железнодорожные  магистрали
Московского узла  в  то  время были  перерезаны противником.  Оставшиеся в
действии   магистрали,   питавшие   весь   фронт,   подвергались  жестокой
бомбардировке с воздуха. Они также находились под угрозой захвата.
     Сражение под  Москвой должно было решить весь дальнейший ход  военных
действий,  имеющих значение не только для Советского государства, но и для
всего  мира,  ибо  исход  его  предопределял дальнейший  ход  исторических
событий.
     Помимо всех многочисленных забот,  отягощающих командарма,  он должен
был  прежде всего  думать о  коварном противнике,  правильно оценивать его
способности, уметь превосходить его при решении всех задач, для того чтобы
проще, вернее и остроумнее победить его.
     Доватор знал  это  правило и  не  оставлял противника в  покое ни  на
минуту.   Сейчас,   оторвавшись  от   карты,   он   бросил  на  командарма
многозначительный взгляд.  Ему  не  терпелось высказать свою точку зрения.
Командарм видел  это  нетерпение и  легким кивком головы дал  понять,  что
можно говорить.
     Коротко изложив обстановку в полосе обороны своих дивизий,  Доватор с
неожиданной решительностью заявил:
     — При этом соотношении сил выводы генерала Суздалева об  устойчивости
обороны считаю неосновательными.
     Суздалев встретил острый взгляд Доватора и  пожал плечами.  Панфилов,
откашлявшись, склонился к столу; медленно помешивая чай, старался ложечкой
придавить лимон к стенке стакана.
     — Продолжайте,  генерал Доватор,  —  с интересом посматривая на него,
проговорил командарм.
     — Неосновательными потому,  что армия в целом, — продолжал Доватор, —
не может больше принимать на себя концентрированных ударов противника.  От
обороны армия должна перейти к наступательным действиям.  Противник сейчас
увлечен успехом.  Аппетит гитлеровцев разожжен близостью Москвы, близостью
грабежа и  наживы.  Противник полагает,  что мы  не  в  состоянии проявить
наступательной инициативы.
     Предложение Доватора было поддержано большинством генералов.
     Для командарма начался именно тот разговор,  который определил нужное
направление мыслей присутствующих.  Командарм имел уже приказ командующего
Западным фронтом остановить наступление противника и нанести ему встречный
удар,  но с  объявлением его медлил,  прислушиваясь к  мнению командиров и
начальников.
     — Мы  не  исключаем даже  лобового  контрнаступления,  —  сказал  он,
излагая сущность приказа.  —  Мощной артиллерийской подготовкой мы  должны
ослабить   наступательный  порыв   противника.   Внезапный  удар   нарушит
оперативные планы германского командования. При наличии свободных резервов
мы сможем захватить инициативу в  свои руки и  постараемся ее в дальнейшем
не выпустить.
     Удар было решено  нанести  правым  флангом  армии  в  северо-западном
направлении.  По намеченному плану генерал Суздалев обязан был подтянуть к
правому флангу дивизии Панфилова  два  батальона  и  активными  действиями
сковать противника, способствуя наступлению Панфилова и Доватора. Суздалев
выговорил себе право действовать активно лишь  в  том  случае,  если  явно
определится  успех.  Дивизия его подкреплялась батальоном пехоты.  Дивизии
Панфилова придавались  танковые  подразделения.  Группа  Доватора  никаких
подкреплений   не   получила,  но  Лев  Михайлович  все  еще  надеялся  на
пополнение.
     — Разумеется,   генерал  Доватор  тоже  рассчитывает  пополнить  свои
кавалерийские полки?  —  как  бы  угадав его мысли,  спросил член Военного
совета.
     — Жду и надеюсь, товарищ дивизионный комиссар, — сказал Доватор.
     — Да,  да,  пожалуй,  следует, — медленно произнес Дмитриев, о чем-то
задумываясь.
     Доватору  казалось,  что  командарм  упустил  какое-то  очень  важное
решение. Напряженно всматриваясь в лежащий перед ним лист бумаги с длинным
столбцом цифр,  он улыбнулся и передал его Лобачеву. Доватор с нетерпением
ждал.  Обещающая улыбка командарма и уверенный жест его руки подтверждали,
что  на  этот раз  все  будет в  порядке.  По  выражению лица дивизионного
комиссара  Лев  Михайлович  понял,  что  Лобачев  знал,  чем  следует  его
обрадовать.  Казалось,  член  Военного совета  не  только  ведает секретом
успеха сложной военно-политической работы,  но и знает горячие порывы души
Доватора.
     — Я понимаю, — говорил он, улыбаясь, — понимаю генерала Доватора. Ему
бы  сейчас еще одну кадровую кавалерийскую дивизию.  Не отказался бы,  Лев
Михайлович?
     — Что и говорить!  —  воскликнул Доватор,  с волнением посматривая на
трепетавшую в  руках Лобачева бумагу,  напечатанную на бланке Генерального
штаба.
     — Думаешь,  шучу?  — темные брови дивизионного комиссара сдвинулись к
переносице, умные голубые глаза заискрились улыбкой.
     Панфилов пододвинул Доватору стакан чаю, положил туда кружочек лимона
и  утопил его ложечкой.  Он был рад за своего боевого соседа и ухаживал за
ним с заботливым отеческим вниманием.
     Все сомнения у  Льва Михайловича исчезли.  Что-то хорошее,  радостное
было в пытливом взгляде члена Военного совета. "Целая дивизия! — мелькнуло
в  голове Доватора.  —  Да тогда моя кавгруппа превратится в  корпус!  Вот
погулял бы по тылам! Эх, развернулся бы!"
     — Вообрази себе,  генерал Доватор,  кадровую кавалерийскую дивизию! —
продолжал Лобачев.  — Каждый эскадрон имеет отдельную масть коней: гнедые,
вороные, серые... Сам понимаешь, кадровая!
     — Какая дивизия? Я все дивизии знаю.
     Лев Михайлович поднялся, неторопливо одергивая полы кителя, и засыпал
командарма вопросами:
     — Где она сейчас? Где стояла? Как идет?
     — В пути, скоро будет, вот документ.
     Лобачев с  гордым  видом  потряс  уведомлением о  движении дивизии из
района Средней Азии.
     — Следует  по  своему  назначению...  Получишь полностью,  непременно
получишь...  А сейчас нужно обходиться тем,  что есть, — сказал серьезно и
медленно командарм Дмитриев.
     — Но  ведь  кавалерия должна наступать сейчас,  —  проговорил Доватор
глухим, прерывающимся голосом.
     "Гнедые,  серые,  рыжие..."  В  горячем воображении Доватора уже  шли
где-то  эти кони,  дразнящие,  покачивая вьюками.  Но  где они и  скоро ли
будут?
     — Наступать, я должен наступать! — нетерпеливо и горячо произнес он.
     — Да, наступать, — веско подтвердил Лобачев.
     Участников совещания  командарм  пригласил на  обед.  Коньяк  освежил
Доватора,  но настроение у него было неважное. Лобачев, точно нарочно, сел
рядо