оссия! Какое может быть
сравнение?!
     — Ты же спрашиваешь, где было легко воевать? Вот я и ответил.
     — Да  там  была  не  война,   французов  предала  кучка  негодяев!  —
возмущался Доватор и снова, обращаясь к начштаба, приказывал: — На привале
рацию с  капитаном Кушнаревым вперед на двух танках.  Развернуть в  районе
Пашково.  К  прибытию передового отряда иметь полные,  уточненные данные о
противнике. В Коробове сбор командиров дивизий, полков, начальников штабов
и  политработников.  Срок для  объявления приказа и  совещания —  двадцать
минут.  Помпохозам прикажи заложить в  кухню порцион и варить на ходу.  На
привале тотчас же  кормить людей.  Старшин вперед —  искать фураж.  Сам не
ешь,  а коня накорми.  Правильно я говорю, Сергей? — лукаво посматривая на
коновода, спросил Лев Михайлович.
     — Так точно,  товарищ генерал.  Конь как душа —  покорми и  трогай не
спеша.
     — Я тебе дам не спеша... — погрозил Доватор.


     Шли  уже  четвертые сутки  после  начала  операции.  Буран  стих.  На
просеках танки грузно давили толстый слой снега. Бездорожье задерживало их
движение,  и  они  начали  отставать.  На  заболоченных местах приходилось
делать гати и  строить мосты.  Вьюги снова сменились морозами.  В  голубом
небе  тонко  курилось  синеватое зарево.  Конница,  дробя  белые  горбатые
сугробы,  все шла и  шла,  останавливаясь лишь на короткий ночлег.  Лагерь
растягивался тогда  на  много  километров вдоль  просек  и  лесных  дорог.
Несмотря на  усталость,  кавалеристы,  поблескивая клинками,  звонко секли
застывший на морозе кустарник и  ветками кормили измученных коней.  Иногда
слышались смех, шутки и приглушенные, бодрящие душу песни.
     Между  деревьями  ходили  патрули,  выискивая нарушителей маскировки,
пытавшихся втихомолку развести костерок.  Ругаясь беспощадно,  они  тут же
затаптывали дымящиеся головешки.
     — Да ты что, приказа не знаешь? — напирал Торба на Шаповаленко.
     — Да я же у кусте, — оправдывался Филипп Афанасьевич.
     — Смотри,  як бы там голова не осталась.  Не чуешь, немец летает, как
коршун,  заглядывает под  каждое дерево?  Клюнет носом,  вот  тогда будешь
знать!
     — Нос  его  до  мене еще  не  дорос.  Дам винта,  воткнется в  землю.
Кончилось его згаление,  бомбить, як дурней, — храбрился бывалый солдат. —
Не пужай!
     Над  лесом  нудно  гундосил мотором  "костыль".  Иногда  он  нахально
вывертывал боковой  вираж,  и,  пролетая над  самыми  верхушками деревьев,
летчик высовывался из кабины,  щупая глазами лесные тропки. Тогда дежурный
зенитчик не выдерживал и  вспарывал обнаженные плоскости хлесткой очередью
бронебойных пуль. Самолет, вспыхнув черным дымом, со свистом скользил вниз
и с протяжным гулом вламывался в чащу леса.
     — У-ух! — раздавались кругом горячие, восторженные голоса, а недавний
нарушитель порядка торжествовал больше всех.
     — Бачили?  А вин пужае!  Вин мене поучае!  — рассуждал Шаповаленко. —
Учила божа монашка христьянству сатану,  а вин ее в грех ввел, ось як! А я
не монах, сидеть без горячей та скоромной пищи не можу.
     Разгромив с  налету немецкий гарнизон в  Терехове,  Доватор остановил
корпус  для  короткой  передышки.  Дивизия  Атланова,  шедшая  в  головной
колонне,  сосредоточилась в районе восточней Загорья,  дивизия Медникова —
северо-западнее Румяницы,  штаб  корпуса  и  резервная дивизия  полковника
Тавлиева остановилась в лесах Московского государственного заповедника.


     Разведка  Кушнарева по  заданию  Доватора  действовала в  направлении
Сафониха  —   Онуфриево.  Выйдя  в  район  Загорье,  разведчики,  захватив
пленного, возвращались обратно и неожиданно наткнулись на колонну немецких
войск.   Крупная  часть  с  массой  артиллерии  и  автомашин  двигалась  в
направлении Сафониха,  а  туда же  под прикрытием полка Осипова только что
прошли танкисты Иртышева.
     Гитлеровцы двигались  по  свежему,  только  что  протоптанному нашими
танками  следу.  Спешившись,  Кушнарев приказал коноводам отвести  лошадей
глубже в  лес,  а  сам,  затаившись с Бусловым в кустах,  стал наблюдать и
записывать.  Колонна уже  двигалась больше  часа.  Кушнарев дважды посылал
Доватору донесения,  но  оба раза посыльные возвращались ни с  чем.  Поток
вражеской пехоты и техники шел непрерывно.
     Кушнарев  начал  беспокоиться.  Из  рук  уходил  удобный  случай  для
внезапного нападения и разгрома колонны.  Тревога его усиливалась еще тем,
что он насчитал свыше сорока орудий,  не менее тридцати тяжелых минометов,
огромный обоз  и  более  четырех тысяч  человек пехоты.  Колонна пересекла
маршрут  корпуса  и  отрезала  передовой отряд.  Имея  громадное численное
превосходство,  противник, развернувшись, мог ударить кавалерийскому полку
в тыл.  Кушнарев посылал в штаб головного отряда тревожные предупреждающие
записки,  но разведчики и  туда не могли пробиться.  С Горнева на Сафониху
дорога тоже была забита противником.  Кушнарев сам оказался запертым между
двумя вражескими колоннами и  не  мог предупредить командование.  Захватив
пленного,  он  стал  собирать сведения.  Косясь  на  притихшего "языка"  и
подбирая немецкие слова, он спрашивал:
     — Что за часть?
     — Не  знаю,  —  немец  пожимал  плечами  и  самым  глупейшим  образом
добавлял: — Гитлер капут. Гут Москау...
     С момента прорыва в "языках" недостатка не было.  Солдаты,  вкусившие
русской зимы,  сдавались охотно.  Попав в плен, они откровенно радовались.
Недаром впоследствии германское командование ввело в войсках отличительный
знак.  На  борт мундира пришивалась желтого цвета ленточка.  Это означало!
"Доблестно перезимовал".
     — Ну, что он говорит? — поинтересовался Буслов.
     — Мелет всякий вздор,  и ничего путного,  —  возмущенно отплевываясь,
ответил  Кушнарев.  Его  сейчас  интересовал не  пленный,  а  то  дурацкое
положение, в котором он сам очутился.
     Колонна,   урча  моторами,   проходила  мимо.   Мощные  тягачи  везли
длинноствольные пушки. Огромные грузовики с обтянутыми брезентом кузовами,
гремя цепями,  катились следом.  Солдаты, кутаясь в пестрые плащ-палатки и
разноцветную одежду,  отнятую у  колхозников,  шли беспорядочными толпами.
"Эх, десятка бы два пулеметов сюда!" — думал Кушнарев.
     — Ну, что будем делать, Буслов? — спросил он, сдвигая на лоб кубанку.
     Начинал одолевать холод.  Разведчики по очереди отползали к коноводам
и там, поплясывая вокруг деревьев, грелись.
     Будь гитлеровцы похитрей, они могли бы прочистить лес с двух сторон и
накрыть разведчиков, как кур.
     Слева  уже   начиналась  яростная  стрельба.   Кушнарев  понял,   что
противник, очевидно, встретился с передовым отрядом и завязался бой.


                                 ГЛАВА 8

     В  штабе  корпуса  происходило  нечто  похожее  на  "панику".  Совсем
неожиданно исчез  генерал  Доватор.  Бойцы  взвода  охраны  сообщили,  что
генерал  в  сопровождении Шаповаленко пешком  прошел  в  направлении штаба
дивизии Тавлиева.  Комиссар Шубин  послал  туда  коновода Сергея,  но  тот
вернулся ни с чем: генерала там не было.
     — Капитан Курганов,  почему вы  не  знаете,  где генерал?  —  сердито
спрашивал Шубин.  —  Вы-то должны знать.  Вы понимаете, какая на вас лежит
ответственность?
     Курганов сумрачно молчал.  От  усталости он  едва стоял на  ногах,  и
Доватор разрешил ему отдохнуть, а сам в это время пропал. Что хочешь, то и
делай!
     — Как  можно было отпустить генерала без охраны!  Мы  же  находимся у
врага  в  тылу.  Рядовому  командиру  не  разрешаем  отлучиться  без  двух
автоматчиков, а тут генерал исчез, командир корпуса!
     Едва   ушел  Шубин,   явился  взволнованный  и   разгневанный  Андрей
Николаевич Карпенков. От этого влетело еще крепче.
     — Проспали, милейший, генерала?
     — Никогда  такого  случая  не  было,  товарищ полковник,  —  смущенно
оправдывался Курганов, чувствуя, что он совершил непростительную ошибку.
     — Что  значит  —  не  было?  Если  вы  отдыхаете,  сообщите дежурному
командиру,  прикажите,  чтобы вас  заменил начальник охраны или ординарец.
Что у нас,  некому позаботиться о комкоре?  Неужели вы не понимаете: когда
генерал  работает,   адъютант  неотлучно  находится  при  нем.   Он  может
понадобиться каждую минуту.
     — Но вы же знаете, товарищ полковник, генерал иногда садится работать
и всех отсылает спать. Нельзя в таких случаях нарушать приказание.
     — Именно в таких случаях и надо нарушать. А дежурный кто, дежурный? —
горячился Карпенков.
     — Сегодня дежурил Шаповаленко.
     — Я этому бородатому дам! Ищите генерала, где хотите.
     Весь  комендантский эскадрон был  поднят  на  ноги,  искали  по  всем
подразделениям, но генерала нигде не было...
     Кушнарев продолжал лежать в кустах. Немцы двигались свыше двух часов.
Наконец  за  лесным  поворотом  исчезла  последняя машина.  Илья  приказал
Буслову подводить коней.
     Застоявшиеся кони,  покачивая вьюками,  резво бежали между деревьями.
Чтобы быстрей доскакать, Кушнарев решил посадить немца на коня Буслова. Но
впервые  в   жизни  Буслов  категорически  воспротивился  выполнить  такое
распоряжение.
     — Что хотите,  товарищ капитан,  а посадить фашиста на своего коня не
могу.
     — Да у  тебя же конь выносливее других.  Я ж только поэтому,  товарищ
Буслов, — нерешительно проговорил Кушнарев.
     — Я коня хранил не для того,  чтобы фашистов возить, а чтобы бить их.
Вы поезжайте побыстрее, а я его сзади буду конвоировать пешком.
     — А если не доведешь? — усмехнулся Кушнарев.
     — Это вы в каком смысле, товарищ капитан? Думаете, башку ему отрублю?
Нет,  товарищ капитан.  У меня душа чистая.  В бою — пожалуйста, а так нет
надобности.
     — Я  не  потому  спрашиваю,  —  вспыхнул Кушнарев.  —  Сейчас  одному
конвоировать опасно...
     На дорогу, точно с неба свалившись, в сопровождении Шаповаленко вышел
генерал Доватор. Бурка его вся в снегу, лицо улыбающееся.
     — Опоздали, голубчики. Мы тут со стариком вперед вас все разведали.
     — Откуда вы, товарищ генерал? — изумленно спросил Кушнарев.
     — Как  откуда?  Из  разведки.  Вот  что,  Кушнарев,  —  изменив  тон,
продолжал Доватор. — У кого конь добрей всех? Срочно нужно гнать в штаб.
     — У  меня,  товарищ  генерал.  Садитесь,  —  предложил Кушнарев  свою
кобылу.
     Ракета,   подрагивая  золотистой,   взъерошенной  от   стужи   кожей,
нетерпеливо дергала повод.
     — Ладно,  —  согласился Доватор и, покосившись на немца, спросил: — А
этот что-нибудь интересное сказал?
     — Мало путного.  Говорит,  отходят везде.  А какая прошла часть —  не
знает.
     — Ну,  если он не знает,  то мы с Филиппом Афанасьевичем знаем. А его
отпустите...
     — То есть как отпустить, товарищ генерал? — смущенно спросил капитан.
     — Пусть идет куда хочет. Некогда с ним возиться.
     Лев  Михайлович подошел  к  немцу  и,  показав рукой  направление,  в
котором ушла колонна, крикнул по-немецки:
     — Марш домой!
     Солдат, ничего не понимая, моргал глазами.
     — Марш! — еще строже повторил Доватор.
     Пленный,  не  отрывая  глаз  от  странного русского генерала,  боком,
спотыкаясь,  пошел по растоптанной, изрытой колесами дороге, сначала тихо,
потом припустился что  есть  духу  и,  к  изумлению разведчиков,  исчез за
первым поворотом.
     — Эх,  какой  прыткий,  подлец!  —  весело  крикнул  Доватор и  веско
добавил:  —  Все равно никуда не уйдет...  Ну, а теперь, хлопцы, быстро по
коням.
     Буслов  посматривал  на  генерала  с  затаенным  восторгом.   Слишком
ничтожен и  жалок был в эту минуту пленный немецкий солдат,  чтобы пустить
ему в затылок пулю. А возиться с ним было действительно некогда.
     Лев Михайлович подошел к  кушнаревской Ракете.  Когда он стал вдевать
ногу  в  стремя,   кобылица,   грозно  скосив  фиолетовые  глаза,  свирепо
захрапела. Но Кушнарев крепко держал ее под уздцы.
     — Еще фордыбачит, — ловко метнув тело в седло, сказал Доватор. — Ты с
нами, голубка, не шути, — добавил он весело.
     Кобылица,  почуяв  на  спине  опытного  всадника  и  крепко  прижатые
шенкеля, покорно вздохнула.
     Филипп   Афанасьевич,    смотря   на   посадку   генерала,   на   его
поблескивающие, как перед боем, глаза, улыбнулся и подмигнул Буслову.
     — А ты,  Филипп Афанасьевич,  садись на моего коня, я пешком пойду, —
сказал Буслов.
     Покоряющая простота,  доброта и  забота о товарище были отличительной
чертой  характера  Буслова.  Шаповаленко благодарно кивнул.  Буслов  помог
влезть ему на высокого,  богатырского,  под стать хозяину,  коня. А потом,
придерживая стремя,  он  пошел  рядом.  Старый  казак  совсем растрогался.
Непотребное полезло в  голову.  Случись с  этим парубком,  так  же  как  с
Захаром Торбой или Павлюком, какое-нибудь лихо, вырвал бы он тогда не один
клок волос из своей седой чупрыны.  Да разве они ему не сыны? "Ах, и добре
же було бы народить таких хлопцев, а зараз чем я им не батько?" Да нет той
радости или горя, что бы они с ним не поделили.
     — А  вот  генерал  —  батько  не батько,  — уже вслух говорил Буслову
Филипп Афанасьевич,  — сын не сын,  а жизнь свою за  него  положить  можу.
Только встали на привал,  а он мне каже:  "Пойдем,  Филипп Афанасьевич,  к
танкистам в гости".  Я хотел адъютанту побудку устроить,  а вин  запретил.
"Капитан,  — каже,  — не спал три ночи. Нехай отдохнет, идем на пару". Ну,
пришли до танкистов,  а они собираются — четыре танка,  — передовой  отряд
идут догонять.  Они ему приданы,  ну, а дорога погана така, отстали трохи.
"Сидай,  — каже,  — Афанасьевич, поедем до генерала Атланова, обстановочку
там  понюхаем.  У  Иосифа  Александровича  узнаем  что-нибудь  такое  дуже
интересное.  Сегодня нам придется подраться добре". Сели, поихалы. Он туда
в   середку   залез,  я  поверху,  возле  той  чертовой  башни,  вместе  с
автоматчиками.  Гудить,  гремить,  як скаженна.  Ну ж машина, щоб ты знал,
грозная.  Я  подумал:  не попроситься ли мне у генерала да не повоевать ли
трохи в танкистах?  Прибыли,  значит, до генерала Атланова. И точно, Иосиф
Александрович  что-то  нашему  генералу  сообщил  дуже  хорошее  и  тут же
обратно,  на этой самой машине. Проехали сколько-то километров, тут нас на
дороге: стоп! Бачу, партизаны. "Дальше, товарищи, ехать нельзя. Впереди, —
кажуть,  — немцы идут,  дуже много". Обсказали они все нашему генералу. Он
трохи задумался.  Потом каже:  "Вот что,  хлопцы,  дело сурьезное. Вы этих
немцев не трогайте,  а садитесь на танк — и к  генералу  Атланову".  Вынул
карту и показал,  как це надо зробить.  "Пусть, — каже, — генерал оседлает
дорогу впереди и не пускает их.  А я,  — каже, — быстро сумею поднять пару
дивизий,  и мы устроим такую ловушку — ни один не уйдет". Танкист повернул
обратно,  захватил партизан и уехал,  а мы пешком.  Трохи  прошли.  Потом,
чуем, грохот. Бачу — немцы. Мы у лес. Закопались в снег и два часа лежали.
Замерзли. Ни туда, ни сюда — вот вона яка выйшла история...
     По прибытии в  штаб корпуса Доватор срочно собрал командный состав на
совещание.
     Разместились прямо на снегу под деревьями.  Кто сидел на пне,  кто на
куче еловых веток,  кто на свалившемся кряже. Командиры частей, начальники
штабов, комиссары, политработники шуршали листами карт.
     Серые,   остро   поблескивающие   глаза   Доватора   зорко   оглядели
собравшихся.  Лица, выдубленные морозами и ветрами, осунулись, но в глазах
у всех был живой, нетерпеливый блеск.
     — Знаю, товарищи, что люди устали и кони тоже, но отдыхать некогда. —
Доватор поправил на  голове серебристо подернутую инеем коричневую папаху.
— Противник всюду бежит. Слушайте приказ.
     Быстро и коротко Доватор обрисовал сложившуюся обстановку и объяснил,
кому и что нужно делать.
     К  тому  времени дивизия Атланова вышла  на  рубеж юго-западнее озера
Тростянского и  перехватила дороги Онуфриево —  Денисиха,  завязала бой  с
авангардом отступающей 78-й  дивизии  противника.  Дивизии  Тавлиева  было
приказано:   охватить  деревню  Сафониху  с  юга,  где  скопилось  большое
количество немецких войск и техники.  Дивизия Медникова наносила фланговый
удар  с  юго-востока,  от  Загорья.  Спешив несколько эскадронов,  Доватор
пересадил  их   на   танки   подполковника  Иртышева  и   двинул   впереди
кавалерийских полков.
     — Ты  чувствуешь,  Михаил Павлович,  какое предстоит дело?  —  сказал
Доватор Шубину.
     — Отлично    чувствую.    Ты    меня    сегодня    столько   заставил
перечувствовать...  —  проверяя крепость седельных подпруг  и  укоризненно
качая головой, ответил Михаил Павлович.
     — Стоит  ли  вспоминать,  Михаил Павлович?  Сам  знаю,  что  нехорошо
получилось, — улыбаясь, оправдывался Доватор. — Пошел танкистов проведать,
думал,  быстро вернусь.  А  это  такой лихой народ,  момент —  и  умчали к
генералу Атланову.  Разве можно было утерпеть,  когда сердце чуяло —  быть
интересному делу? Так оно и вышло...
     — Следующий раз ты у меня,  голубчик, так не выскочишь... Ну, хоть бы
автоматчиков взял,  а  то  улизнул с  одним  бородачом.  Хорошо,  что  все
благополучно обошлось.
     — Да не думаешь ли ты, что я пошел ради удали, шпорами звякать?
     Доватор дал  коню  обычную порцию сахара и,  поставив ногу в  стремя,
мигом очутился в седле.
     — Зачем мне  так  думать?  Ты  не  юнец какой-нибудь,  а  генерал,  —
возразил Шубин. — А генералу положено себя беречь.
     — По чести тебе признаюсь,  Михаил Павлович: никак не могу привыкнуть
к  тому,  что мне не  девятнадцать лет,  а  почти сорок.  Очень уж хочется
остаться  молодым  и  думать,  что  я  не  генерал,  командир гвардейского
корпуса,  а простой курсант Борисоглебского училища...  Немецкого генерала
захватить,  что ли, для солидности? Вместе со всеми потрохами, с дивизией,
а?
     — Да ты не хитри!  Я давно чую, что ты замыслил. — Шубин погрозил ему
концом повода и,  покачав головой, продолжал: — Мудреная штука — поймать в
мешок  эту  дивизию.  Она  меня  самого  бесит.  Ты  смотри:  в  Локотне —
Готцендорф,  в Горбове —  он же,  в Терехове —  тоже он.  Не мешало бы его
целиком прихлопнуть.
     — И прихлопнем! — подтвердил Доватор.
     — Уверен?
     — Да.  Ни  за  что не выпущу!  Сережа,  подержи коня!  —  крикнул Лев
Михайлович коноводу. Он полез рукой за пазуху, вытащил карту, продолжал: —
Смотри!  Сейчас на  пути  этой  дивизии Атланов и  танкисты Иртышева.  Они
заставили немцев перейти к  обороне в районе Сафонихи.  Тавлиев закроет им
выход с  юга,  с  востока мы  постараемся нажать в  спину так,  что у  них
затрещит хребет.  С  севера выход закрывают им  Тростянские болота.  Она у
меня будет вот  где,  эта дивизия!  —  Доватор,  скрипя кожаной перчаткой,
крепко сжал руку в кулак.  Спрятав карту,  он продолжал: — Я вот съездил к
Атланову,  провел рекогносцировку местности,  и мне сразу стало ясно,  что
делать.  Недаром пролежали со  стариком целых два часа в  кустах.  За  это
время я детально обдумал боевой приказ и весь план операции. А кроме того,
наблюдая за немецкими колоннами,  воочию убедился, что гитлеровский солдат
совсем не тот,  каким мы его считали. На меня повеяло от солдат противника
этаким запахом разложения.  Правда,  отдаленным,  но повеяло...  Тогда как
наши люди рвутся в бой,  твердо знают,  за что борются. Сейчас нам надо во
что  бы  то  ни  стало  прихлопнуть какую-нибудь крупную часть,  захватить
побольше пленных и  показать конникам,  с  кем  имеют они дело.  Вот тогда
посмотришь, как зло будут рубить наши казаки.
     Они  стояли на  опушке леса.  Мимо проходили кавалерийские эскадроны.
Командиры,  взбадривая коней и приветствуя генерала, с лихим шиком бросали
руки к кубанкам.  Прошла батарея Ченцова.  Комбат на низкорослой серенькой
лошадке ехал рядом с Ковалевым.
     — Привет батарейцам!  —  крикнул Доватор и помахал Ковалеву, подзывая
его к себе.
     — Я вас слушаю,  товарищ генерал,  —  подъезжая к комкору, проговорил
Ковалев.