. После осмотра он построил весь взвод и заявил:
     — Кони грязные.  Настоящему кавалеристу должно быть стыдно.  Увидели,
что идет поверять новый командир,  похватали скребницы.  Так делают только
нерадивые,   обленившиеся  люди.   Конь  в   порядке  только  у   товарища
Шаповаленко.  Чувствуется,  что он  любит его,  но  сегодня он что-то не в
себе...
     Кушнарев, бросив взгляд на Филиппа Афанасьевича, спросил:
     — Отчего он хромает?
     — Ковать  треба,  а  подков нема,  —  хрипло,  откашливаясь,  ответил
Шаповаленко.
     — Сегодня  же  поезжайте в  деревню и  подкуйте в  колхозной кузнице.
Ясно?
     — Всех ковать нужно,  товарищ старший лейтенант,  —  ободренно заявил
Шаповаленко.
     Кушнарев задумался. Он и сам заметил, что надо подковать всех, но где
взять подковы?
     — Старшину ко мне!  —  вынимая из планшетки карту, приказал Кушнарев.
Оглядел казаков, коротко добавил: — Разойдись! Командиру взвода остаться.
     — Я  вас  слушаю.  —  Стоявший позади него  старшина Ракитин выступил
вперед, ловко бросив ладонь к кубанке. Вытянувшись, он ждал приказаний. По
звонкому цокоту шпор и бодрому отклику Кушнарев понял, что старшина службу
знает.
     — Сколько в  эскадроне кузнецов?  —  не  отрываясь от карты,  спросил
комэскадрона.
     — Ковочный инструктор один  и  два  штатных коваля,  —  слегка тронув
пальцами вьющиеся колечками волосы, ответил Ракитин.
     — А кроме?
     — Не знаю.
     Ракитин  смущенно блеснул  светлыми глазами.  Он  понимал,  что  ему,
старшине,  следовало бы знать, сколько в эскадроне людей, знающих ковочное
дело.
     — Найдутся... — добавил он нерешительно.
     — Не  сомневаюсь,  —  протяжно  отозвался  Кушнарев  и  вопросительно
посмотрел на Торбу.
     Захар догадался и тут же ответил:
     — В  первом  взводе Буслов настоящий коваль.  Воробьев и  Шаповаленко
тоже знают,  да и  я  могу.  Было б  чем работать.  Подковать коня —  дело
нехитрое.
     — Но  ответственное,  —  подчеркнул Кушнарев.  —  Хороший  кавалерист
должен знать ковку. А карта есть у вас, товарищ старшина?
     — Есть, товарищ старший лейтенант!
     — Запрягите бричку,  обшарьте деревни Лукояново,  Озеры,  Поздняково,
Хмели.  Соберите все подковы,  новые и старые,  и свезите к кузнице в село
Ращенка. Оборудуйте горн. Пошукайте...
     — А если не дадут? — нерешительно возразил Ракитин.
     — Сейчас,  ребятки,  родная мать от нас отговорок не примет,  — меняя
тон,  ответил Кушнарев.  — Выполняйте приказание. А мы с командиром взвода
пойдем глядеть дикую кобылицу Урсу.
     — Откуда вы ее знаете? — удивленно спросил Торба.
     В  суете  осмотра и  поверки он  совсем забыл  о  ней.  Урса  была  в
эскадроне  предметом постоянных разговоров.  Двух  смельчаков,  пытавшихся
сеять на нее верхом,  отправили в госпиталь.  Один,  пролежав десять дней,
только-что  вернулся.  Торба рассказал Кушнареву историю Урсы.  Недели две
назад  на  станцию Старая Торопа пришел на  пополнение эшелон с  лошадьми.
Часть их оказалась совсем необъезженной. Казаки прилаживали для выгрузки к
вагонам  специальные мостки.  Проводники  советовали  не  беспокоить коней
раньше времени,  но  их не послушали и  открыли двери вагонов.  Любопытные
скопом полезли к лошадям. Сначала раздалось звериное фырканье, потом треск
ломающихся поперечных задвижек.  Солдаты запрыгали из вагонов,  а  следом,
через их головы,  прямо на насыпь, стали скакать черногривые, темно-гнедые
кони. Любопытные на четвереньках лезли под вагоны. Истосковавшиеся по воле
кони с диким храпом развеяли по ветру длинные хвосты и помчались в поле.
     Целую неделю ловили их арканами,  но Урса так и не далась. Она гуляла
привольно по нескошенным хлебам, не давая приблизиться к себе ни человеку,
ни лошади. Лишь после нескольких дней сытой жизни она заскучала без подруг
и стала навещать коней разведэскадрона во время пастьбы.  Ее  не  трогали,
дали  обвыкнуться.  Однажды  ночью  она  осмелилась  подойти к коновязям и
призывным, тоскующим голосом дала о себе знать. Ей ответил стоявший с краю
конек бойца Мулдасинова.  Калибек Мулдасинов,  казах,  отличный наездник и
знаток лошадей,  незаметно подкрался и ловко ее заарканил брошенной на шею
петлей.  Однако  на  другой же день при попытке взнуздать коня Калибек так
был смят горячей Урсой, что его пришлось отправить в полевой госпиталь.
     — К этой зверюге и подходить-то страшно, — закончил рассказ Торба.
     Неподалеку от  взводной коновязи за сосну была привязана темно-гнедая
кобылица.  Увидев  людей,  она  гневно зафыркала,  рванулась в  сторону и,
натянув привязанный к  дереву  цепкой чембур,  уперлась передними ногами в
землю.  На  лбу,  повыше  глубоко  впавших  глазниц,  вместо  челки  лежал
скатанный из репьев комок.  Ими же были разукрашены грива и  хвост.  Когда
Кушнарев  подошел  поближе,  кобылица дико  захрапела и  замотала головой,
пытаясь оборвать крепкий чембур. Несколько раз она порывалась подняться на
задние  ноги.  Взглянув на  скаковые суставы  и  широкие голени,  Кушнарев
угадал породу озорницы.
     — Экземпляр!  — восхищенно проговорил он, покачивая головой. Протянув
руку  вперед и  приговаривая нежное "олле",  он  смело подошел к  ней,  не
отрывая взора от ее зло горящих глаз.


                                 ГЛАВА 6

     Приехав на станцию Нелидово,  Миронов направился в отдел передвижения
грузов.  Шагая по  платформе,  он поражался огромному скоплению эшелонов с
грузами и  жестокими следами бомбардировки.  В гигантских воронках от бомб
стекленела  замерзшая  вода,   валялись   исковерканные  рельсы,   чернела
развороченная земля, обугленные бревна.
     По  путям между эшелонами,  о  чем-то споря,  кучками ходили военные.
Стоявшие  у  вагонов  часовые  ежеминутно  строго  окрикивали  штатских  с
чемоданами, узлами, свертками, пытавшихся нырнуть под буфера.
     В  отделе  грузовой службы Миронов стал  свидетелем любопытной сцены.
Какой-то капитан интендантской службы,  перевешиваясь через барьер,  совал
лейтенанту — помощнику коменданта — пачку бумаг и с горячей настойчивостью
доказывал:
     — Поймите!  Наш груз здесь!  Я  сам видел.  Вагон номер шестьсот два,
назначение станция Кощенки.
     — Вот туда его и направим. Там и получите.
     Лейтенант  беспомощно  рылся  в  бумагах  и  ворчливо  отругивался от
наседавших военных.  Он  явно был не  в  курсе дела и  совершенно не  знал
обстановки.
     — Да ведь станция Кощенки занята противником!
     — Каким противником? — обалдело спрашивал лейтенант.
     — Немцами, черт побери! — не выдержав, закричал капитан. — Фашистами!
     — Вы не кричите!  —  взбеленился вдруг лейтенант.  —  А  то я патруль
вызову.
     Станция Кощенки действительно была занята немцами.  Миронов узнал  об
этом еще утром. Для того чтобы вразумить лейтенанта, он решил вмещаться.
     — Капитан правильно говорит. Туда уже грузы направлять нельзя.
     — Но и  здесь запрещено выгружать,  —  огрызнулся было лейтенант,  но
внушительная выправка Миронова и  две шпалы на  петлицах произвели на него
должное  впечатление.  Миронов спокойно разъяснил,  что  армии  отводят на
восток, следовательно, и военные грузы надо направлять обратно.
     — Обратно?!  —  хмуро заметил лейтенант. — Обратно нельзя, там дорогу
разбомбило.
     — Тем более надо выдать здесь!
     — А пусть,  вывозите,  —  махнул рукой лейтенант.  — Только забирайте
все, а то у нас платформы забиты.
     Момент для получения подков был самый подходящий.  В  голове Миронова
сложился  простой  план:   как  можно  скорей  узнать,   кому  принадлежат
обнаруженные Доватором подковы, и в зависимости от этого действовать.
     — Выгрузка запрещена,  а на платформе гора подков!  Такой товар можно
было где угодно выбросить, — заговорил Миронов, когда разошлись командиры.
     Где выгружены подковы и выгружены ли они вообще, Миронов и понятия не
имел.
     — Мне нужно туда пойти, — добавил он требовательно.
     — За этот груз я не отвечаю,  —  проговорил лейтенант обрадованно,  —
там полковник есть. Представитель армии..
     — Какой армии?
     — Извините, не могу знать, — ответил лейтенант и охотно объяснил, где
разыскать полковника и как пройти на товарную платформу.
     На  площадке,  около штабелей новеньких ящиков,  лежали груды подков.
Рядом  стоял часовой.  Сухой и  крепкий,  с  ветерком морозец заставил его
поднять воротник шинели и усердно притопывать ботинками.  На Миронова боец
не обратил ни малейшего внимания:  очевидно, приветствовать снующих взад и
вперед  по  платформе командиров и  начальников разных  рангов ему  просто
надоело.
     — Черт  знает куда выгрузили!  —  нарочито громко проговорил Миронов,
доставая портсигар.
     В  данном  положении часовой играл  решающую роль.  На  всякий случай
Миронов дал ему понять, что имеет к грузам прямое отношение.
     — Вы  о  чем,  товарищ майор?  —  спросил часовой,  не  без  интереса
поглядывая на толстую папиросу, которую Миронов вытащил из портсигара.
     — Да  вот  подковы  хотел  грузить,  а,  видно,  придется их  сначала
вытаскивать на конец платформы, — ответил Миронов.
     — Зачем  вытаскивать,  когда  вагонов нету,  машины могут  подъезжать
прямо сюда. По шпалам.
     — Сюда?  —  показывая на  блестящие рельсы,  спросил майор и  чиркнул
спичкой.
     — Так точно, сюда. Здесь курить нельзя, товарищ начальник.
     Часовой,  перехватив рукавицами винтовку,  показал на плоскую тесовую
крышу  пакгауза.  Огромными буквами там  было  намалевано:  "За  курение —
трибунал!"
     — Виноват! — Миронов смущенно спрятал портсигар в карман.
     — Сюда  можно  прямо  на  машинах,  —  добродушно подтвердил часовой,
встряхивая застывшими плечами. — Вы уже оформили?
     — Нет еще... — сухо отозвался Миронов.
     — Тогда идите к полковнику. Тут совсем недалеко.
     Часовой   обстоятельно,   с   ненужными  подробностями,   начинавшими
раздражать Миронова,  объяснил, как и что необходимо сделать для получения
подков.
     Лавируя  среди  военных,  толпившихся на  крыльце  небольшого домика,
Миронов пробрался в кабинет полковника.
     За столом в новеньком,  с иголочки,  кителе сидел упитанный человек в
звании полковника с обрюзгшим, нездоровым лицом и что-то писал.
     Когда вошел Миронов,  он  даже не  поднял головы,  а  только обратным
концом ручки почесал приплюснутый нос со шрамом на переносице и  продолжал
писать.
     — Здравствуйте! — сказал негромко Миронов.
     В   ответ   полковник   прошептал  что-то   невразумительное  глухим,
надорванным голосом. Через минуту, вскинув на Миронова тусклые, похожие на
стертые монеты глаза, спросил:
     — У вас наряд? Какая часть?
     — Я насчет подков, — осторожно ответил Миронов.
     — Берите...
     Полковник вялым движением руки снял с зазвеневшего телефона трубку.
     — Холостяков слушает! Неизвестно! Путь разрушен. Все будем отправлять
на станцию Высокое.  Забирайте на машины.  Вам, значит, подковы? — повесив
трубку, обратился Холостяков к Миронову.
     — Да, мне нужны подковы.
     — Сколько?
     — Заберу все.
     — Очень  хорошо.  Берите  все.  Наряд  есть?  Наконец-то  я  разгружу
площадку.
     — У меня, собственно, не наряд, а требование.
     Миронов протянул бумажку.
     — Пусть требование... Все равно.
     Но взглянув на бланк требования, Холостяков быстро написал разрешение
и размашисто подписался.
     Миронов  был  крайне  удивлен той  легкостью,  с  которой совершилась
операция.  Он  уже  торжествовал,  воображая,  как обрадуется Доватор.  Но
неожиданно  все  переменилось.   Вручая  документы  Миронову,   Холостяков
случайно  покосился  на  подпись  генерала  и  торопливо отдернул  руку  с
бумагами.
     — Доватор? — спросил он.
     — Да, генерал Доватор.
     Миронов заметил,  как лицо Холостякова вдруг стало тупым и  холодным.
Шрам на переносице покраснел.
     — Генерал Доватор,  — процедил он сквозь зубы.  Швырнув требование на
стол, он резко спросил: — В какую армию входит ваше соединение?
     Миронов ответил, что кавалерийские дивизии сейчас находятся в резерве
фронта.
     — Ну и  получайте там.  Ваш генерал думает,  что он мудрец,  а  здесь
дураки  сидят,  —  и  Холостяков  размашисто перечеркнул свою  подпись  на
требовании.
     Миронов недоуменно молчал.  Он  не знал,  что Холостяков был когда-то
обижен Доватором.  Увидев,  что Доватор уже в звании генерала,  Холостяков
вскипел. Ему казалось, что его обошли, унизили и даже чего-то незаслуженно
лишили.  "Люди  получают  генеральские  звания,  а  здесь  вот  сидишь  на
проклятых грузах — ни уму, ни сердцу". Недавнее повышение в звании его уже
больше не удовлетворяло.
     — Что  это  значит,  товарищ  полковник?  —  резко  спросил  Миронов,
возмущенный таким неожиданным поворотом деда.
     — А   то,   что   ваш  генерал  обязан  знать  порядок  материального
обеспечения.  Раз  его  части  находятся  в  распоряжении штаба  Западного
фронта, то и пусть получает из фронтовых резервов.
     — Но  вы не можете использовать такого количества подков.  —  Миронов
старался говорить мягко,  несмотря на то что волнение его дошло до крайней
степени.
     — Вам этого не дано знать!
     Холостяков  небрежно  отодвинул  требование на  край  стола,  как  бы
подчеркивая этим, что разговор окончен.
     Но  интендант Миронов был человек не такой,  чтобы отступиться.  Да и
нельзя   было   возвращаться  без   подков.   Приказание   Доватора   было
категоричным,   и   Миронов   сам   понимал,   что   положение   создалось
катастрофическое:   на   раскованных  конях   воевать  нельзя.   Поведение
полковника было ему  совершенно непонятно.  Обстановка сложилась так,  что
отступающие войска не успевали вывозить даже такие грузы, как боеприпасы и
продовольствие.  Пакгаузы были забиты всевозможным снаряжением.  На  путях
стояли  десятки неразгруженных эшелонов.  Железнодорожная магистраль почти
ежедневно подвергалась бомбардировкам.  Все  это Миронов с  большим тактом
старался внушить Холостякову,  но его слова натыкались на тупое упрямство.
Полковник был неумолим.
     Тогда  Миронов  решился  на  крайнее  средство.  Порывшись в  кармане
гимнастерки,  он извлек старое удостоверение штаба фронта и положил его на
стол.
     — Что это? — с прежней небрежностью спросил Холостяков.
     — А вы прочтите.  — Миронов принял сугубо официальный тон. — Мне, как
представителю штаба фронта, необходимо ознакомиться с продвижением грузов.
     — Так я не понимаю — вы разговариваете как представитель штаба фронта
или как ходатай Доватора?
     — И  то и другое...  —  невозмутимо ответил Миронов.  —  Мне поручено
обеспечить кавалерийские дивизии подковами.
     — У   вас   должно  быть  официальное  уполномочие...   —   почесывая
переносицу, уже нетвердо заявил Холостяков.
     — Земля мерзлая,  снега нет.  На раскованных конях ехать нельзя.  Это
совершенно официальный документ.  А  вы  всю  платформу  загрузили  такими
второстепенными  грузами,  как подковы...  Я сейчас буду телеграфировать в
штаб фронта...
     — Телеграфировать,  конечно,  можно...  А вот вы попробуйте сядьте на
мое место... Что я могу сделать?
     Упрямство  полковника  иссякло.  Он  уже  соглашался  отдать  подковы
Миронову,  но  просил написать официальную бумажку "от представителя штаба
фронта".
     Такую  бумажку Миронов написал и,  погрузив подковы,  покатил в  штаб
группы.
     ...Круглые сутки в  полках шла  ковка лошадей,  а  на  следующую ночь
конница двинулась к Ржевскому большаку.
     Через несколько дней кавгруппа Доватора вышла на шоссе Белый — Ржев с
задачей  прикрыть отход  наших  частей.  По  приказу Главного Командования
кавалерийские  части  после  тяжелых  оборонительных боев,  свернувшись  в
походные  колонны,  провели  стремительное  по  быстроте  и  исключительно
тяжелое  обходное  движение свыше  чем  на  тысячу  километров (по  кривой
линии).  Это было вызвано тем, что немцы, прорвав в октябре фронт в районе
Холм  —  Белый,  начали развивать наступление сразу в  трех  направлениях:
Калинин, Волоколамск и Можайск.
     В  начале  ноября  кавгруппа  Доватора  вышла  в  район  юго-западнее
Волоколамска и завязала ожесточенные бои вдоль магистрали, на левом фланге
знаменитой Панфиловской дивизии.


                                 ГЛАВА 7

     Продвижение  гитлеровских  частей  к  Волоколамску началось  с  утра.
Волоколамск был накануне оставлен частями Красной Армии.
     Перегруженные машины,  надсадно  завывая  моторами,  шли  непрерывным
потоком.  По обеим сторонам исковерканной магистрали сиротливо курчавились
заиндевевшие кусты. На снегу серыми пятнами лежали трупы. Над лесом тяжело
повисли  тучи.  Желтые,  вымытые  осенними  дождями  сосны  вздрагивали от
тяжелого гула ползущих танковых колонн,  осыпали с  веток снежные кружева,
обнажая изуродованные осколками снарядов верхушки.
     Фронт приближался к Москве.
     Неуклюжий,  грязноватого цвета броневик с намалеванным над амбразурой
чертом,  обогнав колонну,  свернул с  шоссе  и,  переваливаясь по  мерзлым
кочкам, пополз к видневшейся у леса деревушке. За ним устремилась вереница
штабных машин.
     Генерал Штрумф,  командующий армейской группой,  за  последние десять
дней менял командный пункт шестой раз. Его армии в быстром темпе одними из
первых подходили к  Москве.  Несмотря на  недавнюю болезнь и  потерю сына,
генерал был  по-прежнему бодр  и  энергичен.  Едва  войдя  в  комнату,  он
приказал подскочившему адъютанту:
     — Кофе и схему!
     Адъютант Штрумфа был в  новом кителе с  капитанскими погонами и двумя
Железными крестами.  Левый глаз его был закрыт аккуратной черной повязкой.
Одинокий правый глаз смотрел жестко и пытливо. Чтобы восполнить недостатки
зрения,  капитан  выработал привычку часто  и  резко  поворачивать голову.
Можно было подумать,  что адъютант ежесекундно ждет удара сзади и  поэтому
дергает головой. Генерал терпеть не мог этой привычки своего адъютанта, но
держал его при себе потому, что считал незаменимым.
     Сбросив с плеч бекешку,  подбитую белым барашком,  Штрумф внимательно
осмотрел комнату и прошелся из угла в угол.  В доме было тихо.  За окнами,
стуча  сапогами  о  мерзлую  землю,   неторопливо  ходил  часовой.   Глухо
пофыркивали на деревенской улице автомобили. В отдалении щелкали одиночные
выстрелы, изредка доносилась пулеметная очередь.
     Неожиданно за спиной генерала где-то в углу звонко заверещал сверчок.
Штрумф резко  обернулся.  Сверчок выводил неприятную трель с  однообразным
скрипящим высвистом.  Заглянув во  все  углы,  генерал досадливо крякнул и
беспомощно   остановился   посреди   комнаты,   прислушиваясь   к   звукам
единственного  в   доме   обитателя,   нарушавшего   генеральский   покой.
Выругавшись вслух, Штрумф сел за стол и придвинул к себе чашку кофе. Хотел
было  приказать  тотчас  же   ликвидировать  надоедливого,   раздражающего
"зверя",  но,  отхлебнув глоток крепкого горячего кофе,  раздумал.  Такими
вещами мог  заниматься его бывший ординарец Вилли,  но  не  капитан Прайс.
Сверчок,  точно угадав генеральские мысли,  неожиданно умолк.  Выпив кофе,
Штрумф развернул лежащую на столе схему.
     В  центре разноцветной карты была  советская столица.  Почти со  всех
сторон бежали к  ней  железнодорожные магистрали:  Киевская,  Белорусская,
Ленинградская...  Они были зачеркнуты жирными черными крестами. Оставались
нетронутыми Северная и  Казанская,  но  туда  уже  были  нацелены стрелы в
направлении Рязани и Ярославля.
     Штрумф  взял  цветной  карандаш.  Со  стороны Волоколамска он  провел
жирную прямую линию  в  направлении Истринского водохранилища,  размашисто
вывел на голубом фоне яйцеобразный овал и  мелко заштриховал его.  Это был
новый  район  сосредоточения  немецких  войск.  Именно  туда  и  намечался
следующий удар.
     — Капитан Прайс!  —  медленно поворачиваясь на  стуле всем туловищем,
позвал Штрумф адъютанта.
     — Я вас