сь и курю одну за другой три-четыре штуки - иначе мне ни за что не выдержать первый час. Она наклонилась поближе и снова понизила голос. - Если миссис Ролинз посмотрела на вас свирепым взглядом, когда вы вошли, то это потому что она решила: сейчас вы начнете отравлять воздух. Я привожу ее в бешенство, потому что она считает, что медсестры вообще не имеют права курить, и, возможно, она права.
     Я улыбнулся Элайзе - она была очень симпатичной женщиной всего на несколько лет старше меня. Короткие черные волосы казались мягкими и шелковистыми, и ее милое дружелюбие не было ни в малейшей степени навязчивым.
     - Наверное, вы были здесь с того момента, когда миссис Рэнсом привезли в больницу? - спросил я.
     Элайза кивнула, выдохнув еще одно облако дыма.
     - Мистер Рэнсом нанял меня, как только узнал о случившемся. - Она положила руку на сумку. - А вы будете жить с ним? Я кивнул.
     - Заставьте его разговориться. Он очень интересный человек, но не понимает даже половины того, что происходит у него внутри. Будет просто ужасно, если он сломается.
     - Скажите мне, - попросил я. - У его жены есть шансы выкарабкаться? Как вы думаете, она выйдет из комы?
     Медсестра облокотилась о стол.
     - Если вы действительно его друг, вы должны быть рядом, чтобы поддержать его. - Она внимательно посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я расслышал ее слова, затем выпрямилась и решительно затушила в пепельнице окурок, давая понять, что сказала все, что хотела сказать.
     - Насколько я понимаю, это и есть ответ, - сказал я, и мы оба встали.
     - Кто сказал, что на все вопросы существуют ответы?
     Затем она подошла ко мне - темные глаза на ее умном лице казались огромными - и положила одну руку мне на грудь. - Я не должна бы этого говорить, но, если миссис Рэнсом умрет, поройтесь как следует в его аптечке и спрячьте все транквилизаторы. И не следует давать ему пить слишком много. Он жил много лет в счастливом браке, и если потеряет его, то быстро станет тем человеком, кому сегодня сам не подал бы руки.
     Она похлопала меня по груди и опустила руку, затем повернулась и вышла из комнаты отдыха, не сказав больше ни слова. Я последовал за ней в палату Эйприл Рэнсом. Джон сидел, склонившись над кроватью, и говорил слишком тихо, чтобы можно было расслышать хоть слово. Эйприл напоминала белый призрак.
     Было уже начало шестого, и Том Пасмор, наверное, уже встал. Я спросил Элайзу, где найти телефон-автомат, она велела мне пройти мимо поста медсестер через весь коридор к другим лифтам. Напротив лифтов висело целых шесть автоматов, и ни у одного из них никого не было. По обе стороны были вращающиеся двери, ведущие в разные коридоры. Красные, синие и зеленые стрелки на стенах указывали путь в разные отделения.
     Том Пасмор взял трубку после пятого или шестого звонка. Да, будет просто замечательно, если мы приедем в семь тридцать. Я слышал по голосу, что он немного разочарован - в тех редких случаях, когда Том принимал гостей, он предпочитал, чтобы они приходили попозже и оставались до утра. Он был немного заинтригован тем, что мы придем пешком.
     - Разве Рэнсом ходит куда-нибудь пешком? Неужели он может пройти с Эли-плейс в нижнюю часть города?
     - Он привез меня из аэропорта к себе домой, - сказал я.
     - В своей машине или машине жены?
     - Думаю, в своей. Ведь у его жены, кажется, "мерседес".
     - Он припаркован возле их дома?
     - Я как-то не обратил внимания. А что?
     Том рассмеялся.
     - У него две машины, но он хочет заставить тебя идти пешком на восток города?
     - Я привык ходить пешком, так что ничего страшного.
     - Что ж, когда на рассвете вы постучитесь в мою дверь, вас будут ждать холодные полотенца и холодный лимонад. А пока постарайся выяснить, что случилось с машиной его жены.
     Я сказал, что попытаюсь, повесил трубку и, обернувшись, увидел рядом широкоплечего мужчину с бородой и седыми волосами, завязанными в хвост на затылке, одетого в двубортный костюм от Армани и с серьгой в одном ухе. Он улыбнулся мне, направляясь к телефону. Я улыбнулся в ответ, чувствуя себя эдаким Филипом Марлоу.

10

     В семь часов мы с Джоном Рэнсомом вышли из больницы и пошли по Берлин-авеню. Джон шел быстро и не оглядываясь, словно он продвигался один по совершенно безлюдному пространству. Воздух вокруг можно было бы выжать, как губку, зато температура упала до восьмидесяти градусов. До заката оставалось не меньше полутора часов. Дойдя до мостовой, Рэнсом замедлил шаг. На секунду я испугался, что он шагнет прямо под машину - Джон явно не видел перед собой ничего, кроме палаты, которую только что покинул. Но вместо этого он опустил голову на грудь и закрыл лицо руками, затем опустил их и сказал скорее самому себе, чем мне:
     - Ну вот, теперь ты видел ее. Что ты обо всем этом скажешь?
     - По-моему, ты здорово помогаешь ей тем, что приходишь каждый день.
     - Надеюсь, что это так. - Рэнсом засунул руки в карманы. Сейчас он выглядел как немного полысевший и потолстевший мальчишка из Брукс-Лоувуд, каким я знал его когда-то. - Мне кажется, она потеряла в весе за последние несколько дней. И этот огромный синяк, кажется, перестал бледнеть. Как ты думаешь, это очень плохой знак - когда синяк перестает проходить?
     Я спросил его, что сказал по этому поводу доктор.
     - Как всегда, ничего, - ответил Джон.
     - Элайза Морган сделает для Эйприл все возможное, - сказал я. - Ты по крайней мере знаешь, что она в надежных руках.
     Джон посмотрел на меня в упор.
     - Разве ты не знаешь, что она постоянно ищет повод улизнуть в комнату для отдыха выкурить сигаретку-другую. Мне кажется, что медсестры не должны курить. И Эйприл ни за что нельзя оставлять одну.
     - А этот коп всегда сидит в палате?
     Рэнсом пожал плечами и вдруг пошел обратно, туда, откуда мы только что пришли.
     - Он проводит большую часть времени пялясь в окно. - Руки его по-прежнему были засунуты в карманы, и он немного сутулился при ходьбе.
     - Наверное, нелегко видеть Эйприл в таком состоянии, - сказал я.
     Он тяжело вздохнул, словно бы всем телом.
     - Тим, она ведь умирает прямо у меня на глазах. - Мы оба остановились. Рэнсом снова закрыл лицо руками. Редкие прохожие оборачивались, видя взрослого человека в дорогом сером костюме, плачущего посреди улицы. Он опустил руки. Лицо его было мокрым от слез. - Видишь, я стал нарушителем общественного спокойствия. - Он достал из кармана платок и вытер лицо.
     - Ты все еще хочешь увидеться с Томом Пасмором? - спросил я. - Может, нам лучше вернуться домой?
     - Ты что, шутишь?
     Он выпрямился и снова двинулся к мостовой - мимо магазина, торгующего открытками, бакалеи и цветочной лавки с ее полосатыми навесами, под которыми были выставлены прямо на улице цветы.
     - А что случилось с "мерседесом" Эйприл? - спросил я. - Я что-то не видел его перед домом.
     Рэнсом нахмурился.
     - Это неудивительно - "мерседес" исчез. Думаю, он в конце концов найдется, а сейчас мне некогда о нем думать.
     - И все же, как ты думаешь - где он?
     - Честно говоря, меня нисколько не волнует, что случилось с машиной. Она была застрахована. И потом, это всего-навсего машина.
     Мы молча прошли несколько кварталов. Джон Рэнсом снова достал из кармана платок и промокнул вспотевший лоб. Мы приближались к университетскому городку - и бакалейные и цветочные лавки сменили потихоньку книжные магазины и маленькие ресторанчики. В единственном кинотеатре Миллхейвена шла ретроспектива триллеров сороковых-пятидесятых годов - на доске объявлений висело сложное расписание показов, начинавшееся с "Двойного проклятия" и "Целуй меня до смерти" и кончавшееся где-то в августе "Пикапом на Южной улице" и "Незнакомцами в поезде". Посредине были "Асфальтовые джунгли", "Из опасных глубин", "Автостоп", "Лаура", "Из прошлого", "Печально известные". Это были фильмы моей юности, я помнил, как приятно было попасть с жары в полупустой прохладный зал, купить поп-корн и смотреть захватывающие дух триллеры.
     Неожиданно я вдруг вспомнил кошмар, мучивший меня в то утро, когда позвонил Джон Рэнсом, - огромные руки на большой белой тарелке. Как я отрезал, прожевал и с отвращением выплюнул человеческое мясо. От жары у меня немного кружилась голова, а от воспоминаний о кошмаре накатила вдруг самая настоящая депрессия. Я остановился и посмотрел на список фильмов.
     - С тобой все в порядке? - спросил Джон, оборачиваясь в мою сторону.
     Одно из названий казалось, благодаря какой-то странной игре света и тени, словно написанным отдельно от остальных.
     - Ты слышал когда-нибудь о картине "Из опасных глубин"? - спросил я. - Лично я ничего про нее не знаю.
     Рэнсом вернулся и встал рядом со мной.
     - Дурацкое название, не правда ли?
     Мы перешли все-таки Берлин-авеню и прошли вдоль квартала с трехэтажными бетонными или кирпичными домами, отгороженными друг от друга высокими изгородями. Лужайки перед некоторыми домами были усыпаны грязными детскими игрушками. Из окна над головой доносилась мелодия рок-н-ролла.
     - Я помню Тома Пасмора, - сказал вдруг Рэнсом. - Он всегда был одиночкой. У него вообще не было друзей. Семейные деньги принадлежали его деду. Отец не слишком преумножил богатство - насколько я помню, он к тому же сбежал от них, когда Том учился в последнем классе.
     В Брукс-Лоувуд всегда знали детали такого рода.
     - А мать его была алкоголичкой, - продолжал Рэнсом. - Хотя при этом - очень красивой женщиной. Интересно, она жива?
     - Умерла около десяти лет назад.
     - А Том, значит, ушел от дел и сейчас вообще ничем не занимается?
     - Насколько я понимаю, следить за собственными деньгами - тоже работа, причем на полную ставку.
     - Эйприл могла бы сделать это за него, - сказал Джон.
     Мы пересекли Ватерлоо-парейд и прошли несколько кварталов молча - Джон снова думал о жене.
     За Балаклава-лейн дома начали становиться больше а пространство между ними - шире. Цена собственности увеличивалась с каждым кварталом на восток. Мы шли по улицам, где прошло детство Джона Рэнсома.
     Джон молчал, пока мы шли по Омдурман-роуд, Виктория-террас, Салисбери-роуд. Мы дошли до длинной Седьмой улицы с огромными домами, словно заявлявшими прохожим, что они ничем не хуже Других, находящихся через квартал, на Истерн Шор-роуд. Джон остановился и снова вытер платком лоб.
     - Ребенком я исходил этот район вдоль и поперек, - сказал он. - А теперь он кажется мне чужим. Словно я никогда не жил здесь.
     - Здесь живут в основном те же люди, что и раньше? - поинтересовался я.
     - Нет, - ответил Джон. - Поколение моих родителей вымерло или переселилось на западное побережье Флориды. А люди моего возраста перебрались в Ривервуд. Даже сама школа Брукс-Лоувуд переехала отсюда - ты не знал? Четыре года назад они продали свое здание и построили целый городок в Ривервуд.
     Он огляделся вокруг с таким видом, словно хотел купить один из этих огромных домов.
     - Большинство людей вроде Эйприл, людей с новыми деньгами, покупали себе дома в Ривервуд, но она и слышать об этом не хотела. Ей нравилось жить в центре - чтобы можно было при желании дойти до работы пешком. Ей нравился наш маленький домик и то, что он стоит именно там, где стоит.
     Я заметил, что Джон говорит о жене в прошедшем времени, и мне стало очень жалко этого сильного в общем-то человека, отчаянно борющегося с тем, что на него свалилось.
     - Иногда, - сказал Рэнсом. - Я чувствую себя совершенно убитым.
     Мы прошли до конца квартала и свернули на Истерн Шор-драйв. По обе стороны широкой улицы тянулись дома всевозможных архитектурных стилей. Огромные кирпичные замки с башнями и башенками, полудеревянные постройки в стиле "тюдор", каменные дворцы с огромными окнами из армированного стекла - во всем чувствовались большие деньги и - увы! - далеко не во всем - вкус. Люди соперничали друг с другом в богатстве, стараясь создать что-нибудь грандиозное.
     Наконец я увидел дом Тома Пасмора. Он был на левой стороне улицы, фасад был увит темно-зеленой виноградной лозой. Как и во времена Леймона фон Хайлица, занавески были задернуты, чтобы не пропускать внутрь свет.
     Мы подошли по дорожке к парадному входу, и я позвонил.
     Нам пришлось ждать довольно долго. Джон Рэнсом посмотрел на меня так, как смотрел, наверное, на студента, не сдавшего вовремя контрольную. Я снова позвонил. Прошло секунд двадцать.
     - А ты уверен, что Его величество дома? - спросил Рэнсом.
     - Подожди немного, - сказал я, и в этот момент за дверью послышались шаги.
     Снова бросив на меня недовольный взгляд, Джон опять достал из кармана свой чертов платок и вытер шею и лоб. Щелкнул замок. Рэнсом расправил плечи и изобразил на лице вполне сносное подобие улыбки. Открылась внутренняя, деревянная дверь - на пороге, почти с такой же улыбкой на лице стоял, щурясь от яркого света, Том Пасмор. На нем был голубой костюм с двубортным жилетом, под которым виднелись белоснежная рубашка и темно-синий шелковый галстук. Влажные волосы выглядели так, как будто он только что причесывался. Том выглядел каким-то усталым и отрешенным.

11

     - Привет, приятель! - неестественно громко произнес Рэнсом. - Ты заставил нас поволноваться.
     - Тим и Джон, как приятно вас видеть! - ответил Том, переводя взгляд с одного на другого, в то время как пальцы его застегивал пуговицы жилета.
     - Ну разве не здорово, - продолжал он, открывая стеклянную дверь. Джон сделал шаг назад, чтобы обойти ее, и протянул Тому правую руку. Том пожал ее со словами. - Даже трудно себе представить.
     - Прошло много времени, - кивнул Джон Рэнсом. - Слишком много.
     - Заходите, - пригласил нас Том, отступая в полутьму коридора. Зайдя внутрь, я уловил запахи мыла и шампуня, доносившиеся из его ванной. На столах и на стенах горели настольные лампы. В огромной комнате, как всегда, царил беспорядок. Я прошел дальше, Джон следовал за мной.
     - Очень мило с твоей стороны, что ты согласился... - Рэнсом запнулся, разглядев наконец, что представлял собой первый этаж дома Пасмора. Несколько секунд он стоял, что называется, с открытым ртом, потом оправился и продолжил фразу. - Что ты согласился повидаться со мной. Это очень много для меня значит, особенно с того момента, когда Тим объяснил мне, что ты хочешь сообщить нам кое-какие факты... личного свойства.
     Джон продолжал разглядывать комнату, не похожую ни на одну другую комнату Миллхейвена. Леймон фон Хайлиц, живший в этом доме до Тома, превратил почти весь первый этаж в одну огромную комнату, где стояли шкафы, забитые папками, книгами и подшивками газет, столы, заваленные отчетами о том убийстве, которое интересовало Тома в данный момент, а также диваны и кресла, расположенные в полном беспорядке. Том Пасмор мало что изменил в доставшемся ему доме. Шторы были по-прежнему задернуты в любое время суток, везде горели старинные торшеры и библиотечные лампы под зелеными абажурами, освещавшие мягким светом стеллажи с книгами и обеденный стол в другом конце комнаты. У стен стояли высокие стерео-колонки, соединенные длинными проводами с каким-то сложным аудиооборудованием. Компакт-диски были навалены, как костяшки домино, на пяти-шести разных полках, а также лежали стопками прямо на полу.
     - Я знаю, - сказал Том. - На первый взгляд мое жилище выглядит странно, но, можешь мне поверить, в другом конце комнаты есть очень удобное место, где можно посидеть и поговорить спокойно. - Он махнул рукой в ту сторону. - Проходите.
     Джон Рэнсом продолжал ошалело рассматривать офисную мебель и шкафчики с картотекой.
     - Знаешь, - сказал он Тому, - хотя мы и не виделись со школы, я читал о тебе в газетах. Меня просто потрясло твое участие в деле Уитни Уолша. Это было потрясающе. Так значит, ты догадался обо всем, сидя здесь, в этой комнате?
     - Именно так, - подтвердил Том, знаком приглашая нас садиться на любой из поставленных под прямым углом друг к другу диванчиков, перед которыми стоял заваленный книгами журнальный столик со стеклянной крышкой. На середине стола стояли ведерко для льда, три бокала, кувшин с водой и всевозможные бутылки с напитками. - Все было напечатано в газетах. Каждый мог это заметить и рано или поздно, наверняка бы заметил.
     - Да, но разве ты не делал то же самое множество раз? - спросил Рэнсом, усаживаясь лицом к противоположной стене, на которой висело с полдюжины картин. Я сел с левой стороны стола, а Том устроился напротив на стуле. Рэнсом пожирал глазами бутылки.
     - Время от времени мне удавалось указать некоторым людям на то, чего они не заметили, - Том выглядел так, словно ему было не по себе. - Джон, прими мои соболезнования по поводу этого ужасного происшествия с твоей женой. Полиции удалось продвинуться в этом деле?
     - Хотелось бы мне сказать тебе да.
     - А как состояние твоей жены? Есть признаки улучшения?
     - Нет, - сказал Рэнсом, по-прежнему не сводя глаз с бутылок и ведерка со льдом.
     - Мне очень жаль, - сказал Том. - Думаю, ты не откажешься выпить. Что тебе налить?
     Рэнсом сказал, что будет водку со льдом, и Том, нагнувшись над столом, воспользовался серебряными щипцами, чтобы положить лед в невысокий стакан, который он затем почти до краев наполнил водкой. Том вел себя так, словно для него не было сейчас ничего важнее состояния Джона Рэнсома. Интересно, подумал я, нальет ли он что-нибудь себе. Я знал, в отличие от Рэнсома, что Том встал с постели не больше получаса назад.
     Во время наших ночных телефонных разговоров, которые длились иногда по два-три часа, я иногда представлял себе, что Том Пасмор начинает выпивать, едва встав с постели, и заканчивает, когда снова ложится туда. Он был самым одиноким человеком из всех, кого я встречал в своей жизни.
     Мать Тома была полусумасшедшей алкоголичкой, а отец - Виктор Пасмор, которого он считал своим отцом, пока не узнал, что это не так, - человеком злым и глупым. Том знал своего настоящего отца, Леймона фон Хайлица, совсем недолго. Вскоре после того, как он выяснил, кто его отец, Леймон был убит в ходе единственного расследования, которое они с Томом провели вместе. Том нашел тело отца на втором этаже этого самого дома. То расследование сделало семнадцатилетнего Тома знаменитым и принесло ему два огромных состояния, но оно же приковало его к той жизни, которую он вел по сей день. Он жил в доме отца, носил одежду отца и продолжал дело его жизни. Он учился в местном отделении университета штате Иллинойс и написал в то время две монографии, наделавшие шума в академических кругах, - одну о смерти знаменитого плагиатора восемнадцатого века Томаса Чэттертона, другую - о похищении Линдберга. Он поступил на юридический факультет Гарварда в тот самый год, когда студент последнего курса был арестован по подозрению в убийстве, после того как его нашли без сознания в номере мотеля рядом с трупом его подружки. Том поговорил с людьми, обдумал имеющуюся в его распоряжении информацию и представил полиции неопровержимые доказательства, после чего студент был освобожден из тюрьмы, а его место занял известный английский профессор. Он отклонил предложение родителей спасенного студента оплатить его обучение до последнего курса юридического колледжа. Когда репортеры начали особенно активно одолевать Пасмора, он оставил Гарвард и укрылся от них за стенами собственного дома. Он мог быть только тем, кем был - он был слишком хорош, чтобы быть кем-то еще.
     Думаю, что именно тогда Том и начал пить.
     Том по-прежнему очень напоминал юношу, каким был когда-то, - все его волосы были при нем, и в отличие от Рэнсома он не прибавил ни одного килограмма веса. Несмотря на чуть старомодную манеру одеваться, Том напоминал профессора колледжа куда больше, чем Джон. А следы его пьянства - мешки под глазами, легкая припухлость щек, вечная бледность - вполне могли сойти за результат ночного сидения в библиотеке.
     Том застыл на несколько секунд с бутылкой водки в руках и внимательно посмотрел мне в лицо. Я понял, что он с первого взгляда догада