том его научили ненавидеть, любить и бояться карающего божества и полного грехов мира. Мальчика звали Филдинг Бандольер, но до восемнадцати лет все называли его Дешевка, а после этого у него было множество имен - по меньшей мере по одному на каждый город, где он жил. Под одним из этих имен он появлялся уже в этой истории.
     Я побывал в Сингапуре и Бангкоке, а множество жизней Дешевки Бандольера были связаны с моей только названием пластинки - "Голубая роза". Пластинка эта была записана в пятьдесят пятом году саксофонистом Гленроем Брейкстоуном в память о его пианисте Джеймсе Тредвелле, которого убили незадолго до этого. Гленрой Брейкстоун был единственным великим джазовым музыкантом Миллхейвена, единственным, кто заслуживал того, чтобы имя его упоминали рядом с именами Лестера Янга, Уорделла Грея и Бена Вебстера. Гленрой Брейкстоун мог заставить вас увидеть музыкальные фразы плывущими в воздухе. От фраз этих исходило загадочное свечение, они выстраивались перед глазами, подобно причудливым архитектурным сооружениям.
     Я могу вспомнить альбом "Голубая роза" нота за нотой, и я убедился в этом, когда нашел эту пластинку в восемьдесят первом году в Бангкоке и снова прослушал ее спустя двадцать один год в своей комнатке над цветочным рынком. Убитого пианиста - Джеймса Тредвелла - заменил Томми Флэнаган. Первая сторона: "Эти дурацкие штучки", "Но не для меня", "Кто-то должен присмотреть за мной", "Звездная пыль". Вторая сторона: "Ты или никто", "Жаворонок", "Мой идеал", "Это осень", "Мой романс", "Блюз для Джеймса".

4

     Выйдя из состояния транса, в которое погрузили меня сигаретки Ли-ли, я обнаружил, что сижу на полу сарая рядом с письменным столом, стоявшим в углу. Ди Маэстро стоял посреди комнаты, уставясь в пустоту, словно кошка. Он поднял указательный палец правой руки, словно прислушивался к какому-нибудь сложному музыкальному фрагменту. Пират сидел у противоположной стены, сжимая в одной руке очередную "сотку", а в другой - стаканчик с выпивкой.
     - Понравилось путешествие? - спросил он.
     - Что там, кроме травы? - рот мой словно залили клеем.
     - Опиум.
     - Ага, - сказал я. - Еще есть?
     Он затянулся и кивнул в сторону стола. Я изогнул шею и увидел две длинные сигареты, лежавшие между бутылкой и пишущей машинкой. Я взял их со стола и засунул в карман рубашки.
     Пират поцокал языком о зубы - "тск, тск".
     Я выглянул наружу и разглядел лежащего на дне грузовика Отмычку - он то ли спал, то ли балдел от наркотика. Отмычка был похож на огромного пса. Казалось, что, если подойти к нему, он зарычит и залает. Ди Маэстро продолжал слушать воображаемую музыку. Бегун покачивался над мешками с трупами, разглядывая именные таблички и бормоча что-то себе под нос. Чердак куда-то пропал, Крысолов, которого также нигде не было видно, обнаружился в результате под грузовиком. Одна бутылка виски исчезла, вероятно, вместе с Чердаком, а другая была на три четверти пуста.
     Я обнаружил, что держу в руке стаканчик. Весь лед давно растаял. Я глотнул теплой водянистой жидкости, и она растворила наконец клей, заливавший мой рот.
     - А кто живет рядом с лагерем? - спросил я.
     - Там, где ты был? Это считается территорией лагеря.
     - Но кто они все?
     - Мы завоевали их сердца и мысли, - заявил Пират.
     - А откуда эти детишки?
     - С небес, - ответил Пират.
     Ди Маэстро опустил палец и объявил, что он созрел для еще одного коктейля.
     К моему великому удивлению, Пират встал на ноги, подошел к столу и взял стоящий рядом с бутылкой стаканчик. Наполнив его на дюйм виски, он протянул стаканчик ли Маэстро, а затем вернулся на свое прежнее место.
     - Когда я впервые попал в этот гребаный рай, - сказал ди Маэстро, по-прежнему вглядываясь во что-то, видимое одному ему. - Здесь было не больше трех-четырех ребятишек. А теперь их тут человек десять. - Он выпил половину содержимого стакана. - И все они чем-то похожи на красную собаку Атуотера. (Так звали нашего С. О.)
     Бегун перестал напевать.
     - Дерьмо, - сказал он. - О Боже правый на небесах.
     - Послушай только эту деревенщину, - сказал ди Маэстро.
     Бегун был так возбужден, что даже подергал себя за собранные в хвостик волосы.
     - Наконец они добрались до него, - произнес Бегун. - Он здесь. Этот чертов сукин сын мертв.
     - Это друг Бегуна, - пояснил Пират.
     Бегун склонился над одним из мешков, ощупывая его и радостно гогоча.
     - Близкий друг, - сказал Пират.
     - А ведь его чуть было не увезли до того, как я смог засвидетельствовать ему свое почтение.
     Бегун расстегнул мешок и с вызовом взглянул на ди Маэстро - пусть только попробует его остановить. Из мешка поплыл ужасный запах.
     Ди Маэстро наклонился и заглянул в мешок.
     - Так значит, это и вправду он.
     Бегун рассмеялся, как счастливый ребенок.
     - Я ждал целый месяц. И чуть не пропустил его. Я знал, что рано или поздно его убьют, и все время проверял таблички с именами, и вот сегодня его наконец привезли.
     - У него дерьмовый маленький носик и дерьмовые маленькие глазки, - сказал ди Маэстро.
     Отмычка зашевелился, сел, протер глаза и улыбнулся. Как и Бегуна, Отмычку радовало каждое новое напоминание о том, что он находится во Вьетнаме. Дверь в дальнем конце сарая открылась, и я увидел, как внутрь втискивается Чердак. Он был в темных очках и свежей рубахе, и от него едва уловимо пахло мылом.
     - Ранение в грудь, - продолжал ди Маэстро.
     - Что ж, по крайней мере, эта сволочь умирала долго.
     - Это Хейвенз. - Чердак быстро подошел к остальным. Проходя мимо меня, он повернул голову и коснулся рукой воображаемой шляпы.
     - Я нашел Хейвенза, - сказал Бегун. - Он чуть было не проскочил мимо нас.
     - Кто проверял табличку? - спросил Чердак, неожиданно останавливаясь.
     Ди Маэстро медленно повернулся ко мне.
     - Встать, Андердог, - потребовал он.
     Я заставил себя подняться на ноги. Ко мне вернулся вдруг фрагмент чудесной картины, изменившей только что всю мою жизнь.
     - Ты проверял таблички капитана Хейвенза?
     Это было давно, очень давно, и я лишь смутно припоминал, как проверял таблички капитана.
     Басовитый смех Чердака звучал, подобно музыке. Он чем-то напоминал голос Глена Брейкстоуна.
     - Профессор ничего не знает о Хейвензе.
     - Хм-хм, - прокашлял над мешком Бегун, и мне стало вдруг не по себе.
     Я спросил, кто такой был этот Хейвенз. Бегун снова подергал себя за хвостик.
     - Как ты думаешь, зачем я ношу эту дрянь? Это мой протест. - Ему вдруг понравилось это слово. - Я - протестант, ди Маэстро. - Он поднял два пальца, изображая приветствие пацифистов.
     - Бомби Ханой, беби, - сказал на это ди Маэстро.
     - Бомби Сайгон, черт побери. - Бегун ткнул указательным пальцем в мою сторону. Его глубоко ввалившиеся глаза, казалось, горели над впалыми щеками. Он всегда балансировал на грани между вменяемостью и бешенством, и под действием наркотика это стало только еще заметнее. - Я никогда не говорил тебе о Хейвензе? Никогда не цитировал его речей?
     - Ты просто еще не дошел до этого, - успокоил его ди Маэстро.
     - Ебать я хотел его речь, - заявил Бегун, и взгляд его горящих глаз сделался еще более страшным. - Знаешь, что не так со всем этим дерьмом, Андердог? - он снова изобразил приветствие пацифистов и посмотрел на собственную руку так, словно сам впервые видел этот знак. - Так делают все идиоты. Люди, которые считают, что есть правила превыше других правил. Это неправда. Ты борешься за свою жизнь, пока смерть не побеждает тебя. Мир - это война. И ты - гребаный идиот, если не понимаешь этого.
     - Мир - это война, - покорно подтвердил я.
     - Потому что нет правил превыше других правил.
     Меня испугало то, что я чуть было не понял, что он имеет в виду. Мне не хотелось знать то, что знал Бегун. Это слишком дорого стоило.
     Возможно, Бегун оказался в похоронной команде, а не в регулярной армии именно из-за капитана Хейвенза. Интересно, что мог натворить человек вроде Бегуна, чтобы его перевели сюда из действующей армии. Я вдруг понял, что вот-вот узнаю об этом.
     Бегун смотрел во все глаза на ди Маэстро.
     - Ты ведь знаешь, что здесь сейчас произойдет, - произнес он.
     - Мы отошлем его домой, - твердо сказал ди Маэстро.
     - Дайте мне выпить, - попросил Бегун. Я вылил в стаканчик остатки виски и прошел к мешкам, чтобы посмотреть на капитана Хейвенза. Дав Бегуну стакан, я посмотрел на темноволосого американца. У него был квадратный подбородок и такой же лоб. И еще - дерьмовый маленький нос и дерьмовые глазки. Широкий прозрачный пластырь закрывал рану в груди. Бегун кинул мне обратно пустой стакан и достал из висевшего на поясе футляра, который сейчас, как никогда, напоминал часть его тела, свой огромный нож. И тут я наконец понял, что сейчас произойдет.
     Бегун, должно быть, уловил в воздухе мою дрожь, потому что он нова обратил на меня свой горящий взор.
     - Ты думаешь, это месть? Ты не прав. Это доказательство.
     Доказательство того, что он был прав, а капитан Хейвенз - не прав. Не прав с самого начала. Но что бы он ни говорил, меня все равно не покидала мысль о готовящейся мести.
     Чердак подошел поближе и с интересом посмотрел на Бегуна. Отмычка пялился на них из грузовика.
     Бегун склонился над телом капитана Хейвенза и начал отрезать его левое ухо. Это потребовало гораздо больших усилий, чем я мог предположить, из руки его торчали белые полоски мускулов. Но наконец землисто-серый кусок плоти остался в руке Бегуна. Сейчас ухо казалось гораздо меньше, чем на голове у капитана Хейвенза.
     - Я засушу его на память, через неделю-другую будет в самый раз. - Бегун положил ухо капитана рядом с собой на бетонный пол и склонился над телом, словно хирург во время операции. Он улыбался с сосредоточенным выражением лица. Он просунул лезвие под кожу возле отрезанного уха и повел его вдоль линии волос капитана.
     Я отвернулся, и кто-то сунул мне в руку едва тлеющий окурок последней пущенной по рукам "сотки". Я затянулся, отдал сигарету обратно и прошел мимо Чердака к выходу.
     Как только я оказался снаружи, в глаза мне ударил солнечный свет, и земля качнулась вдруг навстречу. Несколько секунд я стоял, пошатываясь, затем ушей моих достиг звук отдаленного взрыва, и я быстро отвернулся от лагеря, словно испугавшись невольно, что сейчас на меня прямо с неба посыплются части разорванных тел.
     Я бесцельно двинулся по грязной тропинке мимо деревьев с опавшими листьями. Мне пришло вдруг в голову, что по какой-то странной причине квартирьерам пришло в голову оставить эти деревья стоять здесь, в то время как обычно они вырубали абсолютно все, готовя место для лагеря. Значит, они хотели спрятать что-то за этими деревьями. Сделав это потрясающее открытие, я почувствовал себя настоящим гением.
     За деревьями стояла пустая деревня - по обе стороны двух пересекающихся улиц карабкались на вершину холма одноэтажные домишки. Здесь не было ни ворот, ни часовых. Передо мной, в центре поселка, на маленькой лужайке у пересечения двух улиц безжизненно висел рядом с американским флагом какой-то другой, незнакомый.
     Все это напоминало город-призрак.
     Человек в темных очках и аккуратном сером костюме вышел из небольшого бетонного здания и внимательно посмотрел на меня. Он прошел по высокой траве мимо двух соседних домишек, время от времени бросая на меня косые взгляды. Дойдя до третьего строения, он вспрыгнул на крыльцо и исчез внутри. Он был здесь совершенно не на своем месте, словно огромный паровоз, который выехал бы вдруг из камина.
     Как только за "паровозом", закрылась дверь, рядом тут же открылась другая, из которой выскользнул высокий солдат в форме цвета хаки. Это немного напоминало игрушечный городок на часах - как только закрывалась одна дверца - открывалась другая. Солдат посмотрел на меня, словно сомневаясь в чем-то, затем двинулся в мою сторону.
     "Черт побери, - подумал я, - я имею право здесь находиться, я делаю для ваших задниц самую грязную работу".
     Шагая, солдат вздымал клубы пыли. С пояса его свешивалась кобура с револьвером сорок пятого калибра, а из кармана рубашки торчали две шариковые ручки. На воротнике его виднелись два перекрещенных ружья, а на погонах - капитанские звезды. В одной руке он нес что-то мягкое, к петлице в воротнике были прицеплены болтающиеся у пояса часы на цепочке.
     Я слишком поздно вспомнил о том, что надо отдать честь. Когда я все-таки поднял руку к голове, то вдруг сразу увидел, что у приближавшегося ко мне капитана было то же лицо, которое я видел только что в мешке. Это был капитан Хейвенз. Глаза мои остановились на именной табличке, но часы закрывали ее на две трети, и мне удалось прочесть только три буквы - "сом".
     "Неплохой трюк, - подумал я. - Сначала я вижу, как с него снимают скальп, а через несколько минут он сам идет мне навстречу".
     Подумал вдруг о мокрых листьях вяза, валявшихся в нужнике.
     Призрак капитана Хейвенза улыбнулся мне. Затем назвал по имени и спросил:
     - Как ты узнал, что я здесь?
     Подойдя ближе, призрак оказался Джоном Рэнсомом.

5

     - Догадался, - ответил я, а потом добавил, прочтя вопрос на лице Рэнсома. - Я просто шел по этой тропинке посмотреть, куда она ведет.
     - Примерно так же попал сюда и я, - сказал Рэнсом. Он подошел достаточно близко, чтобы протянуть руку, и, сделав это, наверняка почувствовал запах сарая для мертвецов, а, возможно, также виски и выкуренных "соток". Брови его сошлись у переносицы.
     - Чем ты здесь занимаешься? - спросил Рэнсом.
     - Я в похоронной команде, - сказал я. - Вон там, - взмах рукой в сторону сарая. - А что делаешь ты? Что это за место?
     Джон схватил меня за руку, но, вместо того, чтобы пожать ее, развернул меня и подтолкнул в сторону деревьев.
     - Тебе лучше держаться отсюда подальше, пока не приведешь себя в порядок, - сказал он.
     - Видел бы ты, что делают остальные, - пробормотал я, усаживаясь под одним из деревьев и приваливаясь к могучему стволу. Человек в сером костюме вышел из домика и пошел обратно к строению, из которого вышел несколько минут назад. Он снова вспрыгнул на крыльцо и, прежде чем войти внутрь, коснулся нагрудного кармана.
     - Джонни проверяет свою пушку, - сказал я.
     - Это Фрэнсис Пинкель, помощник сенатора Бермана. Пинкель воображает себя Джеймсом Бондом. Он носит в кобуре "вальтер". Мы устраиваем для сенатора брифинг, а потом посадим его в вертолет и покажем с воздуха один из наших проектов.
     - Ты служишь в частной армии?
     Он показал мне зажатый в кулаке зеленый берет.
     - Так ты один из тех парней в рубашках Гарри Трумэна, которые "ходят с дипломатами", живут в провинции Дарлак и путаются с рейдами, - рассмеялся я.
     - Иногда нас просят прокатить в вертолете кого-нибудь из штатских шишек, - сказал Джон, надевая берет на голову. Берет был темно-зеленым, как листья в разгаре лета, с кожаной полоской вдоль нижнего края, на нем была кокарда с двумя скрещенными стрелами поверх шпаги и девизом "De Oppresso Liber". Берет был Рэнсому очень к лицу. - Но как тебе удалось все это разузнать?
     - Работая в похоронной команде, узнаешь многое. И все-таки - что это за место?
     - Специальная опергруппа. Мы ютимся тут, на задворках "Уайт Стар", когда не живем в провинции Дарлак и не путаемся там с рейдами.
     - Так вы действительно все это делаете?
     Джон Рэнсом объяснил мне, что "зеленые береты" базируются в провинции Дарлак с начала шестидесятых годов, но сам он служил в горах у границы с Лаосом, в Кхан Дук. В прошлом году они спустили на парашюте бульдозер и вспахали полоску земли в джунглях. Пока они искали местных жителей племени кхату, которые должны были стать его солдатами, Джону пришлось руководить войском из подростков из Дананга и Хью. Они были немного волосатыми, объяснил Рэнсом, и совсем не походили на рейдов. Рассказывая мне о своем войске, Джон выглядел расстроенным и, казалось, злился на самого себя за то, что позволил мне это заметить. Он рассказал, что эти самые подростки включали на полную громкость транзисторы, стоя на посту.
     - Но они убивали все, что движется. Включая обезьян.
     - И как давно ты здесь околачиваешься?
     - Пять месяцев. Но служу я уже третий год. Сначала проходил спецподготовку в Брэгге, а сюда попал как раз вовремя, чтобы помочь организовать лагерь в Кхан Дук. Это совсем не то, что регулярная армия. - Мне вдруг показалось, что Рэнсом словно оправдывается передо мной. - Мы делаем настоящие дела. Пробираемся в те части страны, которые солдаты регулярной армии и не видели, и наши команды наносят серьезный урон вьетконговцам.
     - А я-то гадал - и кто же это наносит им урон?
     - В наше время никто не верит в существование элиты, даже в армии. Но тем не менее мы - именно элита. Слышал когда-нибудь о Салли Фонтейне? А о Франклине Бачелоре?
     Я покачал головой.
     - Наша похоронная команда тоже что-то вроде элиты. Слышал когда-нибудь о ди Маэстро? Об Отмычке? О Бегуне?
     Джона чуть ли не передернуло от этих слов.
     - Я говорю о героях, - сказал он. - У нас есть парни, которые сражались с русскими в Германии и Чехословакии.
     - А я и не знал, что мы воюем с русскими.
     - Мы воюем с коммунизмом, - просто сказал Джон. - Это сейчас самое главное - остановить распространение коммунизма.
     Он обрел веру в свое дело за пять месяцев, водя по лесу шайку малолетних бродяжек, и мне казалось, что я вот-вот пойму, как ему это удалось. Он все время смотрел вперед в ожидании настоящего дела.
     Я пожалел о том, что Джон не может встретиться с Бегуном и Крысоловом. Сенатору Берману тоже невредно было бы с ними поговорить. Они могли бы обменяться взглядами на жизнь.
     - А как ты попал в похоронную команду? - спросил меня Рэнсом.
     Фрэнсис Пинкель выглянул из дома, оглядываясь вокруг в поисках воображаемых вьетконговцев. Вслед за ним вышел коренастый седоволосый мужчина - должно быть, сам сенатор - в сопровождении полковника из спецподразделения. Полковник был невысоким, но мускулистым, он вышагивал так, словно хотел с помощью силы своей личности продавить землю насквозь.
     - Капитан Маккью решил, что эта работа доставит мне удовольствие, - ответил я на вопрос Джона Рэнсома.
     Я заметил, что Рэнсом постарался запомнить произнесенное мною имя. Он спросил, где я должен присоединиться к своему подразделению, и я сказал ему.
     Джон открыл висящие у пояса часы.
     - Пора устраивать сенатору показательные выступления, - сказал он. - Ты не мог бы сходить принять душ и выпить кофе или что-нибудь в этом роде?
     - Ты не понимаешь специфики похоронной команды, - сказал я. - Так лучше работается.
     - Я собираюсь позаботиться о тебе, - сказал Рэнсом, выходя из леса и направляясь к идущему по тропинке сенатору. Обернувшись, он помахал мне рукой: - Может, встретимся в Кэмп Крэнделл.

***

     В Кэмп Крэнделл я дважды встречался с Джоном Рэнсомом. К моменту нашей первой встречи он очень изменился, а ко второй - еще сильнее. Он попал в хорошую переделку в укрепленном поселке монтанардов под названием Лэнг Вей. Почти все их союзники из племени бру были перебиты, также как и большинство "зеленых беретов". Через неделю Рэнсому удалось сбежать из подземного бункера, набитого трупами его товарищей. Когда оставшиеся в живых бру дошли наконец до базы Кхе Санх, десантники достали винтовки и приказали им убираться обратно в джунгли. Дело в том, что к тому моменту знаменитый офицер морского десанта успел высмеять и разнести в пух и прах практику так называемой "антропологической войны" "зеленых беретов".

6

     Я успел дважды употребить на этих страницах фразу "дно этого мира", и оба раза напрасно. Ни я, ни Джон Рэнсом, никто другой из тех, кому посчастливилось все-таки вернуться из Вьетнама, конечно же, не видели настоящего дна. А те, кто видел его, никогда уже не смогут заговорить. Эли Уизел использовал выражение "дети ночи" для описания переживших войну. Одни дети вышли из н