ых не превышало тысячу. Они сумели переправиться за ночь через несколько небольших речушек. Правда, ходили слухи, что тысячу вьетконговцев составляли в основном старики и дети. Однако в ту ночь была проведена блестящая операция.
     - А сколько было наших? - спросил я.
     - Я слышал только, что пятьдесят-шестьдесят человек из Первого воздушного полка уложили дружеским огнем, - сказал Бегун. - Такое дерьмо иногда случается.
     - Дружеским огнем? - удивился я.
     - Снарядами всех сортов и размеров, - сказал Бегун, улыбаясь странной улыбкой, смысл которой я понял лишь много позже.
     Крысолов издал некий странный звук - что-то среднее между смехом и рычанием.
     - В конце концов, - сказал он, - я раздулся почти в два раза больше своих прежних размеров. Чувствовал себя при этом как гребаный футбольный мяч. У меня распухли даже веки. В конце концов меня доставили на базу в госпиталь и там обложили льдом. Но что самое странное, во мне не сломалась ни одна косточка.
     - Интересно, в каком там состоянии этот парень? - сказал Чердак, похлопывая по мешку без таблички. Почти все метки доходили до нас уже с именами, и нам вменялось в обязанность следить за тем, чтобы таблички были на месте при отправке трупов. Мы должны были расстегивать мешки и сверять имена на табличках, прикрепленных снаружи, с другими табличками, которые либо были засунуты в рот трупа, либо прикреплены к телу клейкой лентой. Тела отправляли в Америку, где армия дарила напоследок своим солдатам по деревянному гробу, в которых их отправляли родственникам.
     - Твоя очередь, Андердог, - сказал мне Чердак. - Ты еще не запачкал руки, правда? Давай, проверь этого парня.
     - Если сблюешь на труп, я выпущу из тебя кишки, - пообещал ди Маэстро и тут же удивил меня, неожиданно рассмеявшись. До этого момента я ни разу не слышал его смеха. Это был скрипучий зловещий звук, который раздавался словно из мешков, лежащих перед нами.
     - Да, не блюй, пожалуйста, на труп, - поддержал его Пират. - Это очень его испортит.
     Чердак решил заставить меня расстегнуть мешок и поискать именную табличку на трупе с того самого момента, когда увидел, что на мешке нет ярлыка.
     - Ты новенький, - сказал он. - Эта работенка как раз для новеньких.
     Я медленно двинулся в сторону Чердака, стоявшего возле мешка. На секунду мне показалось, что, как только я открою мешок, оттуда обязательно выскочит какое-нибудь безобразное существо, вымазанное в крови, как Крысолов, рядом с которым разорвало в клочья Бобби Суэтта. Ведь он именно поэтому рассказал мне свою историю! Они хотели, чтобы я закричал, они хотели, чтобы волосы мои за несколько секунд стали седыми. А после того, как меня вырвет, они по очереди будут выпускать мне кишки. Ведь именно таково их понятие о "дружеском огне".
     В конце концов я ведь не так давно оставил свое прежнее "я" за воротами Тан Сон Нат.
     Бегун разглядывал меня с неподдельным любопытством.
     - Это работа для новеньких, - повторил Чердак, и я вдруг понял, что до меня новеньким в этой компании наверняка был он.
     Я склонился над длинным черным мешком. С обеих сторон к нему были пришиты полотняные ручки, между которыми проходила молния.
     Я схватился за молнию и пообещал себе, что ни за что не закрою глаза. Я слышал, как стоящие сзади мужчины вздохнули и затаили дыхание. Я собрался с силами и потянул за замок молнии.
     И меня действительно чуть не вырвало, но не потому, что я испугался увиденного, а из-за чудовищного зловония, вырвавшегося, подобно черной собаке, из открытого мешка. На секунду я все-таки закрыл глаза. Мне словно накинули на лицо грязную паутину. Из мешка на меня смотрели вытаращенные глаза мертвого солдата. У меня сжало желудок. Это был как раз тот момент, которого все они ожидали. Я знал это. Задержав дыхание, я расстегнул молнию еще на несколько дюймов.
     Лицо мертвого парня было изуродовано выстрелом - не хватало правой щеки. Во рту ничего не было. На горле лежали несколько зубов. Форменная рубашка была черной от засохшей крови - взрыв, лишивший парня щеки и нижней челюсти, оставил его также и без горла. Мне видны были только тонкие косточки, торчащие из его неба.
     - У этого парня нет таблички, - спокойно произнес я, хотя больше всего мне хотелось закричать.
     - Ты не окончил осмотр, - сказал ди Маэстро.
     Я поднял на него глаза. Через брюки его переваливался толстый живот, четырех-пятидневная щетина начиналась прямо под глазами.
     Он напоминал толстого козла.
     - Кто приводит трупы в порядок? - спросил я, прежде чем понял, что сейчас получу ответ, что это делают новые парни.
     - Их приводят в относительно презентабельный вид уже там, в Америке, - ди Маэстро осклабился и сложил на груди руки, демонстрируя татуировку со скалящимся черепом. Я почувствовал вдруг, что Миллхейвен, мой Миллхейвен, опять рядом - дома с облупленной штукатуркой, заброшенные автостоянки, отель "Сент-Элвин".
     Я увидел лицо своей сестры.
     - Если не найдешь табличку в рубашке, учти, они иногда кладут их в карманы или сапоги. - Ди Маэстро отвернулся. Все остальные давно уже потеряли к этому делу всякий интерес.
     Я с трудом расстегнул верхнюю пуговицу задубевшей рубашки, стараясь не касаться изуродованной плоти. Запах трупа проникал мне в ноздри, глаза застилал туман.
     Пуговица наконец расстегнулась, но воротник отказывался расходиться. Я потянул посильнее. Запекшаяся кровь хрустела, как хлопья для завтрака. Я увидел еще несколько зубов, воткнувшихся в то, что осталось от задней стенки горла. Я знал, что то, что вижу сейчас, буду видеть в ночных кошмарах всю свою жизнь - клочья окровавленной плоти, открытое горло, провалившиеся внутрь зубы.
     На месте шеи таблички не было. Я расстегнул еще две пуговицы, но снова не обнаружил ничего, кроме бледной, окровавленной груди.
     Когда я отвернулся, чтобы перевести дыхание, то увидел, как остальные члены похоронной команды с деловым видом расхаживают между рядами трупов, открывая мешки и сверяя имена на наружных и внутренних табличках. Я снова повернулся к своему неопознанному трупу и начал сражаться с пуговицей на кармане рубашки.
     Карман наконец расстегнулся, и, засунув туда руку, я нащупал под пальцами острый край металлической таблички.
     - Порядок, - сказал я, извлекая ее на свет божий.
     - Чердак перетряхивал такие мешки за пять секунд, - сказал ди Маэстро.
     - За две секунды, - поправил его Чердак, даже не глядя в нашу сторону.
     Отойдя на шаг от зловонного трупа, я попытался разобрать, что написано на табличке.
     - Андердог у нас - настоящий ловец жемчуга, - прокомментировал ди Маэстро. - Пойди отмой ее.
     В углу сарая стояла грязная раковина. Я подержал табличку под струёй горячей воды. Трупный запах все еще преследовал меня, он словно прилип к лицу и рукам. Хлопья крови, смываясь с таблички и растворяясь, окрашивали воду в красный цвет. Я положил табличку на раковину и вымыл лицо и руки дезинфицирующим мелом, пока не пропало ощущение грязи, слыша, как гогочут за моей спиной "товарищи по работе". Потом я вытер лицо висевшим рядом с раковиной грязным полотенцем.
     - Должно быть, мечтаешь скорее оказаться в регулярной части? - сказал Крысолов.
     - Имя рядового, - сказал я, беря в руки табличку. - Эндрю Т. Мейджорс.
     - Правильно, - сказал Ди Маэстро. - А теперь прилепи ее к мешку и помогай нам закончить работу.
     - Так вы знали его имя? - я был слишком изумлен, чтобы испытывать гнев. Только теперь я вспомнил, что у ди Маэстро был список, переданный ему офицером, и только одно имя из этого списка не было найдено ни на одной табличке.
     - Ничего, привыкнешь, - почти добродушно произнес ди Маэстро.

***

     Тогда я даже не понял того, что сразу дошло до остальных членов похоронной команды, - что Бобби Суэтт был убит американской взрывчаткой и что капитан Франклин Бачелор - "зеленый берет" с "дипломатом" и любовницей-вьетнамкой, так испугал лейтенанта подразделения Крысолова, потому что тот понял, что именно он водил две недели по джунглям то формирование вьетконговцев, которое преследовала миссия.

***

     Когда на следующий день я подошел к сараю, Чердак снизошел даже до того, что поздоровался со мной. Я забрался в кузов вместе с ним и Пиратом и испытал вдруг наивную, почти детскую гордость за то, кто я и чем занимаюсь.
     На площадке для вертолетов ждали отправки трупы пяти рядовых с правильно подобранными табличками. Все они погибли на поле боя от удара взрывной волны (Я до сих пор не могу ходить спокойно ни по одному полю). Снаряд убил этих пятерых, не принеся больше никакого вреда. Трое из них были восемнадцатилетние пареньки, напоминавшие теперь восковых кукол, один - полноватый лейтенант с детским лицом, а пятый - капитан лет тридцати пяти. Мы разобрались с ними за пять минут.
     - Не зайти ли нам в кантри-клуб сыграть партию в гольф? - произнес вдруг Чердак с неизвестно откуда появившимся британским акцентом.
     - А я мечтаю о какой-нибудь гребаной вечеринке с танцами, - произнес нараспев Бегун. Слова прозвучали так странно, что никто даже не засмеялся.
     - Но все же мы и здесь можем сделать одну вещь, - сказал Пират.
     И я снова почувствовал, что между ними существует молчаливое понимание, а я для них - лишний.
     - Думаю, да, - поддержал Пирата ди Маэстро. - Сколько у тебя с собой денег, Андердог?
     Мне очень хотелось соврать, но все же я достал из карманов все, что там было, и показал им.
     - Этого хватит, - кивнул ди Маэстро. - Ты был когда-нибудь в деревне. - Я смотрел на него непонимающими глазами. - Это за воротами. С той стороны лагеря.
     Я покачал головой. Приехав в Уайт Стар, я был все еще под впечатлением свалившихся на меня перемен и заметил только, что попал из джунглей в более или менее организованный беспорядок военной базы. Хотя я вроде бы помнил, как мы проезжали через небольшой городок.
     - Никогда? - казалось, ди Маэстро не верил, что такое возможно. - Ну что ж, в таком случае пора тебе получить крещение.
     - Да, пора, - подтвердил Пират.
     - Пройдешь через ворота. Пока ты держишься на ногах, никто не обратит на это внимания. Часовые здесь для того, чтобы не пускать вьетнамцев внутрь, а не для того, чтобы сторожить солдат. Они сразу поймут, куда ты отправился. Свернешь на первую улочку, дойдешь до второго поворота.
     - Возле склада боеприпасов, - вставил Чердак.
     - Увидишь табличку, на которой написано большими буквами "Прачечная". Отсчитаешь шесть дверей и постучишь в зеленую с надписью "Ли".
     - Ли? - переспросил я.
     - Ли-ли, - уточнил ди Маэстро. - Скажи, что тебе нужно шесть соток. Это будет стоить около тридцати баксов. Положи их в пластиковый пакетик, засунь под рубашку и забудь о том, что несешь. Постарайся не выглядеть нашкодившим щенком, возвращаясь в лагерь.
     - Немного Джека, - сказал Бегун.
     - Почему бы и нет? Напротив надписи "Прачечная" зайди в небольшой сарайчик и купи две поллитровки "Джек Дэниелз". Это не больше десяти баксов.
     - Новые парни всегда покупают на всех, - сказал Чердак.
     Стесняясь признаться в том, что не имею ни малейшего понятия, что такое "сотка", я кивнул головой и встал.
     - Поторопись, - велел Бегун.
     Я вышел из сарая на полуденную жару. Направляясь к забору, я оглянулся и увидел солдат, слоняющихся по лагерю, пыльные дорожки, ряды деревянных бараков, два огромных тента, флаги. В сторону ворот ехал какой-то джип.
     Дойдя до ворот, я был уже весь в поту. У выхода не было ни сторожки, ни караульной будки - просто стоял одинокий часовой.
     Выходящая из лагеря дорога шла мимо потрепанных строений и кривых улочек - она была здесь единственной прямой линией. В двухстах ярдах впереди виднелся настоящий пропускной пункт, с караульным помещением, флагом и железными воротами. Джип как раз подъезжал к воротам, часовой вышел ему навстречу. Я понял, что за мной наблюдают, как только вышел за ворота.
     Рядом с нарисованной от руки вывеской "Холодное пиво Хейнекена" стоял в дверях вьетнамский мальчик в белой рубашке. По пологой лестнице спускалась старуха с полной корзиной выстиранного белья. Из верхних окон доносилась вьетнамская речь. Двое полуголых ребятишек, которые чем-то едва уловимо отличались друг от друга, хотя я никак не мог сообразить чем, вертелись у меня под ногами и требовали дать им доллар.
     Когда я дошел до указателя "Прачечная", за мной бежали уже пять-шесть детишек. Одни продолжали просить деньги, другие пытались задавать мне какие-то вопросы на смеси вьетнамского и английского. Из окон второго этажа две девушки внимательно наблюдали, как я иду мимо прачечной.
     Повернув вправо, я услышал, как девицы смеются надо мной. В ноздри проникал запах угля и кипящего масла. Я был в шоке от того, что обнаружил за лагерным забором другой мир, такой не похожий на тот, в котором жил последние несколько дней. Меня переполняла непонятно откуда взявшаяся радость. Я чуть было не забыл о цели своего похода.
     Но все же вспомнил, увидев зеленую дверь и прочтя на ней имя "Ли", написанное черными буквами над дверным молотком. Дети цеплялись за мою одежду. Я тихо постучал в дверь. Ребятишки точно взбесились. Порывшись в карманах, я бросил на землю какую-то мелочь. Дети оставили меня и стали драться из-за монет. Все тело мое было покрыто потом.
     Дверь открылась, и седовласая старуха с неулыбчивым лицом сердито уставилась на меня с порога. На лице ее было ясно написано: я пришел слишком рано. Клиенты наверняка не давали ей спать всю ночь. И она сделала мне большое одолжение, что вообще открыла дверь. Старуха заглянула мне в лицо, потом оглядела с ног до головы. Я показал ей банкноты, и старуха тут же распахнула дверь, кивая мне, чтобы я прошел внутрь, чтобы скрыться от детей, которые успели разглядеть банкноты и теперь неслись прямо на меня, вопя, как стая летучих мышей. Старуха захлопнула за мной дверь. Дети не врезались в дверь, как я предполагал, а словно испарились, растворившись в воздухе.
     Старуха отошла от меня на шаг и неприязненно скривилась, словно перед ней был вонючий скунс.
     - Имя, - сказала она.
     - Андерхилл.
     - Никогда не слыхать. Уходи.
     Она по-прежнему хмурилась.
     - Меня послали купить кое-что, - сказал я.
     - Никогда не слыхать. Уходи, - повторила старуха, и потянулась к двери. Она продолжала изучать меня, словно пытаясь вспомнить. Потом она словно нашла то, что искала, и улыбнулась.
     - Димстро, - сказала Ли-ли.
     - Ди Маэстро, - поправил я.
     - Похоронка.
     Наверное, это означало "похоронщик".
     Она махнула в сторону раскладного стола и стоящего рядом стула.
     - Что ты хочешь?
     Я сказал.
     - Шесть? - старуха снова едва заметно улыбнулась. Наверное, это было больше обычного заказа ди Маэстро. Ли-ли поняла, что меня заставили угощать всю команду.
     Она прошла в заднюю комнату и там стала открывать и закрывать ящики комода. Оказавшись в закрытом помещении, я почувствовал собственный запах.
     Похоронщик - теперь я тоже был похоронщиком.
     Ли-ли вышла из комнаты, неся в руке пакетик с самодельными сигаретами. "А, - подумал я, - так это марихуана". И тут же вспомнились косяки, которые курили в Беркли на большой перемене. Я дал Ли-ли двадцать пять долларов. Старуха покачала головой. Я добавил еще доллар. Снова не то. Я дал еще два, и Ли-ли наконец кивнула. Она закрыла мешочек своей широкой юбкой, словно показывая, что я должен сделать с марихуаной. Я засунул сигаретки под рубашку. Старуха открыла дверь, и я вышел на солнце.
     Дети снова материализовались вокруг меня. Я поглядел на самого маленького, одного из двух, которые появились первыми. У парнишки были круглые глаза и кожа более темная, чем у остальных. Волосы его завивались жесткими кудряшками. Остальные дети снисходили до того, чтобы заметить его, обычно лишь затем, чтобы дать ему пинка. Я перебежал через улицу к открытой лавочке и купил у постоянно кланяющегося костлявого вьетнамца две бутылки "Джек Дэниелз". Дети бежали за мной до самых ворот, возле которых часовой напугал их, махнув в их сторону винтовкой.
     В сарае ди Маэстро распечатал пакетик и внимательно изучил туго набитые сигаретки.
     - Ли-ли понравилась твоя образованная задница, - сказал он.
     Бегун достал из холодильника пакетик с кубиками льда и разложил их по пластиковым стаканчикам. Затем он распечатал первую бутылку и налил себе виски.
     - Такова жизнь на фронте, - сказал он и осушил одним глотком содержимое стаканчика, а затем налил себе еще.
     - Ты давай помедленнее, - сказал мне ди Маэстро. - Ты ведь не привык к этому. Думаю, тебе лучше сесть.
     - А что, по-вашему, мы курили в Беркли? - спросил я, и "товарищи по работе" тут же сообщили мне, что я - козел с больной задницей.
     - Это совсем другое, - сказал ди Маэстро. - Не просто трава.
     - Дай ему попробовать, и пусть заткнет хлебало, - предложил Чердак.
     - Что это? - спросил я.
     - Тебе понравится, - пообещал ди Маэстро. Он засунул мне в рот сигаретку и поджег ее собственной зажигалкой.
     Я вдохнул едкий ароматный дымок, а Бегун вдруг запел:
     - Ура, аллилуйя, ты вдохнул ее, радость жизни. Радость жизни для нее, радость жизни для меня, я надеюсь ты доволен, ты, безмозглый негодяй.
     Задержав дым внутри, пока затягивался ди Маэстро, который передал затем самокрутку Крысолову, я бросил в свой стаканчик кубики льда. Ди Маэстро подмигнул мне, а Крысолов сделал две быстрых, коротких затяжки, прежде чем передать косяк Бегуну. Я плеснул поверх льда виски и отошел от стола.
     - Ура и аллилуйя, - снова пропел Бегун, задерживая в легких дым.
     Колени мои стали какими-то слабыми, словно сделанными из резины. В самом центре моего тела я ощущал приятное тепло, должно быть, от виски. Отмычка поджег вторую сигаретку, и она дошла до меня к тому моменту, когда я успел уже отхлебнуть несколько раз из стаканчика с виски.
     Я сел, привалившись спиной к стене.
     - Радость жизни для него и для всякого дерьма, радость жизни для войны, радость жизни для блядей...
     - Нам нужна музыка, - заявил Крысолов.
     - Зачем? У нас же есть Бегун, - возразил ди Маэстро.
     И тут весь мир внезапно провалился куда-то, и я оказался один в черной пустоте. Вокруг лежала смеющаяся пустота, мир без времени, пространства и значения.
     На секунду я как бы вернулся в сарай и услышал, как Бегун сказал в ответ на слова ди Маэстро.
     - Ты, разумеется, прав.
     А потом я перенесся вдруг из сарая, где сидел рядом с членами похоронной команды и пятью трупами рядовых, в хорошо знакомый мир, полный цветов и звуков. Я увидел облупившуюся краску на фасаде таверны "В часы досуга". В окне светилась неоновая пивная кружка. Когда-то это здание было белым, но... а впрочем, закат здания бывает иногда таким же красивым, как его рождение. На земле лежали красные и коричневые листья вяза, между которыми тек к дренажной решетке тоненький ручеек. Этот опыт был теперь для меня священным. Каждая мелочь была священной. Я был новым человеком, оказавшимся в только что созданном мире.
     Я чувствовал себя в безопасности и в мире с самим собой. И то же самое чувствовал ребенок, спрятавшийся внутри меня. Он забыл о своей ярости и злости и смотрел на мир обновленным взглядом. Второй раз за этот день я понял, что хочу чего-то большего. Одного вкуса новизны было недостаточно. И я точно знал, что мне нужно.
     Этот день положил начало моему пристрастию к наркотиком, продолжавшемуся, с небольшими перерывами, около десяти лет. Я говорил себе, что хочу больше, еще больше этого сказочного сияния, но, как мне кажется, на самом деле я хотел возродить те чувства, которые испытал тогда в сарае, попробовав впервые, потому что ничто за те десять лет не смогло превзойти первый опыт по силе ощущений.
     За эти десять лет маленький мальчик из Миллхейвена, который имеет ко всей этой истории гораздо больше отношения, чем взрослый Тим Андерхилл, начал свою странную двойную жизнь. В пять лет этот мальчик потерял мать. По