довольно мелкие.
     Я спросил, сколько Брукнеру лет.
     - Семьдесят шесть.
     - Тогда почему он не уйдет на пенсию?
     Джон печально рассмеялся.
     - Он ведь Алан Брукнер. Он может оставаться в колледже столько, сколько пожелает. Ведь если он уйдет, уйдет вся кафедра.
     - Почему так? - удивился я.
     - Потому что вся кафедра - это я.
     - Ты ищешь другую работу?
     - Все может быть. Кстати, Алан вполне может оправиться.
     Несколько минут мы шли молча.
     - Думаю, мне надо нанять ему новую уборщицу, - сказал наконец Джон.
     - А мне кажется, что тебе пора начать выбирать подходящую богадельню, - сказал я.
     - При моем жаловании?
     - А у него нет своих денег?
     - О, да, - сказал Джон. - Думаю, кое-что есть.

15

     Когда мы снова оказались в доме у Рэнсома, он спросил, не нужно ли мне что-нибудь в кухне.
     Мы прошли через шикарную столовую с огромным дубовым столом в не менее великолепную кухню, в которой стояли холодильник величиной с двуспальную кровать и несколько рабочих столов, на которых красовались два кухонных процессора, машинка для изготовления макарон, блендер и хлебопечка. Рэнсом открыл шкаф и достал с полки два стакана. Засунув их по очереди в отверстие специального льдогенератора, встроенного в холодильник, Джон наполнил стаканы серебристыми кубиками льда.
     - Что-нибудь легкое? воды? сока?
     - Все, что угодно, - сказал я.
     Открыв холодильник, Джон достал оттуда бутылку воды с айсбергом на этикетке, отвинтил пробку и наполнил мой стакан. Поставив бутылку на место, он достал с разных полок огромного холодильника порезанное на кусочки мясо, сыр и батон хлеба. Затем - майонез, горчицу в керамической баночке, маргарин, головку кочанного салата. Он разложил все это на крышке одного из рабочих столов, поставил рядом две тарелки, положил на них вилки и ножи. Закрыв холодильник, Джон открыл дверцу морозильной камеры, в которой лежали на полках замороженные куски мяса, стопка готовых завтраков, огромная пицца, напоминавшая шину грузовика. Боковые полки были заполнены разнообразными бутылками - "Абсолют" с перцем и с лимоном, "Финляндия", японская водка, польская водка, "Столичная" завода "Кристалл". Здесь были бледно-зеленые и бледно-коричневые водки, водки в бутылках, внутри которых что-то плавало - какая-то трава, вишни, кусочки лимона, виноград. Я наклонился, чтобы лучше разглядеть все это великолепие.
     Джон выбрал "Столичную", отвернул крышку и налил себе полстакана.
     - Надо было охладить стакан, - пробормотал он. - Просто не каждый день умирает твоя жена, а потом приходится тащить в душ семидесятилетнего старика и заставлять его смыть дерьмо, расплывшееся по ногам. - Он выпил водку залпом и поморщился. - Мне чуть не пришлось влезть в ванну вместе с ним. - Снова глоток - гримаса - глоток. - А потом пришлось его вытирать. Эти седые волосы по всему телу - брр! - как наждачная бумага.
     - Может быть, тебе стоит нанять ту сиделку, Элайзу Морган, чтобы она проводила со стариком хотя бы часть дня?
     - Тебе кажется, что мой тесть не способен о себе позаботиться? Интересно, почему у тебя возникло такое впечатление. - Джон кинул в стакан льда и налил себе еще водки. - В общем, здесь есть все для сэндвичей. Выбирай, что больше нравится.
     Я начал накладывать на хлеб ростбиф и швейцарский сыр.
     - Ты думал о том, как расскажешь ему правду об Эйприл?
     - Правду об Эйприл? - поставив стакан, Джон изобразил на лице подобие улыбки. - Нет, пока не думал. Если задуматься, я ведь должен многим рассказать обо всем, что случилось. - Глаза его сузились, и Рэнсом снова поднес к губам стакан. - Или не стоит. Пусть прочтут обо всем в газетах. - Рэнсом задумчиво делал себе сэндвич, кладя на хлеб кусок ростбифа, два кусочка салями и кусок ветчины. Затем он снял пленку с кусочка сыра и засунул его прямо в рот. Погрузил ложку в горчицу и стал рассеянно ею вращать.
     Я положил на свой бутерброд салата и майонеза и стал молча смотреть, как Рэнсом мешает горчицу.
     - Как насчет организации похорон и всего такого? - спросил я.
     - О, да, - закивал головой Рэнсом. - Больница взяла все на себя.
     - У вас есть место на кладбище - фамильный склеп или что-то вроде этого?
     - Кто думает о такой ерунде, когда жене твоей всего тридцать пять лет. - Он снова сделал глоток водки. - Наверное, я ее кремирую. Мне кажется, она захотела бы именно этого, если бы могла высказать свои пожелания.
     - Хочешь, чтобы я остался здесь еще на несколько дней? Я могу, если у тебя не возникнет ощущение, что я чужой в этом деле и если я не буду тебе в тягость.
     - Да, останься, пожалуйста. Мне просто необходимо иметь рядом кого-то, с кем можно поговорить. Все это пока еще не совсем дошло до моего сознания.
     - Буду рад помочь, - сказал я.
     Еще несколько секунд я наблюдал, как Джон водил ложкой внутри банки с горчицей. Наконец он поднял ложку, положил горчицы на свой странный сэндвич и закрыл его сверху хлебом.
     - В том, что ты сказал Алану о слиянии конторы Эйприл с другой фирмой, есть доля правды? - спросил я. - Ты говорил с таким убеждением.
     - Выдуманные истории должны звучать убедительно, - Джон поднял сэндвич и посмотрел на него так, словно его только что вложил ему в руку кто-то другой.
     - Так ты все это придумал?
     Наверняка Рэнсом сочинил эту историю вскоре после того, как Эйприл попала в больницу.
     - Вообще-то, мне кажется, что-то такое - как это говорят - витало в воздухе. - Он положил сэндвич на тарелку и снова отпил из стакана. - Знаешь, что самое плохое в людях, которые занимаются тем, чем занималась моя жена. Я не имею в виду Эйприл - она была человеком совсем другого сорта. Все они - надутые болваны. Они болтают с утра на своих собраниях, потом они болтают по телефону, потом - за ленчем с клиентами, потом снова по телефону. В этом и состоит их работа. Они все время болтают. Они обожают слухи. А еще ужаснее то, то они верят в каждое слово из того, о чем болтают. А значит, если ты не знаешь досконально всех этих вздорных, бессмысленных сплетен, которые они шепчут друг другу в телефонные трубки, ты вне игры, мой мальчик, тебе придется за себя краснеть. Люди говорят, что ученые - не от мира сего. Особенно эти артисты, которые работали с Эйприл, - они считают, что мы не живем в реальном мире. Но у нас-то хоть есть объект наших исследований, в нашей жизни есть место интеллектуальным и нравственным ценностям. Их же жизнь похожа на большой пузырь, надутый горячим воздухом, - сплетни, слухи, деньги.
     Джон тяжело дышал, лицо его было ярко-розовым. Он допил водку и тут же налил себе еще. Я знал, как действует на человека водка "Кристалл". А за последние десять минут Джон выпил этой водки долларов на пятнадцать.
     - Значит, "Барнетт энд компани" не собирается на самом деле открывать филиал в Чикаго?
     - Я не знаю, как обстоят дела на самом деле.
     Мне пришла в голову еще одна мысль.
     - Эйприл хотела сохранить этот дом, потому что отсюда недалеко до ее отца? - спросил я.
     - Это была одна из причин. - Джон облокотился на крышку стола. Вид у него был такой, словно ему хочется лечь прямо здесь. - Но еще Эйприл не хотела жить в Ривервуде среди надутых петухов вроде Дика Мюллера и других парней из ее конторы. Ей хотелось быть поближе к картинным галереям, ресторанам, к... к культурной жизни. Ты вполне способен это понять - достаточно только взглянуть на наш дом. Мы - совсем не такие, как эти придурки, сидящие по своим офисам.
     - Похоже, ей понравилось бы в Сан-Франциско, - предположил я.
     - Мы никогда этого не узнаем, не так ли? - Джон бросил на меня мрачный взгляд и откусил наконец кусочек от сэндвича. Начав жевать, он опустил глаза и нахмурился. - Что за дрянь туда напихали. - Все же он откусил еще немного. - В любом случае ты прав - она никогда бы не оставила Алана. - Проглотив еще кусочек, он выбросил свою тарелку в мусорный бак и препроводил туда же остатки сэндвича. - Я возьму эту выпивку с собой наверх, в спальню. Хочу полежать немного. Сейчас я больше ни на что не способен. - Он допил содержимое стакана и снова наполнил его. - Послушай, Тим, пожалуйста, останься со мной подольше. Ты очень мне помогаешь.
     - Хорошо, - сказал я. - К тому же, если я побуду здесь несколько недель, хотелось бы разобраться еще с одним делом.
     - Опять какое-то расследование?
     - Что-то вроде этого, - кивнул я.
     Джон попытался улыбнуться.
     - О, Боже, я действительно перебрал. Не мог бы ты позвонить Дику Мюллеру? Он наверное еще в офисе, если не пошел с кем-нибудь на ленч. Мне неприятно просить тебя об этом, но людям, которые знали Эйприл, надо рассказать, что случилось, прежде чем они прочтут об этом в газетах.
     - А как насчет другого человека, который оставил сообщение? Того, который не знал, как тебя называть - Джон или мистер Рэнсом.
     - Байрон? Забудь об этом. Он вполне может узнать обо всем из выпуска новостей.
     Помахав мне рукой, он вышел из кухни. Я прислушался к звукам его шагов на лестнице. Открылась, затем захлопнулась дверь его спальни. Закончив есть, я положил тарелку в посудомоечную машину и убрал все продукты обратно в холодильник.
     В пустом доме слышно было, как с шипением сочится через вентиляторы прохладный воздух. Теперь, когда я согласился составить компанию Джону Рэнсому, я вдруг понял, что не знаю, что я буду делать в Миллхейвене. Перейдя в гостиную, я уселся на диван.
     Мне было абсолютно нечего делать. Посмотрев на часы, я с изумлением обнаружил, что с того момента, когда, спустившись по трапу самолета, я обнаружил в толпе изменившегося за эти годы почти до неузнаваемости Джона Рэнсома, прошло всего двадцать четыре часа.

Часть пятая

Алан Брукнер

1

     Около трех часов дня прибыли трио репортеров из "Леджер". Представившись другом семьи, я сказал им, что Джон Рэнсом спит, и услышал в ответ, что они будут счастливы посидеть и подождать, пока он проснется. Спустя час снова зазвонил дверной звонок - на сей раз это была целая депутация из Чикаго. Мы обменялись приблизительно теми же фразами. Звонок зазвонил снова в пять, когда я разговаривал в прихожей по телефону. За дверью стояли все те же пятеро, сжимая в руках пакетики с недоеденными чипсами. Я отказался будить Джона, но они не сдавались, и в конце концов мне пришлось потрясти телефонной трубкой перед носом самого назойливого репортера из "Леджер" по имени Джеффри Боу и пригрозить ему, что я вызову полицию.
     - Неужели вы не можете ничем нам помочь? - спросил Джеффри. Несмотря на свое имя, предполагавшее некую полноту, твидовый пиджак и клетчатую жилетку, Боу было чуть больше двадцати, он был костляв и носил мешковатые джинсы и мятую рубашку. Жидкие черные волосы висели по обе стороны его лица. Джеффри никак не желал оставить меня в покое. Он нажал кнопку диктофона и спросил:
     - Не могли бы вы дать нам информацию о том, как реагирует мистер Рэнсом на известие о смерти его жены. Он располагает какими-либо сведениями о том, как его жена впервые встретилась с Уолтером Драгонеттом?
     Захлопнув дверь у него перед носом, я вернулся к прерванному разговору с Диком Мюллером, коллегой Эйприл Рэнсом по работе в фирме "Барнетт энд компани".
     - Господи, что это было? - спросил Дик со своим миллхейвенским акцентом.
     - Репортеры, - коротко ответил я.
     - Они уже знают, что... хммм... что...
     - Они знают. И им потребуется не так уж много времени, чтобы выяснить, что вы были брокером Уолтера Драгонетта, так что лучше начинайте готовиться.
     - Готовиться?
     - Они наверняка вами заинтересуются.
     - Заинтересуются мной?
     - Они захотят побеседовать с каждым, кто когда-либо имел хоть какое-то отношение к Уолтеру Драгонетту, - Мюллер застонал на другом конце провода. - Так что советую изобрести способ не пустить их в свою контору и по возможности не входить и не выходить из дома через парадную дверь где-то в течение недели.
     - Да, спасибо за совет, - сказал Дик. - Так вы говорите, что вы старый друг Джона?
     Я повторил информацию, которую сообщил ему перед тем, как в дом попытались ворваться Джеффри Боу и остальные. Через узкие окошки по обе стороны от входной двери я видел, как к дому подъехала еще одна машина. Два человека - один с магнитофоном, другой с фотоаппаратом направились к двери, улыбнувшись Боу и его коллегам.
     - Как держится Джон? - спросил Мюллер.
     - Выпил немного и лег в постель. Ему многое придется пережить в следующие несколько дней, поэтому я собираюсь остаться и помогать ему.
     Кто-то четыре раза громко постучал кулаком в дверь.
     - Это Джон? - встревоженно спросил Мюллер.
     - Да нет, просто джентльмен из прессы.
     Мюллер вздохнул на другом конце провода, явно представив банду журналистов, ломящуюся к нему в офис.
     - Я позвоню вам на неделе.
     - Если секретарь спросит, по какому поводу вы звоните, скажите, что хотите обсудить проект строительства моста. Я буду отвечать не на все звонки, а это сообщение поможет мне вспомнить вас.
     - По поводу моста?
     В дверь снова забарабанили.
     - Я объясню позже.
     Повесив трубку, я отпер дверь и начал орать на репортеров. Пока я объяснял, что Джон спит и я не собираюсь его беспокоить, меня сфотографировали несколько раз. Закрыв дверь, я стал наблюдать в окно, как они удаляются по лужайке со всей своей аппаратурой и, прикуривая один за другим, решают, что делать дальше. Фотографы сделали несколько снимков дома.
     Я встал у лестницы и прислушался. Наверху - ни звука. Значит, Джон либо проспал всю эту перебранку, либо умудрился не обратить на нее внимания. Я взял "Библиотеку Хамманди", включил телевизор и сел на диван. Открыв книгу на главе "Концепция воскресения из мертвых", которая излагалась в письме к студенту по имени Регинос, я прочел несколько строчек, прежде чем понял, что, как и большинство жителей Миллхейвена, местное телевидение безоговорочно сдалось Уолтеру Драгонетту.
     А я-то надеялся, что гностические выкладки в сочетании с каким-нибудь дурацким ток-шоу отвлекут меня хотя бы до того момента, когда Джон снова спустится вниз. Но вместо Фила Донахью или Опры Уинфри на экране появился комментатор новостей, которого я помнил еще по шестидесятым годам. Он практически не изменился, и это даже пугало немного - все те же расчесанные на пробор белокурые волосы, тяжелые очки в коричневой оправе и стальной голос без акцента. Комментатор сообщил, что все программы телевидения переносятся с тем, чтобы время от времени зрители могли получать новую информацию "об этой ужасной трагедии". Хотя я смотрел вечерние новости в исполнении этого комментатора много лет, все равно никак не мог вспомнить его имя - Джимбо Как-бишь-его или Джамбо Ну-как-его-там. Поправив очки, комментатор сообщил, что команда новостей будет освещать новости о деле Драгонетта по мере их поступления до того самого момента, когда в семь начнется вечернее вещание, нас ждут советы и комментарии специалистов в области криминалистики, психологии, нас научат, как лучше обсуждать подобные события со своими детьми, и конечно же милые заботливые репортеры будут всячески стараться успокоить объятых скорбью граждан. На экране появилась толпа на Двадцатой северной улице, глазевшая, как люди из подразделения пожарной охраны, ведающего опасными для жизни материалами, выносят из маленького белого домика тяжелые металлические ведра.
     В это время наставник Региноса, автор "Концепции воскресения из мертвых", советовал: "Не думайте о ресаррекции как о иллюзии. Это правда! Гораздо правильнее было бы сказать, что весь этот мир, а вовсе не ресаррекция, является иллюзией".
     С экрана снова исчезло лицо комментатора, и послышались крики собравшихся на ступенях Армори-плейс. Эти люди были рассержены. Они требовали, чтобы им вернули их невинность и наивность. Голос Джимбо пояснял за кадром:
     - Уже слышны в толпе призывы к уходу в отставку шефа полиции Ардена Васса, требования уволить комиссара Романа Новотни, а также членов городского совета Гектора Рилка и Джорджа Вандермитера и объявить импичмент мэру города Мерлину Уотерфорду.
     Я разглядел надписи на некоторых плакатах в толпе: "Где ты был, Мерлин?", "Расчленить Гектора и Джорджа". Наверху широкой мраморной лестницы, ведущей к входу в управление полиции, стоял седоволосый человек в синем двубортном костюме и орал в мегафон:
     - ...оградить нас и наших детей от опасности, исходящей из этих районов... перед лицом пренебрежения властей... перед лицом их неведения...
     В толпе бродили безликие призраки в темных очках с фотоаппаратами, блокнотами и кинокамерами.
     Молодой блондин с такой же квадратной головой, как у Джимбо, сидящей на потной толстой шее, одетый в песочную куртку "сафари", сообщил, что преподобный Климент Мор, известный активист движения за права человека, потребовал досконального расследования дела и назначения пособий семьям жертв Уолтера Драгонетта. Преподобный Мор заявил, что "митинг протеста верующих" будет продолжаться до тех пор, пока они не добьются увольнения Васса, Новотни и мэра Уотерфорда. Он также надеялся, что в течение ближайших дней к голосам жителей Миллхейвена присоединят свои голоса сторонники его приятеля, преподобного Эла Шарптона из Нью-Йорка.
     В студии снова появился Джимбо.
     Чуть наклонив вперед свою лобастую голову, он заявил:
     - А теперь слово нашему ежедневному комментатору Джо Раддлеру. Что ты думаешь обо всем этом, Джо?
     Я встрепенулся, увидев на экране еще одно хорошо знакомое с детства лицо. Джо Раддлер, еще один непременный атрибут выпусков дневных новостей, был известен когда-то безапелляционностью своих суждений и редкой преданностью местным спортивным клубам. Лицо его, обычно ярко-красного цвета, сейчас было багровым и распухшим. Оказывается, за те годы, что я не видел это лицо, Раддлера произвели в политические комментаторы.
     - Что я думаю обо всем этом? Я скажу вам, что я думаю обо всем этом! Я думаю, это позор! Что случилось с Миллхейвеном, если человек может выйти за пивом и оказаться через несколько часов с отпиленной головой? Что же касается демонстрации...
     Я взял пульт управления, чтобы сделать потише, и в этот момент зазвонил телефон.
     Я поспешил схватить трубку, чтобы звонки не разбудили Джона Рэнсома. Как и в предыдущих случаях, мне пришлось долго объяснять, кто я такой, прежде чем собеседник согласился представиться. Хотя на этот раз мне показалось, что я знаю имя этого человека, едва я услышал его голос.
     - Мистер Рэнсом? Могу я поговорить с мистером Рэнсомом?
     Мне тут же пришло в голову имя, которое я слышал на автоответчике.
     Я сказал, что Джон спит, и объяснил, почему посторонний человек поднимает телефонную трубку.
     - Что ж, хорошо, - пробормотал звонивший. - Вы останетесь с ним на какое-то время? Вы - друг семьи Рэнсомов?
     Пришлось все ему объяснить.
     Последовала долгая пауза, затем голос на другом конце провода произнес:
     - Вы не ответите мне на один вопрос? Вы ведь знаете, что происходит с миссис Рэнсом, я не хочу продолжать беспокоить мистера Рэнсома. Он никогда... я даже не знаю...
     Я подождал, пока он начнет фразу сначала.
     - Не могли бы вы просто ответить на мои вопросы, и этого будет достаточно.
     - Вас зовут Байрон Дориан? - спросил я.
     - Так вы слышали обо мне? - он чуть не задохнулся от изумления.
     - Я узнал ваш стиль ведения беседы. Вы оставили сегодня утром сообщение на автоответчике Джона.
     - О! Ха! - он издал какой-то странный смешок, словно мне удалось удачно пошутить. - Так что там с Эйприл, то есть с миссис Рэнсом? Очень хотелось бы услышать, что ей лучше.
     - Вы не могли бы объяснить мне, что, собственно, связывает вас с Рэнсомами?
     - Что меня связывает?
     - Вы работаете на "Барнетт"?
     На том конце провода снова послышался смущенный смешок.
     - А в чем, собственно, дело?
     - Поскольку я выступаю в данный момент от имени семьи, мне просто хочется знать, с кем я говорю.
     - Что ж, хор