Януш Пшимановский.
        Четыре танкиста и собака

   -----------------------------------------------------------------------
   Janusz Przymanowski. Czterej pancerni i pies (1969, 1970).
   Пер. с польск. - О.Акимченко, Л.Кашкуревич.
   Варшава, Крайова Агенця Выдавнича, 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


КНИГА ПЕРВАЯ


1. ТИГРИНЫЕ УШИ

   Второй раз за  этот  день  они  вышли  на  просеку.  На  влажной  траве
виднелись вмятины, оставленные зубцами колес проехавшего  здесь  трактора.
Следы были похожи на отпечатки длинных  когтей  какого-то  хищного  зверя.
Муссон, дувший с океана, утих. Дождь прекратился, но солнце было мутное  и
едва просвечивало сквозь тучи.
   Старик остановился, с минуту осматривался, держа в руке  штуцер,  потом
снова зашагал, свернув с просеки в лес. За стариком, опустив нос к  земле,
понуро плелась собака Мура. Янек замыкал шествие.
   Сегодня им не везло. Правда, утром, как только они вышли из дому, Янеку
удалось подстрелить двух фазанов, и теперь оба здоровенных петуха висели у
него на поясе; их длинные яркие  хвосты  почти  доставали  до  земли.  Оба
выстрела оказались меткими: пули, выпущенные из мелкокалиберки, с  которой
он зимой охотился на белку, попали в цель. Однако это была не  та  добыча.
Им хотелось сделать запас мяса на несколько дней, чтобы потом  можно  было
уйти подальше за Кедровую гору.
   Просека  осталась  позади.  Когда  исчезли  последние  просветы   между
деревьями, старик стал забирать немного вправо, вверх по склону. Лес стоял
стеной.  Внизу  росли  темные  грабы  со  скрученными  стволами  и   тесно
переплетенными толстыми ветвями, выше зеленели ясени, а наверху, там,  где
больше воздуха и света, в низкое небо упирались вершинами корейские кедры.
   Пробирались медленно, бесшумно, раздвигая стебли дикого жасмина. Прошло
довольно много времени, и наконец заросли поредели. Они вступили  в  сухой
дубняк. Кое-где в него вкралась даурская береза. Здесь было светлее. Внизу
отдельными островками буйно кустился орешник. Теперь склон  просматривался
шагов на двадцать вперед, и старик повесил штуцер на шею. Янек понял,  что
это, как обычно, означает привал.
   Они вышли на поляну, на краю которой лежал замшелый,  сваленный  ветром
граб. Парнишка вынул из торбы, висевшей  на  плече,  две  краюхи  пресного
хлеба и кусок копченого сала. Оба присели рядом на стволе и  начали  есть.
Острыми ножами с деревянными ручками отрезали тонкие, желтоватые  от  дыма
ломтики сала, клали  в  рот,  заедали  их  хлебом,  неторопливо  жуя.  Эти
одинаковые, спокойные движения делали их похожими друг на друга, как будто
они были отец и сын или дед и внук, хотя, глянув на их  лица,  можно  было
сразу же определить, что не из-под одной крыши начались их пути-дороги.  У
старика была темная, обветренная кожа,  глаза  поблекшие,  как  у  старого
ястреба,  скулы  резко  выпирали  вперед,  волосы,  тронутые   серебряными
ниточками  седины,   особенно   в   бороде,   завивались.   Парнишка   был
светловолосый, голубоглазый, мелкокостный и гибкий, как ветка орешника.
   Трапеза проходила в молчании: лес не любит ненужных разговоров. Скажешь
лишнее слово, и может статься, что не  услышишь  треска  сломанной  ветки,
шелеста, совсем не похожего на слабый  порыв  ветра,  не  услышишь  звука,
говорящего так много чуткому уху.
   Старик протянул на  ладони  собаке  кусок  хлеба  с  салом;  она  взяла
неохотно,  одними  губами:  понимала,  видно,  что  ей  не  положено,   не
заработала еще сегодня.
   Янек вытащил из широкого кармана куртки Шарика, детеныша Муры, щенка  с
тяжелой головой и большими  пушистыми  лапами.  Янек  назвал  его  Шариком
потому, что, когда пес появился на свет, он и в самом деле  был  похож  на
косматый клубок пепельно-серой шерсти. Янек  дал  ему  немного  поесть,  а
потом почесал за ушами, ласково потрепал за шерсть. Мура подошла к  Янеку,
полизала ему руку, словно  поблагодарила  за  заботу  о  ее  детеныше,  и,
по-собачьи улыбаясь,  подняла  верхнюю  губу,  отмеченную  шрамом  -  след
рысьего когтя.
   - Кроме нас здесь еще кто-то охотится, - заговорил  наконец  старик.  -
Человек или зверь. Лес пустой, как выметенный.
   И сразу же Мура подняла умный седеющий лоб, понюхала воздух.
   - Смелей, смелей, - подбодрил ее охотник.
   Она двинулась сначала нерешительно, виляя из стороны в сторону, а потом
пошла  прямо  через  орешник.  Минуту  спустя   они   услышали   треск   с
противоположной стороны поляны  и  увидели,  как  что-то  мелькнуло  среди
ветвей. Из-за ствола толстого дуба выскочили две  тени.  Мура  -  впереди,
наперерез зверю. А  чуть  ближе  к  охотникам  проламывался  сквозь  кусты
здоровенный,  отбившийся  от  стада  старый  кабан   с   высоким   горбом,
начинавшимся от шеи и сходившим на нет к  хвосту,  воинственно  задранному
кверху. Мура вырвалась вперед, подала голос и подскочила к кабану, готовая
в любое мгновение распрямить свои  ноги-пружины  и  оторваться  от  земли,
чтобы избежать наскока зверя. Но она не  заметила,  что  передними  лапами
попала на размякшую топь, засыпанную слоем дубовых листьев. Это и погубило
ее: кабан настиг своего врага и сразу же,  ударом  головы,  расправился  с
ним. В то же мгновение прогремел выстрел. Зверь  вздрогнул,  его  передние
ноги подогнулись, и он рухнул, словно сраженный ударом молнии.
   Оба чувствовали, что случилось что-то неладное.  Быстро  двинулись,  не
забывая об осторожности: старик держал палец на спусковом крючке,  а  Янек
сжимал в руке длинный охотничий нож.
   Кабан был мертв. Мура лежала на боку, из-под нее текла кровь. Губы  еще
подрагивали, обнажая зубы. Старик опустился на колени, положил руку на лоб
собаке. Пальцы его почувствовали, как коченело ее тело, как угасала в  ней
жизнь.
   - Плохо. Хорошая ты была, Мура, хорошая, - сказал он ей, себе и лесу.
   Щенок, учуяв кровь, попискивал в кармане.
   - На трясину попала, - объяснил неизвестно для чего Янек.
   - Каждый может попасть.
   Янек разгреб мох широким лезвием  ножа  и  выкопал  продолговатую  яму.
Засыпал Муру землей, сверху навалил замшелый камень. Двумя ударами  сделал
засечку на коре дуба, чтобы не забыть место. Потом запустил руку в карман,
погладил сидящего там Шарика, вытащил его, спустил на листья. Он  смотрел,
как песик неуклюже двигался, широко расставляя лапы, не в состоянии понять
того, что случилось. И вдруг, как далекое эхо выстрела или как крик  птицы
из-за туч, Янека пронзило воспоминание: перед его глазами встали развалины
родного дома, в нос  ударил  горький  запах  гари  и  искрошенной  в  пыль
штукатурки.
   - Один остался Шарик.
   - Никто не остается один,  хотя  такое  может  случиться  с  каждым,  -
проворчал недовольно старик. - Пес остался у людей.
   "Да, такое может случиться и с собакой, и с человеком", - подумал Янек.
Он тоже остался один, почти один. От одиночества начал колесить по  свету.
Но того, кого искал, не нашел. И вот, когда ему было уже совсем плохо,  он
нашел дом. Этот дом не  был  похож  на  тот,  в  котором  он  вырос.  Тот,
каменный, стоял на берегу канала в портовом городе. Этот  -  сложенный  из
кедровых бревен, по вечерам поющий голосами сверчков и ветра в  трубе,  на
берегу дикой, перекатывающей камни речки.
   Он жил в новом доме уже третье лето. Многому  за  это  время  научился;
ходить по следу неутомимо, как волк, определять по ветру погоду, различать
запахи леса  и  животных,  распознавать  шорохи  и  читать  следы,  ходить
бесшумно, ловко и быстро. Он научился так стрелять, что из  мелкокалиберки
попадал в глаз белки, не портя меха.  Третье  лето  бродил  он  по  лесным
тропинкам. До сих пор он еще как-то не раздумывал над тем, куда ведут  эти
тропинки.
   Солнце еще больше померкло. Тучи сползали  вниз  по  склону.  Заморосил
дождь. Старик повесил  на  нижний  сук  штуцер  и  свою  потертую  куртку.
Опустившись на колени около убитого кабана, он рукояткой ножа  разжал  ему
челюсти и обнажил клыки. Пожелтевшие  от  времени,  слегка  выгнутые,  как
сабля, они были длиннее ладони.
   Янек стал помогать старику. Вдвоем они вспороли кожу на животе, сделали
надрезы на ногах и, помогая себе легкими, быстрыми движениями ножей, стали
ее снимать.
   Дождь  усилился,  зашелестел  в  вершинах   деревьев;   тяжелые   капли
скатывались с листьев на землю. Старик и  Янек  спешили.  На  разостланный
рядом брезент положили окорока. Засучив  рукава,  они  отделяли  с  задней
части убитого кабана длинные полосы сочной филейной вырезки.
   Вдруг  маленький  Шарик,  кувыркавшийся  рядом  во   мху   и   листьях,
настороженно тявкнул и заворчал, учуяв, видно, какого-то  крупного  зверя.
Это тявканье прозвучало забавно-пискливо, как  возглас  ребенка,  который,
подражая взрослым, кричит "Пожар!".
   - Смотри ты, - сказал старик Янеку, держа в руках  кусок  мяса,  -  как
большой, лает...
   Он не успел договорить. Янек услышал только, как кусок  мяса  шлепнулся
на сухие листья.  Стараясь  не  делать  лишних  движений,  Янек  осторожно
повернул голову. Уголком глаза он увидел старика,  замершего  на  согнутых
ногах и сжимающего в руке длинный окровавленный нож. Охотник застыл в этой
позе, сжавшись, словно  пружина,  пригнув  голову.  Шея  у  него  налилась
кровью.
   Проследив за его взглядом, Янек посмотрел в сторону дуба.  Между  двумя
кустами орешника, низко, над самой травой, он увидел плоский кошачий  лоб,
рыжие бакенбарды и две здоровые, зарывшиеся в сухих листьях лапы. Все  это
было неподвижно, и только хвост, длинный, упругий хвост,  яростно  хлестал
по бокам.
   Вот когда понял Янек, почему они не встречали  сегодня  зверей,  почему
Мура не отходила от ног охотника, почему чуткий, старый  кабан  ошалел  от
страха и выскочил прямо на них: в лесу  охотился  другой,  более  сильный,
редкий гость, хозяин тайги и гор - уссурийский тигр.  Учуяв  запах  свежей
крови, он пришел за добычей, которая принадлежала ему, за зверем, которого
он выследил. И конечно, его удивило, что люди,  эти  неуклюжие  и  смешные
создания, лишенные чутья, отваживаются находиться здесь и даже  не  думают
бежать от него сломя голову вниз по склону. С начала войны, которая  тлела
вдоль границы,  словно  раскаленные  угли  подо  мхом,  время  от  времени
прорываясь искрами выстрелов из  засад,  тигр  иногда  питался  человечьим
мясом и перестал бояться грохота. Наоборот, он  шел  на  звук  винтовочных
выстрелов, рассчитывая на легкую добычу. И теперь, разъяренный до предела,
он прикидывал расстояние до жертвы, напрягая все свои мускулы к прыжку.
   Старик, не оборачиваясь и даже не дрогнув, прошептал:
   - Ружье на суку... Осторожно... Бери!
   Янек вскочил, руками ухватился за приклад  и  ствол.  Сук  обломился  с
сухим треском, и одновременно, словно раскат грома, над  поляной  пронесся
тигриный рык. Янек обернулся и увидел взметнувшуюся красно-черную молнию и
старика, отскакивающего в сторону. Остался  лишь  один  шанс,  всего  одно
мгновение,  короткое,  как  удар  сердца.  Когда  зверь  передними  лапами
опустился на землю и прижался к ней,  чтобы  совершить  следующий  прыжок,
Янек поймал на мушку белый зигзаг на темной шерсти и выстрелил между узких
сверкающих глаз.
   Огромная кошка перекувырнулась через голову, грозный рык оборвался.
   Оба еще с минуту смотрели на тигра, не шелохнувшись, пока не убедились,
что зверь неподвижен. Потом старик произнес:
   - Готов. Да вот успел все-таки зацепить меня когтем.
   Янек только теперь  заметил  на  старике  разодранный  сапог  и  штаны,
потемневшие от крови.
   Старик опустился на землю.  Янек  подошел  к  нему,  надрезал  голенище
сапога сверху, отвернул его вниз до  щиколотки  и,  разорвав  буро-зеленый
индивидуальный пакет, такой, каким  пользуются  солдаты  на  фронте,  туго
забинтовал рану.
   Охотник положил ему руку на голову.  Лицо  старика  было  бледно,  губы
посинели.
   - Спасибо тебе, Янек.
   - Что вы, Ефим Семеныч!.. За что? - Янек назвал его по  имени-отчеству.
Он почти никогда не обращался так к охотнику, потому что здесь,  в  горах,
на сто километров в округе от сопки  Кедровой,  все  его  называли  просто
стариком.
   - За жизнь спасибо.
   - Это я вам... - Янек умолк. Слишком  долго  нужно  было  бы  говорить,
чтобы высказать все, однако оба они имели обыкновение не растрачивать  зря
слова, так же как и патроны.
   Щенок, спотыкаясь о валежник и осторожно переставляя лапы по  мокрым  и
скользким листьям, медленно приближался к тигру. Он сильно втягивал  носом
воздух, дрожал, от страха у него подкашивались  задние  лапы,  но  тяжелая
упрямая голова толкала его вперед. Инстинкт, передаваемый из  поколения  в
поколение с молоком матери, подсказывал ему, что враг мертв. Шарик  собрал
все свои силы, заворчал угрожающе и, ухватив за заднюю  лапу  поверженного
гиганта, стал зубами дергать его за шерсть.
   - Дай-ка сюда этого мальца.
   Янек взял щенка за шиворот, поднял вверх и  подал  его  старику.  Шарик
сидел на широких, покрытых шрамами ладонях, словно шмель в чашечке мальвы.
Семеныч раздвинул ему губы, заглянул в пасть, а потом стал чесать за ушами
по шерсти, намокшей от дождя.
   - Добрый, добрый пес из тебя вырастет. Остерег нас обоих.
   - Что дальше делать будем? - спросил Янек. - Вы сможете идти?
   Старик встал, сделал шаг вперед, потом назад и снова сел.
   - Трудно. И мясо нельзя оставить. Я тут с Шариком постерегу его,  а  ты
выходи на просеку.
   Янек посмотрел  вверх,  отыскал  мутный  диск  солнца,  прятавшийся  за
тучами, - ему хотелось определить время.
   - Он скоро должен подъехать, - сказал Семеныч.
   Янек подал старику винтовку, которую до сих пор держал  в  руках,  взял
свою мелкокалиберку и широким шагом зашагал через поляну.
   - Погоди!
   Янек обернулся и увидел, что охотник, лежа на боку, взялся за  тигриную
голову и ножом отрезает уши.
   - Иди сюда, - позвал старик, садясь. - Возьми и спрячь, это твое.
   Янек подошел, нагнулся к протянутой руке и взял  добычу.  Затем  обеими
ладонями, как это делают китайцы, приветствуя  дорогого  гостя,  придержал
твердую руку старика.
   Прорвавшись  сквозь  дождливую  завесу,  ветер  донес  издалека  слабый
ритмичный стук мотора, тяжело работающего на малых  оборотах.  Янек  знал,
что трактор, тащивший два прицепа, нагруженных кедровыми стволами,  сейчас
идет в гору. Скоро он  поднимется  на  перевал  у  пяти  грабов  и  станет
спускаться в долину. Янек  перепрыгнул  через  поваленный  ствол  на  краю
поляны и побежал легко, ровно,  пружинисто.  Он  глубоко  вдыхал  бодрящий
горный воздух, запах листьев, грибов и мхов. В кармане  рубашки  на  груди
лежали тигриные уши,  и  сердце  его  учащенно  билось,  радуясь  удачному
выстрелу.
   Оставшись один с Шариком, старик достал из кармана кисет -  потемневший
мешочек  из  шкуры  оленя,  оторвал  продолговатый  клочок  от   аккуратно
сложенной газеты, старательно свернул  цигарку.  Потом  потрогал  легонько
повязку на  ране,  поудобней  положил  ногу,  упершись  стопой  в  приклад
винтовки. Щенок бегал, насторожив  уши  описывая  большие  круги.  Он  нес
службу, как настоящий, взрослый пес. Старик положил кисет в карман, достал
огниво и фитиль, вставленный в гильзу винтовочного патрона,  высек  искру,
раздул трут и прикурил цигарку.



2. КРИК ДИКИХ ГУСЕЙ

   Они потеряли много времени, потому что старик не  мог  ступить  опухшей
ногой, и Янеку пришлось вдвоем с трактористом вести раненого под руки.
   Потом Янек еще раз вернулся с просеки на поляну, чтобы  снять  шкуру  с
тигра и забрать мясо убитого кабана. На это ушло почти два часа.
   Ехали медленно, осторожно, потому  что  тяжелые  прицепы  скользили  по
мокрой траве и грязи.  Над  задним  колесом  приспособили  большую  балку,
подвесив ее на цепях, и Янек шел сзади, всем телом  наваливаясь  на  более
тонкий конец, когда спуск становился очень крутым.
   Едва они выбрались со склона Кедровой на разъезженную грунтовую дорогу,
как на землю опустилась ночь. Оставив у обочины тракта прицепы с  дровами,
поехали на одном тракторе - небольшом,  смешном  СТЗ  с  высокими  задними
зубчатыми колесами; свернув на боковую тропинку, пробегающую  вдоль  реки,
направились прямо к дому старика.
   Когда подъехали, на западе погасли последние красные отсветы на  тучах,
стало совсем темно. Тракторист включил фары. Прямые снопы света  выхватили
из мрака стволы деревьев и толстые ветви, нависшие низко,  как  соломенная
крыша. Сбоку светилась рыжеватым светом разогревшаяся выхлопная труба,  из
нее вылетали красные искорки и разлетались в стороны и вверх.
   Миновав два низких  столбика  и  жерди  ограды,  подъехали  к  крыльцу.
Тракторист  остановил  машину,  сбавил  газ.  Мотор  заработал  на   малых
оборотах. Только сейчас оба, и механик и  Янек,  услышали,  что  двигатель
стучит. Тракторист в сердцах выругался.
   - Давай его в сарай, - посоветовал Янек.
   Он сбросил шкуры и мясо, отнес  их  в  сени,  потом  вернулся  и  помог
старику сойти. Осторожно поддерживая, повел  его  вверх  по  ступенькам  к
двери. Погасли фары, мотор взревел и заглох. Его рокот  сменился  тишиной,
нарушаемой шумом близкой, но невидимой реки. Тракторист быстро вернулся, и
все трое вошли в просторную избу.
   Здесь было тепло, пахло травами и шкурами зверей. Янек сдвинул в  трубе
вьюшку, разгреб жар в печке, подбросил хворосту. Появились веселые  язычки
пламени, их отблески запрыгали по  избе,  выхватывая  из  темноты  широкие
лавки у стен, длинный стол, крашеный ящичек для пороха и пуль.
   Все сняли с себя мокрые, набухшие от дождя куртки. Янек налил  воды  из
ведра в котел и сунул его в жар. И только теперь вдруг вспомнив, что щенок
спит в кармане куртки, вытащил его оттуда,  отнес  в  угол  на  опустевшую
подстилку Муры.
   Тракторист сел, вытянул перед собой длинные ноги в забрызганных  грязью
сапогах, нагнул черноволосую кудрявую голову и стал жаловаться:
   - Мотор стучит, плохо  дело.  Завтра  надо  побыстрее  ехать,  а  мотор
барахлит.  Стучит.  Слыхал,  товарищ,  как  стучит?  Пока  починю,  полдня
пройдет, так и до ночи не доеду.
   Старик не слушал его. Сидя на лавке  у  печки,  он  осторожно  стягивал
штанину с ноги, раненной тигром. Янек вышел в сени, принес  мясо,  отрезал
ножом кусок. Повернувшись к трактористу, успокоил его:
   - Не горюй. Ночь длинная, успеешь все наладить.
   - Сил нет.  Ночная  работа  -  плохая  работа.  А  дрова  нужно  завтра
привезти.
   - У тебя есть запасные вкладыши?
   - Есть.
   - Я все сделаю.
   - А сможешь?
   - Смогу.
   Старик протянул руки к печке, погрел их немного, потом сказал:
   - Оставь кастрюли, Янек. Я тут сам все  сделаю,  а  как  будет  готово,
позову вас.
   Тракторист поднялся с  лавки  и  вышел  вместе  с  Янеком.  Лампа  была
хорошая, под стеклом; она ровным кругом освещала грязь во  дворе  -  дождь
лил нещадно. Вошли в сарай, прикрыв двустворчатые  двери.  Янек  стащил  с
сена брезент, расстелил его под трактором.
   Оба работали молча, понимая друг друга без слов. Горячее  масло  тонкой
струйкой стекало в ведро, окутываясь паром в желтоватом свете лампы.  Стоя
на коленях по обе стороны трактора, они подставили колоду, ослабили болты,
вывернули их, сняли картер. Янек паклей  обтер  теплые  шейки  коленчатого
вала.
   - Тебя как звать? - спросил его тракторист.
   - Ян Кос.
   - Ян Кос? - повторил тот, осторожно и  медленно  выговаривая  слова.  -
Трудное имя.
   - А тебя?
   - Григорий Саакашвили.
   - Тоже нелегко запомнить.
   - Я, брат, из Грузии. Понял? Эх какие там горы! А на  этих  горах  снег
белый, сверкает на солнце, как сахар, хоть языком лижи. А  высокие  какие!
Видишь вот этот болт? А теперь  посмотри  на  трактор.  Здесь  горы  такие
маленькие, как этот болт. А там  горы  такие  же  большие,  как  вот  этот
трактор.
   Янек,  лежа  на  спине  под  трак