сидеть на вышке шлюза и выполнять приказ, он должен ломать себе
голову, как поступить. На лбу у него выступил холодный пот.
   Часовые не спеша проверяли документы, и у моста  образовался  затор.  В
конце колонны за легковой машиной остановились четыре  грузовика,  которые
тянули скорострельные зенитные пушки.  Офицер,  видимо  командир  батареи,
вылез из кабины, подошел к часовым и о чем-то громко с ними заговорил.
   До  Черешняка  долетали  отдельные  слова,  среди  которых  повторялось
знакомое название - город Ритцен.
   Томаш образованностью не отличался и уж конечно иностранных  языков  не
изучал, но за пять лет  оккупации  нахватался  военных  терминов  и  сразу
догадался, что в городе оборудованы  противотанковые  рубежи  и  что  наши
войска готовятся атаковать Ритцен.
   Прислушиваясь к разговору, он  внимательно  разглядывал  грузовики,  на
которых под брезентом  сидели  дремавшие  артиллеристы.  Один  соскочил  с
грузовика и,  исполняя  обязанности  часового,  прохаживался  возле  своей
машины.
   Накрытые брезентом пушки тоже будто дремали и похожи были на  тонкошеих
горбатых верблюдов, которых он однажды  видел  на  ярмарке  уже  во  время
войны.
   Томаш внимательно разглядывал пушки, переводя взгляд с одной на другую.
Он  заметил,  что  на  последней  развязалась  петля  веревки  и  небрежно
зашнурованный чехол раскрылся.
   В воздухе просвистел тяжелый снаряд, пролетел над мостом и взорвался  в
поле на противоположной стороне дороги. Артиллеристы  всполошились,  стали
прыгать с  машин,  метнулись  в  сторону  леса,  залегли.  Двое  лежали  в
нескольких шагах от Черешняка.
   - Назад! - кричал офицер.
   Услышав команду, солдаты возвратились, но  вой  второго  снаряда  снова
заставил их броситься на землю. Снаряд был небольшой и взорвался на другой
стороне моста.
   - Встать! Встать! К машинам! Быстро на ту сторону!
   Солдаты  вскочили,  столпились  у  грузовиков,   помогая   друг   другу
взобраться. Никто не заметил, как один  из  бежавших  исчез  за  последним
орудием.
   Третий снаряд разорвался уже совсем близко,  выбросив  груды  земли  на
шоссе.
   Ревели моторы, третий грузовик пытался  объехать  недвигающуюся  вторую
машину, слышались проклятия.  Артиллеристы  выглядывали  из-под  брезента,
всматриваясь в сторону фронта  и  опасаясь  новых  снарядов.  Никто  и  не
обратил внимания, как под брезент последнего орудия проскользнул человек и
ловкие руки изнутри завязали развязанную веревку.
   Колонна  двинулась   по   мосту,   подгоняемая   окриками   часовых   и
регулировщиков.
   В воздухе снова засвистело. Почти одновременно четыре снаряда хлестнули
по каналу, смели заграждения на берегу, слизнули будку регулировщика.  Над
головами продолжали свистеть осколки, рикошетом отлетавшие от фермы моста.
   Один  осколок  прорвал  брезент  на  последнем  орудии,  попал  внутрь,
зазвенел  о  металлическую  стойку.  Черешняк  отклонил  голову,  а  потом
нагнулся пониже, подул на  горячий  осколок  и  выбросил  его.  Он  ощупал
порванный брезент, проверил, можно ли его зашить, но пришел к выводу,  что
вода все равно будет протекать и делу не поможешь. И потом это вообще  его
не касается.
   Сейчас главным вопросом было, остановится ли колонна  за  мостом,  и  в
таком месте, чтобы спрыгнуть и скрыться в кустах или хотя бы  остаться  на
асфальте. Пока никаких намеков  на  остановку  не  было.  Спускаясь  вниз,
машины увеличили скорость, а потом свернули на улицу в предместье  города.
Дальше стали все  чаще  попадаться  большие  дома,  загудел  под  колесами
разводной мост над каналом, и  машины  остановились  на  довольно  большой
площади.
   Слева стоял дом из потемневших  кирпичей,  стена  которого  вертикально
опускалась в воду, а в окне за мешками с  песком  торчал  ствол  пулемета.
Справа за  ровным  рядом  деревьев  поблескивал  канал,  а  вдали  маячили
возвышающиеся над водой дома.
   Офицер стоял на газоне,  среди  поломанных  цветов,  жестами  показывал
место стоянки и покрикивал:
   - Первое и второе орудия... Поляки начнут атаку  с  этого  направления.
Третье и четвертое орудия...
   Солдаты  схватили  лопаты  и  энергично  принялись  раскапывать  газон,
подготавливая огневые позиции для орудий.
   - Ты хочешь есть? - спросил один артиллерист другого.
   - Как волк.
   - Подожди, я сейчас что-нибудь принесу, - успокоил товарища первый.
   Солдат воткнул лопату в землю, подошел к последней пушке и снизу  вверх
старательно начал расшнуровывать брезент.
   - Ты что здесь делаешь? - спросил его часовой.
   - Чшш... - Солдат протянул пачку сигарет, чтобы он замолчал.
   Часовой взял сигарету, заложил ее за ухо и отошел на  несколько  шагов.
Стоя у стены, около выбитого окна, он видел, как артиллерист сунул  голову
внутрь и уже влез до пояса под брезент.
   Часовой пожал плечами, повернулся и отошел к  другому  орудию.  Видимо,
поэтому он не заметил, как артиллерист вдруг дернулся назад, но  сразу  же
как-то обмяк и влез под брезент, а вернее,  его  туда  втащили.  С  минуту
снаружи торчала неподвижная согнутая нога, но и она скоро исчезла.
   В воздухе нарастал гул моторов.
   - Батарея, внимание! - приказал офицер.
   По этому приказу солдаты покидали лопаты, бросились  готовить  пушки  к
бою. Часовой оглянулся и успел  заметить,  что,  прежде  чем  артиллеристы
добежали до последней пушки, от нее отделилась черная фигура и скрылась  в
окне первого этажа. На секунду часовой остановился, соображая, кто  же  из
солдат задумал удрать, потом лишь пожал плечами, проверил,  не  выпала  ли
заложенная за ухо сигарета.
   Перескочив через подоконник, Черешняк сразу же бросился  на  лестничную
клетку и поднялся на второй этаж: он хорошо помнил объяснения  Густлика  о
том, что гитлеровцы любят укрываться или в подвалах,  или  на  крышах.  На
этаже действительно никого не оказалось, однако Томаш спрятался  в  темном
углу за кафельной печью,  прислушался.  Отсюда  ему  была  видна  площадь,
изрытая окопами,  автомашины,  подъезжавшие  к  дому,  орудия,  с  которых
артиллеристы спешно срывали брезент. Стволы смотрели  в  небо,  подносчики
подносили снаряды.
   На четвертом орудии нашли труп и стащили его на траву. Кто-то  подбежал
к офицеру  и  доложил  об  этом,  но  тот  только  махнул  рукой,  занятый
исключительно самолетами - пролетят или будут атаковать?
   В небе сверкнул огонек, разгорелся - и все залило ярким светом. Горящая
магнезия, наполнявшая бомбу,  озарила  площадь  и  пушки.  Шум  двигателей
заглушал  команды  офицера,  он  отчаянно  жестикулировал,  наконец  резко
опустил руку, и почти одновременно все четыре пушки открыли огонь, посылая
в воздух трассирующие снаряды.
   За печью Томаш чувствовал себя в безопасности, но понимал, что если  не
воспользуется налетом, то уже  не  выберется  из  этого  города,  куда  он
неожиданно заехал. Он оторвался от стены и на цыпочках  двинулся  к  окну,
выходящему к каналу. Посмотрел вниз и отступил. С  минуту  думал,  что  же
предпринять. Потом на веревке, которой  был  зашнурован  брезент,  затянул
петлю и зацепил ее за крюк, на котором держалась раньше оконная рама. Снял
сапоги и поставил их у стены. Осмотрелся, выбрал широкий старомодный  стул
и бросил его в канал. Всплеск воды не привлек ничьего внимания.
   Быстро перекрестившись, Томаш перелез через  подоконник  и  по  веревке
начал спускаться вниз со второго этажа. Босыми ногами од нащупывал выступы
на стене, чтобы хоть немножко опираться. Он был уже у воды, когда  заметил
окно  в  подвале,  из   которого   торчал   ствол   пулемета.   Попробовал
переместиться в сторону, но вес  собственного  тела  тянул  его  прямо  на
ствол. Он замер, не зная, что предпринять, и  висел,  как  большая  спелая
груша.
   В небе выли самолеты, рядом грохотали  зенитки.  Неожиданно  в  воздухе
просвистела серия бомб, и  в  тот  же  миг  погасла  осветительная  бомба,
висевшая в воздухе. В темноте  нарастал  резкий  свист.  "Прыгать  или  не
прыгать?" - колебался Томаш.
   Пламя разорвало темноту ночи. Одна из бомб взорвалась на площади. Силой
ударной волны Черешняка сбросило в воду.
   Орудия начали замолкать, несколько артиллеристов пытались сбить пламя с
автомашины. Затихал гул самолетов.
   Командир  батареи  приказал  перенести  убитого  артиллериста  в   сени
кирпичного дома. Он отошел в сторону, снял шлем и, вытирая вспотевший лоб,
тихо разговаривал сам с собой:
   - Кто мог это сделать? Партизаны? В Германии?
   Он не мог понять, кто убил солдата, а мысль  о  большевиках-партизанах,
действующих в сердце Германии, показалась ему абсурдной. Долгое  время  он
бессмысленно  смотрел  на  воду   канала,   освещенную   заревом   пожара,
загрязненную поломанной мебелью, жестяными банками и бутылками. Под мостом
качалась ярко освещенная пустая бочка из-под бензина. Лязг затворов вернул
его к действительности. Он направился к орудиям.
   Только теперь задвигалась веревка, спускавшаяся  со  второго  этажа  по
кирпичной  стене  к  самой  поверхности  воды.  Свободный  конец   веревки
натянулся, а другой  быстро  подскочил  вверх,  потом  упал  и  погрузился
глубоко в  воду,  не  оставляя  следа  на  поверхности,  кроме  небольшого
водоворота.
   В водовороте некоторое время вращался сброшенный в воду стул,  а  потом
торчащие вверх ножки поплыли  по  течению.  Под  этими  ножками  показался
круглый, как у рыбы, рот, набрал воздуху и снова скрылся под водой.
   Черешняк терпеливо плыл, маскируясь стулом,  подобно  тому,  как  перед
этим ждал момента, чтобы сдернуть веревку. Надеялся, что если незамеченным
вырвется из города, то дальше будет легче.
   Он нащупал твердый грунт под ногами. Идти было легче, чем  плыть,  хотя
он не мог идти быстрее, чем плыл стул. Откуда было знать, не наблюдает  ли
за ним с берега внимательный взгляд опытного разведчика?
   Канал  тянулся  между  двумя  насыпями.  Берега   заросли   камышом   и
тростником.  Где-то  невдалеке  шел  бой  -  каждую   минуту   раздавались
приглушенные, но резкие очереди, затихали  и  снова  трещали  в  различных
местах. Потявкивали минометы, шипели белые осветительные ракеты и  цветные
- сигнальные.
   В этом свете, разрывающем ночную темноту, виднелись предметы,  плывущие
по течению: алюминиевый  котелок  с  крышкой,  немецкая  полевая  фуражка,
похожая на лыжную шапочку, какой-то  неясный  предмет,  который  мог  быть
трупом собаки или человека.
   Все это сопровождало Черешняка в течение долгих минут, а может, даже  и
часов. Он потерял счет времени. Дрожь пробегала по телу, в  голове  шумело
от напряжения. Он знал одно: канал идет на северо-восток, а  раз  так,  то
каждый метр приближает его к своим.
   Иногда он сомневался, доберется ли вовремя.  Свои  могли  отступить  на
километр или два на этом участке - на войне всякое бывает.  Если  так,  то
все полетит прахом. Вдобавок пропадут сапоги, оставленные в кирпичном доме
на площади, где стояли орудия.
   Шлепая по воде, Томаш заметил, что русло канала меняет направление,  но
не подумал, что отсюда, наверно, уже недалеко. Немного прибавил шагу. Даже
об осторожности забыл - так ему хотелось увидеть, что там, за поворотом.
   За поворотом вода разливалась шире, но как раз  здесь,  в  конце  узкой
части, котелок и фуражка застряли в  густых  спиралях  колючей  проволоки,
которые пересекали канал. За проволоку цеплялись тряпки, ветки, тростник и
другие предметы, так исковерканные войной, что их трудно было  распознать.
Вода булькала и пенилась.
   Томаш придержал стул, перевернутый вверх  ножками,  похожими  на  голые
мачты парусного фрегата. Боялся запутаться в проволоке. Ждал и чувствовал,
как от холода мышцы сводит судорогой. Веки стали тяжелыми. На секунду  он,
видно, даже задремал.
   Вдруг затрещали автоматы. Упала в воду мина, вырывая колючую проволоку.
Несколько ручных гранат разорвалось на насыпи.
   - Левее, левее... Погоди... Быстрее, черт возьми!  Помоги...  Огонь!  -
слышались обрывки немецких окриков.
   Тут же за валом бил пулемет, виднелись вспышки на конце ствола. В ответ
ему ударили  другие  пулеметы,  неожиданно  раздался  гул  голосов,  самый
желанный сейчас для Томаша:
   - Ура-а-а-а! Ура-а-а-а!
   Охрипшие, неистовые голоса слышались  все  ближе.  Немцы  выскочили  на
насыпь, за ними - наши пехотинцы. В короткой рукопашной схватке  несколько
человек упало, остальные побежали дальше.
   Один из лежавших немцев,  минуту  назад  орудовавший  штыком,  вскочил,
прыгнул в воду, а потом поплыл к противоположному берегу. Когда он миновал
погруженный в воду и зацепившийся за проволоку стул, то  неожиданно  пошел
под воду, как будто попал в водоворот. Еще секунду махал руками, булькал и
наконец затих.
   Шум наступавших удалялся, а из-за  насыпи  неожиданно  донеслись  новые
голоса:
   - Окоп есть. Только углубить.
   - Ставь трубу.
   Черешняк поднял голову прислушиваясь.
   - Подносчик, давай мины.
   Теперь он был уверен: свои. Набрал воздуху и крикнул:
   - Эй, земляки!
   - Кто звал? - показались головы, а над ними стволы винтовок.
   - Я.
   - Кто ты? - басом спросил один из минометчиков. - Где ты?
   - В воде.
   - Так вылезай.
   Черешняк отцепился от стула, несколькими мощными взмахами  рук  пересек
канал, но силы покинули его, и он едва выбрался на берег.
   - От нашей пехоты отстал? - недоверчиво спросил его солдат.
   - Нет.
   Томаш попытался встать, рванулся,  но  упал  на  колени:  ноги  ему  не
повиновались.
   - С той стороны фронта, - сказал он тихо. - Проведите меня к  командиру
полка.
   Он не помнил, как и каким  путем  провели  его  в  подвал  разваленного
снарядами дома,  где  находился  временный  командный  пункт  -  телефоны,
радиостанции, а в глубине  над  столом,  сооруженным  из  бочек  и  двери,
наклонились офицеры и наносили цветными карандашами обстановку  на  карты.
Томаш обратился к командиру полка - тот сидел у  стены  на  скамейке  -  и
начал свой рассказ, не успев снять грязного, мокрого обмундирования. Около
его босых ног образовалась огромная лужа.
   Полковник молча выслушал его и  попросил  одного  из  штабных  писарей,
выделявшегося своим ростом среди остальных:
   - Дайте ему сухую телогрейку и полотенце. Зубы у него стучат.
   Телефонист подал трубку.
   - На проводе четырнадцатый из "Росомахи", - доложил он.
   - Ты далеко вышел? Я спрашиваю, Берлин видишь? Нажми. Что до рассвета -
то твое.  Нет  такой  равнины,  где  бы  пехотинец  не  спрятался.  Подави
минометным огнем... Доложи через час.
   Полковник отдал трубку и продолжал смотреть на Черешняка, который надел
чистую рубашку и заканчивал натягивать на себя тесные брюки.
   - Пей. - Он налил из котелка в кружку,  подал  ему  и,  подождав,  пока
солдат выпьет, спросил: - Теплее теперь?
   - Теплее. - Томаш усмехнулся, выливая последнюю каплю водки на землю.
   - Итак, ты говоришь, как только я открою огонь  из  автоматов  над  тем
шлюзом, то роты смогут идти в атаку по плотине,  потому  что  твои  ребята
затопят город и противник не сможет обороняться...
   В подвал вбежал запыхавшийся хорунжий из комендатуры.  Выглядел  он  по
сравнению с другими офицерами элегантно:  форма  отутюжена,  пряжка  ремня
блестит. Нетрудно было догадаться, что он прямо из офицерского училища.
   - Гражданин... - начал он докладывать.
   - Подождите, - остановил его командир и снова обратился к Черешняку:  -
Из одного хорошо пристрелянного пулемета на плотине можно положить десятки
гитлеровцев.
   - Три длинные красные очереди, потом пятнадцать минут пауза, - повторил
Томаш. От усталости опускались веки, и его начало знобить.
   - Человек перешел линию фронта, - объяснил командир хорунжему. -  Вчера
утром экипаж его танка немцы взяли в плен, но танкисты удрали и  -  больше
того - захватили шлюз выше Ритцена...
   - Экипаж танка? - удивился хорунжий.
   - Да, - подтвердил полковник.
   - Танк называется "Рыжий", - объяснил Томаш.
   - А командир сержант Кос? - докончил хорунжий.
   - Откуда вы знаете?
   - Позавчера в полдень я арестовал шпиона, у которого были документы  на
имя Яна Коса. Отослал его в штаб армии.
   - Что ты на это скажешь?
   Черешняк только пожал плечами.
   - Что я должен был сказать - сказал. А теперь поспать бы.
   - Выведите его и подождите рядом, - приказал полковник хорунжему.
   - Таких, как  ты,  надо  усыплять  девятью  граммами  олова,  -  бросил
хорунжий, подходя к Черешняку и подталкивая его к выходу.
   За  дверьми  подвала  слышались  голоса.  Столкнувшись   в   дверях   с
выходящими, вошел поручник в шлеме.
   - Советские  разведчики  перешли  на  нашем  участке,  взяли  немецкого
офицера, - доложил начальник охраны штаба.
   - Давай их сюда.
   В подвал вошел немец - лейтенант, слегка оглушенный и мокрый, а за ним,
не в лучшем виде, его конвоир.
   - Товарищ полковник,  пленный  взят  в  Ритцене.  Докладывает  старшина
Черноусой.
   - Допросите, -  приказал  командир  полка  своему  начальнику  штаба  и
протянул руку разведчику: - Спасибо. Вышли не к своим...
   - Какая разница.
   - Вы говорите по-польски?
   - Немного. Под Студзянками вместе с первой польской  танковой  бригадой
воевали, да и потом приходилось... с экипажем танка "Рыжий"...
   - Невероятно! - удивился командир.
   - Точно, товарищ полковник, - заверил Черноусов.
   - Экипаж хорошо знаете?
   - А как же!
   - Хорунжий, - позвал он, - приведите этого специалиста по плаванию...
   Офицер ввел Черешняка, который с трудом открывал глаза и зевал.
   - Узнаете? - спросил полковник русского.
   - Нет, - покачал головой удивленный Черноусов. - Никогда не видел.
   В подвале воцарилось молчание. Прекратили  даже  допрашивать  немецкого
офицера. Через открытые двери  доносилось  эхо  далекой  стрельбы,  где-то
рядом ухали минометы.
   - А мне  показалось,  что  ты  честный  парень,  -  произнес  полковник
уставшим голосом. - Чуть было не поверил тебе и погубил бы людей. Продался
фашистам?
   - Я правду говорю, - возразил Томаш. - Три красные очереди.
   - Молчи! - крикнул командир и обратился к хорунжему:  -  Через  полчаса
полевой суд, приговор исполните перед рассветом.
   - Так точно... - Хорунжий вытянулся  и  доложил:  -  Во  время  обыска,
товарищ полковник, у  него  в  кармане  найден  нож  со  следами  крови  и
подозрительная коробка с химическими средствами. Наверно,  яд,  с  помощью
которого...
   - Мазь для прививки деревьев, -  неохотно  уточнил  Черешняк.  -  Вчера
нашел.
   - Сам ее сожрешь.
   Офицер схватил Томаша за плечо, чтобы вывести,  но  в  этот  момент  из
коридора в подвал ворвалась  овчарка,  зарычала  на  хорунжего,  оскаливая
зубы. Когда офицер отступил на шаг, собака прыгнула Черешняку на  грудь  в
начала лизать ему лицо.
   - Не удержала, - объяснила Маруся через полуоткрытые двери.
   После минутного замешательства все повскакали с мест.
   - Пошел... Пусти... Не трогай...
   - Ваша собака? - опросил Черешняка полковник.
   - Экипажа. Значит, и моя. - Томаш кивнул головой. - Шарик.
   - Собака первой польской танковой бригады, - доложил старшина Черноусов
и, шевеля пушистыми светлыми усами, добавил: - Раз она узнала, значит, все
в порядке. Это свой парень.



8. ПРИКАЗЫ И ЛЮДИ

   В то время, когда в подвале восточнее Ритцена решалась не только судьба
Черешняка, но и всего плана освобождения города путем  взрыва  шлюза,  три
танкиста из экипажа "Рыжего" вынуждены были вести бой по его обороне.  Кто
знает, может, и прав был Елень, утверждая, что не Томашу, а им выпала злая
доля.
   Трещали пулеметы, в небе висели осветительные  ракеты.  По  запаханному
полю шла в атаку немецкая стрелковая цепь.
   На  этаже  дома,  который  еще  вечером  занимала   подрывная   команда
"Хохвассер" ("Половодье"), точно были распределены обязанности у амбразур:
Григорий, словно слившись с прикладом пулемета, бил  короткими  спокойными
очередями, а Густлик подавал ему ленты и через определенное  время