лся  шапкой  -  ему
было душно. Капитан Павлов с  места  заряжающего  смотрел  на  поле  через
перископ. Густлик хлопотал  у  прицела.  Мотор  молчал.  Каждые  несколько
секунд по ту сторону брони раздавался низкого тона свист и вслед  за  этим
следовал взрыв мины большого калибра.
   Елень двинул плечами, встряхнул головой и прервал молчание:
   - Я же вам уже три раза говорил: вы, товарищ, - к  прицелу,  а  я  буду
загонять снаряды в ствол. Капитану заряжать не к лицу.
   - Капитан и партизан все могут делать. Я на месте Томаша пока что буду.
До конца войны всего несколько километров осталось.
   - На карте близко, - произнес Янек и смолк, потому что рядом разорвался
снаряд, осколки зазвенели по броне и сквозь смотровые щели проникла  пыль,
потом добавил: - А доехать трудно. Последние боеприпасы фрицы  расстрелять
хотят, что ли?..
   - Я иначе думаю, - ответил Павлов. - Им не все равно, кому сдаваться  в
плен. Ни у американцев, ни у англичан Гитлер Освенцима не строил...
   В танке снова воцарилась тишина.  Янек  развернул  на  коленях  большой
лист, на котором были напечатаны силуэты американских и английских  танков
- М-3, М-4, А-2, "Матильда", "Валентин", "Черчилль"... Это нужно было  для
того, чтобы случайно не подбить танки  союзников,  когда  они  появятся  с
противоположной стороны.
   - Внимание, все машины! -  услышали  они  в  наушниках  знакомый  голос
генерала. - Заводи моторы!
   Прежде  чем  мотор  заработал,  снаружи  раздались   громкие   команды,
отдаваемые пехоте:
   - Головной взвод - первый. Направление  -  три  тополя  прямо.  Рота...
вперед!
   Загудели моторы, и вслед за этим по радио последовал приказ генерала:
   - Направление - Лаба! Вперед!
   "Рыжий" тронулся, а секунду спустя двинулись  все  танки  и  самоходные
орудия, сосредоточенные на исходной позиции для наступления. Чуть поднимая
пыль, они шли, еще невидимые для врага, который продолжал методически бить
из тяжелых минометов по уже  пустому  месту.  Янек  почувствовал  холод  в
груди, как обычно, когда шел навстречу опасности.  Хорошо,  что  Огонек  в
тылу. Почему Лидка полезла в огонь? Под самый конец войны...
   Пехота  ушла  вперед,  появилась  на  горизонте,  ускорила  шаг.  Танки
прибавили ходу. Механики выравнивали машины, чтобы одновременно преодолеть
подъем и не дать возможности противнику произвести по ним много выстрелов.
Когда танки свали уже видны на фоне неба, они открыли огонь из пулеметов и
орудий, перевалили  на  другую  сторону  насыпи,  скрежеща  гусеницами  по
каменной брусчатке.
   На  предельной  скорости  вела  огонь  наша  артиллерия.  Лава  тяжелых
снарядов  проплывала  по  небу  одна  за   другой,   черно-красной   тучей
обрушивалась на паутину окопов, виднеющуюся впереди. По  слегка  уходившим
вниз полям, за которыми уже угадывался берег большой  реки,  шло  широкое,
сильное наступление пехотной дивизии.  Последнее  польское  наступление  в
этой войне.
   Враг не уступал, не молчал. Наступающих встретил плотный заградительный
огонь, затявкали  противотанковые  пушки,  завизжали  длинные  очереди  из
бункеров, из укрепленных фольварков, из вкопанных в землю танков.
   - Тополь прямо, вправо десять, орудие... - командовал Кос.
   - Есть, орудие, - отвечал, наводя ствол, Елень.
   - Готово, - доложил Павлов, загнав снаряд.
   - Огонь!
   Грохнул выстрел, и  Григорий  сразу  же  изменил  направление.  Вихура,
вспотевший, тяжело дыша, короткими очередями из пулемета очищал дорогу.
   Они вели плотный огонь. В паузах между выстрелами Павлов  едва  успевал
заглянуть в перископ. Однако он заметил,  как  соседний  танк,  наехав  на
мину, исчез в облаке разрыва и остановился, охваченный вишневым пламенем.
   Раздался вой тяжелой  мины.  Близкий  разрыв  встряхнул  танк.  "Рыжий"
продолжал идти вперед,  но  капитан  заметил  внизу  сзади  струйку  дыма,
проникшую внутрь.
   - Горим, - доложил Павлов.
   - За укрытие, - приказал Кос.
   Саакашвили быстро съехал в старый окоп, прикрытый  с  западной  стороны
остатками стены давно разбитого  дома.  Едва  Григорий  остановил  танк  и
выключил мотор, как Павлов схватил огнетушитель, открыл люк и, не  обращая
внимания на свист пуль, выскочил наверх и скатился по броне.
   За башней, по жалюзи над мотором, полз огонь. Павлов направил  на  него
струю пены.
   Через передний люк выскочил Григорий, тоже с огнетушителем в руках,  но
ему уже не потребовалось приводить его в действие.
   - Погашено! - крикнул он в танк.
   - Помочь вам? - спросил запыхавшийся майор, подбежавший  с  несколькими
солдатами, один из которых нес на себе батальонную радиостанцию.
   - Нет, спасибо, - поблагодарил Павлов.
   "Рыжий" загремел выстрелом из пушки, застрекотал башенным пулеметом,  с
места поддерживая огнем атакующие цепи.
   - Как сможете двигаться, - приказал майор, -  подъезжайте  к  Эльбе,  к
самому берегу.
   Солдаты побежали дальше, а Павлов  и  Саакашвили  стали  стирать  пену,
сбрасывать на землю ее серые клочки.
   - Хоть бы  вентилятор  очистить,  -  ворчал  Григорий,  -  а  остальное
высохнет.
   Через две минуты они были готовы.
   - Пусти меня через твой люк, - попросил Иван Григория, показав на башню
танка. - Через верхний трудно, стреляют сильно.
   - Ну как там? - спросил влезшего в танк капитана  Вихура,  обливавшийся
потом.
   - Все нормально, - ответил капитан. - Через час  рыбу  будешь  в  Эльбе
ловить.
   Мотор завелся сразу.
   Они выехали из окопа  задним  ходом  и  на  полной  скорости  рванулись
вперед, но едва  догнали  цепь  наступающей  пехоты,  едва  выпустили  три
снаряда, как цели внезапно исчезли и  белые  полотна  на  дорогах  сделали
горизонт более светлым.
   - Приготовлено у них, что ли, было? - удивился Янек.
   Пехота собирала пленных. Танки, а среди них и  "Рыжий",  объезжали  эти
толпы людей и с открытыми люками шли цепью в сторону реки,  берег  которой
был  покрыт  влажной  зеленью.  Через  покрытые  молодыми  листьями  ветки
блеснула вода, и Павлов сказал:
   - Эльба.
   - По-польски Лаба, - добавил Кос.
   - Не знаю, как вы, - отозвался Вихура, - а я уже снял сапоги.
   Вихура вытащил из танка сиденье, положил его на четыре  камня,  сел  на
него. Погрузив ноги в  теплую  воду  прибрежной  отмели  и  держа  в  руке
солидный кол, который служил ему удилищем, он ловил рыбу. Тонкая  бечевка,
привязанная к пробке от термоса, служащей поплавком, набухла от  впитанной
воды.
   Все сильнее пригревало солнце. Мундир капрала висел  на  ветках  вербы,
рядом с ним - государственный флаг, а под кустом лежали сапоги.
   Чуть дальше, в  нескольких  шагах,  в  тени  большой  ивы  прилегли  на
брезенте остальные члены экипажа. Война кончилась, и никому не хотелось ни
мыть танк, ни чистить стволы пулеметов и пушки.  Вообще  неизвестно  было,
что надо делать. Они загорали, отдыхали, лениво переговариваясь.
   - Рыба раньше, - твердил Янек.
   - Нет, раньше главное командование вермахта, - возражал ему Густлик.
   - Рыба.
   - А я тебе говорю, что командование вермахта быстрее сдастся.
   - Спорим? На что?
   - На что?.. Если выиграю, дашь мне увольнительную в Ритцен съездить.
   - Сам не могу. У  генерала  надо  просить  разрешения.  Что,  тебе  так
тоскливо?
   - Что-то муторно на душе, - признался силезец, вздохнув. - И к Гонорате
хочу, и домой. Скоро четыре года, как своих стариков не видел.
   - Если я выиграю, ты будешь этого пескаря чистить, потрошить и жарить.
   Они протянули сплетенные руки Павлову, чтобы  он  разбил  их.  Григорий
подумал, что это ему предлагают, и вместе с капитаном ударил.  На  секунду
руки всех четырех соединились, напомнив о времени, когда они были на  Оке.
И двух лет не прошло с той поры, но чего только  не  было  за  это  время,
сколько произошло перемен и как многое уже никогда  не  вернуть.  Танкисты
погрузились в раздумье, на их лицах появилась легкая тень печали.  Они  не
знали пока, что теперь будет дальше.
   Саакашвили, натягивая сапоги, сказал:
   - Пойду схожу к шоссе, может, что узнаю...
   - Иди.
   Кос тоже встал, босиком взобрался на танк.
   - Погоди, - оттолкнул он в сторону Шарика, несшего вахту на башне.
   Переступая с ноги на ногу, потому что разогревшаяся под  солнцем  броня
обжигала ступни, Янек  снял  с  радиостанции  кресты  Виртути  и  Храбрых,
вернулся на брезентовую подстилку и стал их чистить тряпкой.
   - Нет, я уже нет, - ответил Павлов на вопрос Густлика, которого Янек не
слышал. - Даже металл устает, а что о  человеке  говорить!  Я  тысячи  раз
выигрывал поединок с минами. К примеру,  после  освобождения  Варшавы,  на
улице Шуха... - Он замолчал, задумавшись, потом неохотно хлопнул рукой  по
нагревшемуся  брезенту.  -  Даже  рассказывать  нет  охоты.  Пусть  другие
разминируют, а я  буду  переходить  улицы  только  на  перекрестках,  пить
кипяченое молоко и всегда носить  шарф,  чтобы  не  простудиться.  Мы  уже
поработали...
   - И куда же вы теперь, товарищ капитан? - спросил Янек Павлова.
   - Когда?
   - Теперь, когда кончилась война, - уточнил Густлик, думая о том же, что
и Кос.
   - В свою часть. Наверно, еще на месяц-два  пошлют  комендантом  города,
потому что язык знаю, ну а потом -  в  Новосибирск.  К  своим.  Я  же  вам
показывал фотокарточки.
   - Я бы еще раз посмотрел, - сказал Елень.
   Он осторожно взял фотографию,  посмотрел  на  ребятишек  и  круглолицую
улыбающуюся женщину, покрутил головой.
   - Трудно таких сынков сочинить? - спросил он не без смущения.
   - Да как сказать?..
   Капитан не успел ответить, его перебил Кос:
   - Мы пять дней знакомы, а вы говорите - домой.
   - Нам неплохо воевалось, - добавил Елень. - И в воде и в  огне.  Вы  же
сегодня "Рыжего" спасли.
   - Я тоже к вам привык, - признался Павлов.
   Вдруг Вихура вскочил, выдернув удилище из воды.
   - Рыба? - спросил Кос с надеждой в голосе,
   - Едут! К нам едут! - крикнул капрал.
   Он сунул босую ногу в сапог и стал привязывать флаг к колу,  служившему
раньше удилищем.
   - Кто едет?
   - Приведите себя хоть немного в порядок!
   Кос вскочил в танк и с  высоты  поста,  откуда  вел  наблюдение  Шарик,
увидел большой резиновый понтон, подплывающий  с  противоположного  берега
реки. Течение относило его к зарослям ивняка, в которых стоял  "Рыжий".  В
лодке сидели три  американских  солдата:  на  носу  -  негр,  черный,  как
августовская ночь, на веслах  -  молодой  парень  с  коротко  остриженными
волосами, а на корме - постарше возрастом капрал с усиками.
   Овчарка зарычала на чужих.  Они  ее  услышали,  сразу  все  заговорили,
засмеялись, а молодой парень налег  на  весла.  Минута  -  и  дно  понтона
зашуршало по песку.  Все  трое  выскочили  на  берег,  вытащили  понтон  и
остановились в нерешительности.
   Напротив них уже стояли четверо танкистов в  форме  и  сапогах,  только
Густлик с извиняющейся улыбкой  на  лице  торопливо  застегивал  воротник.
Собака сидела у ног Янека и внимательно смотрела.
   С минуту царило молчание. Потом молодой американец, получив от  капрала
удар кулаком, издал звук, похожий на шипение шкварок на сковородке:
   - Ссстрассвуйче.
   Павлов, вспомнив кое-что  из  своих  школьных  познаний  в  английском,
произнес в ответ:
   - Хау ар ю? [Как дела? (англ.)]
   Все засмеялись. Негр первым  протянул  руку,  и  начались  рукопожатия,
похлопывания по плечам, и каждый старался перекричать друг друга:
   - Наци капут!
   - Виктори!
   - Руссиа, Америка, попеда! - кричал молодой.
   - Победа, - поправил его Павлов.
   - Пис, - сказал капрал, тряся руку Густлика. - Ол уорлд пис.
   - Пусти руку, а то оторвешь. Какой "пис"? - нетерпеливо спросил Елень.
   - "Пис", - подсказал Янек, - это мир. Он говорит, чтобы был мир во всем
мире.
   - А ты почему знаешь  по-польски?  -  неожиданно  спросил  американский
капрал.
   - Ты еще меня будешь спрашивать, почему я  знаю  по-польски?  -  не  на
шутку рассердился Густлик. - А ты откуда?
   - Я из штата Огайо, но когда-то моя матушка имела маленькую  ферму  под
Новым Таргом.
   - Ну и ну! - Густлик распахнул объятия. - До самой Лабы пришлось  идти,
чтобы здесь встретиться...
   - Поляк? Поляк? - тыкал пальцем в грудь Вихуру и Коса пришелец. - Ты?
   - Русский, - ответил ему Павлов. - Рашн.
   - Хи из рашн, энд зе ол ар май кантримен. - Американский поляк объяснил
своим товарищам, что, кроме одного русского, все остальные - поляки.
   Пока шел этот разговор, Вихура занялся делом: расстелил на крыле  танка
чистое полотенце, поставил бутылку, открытую банку  консервов  -  одну  из
сплющенных взрывом на станции берлинского метро, положил хлеб.
   - Силь ву пле, - жестом пригласил он гостей, наливая до краев кружки.
   - Польская  водка?  -  спросил  капрал  и  торжественно  объявил  своим
коллегам: - Полиш водка.
   - Это папа с мамой, или по-другому - спирт с водой, - пояснил Густлик.
   Американцы взяли кружки.
   - Френдшип, - произнес негр.
   - Ноу мор уор, - добавил молодой.
   - Никакой войны, только дружба, - объяснил капрал из Огайо.
   Он выпил одним духом, двое товарищей последовали его примеру.  Жидкость
обожгла горло, перехватила дыхание.
   - Крепкая, - первым смог произнести капрал.
   - Надо чем-нибудь закусить, - посоветовал Густлик.
   - В такую жару лучше было бы выпить чего-нибудь полегче,  -  недовольно
буркнул Янек.
   - А у вас с собой нет? - спросил Вихура. - "Белой лошади"?
   - Нет, виски нет, - с сожалением подтвердил капрал, - зато пиво есть.
   Они побежали к понтону, принесли две жестяные банки с пивом  и,  быстро
проколов в них дырки, налили полные кружки. Танкисты со смаком  потягивали
пиво, сдувая сверху пену. Американский капрал  налил  себе  еще  полкружки
разведенного спирта и, выпив, начал философствовать.
   - Здесь русские, там американцы, а поляки и здесь, и там. - Он  показал
на оба берега Эльбы. - Люблю я вас, ребята,  а  когда  вернусь  и  матушке
расскажу...
   - Гуд! - одобрил негр, показав в улыбке ослепительно белые зубы.
   - Я вас люблю и хочу сегодня получить от вас что-нибудь на память.
   Капрал  схватил  Густлика  за  пуговицу,  увидел  на  ней   изображение
польского орла и спросил:
   - Можно?
   - Зачем тебе? - удивился  Елень,  но,  увидев  грустную  мину  на  лице
капрала, достал из кармана перочинный нож и отрезал пуговицу. - Бери.
   Американский поляк, растроганный, оторвал от своего мундира пуговицу  и
протянул ее Еленю:
   - Тебе.
   Молодой американец и негр, увидев, что делает капрал,  последовали  его
примеру: отрезали по пуговице и протянули  Вихуре  и  Косу.  Негр  схватил
Вихуру за пуговицу и попытался ее оторвать.
   - Погоди, не рви! - Франек достал из кармана горсть пуговиц и раздал их
американцам.
   Самый молодой из гостей подарил Косу  перочинный  нож.  Янек  сбегал  к
танку, нашел в вещмешке свои старые енотовые рукавицы и без слов вручил их
ему.
   - О! - воскликнул тот и обеими руками стал трясти руку Янека. Он просто
не мог выразить словами, как он благодарен.
   - Итс йор дог? [Это ваша собака?  (англ.)]  -  спросил  он  и  погладил
собаку по пушистому лбу.
   Никем не замеченный, появился Григорий и,  остановившись  в  нескольких
шагах, с минуту смотрел на  экипаж.  Овчарка  зарычала,  обращая  внимание
своего хозяина на возвратившегося механика.
   - Григорий, иди сюда, представься.
   - Саакашвили, - три раза повторил грузин, пожимая протянутые ему руки.
   - Грузия, Кавказ, - объяснил Янек. - Там, откуда Сталин.
   - О, йес, - только теперь понял капрал. - Джорджа.
   - Ну, что ты узнал?
   - Густлик выиграл спор.
   - Война кончилась, ребята, кончилась! - обрадованно воскликнул Елень  и
хлопнул американца по плечу, тот со смехом ответил ему тем же.
   - Полная капитуляция?
   -  Еще  нет,  но  на  нашем  участке  уже  конец.  Все  экипажи  должны
построиться в колонну на шоссе, - объяснил Саакашвили. - Генерал  приказал
немедленно двигаться.
   - Едем, - решил Кос и обратился к американскому  капралу:  -  Объясните
своим товарищам обстановку.
   - Раз надо, значит, надо, - нахмурил брови слегка запьяневший капрал.
   Вихура сунул негру в  карман  недопитую  бутылку,  убрал  остатки  еды.
Саакашвили вскочил в танк, открыл кран подачи горючего.
   Капрал придержал Коса за руку:
   - У меня еще одна просьба.
   - Какая?
   - Если бы  я  привез  домой  такой  флаг,  мама  обрадовалась  бы,  что
настоящий, польский...
   - Бери, - согласился Кос, крепко пожал ему руку и вспрыгнул на танк.
   Заработал мотор, "Рыжий" медленно двинулся с места. Американцы вытянули
руки с поднятым вверх большим пальцем на счастье.
   - Гуд лак! [Счастливо! (англ.)] - кричал негр, приложив ко рту ладони.
   Капрал отвязывал флаг от древка.
   - Уот фо? [Для чего он тебе? (англ.)] - спросил его молодой американец.
   - Фо май мазер [для моей матери (англ.)], - объяснил ему капрал.
   Американцы толкнули понтон  в  воду  и  медленно  поплыли  к  западному
берегу, передавая друг другу из руки в  руку  недопитую  бутылку  "папы  с
мамой".
   "Рыжий"  развернулся  на  месте,  беря  направление  на  восток.   Янек
шлемофоном помахал на прощание гостям и скрылся в башне. Он  низом  пролез
вперед и, присев на колени около механика, спросил:
   - Не знаешь куда?
   - Знаю. Только не хотел говорить при чужих.
   - А нам-то скажешь? - подсел с другой стороны к нему Густлик.
   - К Пейсе. Но сначала сосредоточение недалеко от Ритцена...
   - Значит, я буду близко от Гонораты! - обрадовался Елень.
   - ...И будешь на большом приеме у генерала в честь победы.
   - Там я и попрошу у него разрешения, чтобы панна Гонората могла с  нами
вернуться.
   Он сказал "вернуться", и  от  этого  короткого  слова  в  танке  словно
светлее стало. В эту минуту все остро  почувствовали,  что  именно  сейчас
начался новый, уже не фронтовой, период в жизни экипажа "Рыжего".



31. ПОХИЩЕНИЕ ГОНОРАТЫ

   В полночь с 8 на 9 мая 1945 года в Карлсхорсте, находящемся в восточной
части Берлина, маршал Жуков приказал провести генерал-фельдмаршала Кейтеля
и   еще   двоих   представителей    немецкого    главного    командования,
генерал-полковника Штумпфа и адмирала флота фон Фридебурга, в зал, где  на
поле лежал подготовленный акт безоговорочной капитуляции.
   Первый пункт акта гласил:
   "Мы,  нижеподписавшиеся,  действуя  от  имени  германского   верховного
командования,  соглашаемся  на  безоговорочную  капитуляцию   всех   наших
вооруженных сил  на  суше,  на  море  и  в  воздухе,  а  также  всех  сил,
находящихся в  настоящее  время  под  немецким  командованием,  Верховному
Главнокомандованию Красной Армии и  одновременно  Верховному  командованию
союзных экспедиционных сил".
   В первом часу ночи 9 мая подписи под актом  были  поставлены,  и  война
закончилась.
   Во втором часу ночи, или в двенадцатом  ночи  по  варшавскому  времени,
московское радио передало об этом сообщение, и немедленно по всему  фронту
началась такая неописуемая стрельба, какой, наверно, никогда не бывало  во
время боев, - все стреляли  от  радости,  и  уже  не  в  противника,  а  в
усыпанное звездами темно-синее небо, по которому еще ползли тучи только  у
самого горизонта. Наутро  во  всех  армиях,  дивизиях  и  полках  началась
"эпидемия" банкетов, приемов, праздников.
   Танкисты привыкли действовать решительно  и  быстро,  и  вот  в  частях
танковых и механизированных войск,  едва  колонны  машин  достигли  района
сосредоточения, столы были уже накрыты.
   Майское солнце горело на меди начищенных до блеска инструментов, зажгло
огоньки на серебряной палочке дирижера и на стеклах очков худого  капрала,
дувшего в самую большую трубу. Оркестр  играл,  стоя  на  лестнице  белого
широкого особняка. С еще цветущих яблонь, груш и слив в  такт  барабанному
бою робко падал на землю снег белых лепестков.
   Под деревьями, за столами, поставленными в ряд и накрытыми  простынями,
сидели соратники-танкисты, гости генерала. П