не могу ехать  с  такой
скоростью. Меньше сорока километров мотор греется.
   - Он с Лидкой хочет удрать, - сказал Григорий, который выключил мотор и
высунулся до пояса из люка.
   Подошла радистка с букетиком ярких калужниц в мокрых от травы руках.
   - Вы обо мне говорили?
   - Вовсе нет, - заявил Вихура.  -  Я  и  сам  могу  танк  вести,  но,  к
сожалению, две машины, имеющие разную скорость...
   - Как хочешь... - прервал его Янек, вытащил карту и, внимательно изучив
ее, решил: - На ночлег остановимся в Шварцер Форст. Немного в  стороне  от
шоссе, чтобы было спокойнее, и в то же  время  найти  легко:  река,  линия
железной дороги, мост, а здесь деревушка и замок.
   - И дурак найдет, - заверил Вихура и, нежно взглянув на Лидку, добавил:
- Мы полетим вперед...
   - Сержант  Саакашвили,  -  продолжал  Кос,  -  поедет  на  грузовике  с
радисткой и рядовым Черешняком для прикрытия.
   - Понятно? - спросил Густлик онемевшего от неожиданности Вихуру. -  Сам
хотел.
   - Ты, Лидка, будешь выходить на связь с нами через каждые два  часа,  в
пятнадцать минут после нечетного часа.
   - Есть, гражданин сержант, - ответила Лидка, отдавая честь.
   Янек внимательно посмотрел,  не  шутит  ли  она,  но  девушка  спокойно
смотрела  ему  в  глаза.  Немного  смущенный,  он  приказал  строже,   чем
следовало:
   - Капрал Вихура поведет танк.
   Не успел Кос закончить, а Григорий уже заглянул  за  башню,  дернув  за
рукав, разбудил Томаша и, поймав на лету брошенные ему  ключи,  побежал  к
машине. За ним -  Лидка  и  Шарик,  довольный,  что  наконец-то  он  может
порезвиться. Мотор уже  работал,  когда  Томаш  влез  с  колеса  в  кузов,
Григорий дал газ, и они поехали.
   Вихуре хотелось протестовать, но он только махнул рукой и, влезая через
люк, проворчал себе под нос:
   - Я так хотел... - И тут же ударился головой о броню.
   Скривившись  от  боли,  он  гладил  себя  по  голове  и  смотрел,   как
прямоугольный силуэт его красивой, свежевыкрашенной машины все уменьшается
и наконец исчезает за поворотом. Вихура вздохнул, включил мотор и пустился
в безнадежную погоню.
   "Уж если нет человеку счастья в жизни, так нет, - размышлял он. -  Мало
ему девушки и машины, так еще и  собаку  забрал,  хитрый  грузин.  А  этот
новенький,  только  что  из  деревни,  наверно,  и  до   трех   не   умеет
сосчитать..."
   Припомнил Вихура еще раз с самого начала,  как  польстил  ему  когда-то
старый Черешняк, как заявились они с  сыном  на  баржу,  потом  бежали  и,
наконец, как старый отобрал у него  велосипед  уже  в  Гданьске.  И  решил
Вихура, что тоже будет хитрым, не будет  думать  ни  о  ком,  кроме  себя,
потому что если сам о себе не позаботишься, то никого  это  не  взволнует.
Война кончится через неделю, ну через месяц,  дадут  медаль,  отправят  на
гражданку, и  что  же?  Только  и  будет,  что  в  вещмешке,  что  сумеешь
заработать собственными руками.
   Бежали километры, складывались в десятки,  а  он  все  сидел  с  хмурым
лицом, строил воздушные замки и  в  то  же  время  наблюдал  за  пустынной
дорогой через передний люк.  Выехали  на  крутую  горку,  "и  вдруг  мотор
закашлял,  замолчал,  сделал  несколько  оборотов  и  опять  замолчал.  Не
помогали ни усиленная подача газа, ни подсасывание. Вихура  решил  выехать
на обочину. Гусеницы шлепали все медленнее и наконец совсем остановились.
   - Что такое? - спросил Кос.
   - Стоим.
   - Это я вижу, а почему?
   - А разве я принимал машину, как положено, - ворчал Вихура, манипулируя
одновременно несколькими рычагами и нажимая на стартер. -  Сколько  раз  с
вами езжу, всегда черт впутывается...
   Янек выскочил из башни, подошел к люку и наклонился над шофером:
   - Что за вздор ты мелешь?
   - Как это что за вздор? А первая встреча в Сельцах?.. Не  помнишь,  как
ты выхлопную трубу шарфом заткнул, а потом Шарика послал его вытаскивать?
   - Помню, - рассмеялся командир "Рыжего". - Но  теперь  Шарик  поехал  с
Григорием, так что сам справляйся.
   Кос и Елень перепрыгнули через кювет, поболтали, а потом довольно долго
гонялись друг за другом в кустах, разминая мышцы.  А  Вихура  хватался  по
очереди за все рычаги, трогал все что можно на приборной  доске,  потел  и
думал, что же теперь делать, но ничего придумать не мог.
   - Бывают же машины! Не то что эта дрянь, - пробормотал он себе под нос,
но Густлик его услышал.
   - Что ты сказал? Дрянь? О "Рыжем"? - спросил он, залезая на башню.
   Янек грозно смотрел через люк на взмокшего Вихуру.
   - Долго ты намерен здесь стоять?
   - Не надо было меня пересаживать, гражданин командир, - разозлился  он,
а потом более спокойно добавил: - Может, заглянуть в мотор?
   - Это тебе не капот поднять. - Из глубины  танка,  над  плечом  Вихуры,
показалась  голова  Густлика.  -  Чтобы  туда  заглянуть,   надо   семьсот
килограммов сдвинуть...
   Янек тем временем обошел вокруг танка, постучал  по  запасным  бакам  и
обрадовался, когда и один и второй отозвались глухим звуком. Хлопнув  себя
по лбу, он прыснул от смеха и вернулся к переднему люку.
   - Вылезай, - приказал он Вихуре, - быстро.
   Когда Кос сел на место механика, Густлик тихо спросил:
   - Догадался?
   - Запасные баки пусты, надо переключить на главные, - прошептал ему  на
ухо Янек и, ловко подкачав горючее, бросил Вихуре: - А что, если он у меня
сейчас побежит?
   - Где-е там, чудес не бывает. Один раз тебе в Сельцах удалось...  Когда
хорунжий Зенек набирал в армию. Помнишь?
   - Помню.
   - Неплохой был парень, - сказал Густлик.
   И вдруг увидел лицо Зенека над башней горящего танка,  руку,  хватающую
антенну,  и  черные  клубы  сажи  между  соснами  студзянского  леса.   Он
почувствовал холод на висках, как будто тот дым  на  минуту  заслонил  ему
солнце.
   - Сейчас побежит. На что спорим?
   - Если побежит... - Вихура задумался и быстро продолжал: -  Если  мотор
заработает, то я тебя пронесу на спине вокруг танка, а  если  нет,  то  ты
меня.
   - Идет.
   Они хлопнули по рукам, Густлик их разнял.  Янек,  как  факир,  взмахнул
руками, положил их на рычаги. Стартер некоторое  время  разгонял  маховик.
Выхлоп, рывок - и тишина. Слышен был только  шум  вращающегося  колеса  из
стали.
   - Дай тряпку, - попросил Вихура и, взяв ее из рук Коса, добавил: - Надо
голенища протереть, чтобы не испачкать бока командиру.
   Янек во второй раз нажал на стартер, переключил скорость...  Выстрелила
выхлопная труба. Мотор заработал, зарычал от избытка газа.
   - Посмотри-ка, - приказал Янек Густлику и выскочил на броню.
   Вихура почесал за ухом, снял фуражку и подставил спину.
   Проиграно так проиграно, и он забил ногой, как конь  копытом,  и  вовсю
рассмеялся. Кос оседлал его, и Вихура поскакал галопом вокруг танка.
   - Но! Вперед! - кричал Янек и размахивал руками, но, случайно  взглянув
на часы, стал вдруг серьезным.
   - Ну-ка подожди! - крикнул он Вихуре и, соскочив на  землю,  подошел  к
Густлику. - Ну и сопляк же я!
   - Это я знаю, - констатировал Елень. - А в чем дело?
   - Уже больше половины четвертого, а мы должны были выйти на связь в три
пятнадцать. Вот же черт, - выругался Янек, залезая в танк, и махнул  рукой
Вихуре: - Газ!
   Они съехали по склону вниз, шоссе изгибалось в  долине  между  холмами.
Неожиданно за поросшим кустарником поворотом они  наткнулись  на  довольно
большую группу, людей в  штатском,  мужчин  и  женщин,  тянувших  повозки,
груженные скарбом. На первой  повозке  на  палке  развевался  бело-красный
флаг. Густлику так хотелось спросить,  откуда  и  куда  они  идут,  но  он
взглянул на хмурое лицо Коса, и у  него  не  хватило  смелости  предложить
остановиться. Поэтому он только помахал им, а они  ему,  и  он  долго  еще
оглядывался. Потом бросил взгляд на озабоченного Янека раз, другой и решил
утешить друга:
   - Ну что ты? Мы глубоко в  тылу.  Здесь  и  полнемца  не  найдешь.  Как
приедем, то и без рации установим связь. Они уже доехали. Сидят  там,  как
князья, и чай попивают.


   Отправляясь в путь после остановки у  окруженного  калужницами  озерца,
Саакашвили не спускал  глаз  с  зеркальца,  чтобы  видеть  выражение  лица
Вихуры, но танк быстро  уменьшался  и  вот  пропал  за  поворотом.  Первый
километр или два Григорий  чувствовал  себя  неуверенно,  как  это  обычно
бывает, когда с тяжелой  гусеничной  машины  человек  пересядет  на  более
легкую. Он даже не очень прислушивался к тому,  что  говорила  ему  Лидка,
поглощенный делом - переключением скоростей и осваиванием  руля,  который,
на его взгляд, ходил слишком легко.
   - ...Как только Густлик забросил его в наш вагон, - щебетала девушка, -
он спросил, откуда я, и так посмотрел на меня, будто хотел сказать...
   Навстречу им обочиной шоссе шла группа людей в штатском. Они  тянули  и
толкали повозки  со  своим  имуществом.  Шедший  впереди  мужнина  замахал
бело-красным флагом.
   - Поляки! - закричала Лидка.
   Григорий затормозил и спросил через окошко:
   - Куда?
   - Домой, - откликнулись они. - Из неволи.
   Они окружили  грузовик  тесным  полукольцом,  протягивали  руки,  чтобы
поздороваться, говорили все разом, кто смеясь, кто  плача.  Из  сказанного
выяснилось, что  они  были  угнаны  немцами,  работали  под  Колобжегом  у
немецких бауэров и  на  винокуренном  заводе,  а  когда  оккупанты  начали
отступать, эти люди сговорились и бежали в  лес  от  отрядов  СС,  которые
расстреливали каждого, кого заставали на месте.
   - Тише! - крикнул тот, что размахивал флагом, высокий худой мужчина  со
шрамом поперек щеки, и объяснил: - Дождались мы, когда  фронт  продвинулся
дальше, выходим  из  леса  на  шоссе  и  кричим  солдатам  по-русски:  "Не
стреляйте! Мы поляки!", а они смеются и  вдруг  отвечают  по-польски:  "Мы
тоже поляки. Вы что, орлов не видите?"
   Женщины вытащили радистку  из  кабины,  целовались  с  ней,  а  она  им
раздавала цветы. Шарик, положив передние лапы на  крышу  кабины;  стоял  и
смотрел внимательно, не сделали бы Лидке чего плохого.
   - Нет ли у вас какого-нибудь оружия для нас?  -  спрашивали  мужчины  у
Григория.
   - Нельзя. Номера записаны, - объяснил он им. - И зачем оно  вам?  Здесь
теперь глубокий тыл, немцев нет...
   - Есть.
   - Ну, какие-нибудь гражданские.
   - Пан сержант, - серьезно заговорил высокий со шрамом и понизил  голос,
- мы ночью слышали самолет, а утром нашли вот  это.  -  Он  вытащил  из-за
пазухи кусок тонкого белого шелка от распоротого парашюта.
   - На рубашку хорош, - рассмеялся грузин.
   - Хорош. Мы большой кусок разорвали на всех. Если  оружия  нет,  может,
патроны найдутся для русского автомата?
   - На. - Саакашвили протянул ему через окно свой  запасной  магазин  для
ППШ.
   - Могу подарить гранаты, - заявил стоявший в кузове Томаш и,  порывшись
в карманах, вручил худому четыре гранаты, называвшиеся из-за их яйцевидной
формы лимонками.
   - Спасибо.  Вот  теперь  нам  спокойнее.  Счастливого  пути!  С  богом!
Возвращайтесь скорее.
   - До Берлина и обратно! - крикнул Григорий, трогая машину.
   Некоторое время он еще видел в зеркальце, как  стоявшие  поперек  шоссе
люди махали им руками. Белел и краснел флаг на повозке. Он был еще  виден,
когда Лидка, вздохнув, поправила волосы и продолжала рассказывать:
   - Тогда он дал мне рукавички. - Она откинула со лба  непослушную  прядь
волос и положила маленькую ладонь на плечо Григорию. - Из енотового  меха,
такие, как шьют для летчиков. Он не сказал, что любит, но так смотрел, что
я поняла...
   Григорий слушал, время от времени ему хотелось вставить хоть  словечко,
но  никак  не  удавалось.  Он  вел  машину,  недовольный  своей  болтливой
соседкой, и смотрел по сторонам. Вдруг он неожиданно затормозил,  выскочил
из кабины и побежал на лужок возле леса, украшенный  голубыми  крапинками.
За ним большими прыжками понесся Шарик и, играя, всячески  мешал  Григорию
собирать цветы.
   В кузове поднялся Томаш, огляделся по сторонам  и  соскочил  с  машины.
Подошел к почерневшему от дождей стогу, запустил  туда  руки,  вытащил  из
середины порядочную охапку сена и отнес ее на грузовик.
   - Это зачем? - удивилась Лидка.
   - На ночь. - Он  рассмеялся.  -  Такая  большая,  а  простых  вещей  не
понимаешь. Лучший сон - на сене. Сейчас еще принесу.
   - Там радиостанция. - Лидка взглянула на часы.
   - Знаю, я осторожно.
   Вернулся Григорий с букетиком лесных фиалок  и  протянул  его  девушке,
прося:
   - Дорогая, енота у меня нет, а вот тебе цветы, и  разреши  мне  кое-что
тебе рассказать.
   - Хорошо, Гжесь, - согласилась она, когда он сел за руль. - Не  включай
мотор, мешает шум. Мы и так намного их опередим.
   - Мне еще больше не повезло... - начал было Григорий.
   - Подожди, я закончу... Знаешь, как он на меня смотрел...
   Грузин с выражением покорности судьбе  на  лице  облокотился  на  руль,
чтобы было удобнее слушать. Он знал обо всем,  сам  мог  бы  рассказать  в
подробностях, как до Студзянок Кос вздыхал, а она только фыркала на  него,
а  потом  вдруг  все  стало  наоборот.  Знал,  но  слушал.  Пусть  человек
выскажется. Может, ей легче станет. И все ждал, когда и ему наконец  дадут
слово.
   А когда понял, что до вечера нет у него никаких шансов, тронул  машину.
Они ехали все быстрее и быстрее. И действительно, были бы на месте намного
раньше, если бы почти у самого Шварцер  Форст  не  выстрелила  с  грохотом
камера на заднем колесе и, прежде чем он смог затормозить,  -  на  втором.
Запасное колесо было у него только одно, поэтому хочешь не хочешь, а  надо
было браться за работу.
   Григорий горячо взялся за дело, и вскоре грузовик стоял  на  шоссе  уже
без задних колес.  Ось  одной  стороной  опиралась  на  груду  придорожных
бетонных столбиков, а другой - на домкрат. Около  кювета  лежало  запасное
колесо, рядом лежало второе, размонтированное,  а  также  гайки  и  ключи.
Лидка помогала ему, держа камеру. Томаш разогрел заплату для  вулканизации
и взялся за гармонь, воспользовавшись отсутствием Вихуры.
   - "Будут обо мне девчата плакать", - напевал он, аккомпанируя  себе  на
басах.
   - Григорий! - крикнула вдруг девушка.
   - Держи!
   - Не могу! Из-за этого балагана я совсем забыла, Янек мне теперь голову
оторвет. Как я ему на глаза... - Слезы прервали поток слов  и  потекли  по
щекам.
   - Капай в сторону, а то загасишь, - приказал Григорий. - Редко  бывает,
чтобы так не везло, как мне:  полкилометра  до  цели,  а  тут  две  камеры
лопнули сразу. Вон башня видна - это и есть наш дворец.
   - Но уже прошло пятнадцать минут после нечетного часа, а я не вышла  на
связь, - объясняла Лидка, глядя голубыми заплаканными  глазами  в  сторону
Шварцер Форст.
   Над верхней кромкой леса виднелась остроконечная крыша псевдоготической
башни, чуть ниже - каменные амбразуры, а еще пониже - узкие  продолговатые
оконца. В остатках разбитых стекол блестело солнце.
   - Стоит залезть на самый верх, - сказал Томаш Лидке.  -  Оттуда  должно
быть видно далеко кругом. А плакать не надо, сержант не съест.
   Шарик был, очевидно, такого же мнения,  потому  что  подошел,  радостно
тявкнул и длинным языком, похожим на ломтик свежей ветчины, лизнул девушку
в щеку.
   Прошло еще около получаса,  прежде  чем  они  были  готовы.  Саакашвили
собрал в кузов инструменты, торопливо вытер руки паклей, сел за руль.
   - Помоемся там, во дворце. Вот был бы позор, если бы они нас догнали. Я
так боялся...
   Они свернули с шоссе и,  не  снижая  скорости,  помчались  по  высохшим
глинистым ухабам. Из леса выехали прямо на главную улицу и поехали по ней,
поднимая за  собой  огромное  облако  пепельной  пыли  вместе  с  куриными
перьями. Жители деревушки ушли в спешке, оставив открытыми ворота и  двери
в домах. В некоторых окнах рамы болтались  на  одной  петле.  Промелькнула
одичавшая курица.
   Впереди, на небольшом возвышении, увидели они кирпичную ограду, ажурные
чугунные ворота, а в глубине  -  дворец.  Сквозь  шум  мотора  был  слышен
надрывный рев коровы, забытой в хлеву, но Лидка  ни  на  что  не  обращала
внимания:
   -  ...Мы  были  в  госпитале,  бригада  сражалась  под  Яблонной,  и  я
попросила, чтобы разрешили, потому что сердце разрывалось...
   Томаш застучал кулаком по крыше кабины и, наклонившись, заглянул  слева
в окошко.
   - Пан сержант, остановитесь. Тут скотина недоеная страдает. Я  соскочу,
молоко пригодится на ужин.
   - Хорошо, только побыстрее. - Григорий  затормозил.  -  Мы  должны  все
приготовить для встречи остальных, а времени в обрез.
   Едва Томаш с Шариком соскочили на землю, Саакашвили газанул,  в  облаке
пыли проехал оставшуюся часть деревушки, подкатил к воротам  и  ударил  по
ним бампером.
   - Посигналь, - посоветовала Лидка.
   - Здесь никого нет, - заверил он ее, со скрежетом включая задний ход.
   - Подожди, я открою.
   -  Зачем?  -  пыжился  Григорий  за  рулем.  -  Я  их   сейчас   сам...
по-танкистски.
   Машина второй раз ударила по воротам,  сорвала  засов  и  вкатилась  на
большой двор, поросший травой между камнями мостовой.
   - Эй, есть здесь кто? - крикнул Григорий, выходя из кабины.
   И так он был уверен, что здесь  никого  нет,  что  отступил  на  шаг  и
схватился за кобуру пистолета, когда без скрипа распахнулись главные двери
дворца и из них вышел черный кот, а за ним двое немцев, мужчина и женщина.
Он - в поношенном пиджаке, она - в черном платье. Оба  высокого  роста,  с
угрюмыми и испуганными лицами. Поклонились и пригласили войти:
   - Битте, битте.
   - Пошли, Лидка. Смотри, наши во дворце!
   Через открытые двери в глубине был виден  солдат  в  польском  мундире,
отдающий честь.
   - Привет.  -  Григорий  поднес  руку  к  надетому  набекрень  шлему.  -
Посмотрим, какие удобства нас здесь ожидают.
   Он одернул мундир и, поднимаясь по ступенькам, пригладил усы. В  дверях
он пропустил вперед Лидку. Немка покорно ждала, когда  сержант  войдет,  и
даже отступила на полшага.
   Кот, щуря желтые глаза, косился на чужих, фыркал и дыбил шерсть.


   Соскочив с грузовика, Томаш  широким  шагом  направился  к  хлеву,  но,
взглянув  на  собаку,  остановился  перед  крыльцом  кирпичного  дома   и,
перекинув автомат на грудь, заглянул в сени.
   - Подожди еще немного, - пробормотал он, адресуясь к мычащей корове.
   Томаш  вошел  в  дом,  остановился  в   дверях,   огляделся,   стараясь
сориентироваться в том беспорядке, который оставили  после  себя  бежавшие
жители, а потом солдаты, прошедшие здесь:  ящики  комода  и  дверцы  шкафа
открыты, одежда разбросана по полу, фаянсовая ваза разбита. На стене криво
висит портрет Гитлера с разбитым стеклом и виден след очереди,  выпущенной
в него.
   Черешняк равнодушно смотрел на все  это,  но  вдруг  его  заинтересовал
садовый нож: он открыл изогнутое серпом  лезвие,  попробовал  его  сначала
пальцем, потом на пряди своих волос и,  убедившись,  что  нож  режет,  как
бритва, спрятал его в карман. Больше здесь  ничего  интересного  не  было,
поэтому, захватив на кухне эмалированное  ведро,  он  направился  наискось
через двор.
   В хлеву его встретил взгляд темных коровьих  глаз,  подернутых  пеленой
боли. Томаш нашел маленькую скамеечку, сел около пятнистого брюха и  начал
доить. Позвякивала цепь, животное оглядывалось и с благодарностью  мычало.
Шарик стоял рядом, облизывался и наконец тихо взвизгнул.
   - Где миска? - спросил Томаш.
   Пес выбежал. В тишине журчали белые  струйки  молока,  сбегая  в  почти
полное ведро. Вернулся Шарик, неся в зубах большую кастрюлю.  Томаш  налил
ему доверху, а потом с улыбкой  смотрел,  как  лакает  молоко  истомленный
жаждой пес. Корова старалась дотянуться языком до руки  своего  спасителя,
который подбрасывал ей в ясли сено.
   - Я к тебе потом еще приду, - пообещал Томаш, потрепав корову по белому
подгрудку, по лбу, меченному черными пятнами, и озабоченно  дотронулся  до
ее сломанного рога.
   Взяв ведро, он свистнул собаку и пошел  в  сторону  дворца,  но  не