емя: привал кончился. Впереди  подали  сигнал  флажками,  и  вдоль
колонны понеслось гудение заводимых моторов, нарастающее, как волна.
   - В машину!
   С места трогались осторожно, чтобы  кого-нибудь  не  задеть.  Крестьяне
снимали детей с танков, за уши, за вихры вытаскивали из-под гусениц.
   Колонна снова шла на запад. Вдалеке, у  самого  горизонта,  были  видны
башня Люблинского замка и колокольни костелов.
   Янек Кос сидел на месте механика, вел танк. Хотя он не верил тому,  что
семь тысяч погибло на Вестерплятте, ему все-таки стало грустно.  Печальный
Саакашвили на его сиденье  в  углу  играл  с  Шариком.  Василий  из  башни
соскользнул вниз к ним, присел между сиденьями.
   - Механик, чего нос повесил?
   - У собаки большая радость, а маленькое огорчение не в счет. Был Шарик,
а теперь Шарый - Серьга, значит, и все в порядке. А я? По-польски говорить
не могу. Как быть? Отец трубочист  из-под  Сандомира...  Какой  Саакашвили
лучше: настоящий или выдуманный?
   - Погоди, сейчас времени нет каждому объяснять по дороге, но люди  сами
поймут, что к чему,  -  спокойно  продолжал  Семенов.  -  Выучим  польских
танкистов, войну закончим и домой вернемся... Поймут...
   - Когда домой поедем, поймут? Это поздно.
   - Может, позже, может, раньше. Сейчас не в этой дело. На фронт едем.


   Однако бригада не сразу отправилась на фронт. Танкисты расположились за
Люблином  и  несли  в  самом  городе  службу,  охраняя  заводы  и  склады,
патрулируя днем и ночью на улицах. Были в Люблине  жители,  которые  сразу
принимались  за  работу,  не  спрашивая  о  плате,   приносили   из   дому
инструменты, ремонтировали двигатели и станки. Этих надо было  поддержать.
Находились и такие, которые срывали замки с дверей  магазинов  и  складов,
брали то, что еще вчера принадлежало немцам, а сегодня, как  они  считали,
не принадлежало никому. Этого нельзя было  допускать.  Ночью  над  городом
пересекались лучи прожекторов, обшаривавших небо: не крадутся ли  по  нему
чужие  самолеты.  В  ночном   городе   пересекались   маршруты   патрулей,
осматривавших улицы: не крадется ли по ним кто чужой.
   После первых приветливых встреч, цветов,  улыбок,  радостно  протянутых
навстречу рук теперь на лицах людей  можно  было  прочитать  разное.  Одни
говорили: "Новая армия - новая  власть,  землю  дает  крестьянам".  Другие
выражали иные мысли: "Новая армия  -  новая  власть,  землю  у  владельцев
отбирает".
   За  несколько  часов  до  освобождения  города,  в  тот  момент,  когда
советские подразделения подошли к первым домам,  гитлеровцы  уничтожили  в
Люблинском  замке  заключенных  и  заложников.  От  танковой  бригады  был
направлен для участия в их погребении и отдания последних почестей  взвод.
Янек хотел  тоже  идти,  просил,  чтобы  его  отпустили,  но  поручник  не
разрешил, заявив, что есть дела - нужно танк привести в порядок.  А  после
выяснилось, что и дел-то никаких особых не было, просто, видно,  не  хотел
отпустить, и все.
   Так в Лагере в различных занятиях прошло,  наверное,  дня  три.  И  вот
однажды, это было после обеда,  Кос,  который  обо  всем  узнавал  первым,
прибежал и сообщил своему экипажу:
   - Машина отправляется в Майданек. Тот самый грузовик, что кухню  возит.
Кто хочет, может поехать посмотреть.
   - Не хочется, - ответил Семенов. - Насмотрелся один раз  такого,  потом
два дня даже есть не мог.
   - А мне бы хотелось там побывать... И  на  кладбище  на  обратном  пути
заглянуть можно... Раз не хотите, можете оставаться...
   - Ладно, едем все вместе. Один не поедешь.
   Поехали. Проволочное  ограждение.  Провода.  На  них  белые  таблицы  с
надписями по-немецки, с нарисованными черепами и скрещенными  костями.  За
проволочными ограждениями - длинные  низкие  бараки,  грязные  и  вонючие.
Здесь же огромные склады с грудами человеческих волос, очков, кукол.
   Самое  страшное  здесь  -  куклы.  Одни  изящные,  в  аккуратно  сшитых
платьицах, с приклеенными ресницами; другие  просто  тряпичные,  с  лицом,
нарисованным углем. На самом верху кучи - плюшевый мишка без правой лапы и
с одним глазом-бусинкой. Эти куклы были страшнее  печей,  в  которых  жгли
трупы.
   Танкисты молча ходили  по  территории  концлагеря.  Слова  и  разговоры
казались здесь неуместными.
   Если  бы  сейчас  кто-нибудь  незнакомый  посмотрел  на  Янека,  то  не
догадался бы, что это солдат, в документах которого было записано, что ему
восемнадцать лет, и тем более не догадался бы о том, что  этому  парню  на
самом деле всего шестнадцать.
   Елень сжал свои огромные руки в кулаки, так что даже  пальцы  побелели.
Григорий что-то шептал по-грузински, а Василий прищурил левый глаз, и  его
взгляд стал темным, как облачная ночь.
   Около  лагерной  канцелярии  они  встретили  человека  в  полосатой,  в
заплатах, одежде узника, с номером на ней.
   - Вы здесь были? - спросил Янек.
   - Был.
   - Многих людей знали?
   - Многих, но в основном только по номерам, редко по фамилии.
   Янек больше ни о чем не стал спрашивать. Они вернулись к  воротам.  Еще
издали услышали тоскливый вой - это Шарик, привязанный за ошейник к кабине
грузовика, выражал неудовольствие и беспокойство, наверное,  чувствовал  в
воздухе запах смерти.
   Взобравшись  в  кузов  машины,  они  увидели  в  углу  повара,  капрала
Лободзкого. Сюда он ехал в кабине, а сейчас вышел из лагеря раньше  других
и теперь, сидя под брезентом, отвернувшись, плакал.
   - Что с тобой? - спросил Елень.
   - Оставь, - ефрейтор из мотопехоты потянул Густлика за рукав. - Он ведь
из Люблина. Нашел здесь пустой дом. Даже не пустой, а хуже: чужие  люди  в
нем живут. А его семьи нет больше. Их, наверно, забрали и прямо сюда...
   Грузовик тронулся и покатил по ровному шоссе к городу. И чем дальше они
отъезжали от ограждения из колючей проволоки, тем, казалось, больше солнца
попадало под брезентовый верх кузова, тем энергичнее и смелей  трепал  его
ветер. В Люблине уже привыкли к присутствию воинских частей, но  и  сейчас
жители все так же горячо приветствовали воинов, махали рукой  проезжавшему
грузовику с солдатами. Некоторые, правда,  проходили  мимо  с  равнодушным
видом, озабоченные своими делами.
   Город был невелик, вскоре он остался позади. Машина свернула на полевую
дорогу,  ведущую  к  фольварку,  вокруг  которого  в  рощицах  и  зарослях
кустарника стояли танки.
   Проехали светло-зеленую березовую рощу, подступавшую прямо к дороге.  В
этот момент Елень спросил:
   - Ну как, вылезаем? Это уже здесь...
   - Не стоит, - отрицательно покрутил головой Кос.
   - Ты же хотел!.. - удивился Густлик.
   Как всегда, распорядился Василий. Он  энергично  постучал  по  железной
крыше кабины. Шофер притормозил, остановился, и Семенов подал команду:
   - Экипаж, из машины!
   Спрыгнули все - четыре танкиста и Шарик. Грузовик покатил дальше, а они
пошли по тропинке вдоль опушки  березняка  в  ту  сторону,  где  виднелась
невысокая каменная стена с открытыми сейчас железными воротами.  Навстречу
им вышел сгорбленный человек в спецовке, вымазанной в глине.
   - Вы к кому?
   - А ты кто? - спросил его тоже не очень любезно Елень.
   - Я могильщик, - ответил тот, сменив тон.
   - Мы к тем, кто похоронен здесь в сентябре тридцать девятого...
   - А, так это просто, прямо вот по аллейке. Нигде сворачивать  не  надо,
пойдете прямо посредине до самого конца кладбища. Они там в два  ряда  под
стеной лежат, на песочке.
   Могильщик  бросил  взгляд  на  Шарика,  который  прыжками  выскочил  из
березовой рощицы, подбежал к танкистам и стал ласкаться.
   - Эта собака с вами? - забеспокоился он. - С  собакой  нельзя,  это  же
кладбище. - Глаза его забегали, лицо стало красным то  ли  от  охватившего
его гнева, то ли от возмущения. - Тут  люди  лежат  на  освященной  земле,
вечный покой дал им господь...
   - Хорошо, он останется  здесь,  -  сказал  Кос  и,  проводив  Шарика  к
воротам, в тень, приказал: - Стереги!
   Сняв полевые фуражки, они вступили на кладбище в  зашагали  по  широкой
аллее, проходившей посредине. Здесь было тихо-тихо, только птички  несмело
перекликались в ветвях деревьев,  ветер  шелестел  листьями  и  позвякивал
жестяными венками. Солнце клонилось к закату, слепило глаза  и  окрашивало
розовым белые каменные плиты.
   На полпути они увидели старую березу, которую срезал снаряд  на  высоте
метров двух от земли. Ее  крона  лежала  наискось,  опершись  вершиной  на
могилы, листья высохли, но еще не пожелтели. Дальше, там, где снаряд упал,
светлела желтым песком воронка, виднелась неровная щербина в стене.
   Могилы солдат Сентября были  низенькие,  неприметные,  отрытые  ровными
шеренгами, и  напоминали  выстроившийся  взвод.  Кресты  тоже  одинаковые,
похожие друг на друга,  сбитые  гвоздями  из  стволов  деревьев,  даже  не
очищенных от коры.
   Все четверо шли вдоль этой шеренги,  наклонялись,  чтобы  прочитать  на
деревянных таблицах размытые дождями надписи, ладонью заслоняясь от  лучей
заходящего солнца. Надписи были  короткие:  "Неизвестный",  "Неизвестный",
потом какая-то фамилия, снова "Неизвестный", опять  фамилия.  У  последней
Янек выпрямился и тихо произнес:
   - Нет.
   - Если бы был, то плохо, а раз нет, то хорошо, - высказался Саакашвили.
- Нечего печалиться. Здесь  отца  не  нашел,  -  значит,  живого  найдешь.
Слушай, Янек, я тебе что расскажу, а  ты  внимательно  слушай  и  левым  и
правым ухом...
   Он потянул Коса за руку под стену, где оба присели в тени, подогнув под
себя ноги, как это делают в горных селениях все грузины, когда  собираются
поговорить под стенами своих домов. Григорий начал:
   - У нас в Грузии рассказывают такую легенду: жили на  свете  девушка  и
парень, крепко любили друг друга. Подарил однажды парень девушке перстень.
И вот как-то шли они по горам. Слева - скала, справа - пропасть  глубокая,
а тропинка узкая. Девушка оперлась рукой о  скалу,  зацепилась  за  камень
перстнем, он упал, покатился по тропинке в пропасть.  Жалко  было  девушке
перстень, жалко было парню девушку. По  козьим  тропкам  спустился  он  на
самое дно ущелья, где горный поток бушевал, где камни, перемолотые  водой,
лежали, как зернышки. Искал он упрямо, терпеливо. Искал год, искал другой,
искал третий...
   Не зная, сколько времени молодец из  грузинской  легенды  будет  искать
перстень своей невесты, танкисты присели рядом с Григорием на песке, а  он
продолжал:
   - ...Искал много лет. Ущелье большое, а перстень маленький. И  все-таки
нашел. Потому что если очень захочешь,  то  найдешь.  Пришел  он  к  своей
девушке в дом, взглянул на нее и увидел: ждала она его, уже  седая  стала,
сгорбилась. Печально посмотрела на парня и сказала: "Зачем теперь нам этот
перстень, если жизнь, как ноток, унеслась в далекое  море  и  в  источнике
времени уже совсем мало воды осталось". Так сказала она и медленно  надела
перстень на палец. И только это сделала она, как оба сразу помолодели -  и
он и она. Смотрит парень на девушку: щеки румяные, губы как гранат, волосы
черны, как крыло ворона на снегу. - Саакашвили встал, обнял Янека за плечи
и закончил: - Кто хочет найти, тот находит, да еще  в  награду  судьба  на
часах его жизни время назад переводит.
   - Нам пора, скоро вечер, - напомнил Василий, засмеявшись, и все четверо
быстро зашагали назад.
   Ворота кладбища были  прикрыты,  могильщик  куда-то  пропал,  но  самое
удивительное - исчез и Шарик.
   - А где наш Шарик? - забеспокоился Григорий. - Уж не украл ли его  этот
человек?
   - Ну нет, скорее Шарик его украдет, чем он Шарика, - возразил Елень.
   Янек присел на корточки, прикрывая рукой  глаза  от  солнца,  оглянулся
вокруг.
   - Да вон он, никуда не делся, - обрадовался Янек, -  только  застыл  на
месте, вроде учуял что-то, все равно как зверя какого-то выследил.
   - Посвисти, - посоветовал Густлик.
   - Погоди, - остановил его Василий. - Приготовьте оружие.
   У командира и механика были пистолеты, а у Янека и Густлика - автоматы.
Они передвинули их  на  грудь,  сняли  затворы  с  предохранителей.  Елень
недовольно буркнул:
   - По усопшим, что ли, стрелять будем?
   - Посмотрим. Осторожность не мешает, - спокойно ответил ему  Семенов  и
приказал: - Вы вдвоем идите по левой стороне аллеи, а мы  с  Янеком  -  по
правой. Укрываться за могилами, соблюдать  дистанцию.  Когда  подам  знак,
натравишь собаку.
   Удивленные этим приказом, они все  же  осторожно  пошли,  пригибаясь  к
земле, быстро перебегая от дерева к дереву, от могилы к могиле.
   Шарик неподвижно стоял на выпрямленных ногах,  уставившись  на  большой
склеп, сложенный из обтесанных плит  песчаника,  похожий  на  часовню.  На
самом верху стоял ангел с отбитой рукой. По обеим сторонам склепа в стенах
имелись  оконца,  спереди  -  толстая  решетка,  сделанная,  наверное,   у
деревенского кузнеца. За решеткой виднелась плита с остатками позолоченной
надгробной надписи.
   Василий подал знак  рукой,  но  Кос  не  послушал.  Вместо  того  чтобы
натравить Шарика, он шепнул ему: "Стереги!", и тот неохотно  опустился  на
землю за широкой могилой. Янек подполз к командиру и шепотом сообщил:
   - Решетка отодвинута, на  камне  земля  от  подошвы  сапога.  Там  есть
человек.
   Словно  в  подтверждение  этих  слов  внутри  склепа  метнулась   тень,
скрипнули заржавевшие петли, и оттуда  вышел  могильщик.  Жмуря  глаза  от
света, он увидел собаку и солдат и покачал головой:
   - Панове здесь, а собирались у  стены  смотреть.  Видно,  песик  привел
сюда. Хороший песик. Панове, может, еще чего хотели?
   Шарик оскалился, показывая клыки, и зарычал.
   - Если ничего больше не нужно, тогда пойдемте, Панове, а  то  ночь  уже
близко и кладбище закрывать пора.
   Шарик  снова  зарычал,  оглянулся  на  Янека  и  два  раза  пролаял  на
могильщика.
   - Кто там еще внутри есть? - спросил Кос.
   - Внутри? Никого нет, - ответил могильщик, не оглянувшись, и зашагал  к
центральной аллее.
   Навстречу ему нерешительно двинулся Елень.
   - Там еще кто-то есть, - повторил Янек.
   Он сделал шаг вперед, к решетке, и в то же мгновение из  оконца  склепа
грохнул выстрел. Пуля просвистела рядом, сбила жестяной венок  с  соседней
могилы.
   Все четверо бросились на землю. Василий выстрелил первым и крикнул:
   - Огонь!
   Затрещали два автомата, но в ответ неожиданно ударил пулемет, очередями
прижал нападающих к земле.
   - Осторожно! - крикнул  Елень.  Он  метнул  гранату,  и  сильный  взрыв
всколыхнул воздух, сорвал с верхушки склепа  надбитого  ангела.  Едва  дым
рассеялся, они подняли голову, чтобы снова открыть огонь, но увидели,  что
те, из-за решетки, высунули на штыке клочок белой тряпки.
   - А ну вылазь! - крикнул Елень я повторил по-немецки. - Раус!
   Команду поняли, и вот один за другим из  склепа  вышли  семь  немцев  и
побросали оружие на землю.
   - Все? Алле? - опять переспросил по-немецки Густлик.
   Подняв руки вверх, они закивали.
   - Нет, не все, -  сказал  Василий.  -  Могильщик,  наверно,  уже  успел
удрать.
   - Далеко не уйдет, - возразил Кос. - Догнать, Шарик, догнать!
   Овчарка бросилась в погоню, а немцы  тем  временем  вышли  на  аллейку,
терпеливо ожидая, что будет дальше Елень собрал оружие, забросил трофеи за
спину, как вязанку дров. Вышли за ворота в поле и там увидели  могильщика,
лежащего на земле. Шарик сидел над ним и, обнажив клыки, тихо рычал.
   - К ноге, Шарик! - приказал Кос. - А ты вставай!
   - Он не укусит? - спросил испуганно тот.
   - Нет.
   - Так ты, сатанинское отродье, с немцами якшаешься? - Елень  подошел  и
свободной рукой ударил могильщика наотмашь. Тот мягко повалился на землю.
   - Ты что делаешь? - резко крикнул Семенов, и  глаза  его  потемнели.  -
Безоружного пленного...
   Янек побледнел. Неожиданный удар Еленя и  столь  же  неожиданный  окрик
командира вывели его из равновесия.
   - Зачем их всех вести? - закричал он высоким,  срывающимся  голосом.  -
Ведь это же они собирали волосы и куклы... А этот, сволочь,  почему  он  с
ними? Почему? Он же поляк!
   - Поляки разные бывают. Я бы его первого убил, - буркнул Густлик.
   - Капрал Елень, капрал Кос! - резко оборвал их  поручник.  Но  никакого
приказа не последовало. Командир лишь мягко, по-своему, как это мог только
он, спросил; - Хотите быть похожими на них?
   Пройдя по опушке березовой  рощицы,  вышли  на  дорогу  и  повернули  к
фольварку. Впереди в строгом порядке, один за другим, шествовали  немцы  и
могильщик, держа руки сплетенными сзади на шее. Шарик бегал вокруг них, то
слева, то справа, точь-в-точь как овчарка, стерегущая стадо. Все для  него
было абсолютно ясно и просто.
   Василий, шагая с пистолетом в руке, смотрел себе под  ноги  и  думал  о
том, что ненависть заразна, как чума или оспа. Играть бы Янеку в волейбол,
пропускать занятия, подсказывать на уроках, учиться, по вечерам  провожать
девчонку домой,  держась  с  ней  за  руки,  украдкой  целоваться  в  тени
деревьев. А все по-другому. Он не играет в волейбол, не учится,  он  хочет
стрелять и убивать.
   Янек тоже шел с  опущенной  головой.  Он  смотрел  на  сапоги  шагающих
впереди немцев; видя, как они неуверенно ступают, осторожно  ставят  ноги,
думал, что сейчас они не такие,  какими  были  тогда,  в  Гданьске,  когда
гремели каблуками по мостовой и орали под барабанную  дробь:  "Ди  штрассе
фрай ден браунен батальонен!" ("Дорогу  коричневым  батальонам!")  Сегодня
они больше похожи на людей, но...
   - Может, это они убили мою мать и отца? - прошептал он тихо,  не  глядя
на Семенова.
   - А может, и моего отца, - произнес в ответ Василий.
   Кос умолк. Впервые он услышал, что у Василия  нет  отца,  хотя  столько
времени они уже вместе, столько дней провели в одном танке, столько  ночей
спали рядом друг с другом. И как-то так получалось, что они  расспрашивали
его только о случаях из его боевой жизни или об облаках  и  о  том,  какую
погоду они предвещают. А ведь он был хорошим товарищем,  всегда  мог  дать
правильный  совет,  помочь  или  утешить,  когда  нужно.  И  они  даже  не
задумывались над тем, от кого он получает письма, а от кого не получает.
   Фольварк  был  уже  недалеко.  Люди,  жившие  в  этом  имении,  увидели
приближающуюся процессию и стали кричать:
   - Швабов, швабов ведут!
   - Кос,  зайди  слева,  Григорий,  -  справа,  -  приказал  поручник.  -
Смотрите, чтоб жители на них не набросились и не перебили.
   С минуту шли в молчании, затем Семенов еще раз скомандовал:
   - Шире шаг! Наши, кажется, выступают. Видно, что  машины  на  дороге  в
колонну выстраиваются.
   Действительно, сквозь клубы  можно  было  рассмотреть  плоские  силуэты
танков, которые в оранжевом отсвете  лучей  заходящего  солнца,  казалось,
покрылись ржавчиной.



10. ЗАПАДНАЯ ГРАНИЦА

   Колонна шла ночью с потушенными  фарами,  между  машинами  выдерживался
большой интервал. Мчались сквозь  мрак  с  низким  ревом,  гремя  стальной
чешуей, словно длинный, пятикилометровый дракон из волшебной  сказки  или,
скорее, как всадники,  закованные  в  латы,  едущие  освободить  землю  от
дракона.
   Проезжали через темные деревни, без единого огонька в окнах, хотя и  не
спавшие. Люди глядели им вслед из-за плетней и из окон  домов,  махали  им
платками и шапками, бросали им, невидимым, хотя известным  и  близким,  на
дорогу цветы, лишенные ночной темнотой красок, но тем  прекраснее,  потому
что их цвет танкисты могли определить по запаху.
   До полуночи танк вел Саакашвили.  Янеку  Василий  приказал  спать.  Кос
отнесся к этому со всей серьезностью. Раньше, в самом начале,  он  не  мог
понять, как можно засыпать по приказу и пробуждаться по команде, Как можно
видеть сны в гудящем мотором танке. Но он научился этому а самое  главное,
он понял, что нельзя просыпаться до подъема, нельзя вставать позже,  чтобы
потом не спешить, нельзя  перед  сном  помечтать  с  открытыми  глазами  в
темноте, потому что время рассчитано  и  силы  ра