пускал
ракеты, чтобы осветить поле.  Янек  целился  долго,  стрелял  из  винтовки
редко, но каждая его пуля попадала в цель -  то  задерживала  и  сваливала
бегущего,  то  приподнимала  лежащего,   чтобы   в   следующее   мгновение
распластать его на земле.
   Несмотря на  это,  враг  подступал  все  ближе,  все  более  прицельным
становился его огонь. Автоматные очереди крошили кирпич, песок сыпался  из
распоротых мешков.
   - Внимание! - услышали они голос немецкого офицера. - Рота, в атаку...
   - Пора сплясать оберек! [оберек  -  польский  народный  танец,  который
исполняется парами] - крикнул Кос и, отложив винтовку, взял автомат.
   -  Трояк  [польский   народный   танец,   который   исполняется   тремя
участниками], - поправил Густлик. - Нас ведь трое...
   Последних  слов  не  было  слышно.  Саакашвили  и  Кос  били   длинными
очередями, а Елень, выпустив две осветительные  ракеты,  отступил  на  два
шага от стены и стал бросать гранаты.  Он  брал  их  из  открытого  ящика,
вырывал предохранительную  чеку  и  широким  взмахом,  прямо  как  осадная
машина, бросал с интервалом две-три секунды  между  стропилами  ободранной
крыши.
   Противник не выдержал огневого шквала и начал отходить.  Еще  некоторое
время  обороняющиеся  преследовали  его  короткими  очередями  и   треском
одиночных винтовочных выстрелов.
   - Вторая отбита, - сказал Кос. Он отложил  оружие  и  тотчас  же  начал
набивать пустые диски.
   - Третья, - поправил Густлик,  так  же  машинально  набивая  пулеметную
ленту.
   - Я не  считаю  тех,  что  подъехали  на  машине.  Им  недолго  удалось
пострелять.
   - Ну конечно, я же их уложил минами.
   Тем временем Григорий, у которого  левая  щека  была  покрыта  засохшей
мыльной пеной, приладил кусок разбитого зеркала на мешке и, окуная помазок
в лежащую на полу немецкую каску, продолжал бритье.
   - Четвертая, - поправил  он  друзей.  -  Первый  раз  -  когда  четверо
эсэсовцев приехали.
   Кос поднялся и посмотрел через амбразуру на поле.
   - Сиди, командир. Я хоть одним глазом,  но  все  вижу.  Хочу  закончить
бритье, а то вода стынет. - Григорий, морщась, начал  скрести  бритвой  по
щеке.
   Сержант взял котелок и, запрокинув голову, долго пил. Потом вытер  губы
ладонью и глянул на часы.
   - Через час рассвет. Пока какую-нибудь пушку не подтянут, нас отсюда не
выкурят.
   - Подтянут, - уверенно сказал Густлик.
   - А ты откуда знаешь? - Григорий замер с поднятой вверх бритвой.
   - Они ведь тоже не дураки, - сказал спокойно Елень и  добавил:  -  Пока
есть время, можем немного перекусить.
   - И с пленными нужно что-то делать. Сидят  с  вечера  в  подвале  и  не
знают, что с ними будет. Слышат выстрелы и  не  знают,  кто  в  кого...  -
размышлял Кос, вопросительно поглядывая на товарищей.
   - Пусть сидят, - пожал плечами Густлик. - Когда их друзья дом  разрушат
или гранату в окно им подбросят, мы не будем виноваты.
   - Они бы не задумывались, - сказал Григорий. - Они бы нас  просто...  -
Он провел бритвой у горла.
   Кос слушал, хмуря брови, и в душе был зол на  друзей,  которые,  вместо
того чтобы все хорошо обсудить и  что-то  посоветовать,  опять  увиливают.
Лицо его посуровело, желваки дрогнули.
   - Наблюдайте за полем. Я с ними разберусь, - сказал он, вставая. Достал
из кобуры  длинноствольный  маузер,  зарядил  его  и  стал  спускаться  по
лестнице.
   Саакашвили сделал шаг, хотел было что-то сказать, но раздумал. Еще  раз
проведя бритвой по гладковыбритой  щеке,  тщательно  ее  вытер,  вложил  в
футляр и опустил в карман.
   - Пойдем, полью, - предложил Густлик, поднимая канистру с водой. - Пока
умоешься, я присмотрю за полем.
   Грузин плескал в лицо водой, старательно тер  его,  фыркал,  потом,  не
вытирая лица, спросил:
   - Хлопнет их?
   - Ну и что?
   - Ничего. Они бы нас не задумываясь расстреляли. Но все же...
   - Нужно было их оставить в подвале. Этот Кугель...
   - Кто?
   - Обер-ефрейтор, которого приволок с баржи... -  Он  замолчал,  услышав
шаги и хруст черепицы под ногами.
   - Ребята! Поблизости никого нет? -  услышали  они  голос  Янека  где-то
около ворот.
   - Пусто, - ответил Густлик, делая попытку просунуть голову в амбразуру,
чтобы увидеть, что делается внизу.
   Лязгнули засовы, затем послышался скрип калитки. Из нее  вышли  четверо
пленных с поднятыми вверх руками и построились в шеренгу спиной к воротам.
   - Марш! - скомандовал Янек.
   Они ровным шагом сошли с  дороги.  Старались  идти  в  ногу  и  держать
равнение, несмотря на то что на вспаханном поле это было очень трудно.
   Саакашвили поправил саблю, воткнутую между мешками, опустился на колено
у пулемета, повел слегка стволом и взял фигуры на прицел.
   - Далеко отпускает, - недовольно сказал Густлик. - Вдруг кто сбежит?
   Он не  заметил,  что  Кос  уже  вернулся,  и,  только  когда  скрипнули
расшатанные доски, вздрогнул и оглянулся.
   - Ты их откуда?.. - начал он, стараясь скрыть удивление и беспокойство.
   Янек повел плечом и, не дожидаясь конца  вопроса,  резко  повернулся  к
механику, который целился из ручного пулемета:
   - Григорий!
   - В чем дело? -  смутился  грузин  и,  только  сейчас  поняв  ситуацию,
добавил: - Я не стреляю.
   - Ты чем забавляешься?
   - Ах, ты их отпустил!.. Ты думаешь, что у Гитлера мало людей, и  даришь
ему четверых, - с усмешкой сказал Густлик, однако  в  голосе  его  звучало
облегчение.
   Издали они услышали крики. Это пленные,  приближаясь  к  своим,  начали
кричать:
   - Камераден! Не стреляйте!..
   Кос в бинокль видел их темные силуэты на фоне светлеющего неба.
   - Дали слово, что до конца войны не возьмутся за оружие, - тихо  сказал
он, не отрывая глаз от бинокля. После долгой паузы Кос опустил бинокль  и,
подойдя к Еленю, спросил измученным голосом: - Я неправильно поступил?  Но
ведь оставить их в подвале - это почти наверняка сжечь их живьем.  Ты  сам
говорил, что немцы в любую минуту подтянут орудие.
   Он был так смущен и озабочен, что Густлик решил его успокоить.  Но  что
можно  сказать  в  такой  ситуации?  Он   слишком   хорошо   знал   солдат
гитлеровского вермахта: достаточно  одного  приказа,  чтобы  они  изменили
своему слову и вновь взялись за оружие.
   Издали зазвучала длинная  очередь.  Янек  поднес  бинокль  к  глазам  и
увидел, как упали двое пленных. Остальные бросились в сторону,  но  далеко
им убежать не удалось: упали, настигнутые пулями.
   - Сволочи... - тихо выругался он.
   - Всех? - спросил Елень.
   Кос кивнул головой.
   - Их эсэсовцы учат: пленный - это трус, а трус никому не нужен, поэтому
расстрел, - объяснил Густлик и, нахмурив брови, посчитал на пальцах: -  Их
было четверо...
   - Кугель не хотел идти.
   - Он был прав. Что ты будешь с ним делать?
   - В бункере есть небольшое укрытие для боеприпасов. Если мы уцелеем, то
и он останется жив.
   - Ну вот и хорошо.
   - Приведи его, - сказал Кос, подавая ключ.
   - И консервы подогрею. Какая война с пустым животом!
   Забросив автомат за спину, Густлик спустился на  первый  этаж  и  начал
выбирать консервы из запасов немецких саперов. Двое наверху плюс он сам, -
значит, три банки, посчитал он на пальцах левой руки. Вспомнив о  пленном,
добавил четвертую. Оглянувшись, заметил в  окне  свое  отражение,  вежливо
кивнул ему головой, и пятая банка полетела в ведро.  После  этого  Густлик
разыскал самую большую сковородку, приготовил  две  буханки  хлеба.  Затем
отрезал солидный ломоть и спрятал в карман. Наконец, взяв  немецкий  штык,
которым уже раз открывал консервы, спустился в подвал и открыл замок.
   - Доброе утро, Кугель.
   - Доброе утро, господин унтер-офицер.
   - Вставай.
   - Нет.
   - Вылезай!
   - Не хочу.
   - А я тебе приказываю. Выходи!
   Грозный голос тотчас оказал свое действие, а штык в руке  Еленя  совеем
сбил с толку обер-ефрейтора. Поднимаясь по ступенькам  с  поднятыми  вверх
руками, он пытался оглянуться, чтобы увидеть,  как  близко  от  его  спины
находится острие штыка. Но Густлик уже сунул штык за пояс.
   - Бери, - показал он на ведро с консервами и сковородку.
   В сереющей тьме уходящей ночи и при голубоватом свете начинающегося дня
они пересекли двор, миновали  заграждения  и  крытым  ходом  пробрались  в
бункер. Елень споткнулся  в  темноте  и  чертыхнулся.  Кугель  засуетился,
завесил все  три  амбразуры  и  включил  свет  -  электрическую  лампочку,
покрытую сеткой в углублении бетонного потолка.
   В то время как Елень штыком вскрывал консервы, обер-ефрейтор достал  из
шкафчика  плитки  древесного  спирта,  зажег  их  и  нагрел  над  пламенем
сковородку. Розовые блики играли на стеклах его очков.
   Густлик посматривал со  стороны  на  спокойное,  слегка  потемневшее  и
осунувшееся со вчерашнего дня лицо Кугеля. Затем молча отстранил его рукой
и вывернул из банок густой  гуляш,  который  начал  скворчать  на  горячей
сковороде.
   - Соль и перец, - сказал Кугель, подавая ему две пачки, которые снял  с
полки.
   Взгляд Еленя стал тяжелым и подозрительным. Тот,  поняв,  в  чем  дело,
насыпал две щепотки на тыльную сторону чуть согнутой кисти  и  слизал  их.
Густлик сделал то же самое, чтобы еще раз проверить, и  лишь  после  этого
посолил и поперчил говядину.
   - Стараешься, - пробормотал он.
   - Потому что от вас многое зависит. Не нужно затапливать Ритцен. Гитлер
капут, но Германия...
   - Не болтай. Вчера нас учил, достаточно.
   - Где мои камерады?
   - Твои камерады? Мы их отпустили,  но  ваши  сами...  -  Густлик  рукой
показал, как их прошили очереди.
   Этого немец не ожидал. Он отшатнулся, будто  его  ударили,  прижался  к
стене и стукнулся головой о бетон.
   Густлик спокойно  раскладывал  гуляш  в  четыре  котелка  и,  пользуясь
случаем, снимал пробу. Обер-ефрейтор смотрел на него, и  выпиравший  кадык
его дергался вверх и вниз,  когда  он  проглатывал  слюну.  По  количеству
котелков немец понял, что завтрак только для  поляков,  и  отвел  глаза  в
сторону.
   - Держи, ты, шваль, - подавая немцу котелок, рявкнул Густлик,  так  как
нагретая ручка жгла ему ладонь.
   Когда тот, удивленный, взял котелок, силезец положил сверху вынутый  из
кармана кусок хлеба.
   - Спасибо, господин унтер-офицер, - обрадованно поблагодарил Кугель и с
удивлением спросил: - Но где четвертый товарищ? Где господин Томаш?
   - Слишком много хочешь знать. Залезай в кутузку! - Он жестом показал на
открытую бетонную каморку.
   Немец послушно вошел, но, поставив котелок на пол, быстро  обернулся  и
придержал коленом дверь.
   - Погодите, господин унтер-офицер,  -  поспешно  попросил  он  и  почти
лихорадочно добавил: - Нет немцев, нет поляков,  есть  люди...  Один  дает
пулю, другой - хлеб. Погоди... я все скажу...
   Густлик после вчерашнего больше  не  доверял  ему,  но  из  любопытства
выпустил  немца  и  смотрел,  что  тот  будет  делать.  Кугель,  продолжая
говорить, подошел к стене, нажал пальцем на что-то. Открылся металлический
ящик, в  котором  на  крючках  висели  ключи  с  номерками.  Обер-ефрейтор
покрутил одним из них в замке  шкафа,  вделанного  в  стену.  Внутри  было
оружие: два автомата, снайперская винтовка с оптическим прицелом,  коробка
с патронными лентами к пулемету и три ручки от подрывных машинок.
   Елень молча взял снайперскую винтовку и повесил ее через плечо.  Кугель
собрал  все  ручки.  В  другой  стене,  рядом  с  амбразурой,  он  показал
замаскированную нишу, а в ней подрывные машинки. Вставил ручки в  машинки,
затем достал картонный лист с планом и показал Еленю.
   - Мины, мины, мины... - указывал он пальцем в разные места. - Будет чем
обороняться, пока господин Томаш вернется. А этот нельзя! - Он показал  на
отдельно стоящий детонатор, к которому был подсоединен  пучок  проводов  в
водонепроницаемой оболочке. - Не трогать. Вода уничтожит мой  дом,  другой
дом, целый город. Зачем? Ваша победа,  а  Гитлер  капут  без  того,  чтобы
уничтожать...
   Густлик,  слушая  все  увеличивающийся  поток  слов,  нахмурил   брови,
подтянулся и вдруг, как учили в вермахтовских казармах, когда его насильно
взяли в немецкую армию, рявкнул, оборвав немца на полуслове:
   - Обер-ефрейтор Кугель!
   Немец замер, вытянувшись в струнку.
   - Нидер!
   Не задумавшись даже на четверть секунды, сапер  упал,  не  сгибая  ног,
прямо перед собой смягчив удар руками.
   - Ауф!
   Немец вскочил, как пружина, движением, заученным во время муштры, и без
единой мысли на лице ждал дальнейшего приказа.
   - Нидер!.. Ауф!.. Нидер!.. Ауф!..
   В такт жестам и приказам Еленя пленный падал на бетон, вскакивал, опять
падал. Это продолжалось минуту, может быть полторы. Наконец, когда дыхание
сапера стало прерывистым и свистящим, Густлик наклонился над лежащим и уже
нормальным голосом спросил:
   - Ну что лежишь, как глист на морозе?
   - Ир бефель... ваш приказ...
   - Бефель, бефель... Видишь, Кугель, какой ты  глупый.  Будет  бефель  -
пол-Польши сожжешь и не спросишь зачем. Я вынужден был  прийти  сюда,  под
Берлин, хотя это мне и не по дороге, чтобы ты о людях вспомнил.
   - Господин унтер-офицер...
   - Мауль хальтен... заткнись... И не учи других мыть руки,  если  сам  в
грязи по уши. Ладно, давай ешь свой завтрак, а то  остынет,  -  махнул  он
рукой.
   - Можно  мне  туда?  -  спросил  Кугель,  показывая  в  противоположную
сторону, на другой отсек бункера.
   Густлик с недоверием посмотрел на немца и вошел внутрь отсека.  Он  был
пуст: гладкие стены, под потолком с  одной  стороны  кабель,  с  другой  -
окошко, узкое, как бойница, выходящее в сторону  шлюза;  и  только  пустой
деревянный ящик валялся на полу. Елень открыл окошко и выглянул.
   - Ладно, заслужил, - немного  подумав,  сказал  силезец,  поправляя  на
плече снайперскую винтовку. - Неси еду сюда.
   Кугель моментально все принес и сам помог замкнуть дверь, прислушиваясь
к щелчку поворачиваемого ключа. Затем сел на  ящик,  поставил  котелок  на
колени и начал есть гуляш с  хлебом.  Откусывая  хлеб,  он  поглядывал  на
кабель под низким потолком и на  открытое  окно,  через  которое  виднелся
утренний серый рассвет, и грустно улыбался.


   В  полутора  километрах   восточное   Ритцена,   в   разломе   толстой,
выщербленной  снарядами  стены  на   расстеленной   соломе   расположились
советские  разведчики.  Рядом  лежала  опрокинутая   взрывом   приземистая
стопятка.
   Становилось светло, и вот-вот должно было взойти солнце.  Одни  чистили
оружие, другие переобувались иди пришивали  оторванные  пуговицы.  Были  и
такие, кто просто отдыхал, заложив руки за голову и положив ноги на лафет.
Однако  все  с  вниманием,  улыбаясь,  слушали  Томаша,  который,   удобно
расположившись  между  старшиной  и  санитаркой,   рассказывал   о   своих
приключениях.
   - ...Как только сержант Кос сказал, что  кто-то  должен  перейти  линию
фронта с донесением, я сразу понял, что не  кому  другому,  а  именно  мне
придется  это  сделать.  Ведь  сам  сержант  должен  был  остаться,  чтобы
командовать. А если выбирать из троих...
   - ...То только тебя, - тем же тоном продолжил Черноусов, который в  это
время  сворачивал   цигарку,   доставая   щепотью   махорку   из   плоской
завинчивающейся коробки из апельсинового дерева. - Елень и  Саакашвили  не
то чтобы плохие солдаты, но  с  рядовым  Черешняком  их,  конечно,  нельзя
сравнить...
   Томаш внимательно смотрел на старшину, решая, серьезно говорит усач или
с насмешкой. Вверху пролетела мина и взорвалась  где-то  вдали.  Несколько
разведчиков прыснули со смеху.
   -  Служишь  мало,  а  рассказываешь,  как  старый  солдат,  -   добавил
Черноусов.
   Только теперь Черешняк сообразил, что старшина посмеивается над ним,  и
поспешил объяснить:
   - Нет. Но всегда всю самую тяжелую работу мне приходилось  делать.  Так
было дома, так и сейчас, в армии.
   - Орден получишь.
   - Медаль уже обещали.
   - За что?
   - А мы по ошибке в склад боеприпасов попали...
   Все веселее и громче смеялись разведчики. Шарику это не понравилось,  и
он, приподняв лежащую на коленях у Маруси морду, залаял.
   - Обещали, да не дали. Пока только конфеты получил от сержанта Коса.  -
Томаш достал из кармана коробку. - Наверно, растаяли.
   - Это я ему дала, - улыбнулась Маруся.
   -  Есть  можно,  -  сказал  Черноусов.  Он  начал   раскалывать   ножом
загустевшую  массу.  Ломал  ее  на  куски  в  угощал  сидевших  поблизости
разведчиков.
   - Если бы у меня была такая коробка с закручивающейся  крышкой,  как  у
товарища старшины, то они бы не слиплись.
   - Такая? - с усмешкой спросил Черноусой и, пересыпав махорку в  кожаный
мешочек, подал ему. - Бери. Вижу, хорошим солдатом будешь.
   Подошли два пехотинца. Один нес термос, другой в вещмешке хлеб и  пачку
сахара. Их привел толстощекий старшина роты.
   - Здорово, союзники, - приветливо сказал он  разведчикам  и,  козырнув,
представился: - Сержант Константин Шавелло. Через два "л".
   - Старшина Черноусов, милости просим, - приветствовал его русский.
   - Раз вы попали в наш полк да еще языка нам привели, - сказал  Шавелло,
- такого не должно случиться, чтобы вы ушли, не поев.
   Поднялся шум, все задвигались, звякнули котелки. Первую порцию передали
Черноусову, а затем Марусе и  Томашу.  Сержант  пожал  старшине  руку,  со
старомодной галантностью чмокнул в руку застеснявшуюся санитарку и,  узнав
Черешняка, раскрыл объятия.
   - Матка боска Остробрамска! А что же ты, гармонист, здесь  делаешь?  Мы
думали, что вы уже до Щецина, до самого моря на танке добрались. А где  же
друзья?
   - За линией фронта.
   - А гармонь?
   - Тоже там осталась.
   - Подожди, подожди... Юзеф! - крикнул он, обращаясь к одному из солдат.
- Давай к нашим! Чтобы одна йога здесь, а другая там. Неси гармонь!  Ну  и
встреча...
   В это время из-за стены появился  хорунжий  из  военной  комендатуры  и
позвал:
   - Рядовой Черешняк!
   - Здесь, - отозвался Томаш.
   Тот подошел, остановился и стал ждать, пока солдат встанет.
   - Следует отвечать: "Есть!" Я пришел сообщить вам,  что  дело  частично
выяснено. Я связался со  штабом  армии  и  установил,  что  подозреваемый,
которого вчера  арестовали,  действительно  сержант  Кос  и  что  вы  тоже
состоите в составе экипажа танка за номером "сто два".
   - Это для меня не новость, -  кивнул  головой  Томаш.  -  Это  для  вас
новость, гражданин хорунжий.
   - Не старайтесь острить. До конца действий под Ритценом  мне  приказано
наблюдать за вами.
   - Пожалуйста, - пригласила Маруся хорунжего в завтраку  и  рукой  сжала
морду Шарика, который хотел залаять. - Нам будет приятно.
   - Благодарю, - с неохотой ответил офицер.
   Улыбка девушки решила дело. Хорунжий сел, взял котелок  и  начал  есть,
поглядывая на окружающие  его  улыбающиеся  лица.  Только  Шарик  зарычал,
оскалив зубы. С чувством выполненного долга он по знаку Огонька  замолк  и
подставил лоб, чтобы она погладила.
   Со стороны фронта доносился перестук пулеметов. Как это  обычно  бывает
во время еды, деловито позвякивали ложки. Молчание угнетало  хорунжего,  и
он решил напомнить:
   - Мы уже раньше встречались. Пес узнал меня, а вы нет.
   - Ошибаетесь, товарищ лейтенант. Мы тоже узнали, - возразил Черноусов.
   - И пригласили?
   - Пес, даже самый умный, глупее человека. Кто его хоть раз  обидит,  на
того он и ворчит. А мы знаем, что вы не со зла... Просто по молодости...
   - Такая служба...
   - Нет, не служба... Если  позволите  сказать  старому  солдату,  у  вас
другое - неправильный подход к человеку.
   - Ну да, а вы, конечно,  знаете,  какой  нужен  подход  к  человеку,  -
усмехнулся офицер. - Может, научите?
   - Поживешь - сам узнаешь, -  усмехнулся  Черноусов,  кивая  головой.  -
Сколько может быть шпионов? Один на десять тысяч честных людей, а может, и
на сто тысяч. Поэтому каждого  встречного  не  стоит  хватать.  Упаришься,
прежде чем поймаешь, кого нужно.
   - Благодарю за угощение и науку. - Хорунжий