вая
решение. - Правильно, - повторил он, когда смысл сказанного солдатом дошел
до его сознания, и с интересом взглянул на молодого Черешняка.  -  В  отца
ты, видно, пошел, философ, но ты прав.
   Кос тоже поднял взгляд на Томаша и поверх его склоненной головы заметил
Лидку, которая, приподнявшись на цыпочки, посылала ему воздушный поцелуй и
улыбку. Янек поднял руку в молчаливом приветствии. Девушка, казалось, была
все той же, но в то же время и какой-то другой. Он не  понял,  в  чем  это
выражалось,  -   может,   другая   прическа,   может,   лучше   пригнанное
обмундирование? У них там в штабе полно разных портных и сапожников...
   Тем временем генерал остро отточенным карандашом загнул на север  конец
самой длинной черной стрелки на карте и обратился к офицеру:
   - Все, Козуб, остается как и прежде. С  той  только  разницей,  что  не
мост, а люди. Пройдешь на десять километров дальше и без  шума  форсируешь
канал.
   - Ясно, гражданин генерал.
   - Просочиться, овладеть, удерживать до подхода главных сил, -  твердым,
решительным голосом отдавал  приказ  командир.  -  Для  выполнения  задачи
выделяю разведотряд в  составе  мотоциклетного  взвода  под  командованием
Магнето, два тяжелых танка поручника Козуба и экипаж "Рыжего".
   - В качестве... - Саакашвили запнулся, с трудом проглотил  слюну.  -  В
качестве десанта? - выдавил он из себя.
   - Да, я же еще не сказал. - Генерал хлопнул себя по нагрудному карману,
вынул конверт и протянул его Косу. - Тебе письмо. Отец был на том  берегу,
но вас уже не застал. Оставил шкатулку от земляков,  а  сам  отправился  в
Щецин.
   - Что оставил? - удивился Кос, застыв с ножом в руке, которым собирался
вскрыть конверт.
   - Шкатулку, - повторил генерал, рассмеявшись. - Вы же помните,  как  во
время гулянья в Гданьске начали собирать деньги на  танк.  Это  когда  еще
Франек  Вихура  и  Григорий  Саакашвили  влюбились  в   двух   хорошеньких
сестричек-близнецов. Они и фотографии с твоим отцом  прислали.  -  Генерал
шарил в своей полевой сумке.
   - Новый? Наш? Где? - как скорострельная пушка, Григорий выпаливал  свои
вопросы, еще не веря, но уже млея от радости.
   - Во дворе, - ответил генерал с деланным безразличием. -  Я  думал,  вы
слышали, когда мы подъехали.
   Саакашвили бросился к окну, а за ним и весь экипаж.  Возле  дома  стоял
танк, новенький, прямо с завода, даже краска, цвета весенней листвы, нигде
не была поцарапана. На борту белела надпись - "Рыжий", и не хватало только
отпечатков рук. В открытый люк механика высовывался Вихура и, задрав вверх
голову, кричал:
   - Привет, братцы! - Он хотел  помахать  им  рукой  и,  по  обыкновению,
стукнулся головой о длинный ствол мощной пушки.
   Первым из застывшего у  окна  экипажа  пришел  в  себя  Саакашвили,  он
метнулся к двери и, не заметив Лидки, хотя едва не сбил ее с  ног,  исчез,
словно его сдуло ветром. За ним, отдав на  бегу  честь  генералу,  затопал
Елень и, пробегая мимо, потрепал по волосам девушку. Томаш сунул в  карман
консервы, схватил из угла вещмешок,  а  с  карты  ротмистровскую  фуражку;
поскольку обе руки у  него  были  заняты,  виновато  улыбнулся  в  сторону
высокого начальства, расшаркался, поклонившись телеграфистке,  и  поскакал
вниз по лестнице.
   Боевая  задача  была  поставлена,  официальная  часть  визита  генерала
завершена, и Лидка, слегка  поправив  волосы,  подошла  к  Косу,  все  еще
стоявшему у окна с письмом в руке, которого он так и не успел прочитать.
   - Здравствуй, Янек, - протянула  она  руку.  -  Я  очень  беспокоилась.
Радиограммы такие поступали...
   - Привет. Как видишь, все целы, - ответил он с улыбкой и,  обращаясь  к
генералу, спросил: - А откуда надпись на броне?
   - Вихура рисовал, я разрешил. Я вижу, ты что-то не очень рад.
   В  один  миг  слетела  сдержанность.  Янек  сунул  письмо   в   карман,
извиняющимся движением коснулся руки девушки и прямо с  места,  почти  без
разбега, прыгнул в окно на броню башни.
   Шарик, не отходивший до этого  от  своего  хозяина,  выглянул  в  окно,
заскулил, но, видимо поняв, что этот путь не для него, с лаем  помчался  к
лестнице.
   Подхорунжий  Лажевский,  разглядывавший  уже  несколько  минут   Лидку,
расправляя под  ремнем  гимнастерку,  тоже  перегнулся  через  подоконник,
словно намеревался выпрыгнуть.
   - Ура! - гремели внизу ликующие крики экипажа.
   - А вы, девушка, почему не  радуетесь  вместе  с  ними?  -  подступился
Даниель. - Вам так идет улыбка.
   - Радуюсь, - проглотила она слезы в голосе. - Даже очень.
   - Готов три танка подбить за такую улыбку.
   - Пусть гражданин  подхорунжий  до  осенних  холодов  подождет,  сейчас
слишком жарко, - фыркнула она на него, как кошка.
   - Ура! - орал басом Густлик, а Томаш пронзительно свистел в два пальца.
   - Ну прямо как дети, - неодобрительно произнес поручник Козуб.
   - Точно, - поддержал его генерал.
   - А если подведут?
   - Нет, Испанец, не подведут. Лучших разведчиков среди танкистов днем  с
огнем во всей Польше не найдешь, - произнес генерал.
   Внизу, во дворе, зарокотал двигатель -  и  гул  пятисот  лошадиных  сил
заглушил все остальные звуки.


   Начало наступления возвещают артиллеристы. Из  орудийных,  гаубичных  и
минометных стволов, с направляющих  ракетных  установок  выбрасываются  на
позиции противника десятки,  сотни  и  тысячи  тонн  начиненного  тротилом
металла.  На  глубине  почти  двадцати  километров  от  линии  фронта  они
распахивают  окопы,  разрушают  укрепления,  уничтожают  огневые  позиции.
Авиация наносит удары еще глубже по узлам автомобильных и железных  дорог,
разрушает мосты, рассеивает  скрытые  группировки  резервов,  охотится  за
штабами.
   Однако, каким бы  сильным,  продолжительным  и  страшным  ни  был  этот
огненный ураган, когда пойдет в атаку пехота, оживут здесь и там молчавшие
до того бетонные доты, отзовутся  необнаруженные  батареи,  из  засыпанных
укрытий выползут автоматчики. Пехотинец должен эти  позиции  уничтожить  и
захватить, доставая гранатой и автоматной очередью  туда,  куда  не  попал
артиллерийский снаряд или бомба. При поддержке артиллерии, в сопровождении
минометов,  противотанковых  пушек  и  танков  непосредственной  поддержки
солдат уничтожает точки сопротивления, отражает неожиданные контратаки и в
сотнях схваток расчленяет  оборонительные  линии,  которые  еще  сохранили
живучесть и способность к сопротивлению.
   Командиры напряженно следят за этим этапом боя, зная, что  приближается
минута, когда под очередным ударом, равным по силе ста предыдущим,  лопнет
какая-то главная артерия, сдаст  психологическая  выдержка  обороняющихся.
Этой минуты нельзя упустить. Именно в этот момент, не раньше и  не  позже,
следует с максимальной энергией и мощью нанести  удар,  который  превратит
отступление противника в бегство, а наше наступление - в преследование.
   В такие моменты командующие фронтами вводят в  бой  танковые  армии,  а
командующие   общевойсковыми   армиями   -    свои    танковые    бригады,
механизированные танковые дивизии и усиленные полки; и  тогда,  в  грохоте
брони и гуле сотен тысяч механизированных лошадиных сил, выступают ударные
войска. Они сметают остатки обороны и мчат вперед  во  всю  силу  моторов:
захватывают  дороги  и  мосты,  молниеносными  рейдами  овладевают  узлами
коммуникаций, форсируют водные преграды, взламывают оборонительные линии в
глубине, прежде чем противник успеет занять их своими  войсками.  Танковое
преследование для командиров  -  примерно  то  же,  что  сбор  урожая  для
крестьянина: в течение нескольких часов и дней оно приносит плоды, которые
взращивались месяцами  тяжкой  подготовки.  И  ничего  удивительного,  что
генералы выводят полки, укрытые сталью, на передовую линию и вводят  их  в
бой лично, как некогда в прошлом воевода вводил  свои  отборные  резервные
дружины...
   В нескольких километрах западнее Ритцена, там, где  асфальтовое  шоссе,
выпутавшись из леса, взбегает  на  возвышенность,  в  глубоком  эскарпе  у
самого горизонта укрылся бронетранспортер. Над  ним  сквозь  маскировочную
сетку поблескивала антенна радиостанции,  рядом  стоял  генерал,  глядя  в
бинокль. По мере того как по  шоссе  подтягивались  все  новые  батальоны,
танки, противотанковые орудия, пехота на бронетранспортерах и автомашинах,
он разворачивал их либо влево, либо вправо и бросал в бой, через высоту, в
сторону перекрестка дорог, над которым  стлался  дым  пожаров  и  взлетали
столбы разрывов.
   Дивизион полевой артиллерии въехал на высоту и развернулся на  обратном
ее скате. Отцепленные грузовики вернулись в укрытие. Правофланговый расчет
начал пристрелку, а  минутой  позже  уже  гремели  залпы  всех  двенадцати
стволов.
   К помощи радио генерал старался не прибегать. Не в его обыкновении было
подгонять  своих  подчиненных  и  мешать  им  в  пылу   боя.   Он   только
прислушивался к обрывкам  хриплых  команд,  несшихся  из  громкоговорителя
установленной на бронетранспортере радиостанции, и  наблюдал.  Два  первых
столба дыма на поле были черными - это противник подбил  из  укрытия  наши
атакующие машины. Но вот теперь  выросли  три,  нет,  уже  четыре  светлых
шлейфа над горящими машинами немцев, заправленными бензином. Еще минута  -
и вал разрывов перескочил на перекресток дорог.  Быстрее  поползли  вперед
наши танки и бронетранспортеры. Значит, все-таки сбили и пошли вперед...
   Генерал повернулся, посмотрел на  шоссе  за  собой,  а  потом,  отнимая
бинокль от глаз, спросил, обращаясь в сторону транспортера:
   - С Испанцем связь есть?
   - Так точно, - ответила Лидка и подала через борт  транспортера  трубку
радиотелефона.
   - Испанец, тебя вижу. Поворачивай на  запад  -  два  километра  впереди
свободны, а дальше действуй по обстановке.
   - Я "Передовой", понял, прием, - доложил голос поручника Козуба.
   С  минуту  генерал  и  девушка  наблюдали,   как   колонна   отдельного
разведотряда, не доходя до высоты, поворачивает вправо: впереди  двигались
мотоциклы, ощетинившиеся стволами  ручных  пулеметов,  потом  два  тяжелых
танка  с  длинными  стволами  мощных  орудий,  за  ними  "Рыжий"  и  опять
мотоциклисты. Однако замыкающий не свернул вправо, а продолжал  на  полной
скорости мчаться вперед.
   - Лидка... Старик положил трубку?  -  раздался  нерешительный  шепот  в
громкоговорителе.
   Генерал отдал микрофон телеграфистке:
   - Разговор, кажется, не для меня.
   - Лидка, ну и мировой у нас танк.  Ты  слышишь  нас?  -  конспиративным
шепотом болтал Кос.
   - Молчать, - раздался голос Козуба.
   Косясь, не смотрит ли командир, Лидка показала микрофону язык и решила,
что поручник настоящий солдафон. "Так бы уж ему помешало  одно-два  слова.
Кто знает, когда теперь снова откликнется экипаж "Рыжего".
   Резко,  так,  что  скрипнули  тормоза,  остановился  мотоцикл.   Солдат
спрыгнул с сиденья и, сдвинув очки поверх козырька, протянул конверт.
   - От сержанта Коса, - доложил он.
   - Хорошо. Возвращайтесь, - отпустил его генерал.
   Водитель, описав полукруг, вскочил на сиденье и включил газ.
   - Спрячь это в мою полевую сумку. - Генерал протянул девушке бумагу.  -
Только не к донесениям, а в то отделение, где мои личные бумаги.
   Она взяла вскрытый уже конверт, не отрывая взгляда от рыжеватых  клубов
пыли, скрывших передовой отряд. За ним мчался мотоцикл.
   Рядом все еще били залпами полевые пушки. От резких хлопков болели уши,
ломило виски. Слева от орудий еще  одна  рота  танков  разворачивалась  из
колонны в боевой порядок и, увеличивая скорость, двигалась  в  направлении
на Берлин.


   В шести километрах на северо-запад от той  высоты,  с  которой  генерал
вводил в бой армейский резерв, все грунтовые дороги, вьющиеся среди  полей
и густого кустарника, дружно сворачивали к шоссе, чтобы потом вместе с ним
пройти между торфяным болотом и высоткой. Это  узкое  дефиле  прикрывалось
каменным строением на холме, окна которого  при  помощи  мешков  с  песком
превратились в бойницы.
   В шоссе  с  двух  сторон  вгрызались  короткие  преграды  -  вбитые  на
расстоянии полутора метров друг от друга двойные ряды  балок,  в  середине
засыпанные камнями и песком. Чтобы преодолеть их, надо было  на  небольшой
скорости миновать первый из них по левой  обочине,  потом  круто  свернуть
вправо и снова влево, чтобы у самого кювета миновать второй. Только описав
такой зигзаг, колонна могла прибавить газ.
   По склону от дота сбегала узкоколейка, а на рельсах  притаились  ржавые
вагонетки, груженные железным ломом и обломками. Достаточно было  обрубить
канат, удерживающий заднюю вагонетку, чтобы они скатились вниз и  завалили
проход в баррикаде. В тени вагонеток сидел часовой,  седоватый  и  грузный
фольксштурмовец. По всей вероятности, еще во время первой мировой войны он
привык к близким отголоскам фронта, и сейчас, несмотря  на  канонаду,  его
клонило в сон в этот теплый полдень. Он медленно опускал голову все ниже и
ниже, клевал острым носом, с трудом снова  поднимал  голову,  чтобы  опять
через  минуту  задремать.  Однако,  как  только  поблизости  раздался  гул
моторов, он доложил, подняв трубку к уху:
   - Мотоцикл.
   С проселочной дороги на шоссе выскочил на полной  скорости  мотоцикл  с
коляской и резко затормозил перед баррикадой. Пока он юрко  пробирался  на
другую сторону, часовой тупо наблюдал  за  бойцами  в  стальных  касках  и
наброшенных на плечи плащ-палатках. Ему и в голову не приходило,  что  это
могли быть не свои. Он вторично взглянул на  баррикаду  и  снова  покрутил
ручку телефона:
   - Мотоцикл... Нет, еще один.
   Первый мотоцикл уже выбрался на шоссе с той стороны преграды, второй ее
преодолевал, а третий к ней приближался.
   Об этом третьем мотоцикле часовой уже не успел  доложить,  так  как  из
здания на холме вышел унтер-офицер и, позевывая и  почесывая  себе  грудь,
сам взглянул вниз. Он протер глаза, словно не доверяя им, потом  судорожно
схватился за ствол автомата, висевшего за спиной, перебросил его на  грудь
и заорал:
   - Тревога! - и, не успев выстрелить, рухнул, скошенный пулями.  Брызнул
песок  из  пробитых  мешков,  прикрывавших  бойницы.  Изнутри  откликнулся
станковый пулемет, потом второй. Очередью выбило из  седла  и  свалило  на
землю одного  из  разведчиков,  но  на  штурм  здания  уже  мчались  шесть
мотоциклов. Пока ближние вели  огонь,  остальные  продвигались  вперед,  а
потом, укрывшись за скатом рва или  за  кустами,  начинали  бить  длинными
очередями.
   Мотоцикл, первым преодолевший преграду, воя мотором на полных оборотах,
вскарабкался по крутому склону и выскочил с торца к самому  дому.  Боец  с
заднего сиденья метнул в окно гранату, потом еще одну.  Изнутри  рванулись
клубы дыма. Стрельба как по команде стихла.
   Мотоциклы передового охранения, не задерживаясь, помчались дальше, а  к
преграде  на  укороченных  дистанциях  подошли   танки.   "Рыжий"   первым
проскользнул между препятствиями, вполз на горку и под  защитой  с  фланга
дымящего здания прикрывал остальные машины,  поводя  по  сторонам  стволом
своей пушки. Подождав, пока оба танка минуют лабиринт, он  съехал  вниз  и
помчался вслед за ними. В хвосте тучи поднятой пыли  тарахтел  мотоцикл  с
телом погибшего бойца, завернутым в плащ-палатку,  лежащим  на  коляске  и
заднем сиденье.
   Возле баррикады остались только одна машина и подхорунжий, докуривавший
папиросу. Швырнув затем окурок в пыль, он растоптал его и штыком перерубил
канат.  Вагонетки  скатились  по  рельсам,  с  грохотом  перевернулись   и
загородили дорогу. Лажевский вскочил в седло, водитель дал полный  газ,  и
машина скрылась в клубах пыли.
   Когда  гул  моторов  стих,  со  дна  окопа  поднялся  часовой,  пугливо
огляделся по сторонам, потом, обрывая  пуговицы,  сорвал  с  себя  мундир,
сунул автомат между досками забора и в одной грязной,  пропотевшей  рубахе
побежал вниз по холму куда глаза глядят.
   - В голову колонны! - крикнул Лажевский прямо в ухо водителю.
   Мотоцикл прибавил скорость, вонзился в густое облако  пыли,  катившееся
за гусеницами, обогнал  "Рыжего",  с  минуту  висел  на  хвосте  следующей
машины, обошел и ее, промчавшись по дну неглубокого  кювета,  а  потом  на
повороте, там, где колонна  сворачивала  с  шоссе  на  заросший  травой  и
темными кустами  терновника  полузаброшенный  проселок,  выскочил  вперед,
обойдя и третий танк.
   -  Ползешь,  как  черепаха,  -  нетерпеливо  коснулся  коленом  впереди
сидящего подхорунжий.
   Боец прибавил газ, включил предельную скорость и повернул рукоятку руля
до отказа.
   Мотор взвыл, мотоцикл набирал все большую скорость, швырявшую в  воздух
на каждой неровности все три его  колеса.  Даниель  приподнялся  в  седле,
словно наездник перед  прыжком  через  барьер,  и  внимательно  осматривал
местность:  пора  было  найти  какое-либо  укрытие,  где  можно  переждать
несколько минут, чтобы разведать маршрут до леса на берегу канала.
   Справа от дороги он заметил старую конную колею, блеклую  голубоватость
полыни и скорее угадал, чем увидел заброшенный каменный карьер.
   - Тормози!  -  приказал  он  и  подал  рукой  сигнал  мчащимся  за  ним
разведчикам.
   Каменный карьер порос чахлой зеленью. Только в сырых  впадинах  кое-где
темнели кусты ольхи. По дну этой  громадной  выработки  бродило  небольшое
стадо коров под присмотром старого небритого пастуха, стоявшего  метрах  в
пятидесяти  и  смотревшего  в  сторону  Лажевского  ничего  не  понимающим
взглядом. Если бы не далекое урчание  самолетов  в  облаках,  если  бы  не
легкое, идущее с востока гудение земли от тысяч снарядов, если бы не хруст
гравия под копытами коров, тишина здесь была бы полной.
   Новый  звук  заставил  пастуха  поднять  голову.  Шум   моторов   вырос
мгновенно, и на край котлована, на крутую, давно  заброшенную  и  поросшую
бурьяном дорогу, на полной  скорости  выскочил  мотоцикл  с  пулеметом  на
коляске. За ним второй, третий и еще два сразу.
   Немец только теперь сообразил, что тут что-то  не  так,  схватил  кнут,
чтобы собрать скотину и, быть может, удрать, но  мотоциклы,  развернувшись
широким веером,  с  бешеным  ревом  моторов  вскарабкались  по  обрывистым
склонам и заняли позиции по краю котлована, прикрывая его со всех сторон.
   Вслед за ними появились танки. Их зеленоватые туши сползли вниз, каждая
под отдельный куст ольхи. Машины застыли, моторы  замерли,  и  уже  минуту
спустя могло  бы  показаться,  что  вовсе  и  не  было  этого  мгновенного
вторжения, если бы только не легкие шлейфы пыли, лениво оседавшие в  лучах
солнца.
   Крестьянин всматривался в ближайший танк с белым силуэтом орла на броне
и, беззвучно шевеля губами, безуспешно пытался  прочитать  надпись;  потом
сел, покорившись судьбе, с кнутом в руке и уставился  на  коров,  которые,
всполошившись было вначале, принялись теперь за свое наиважнейшее  дело  -
пережевывание жвачки.
   Из танка высыпал сразу весь экипаж  и,  ни  слова  не  говоря,  тут  же
принялся срезать густые ветви ольхи и прикреплять их проволокой к броне.
   Шарик, утомленный долгим бездействием, помчался  вперед,  потом  назад,
без особой злобы гавкнул на старика - просто так, чтобы отметить,  что  он
видит чужого, - а потом, принялся сгонять в кучу коров.
   Елень взял топор из рук Черешняка и указал ему на сидящего пастуха. Как
только Томаш подошел, тот сразу поднял руки, чтобы дать себя  обыскать,  -
видимо, и у своих ему это не раз приходилось делать.
   В карманах ничего подозрительного не оказалось. Черешняк обыскивал  все
медленнее. Он взял из руки пастуха кнутовище. Это был обычный крестьянский
кнут - сыромятный ремень на рукоятке из очищенного от коры орешника. Томаш
сел и, прищурив глаза, посмотрел на коров. Это длилось всего  какую-нибудь
секунду. Они переглянулись со стариком; солдат, слегка вздохнув,  встал  и
вернулся к танку, возле которого вполголоса разговаривали Вихура и Янек.
   - Мое